За тремя зайцами

Самое интересное, что командир корпуса Переверткин, прочитав адресованную лично ему директиву Военного совета армии от 26 апреля про розданные по дивизиям знамена, просто так уж забыть не мог. Да и сама складывающаяся на тот день обстановка вольно или невольно наталкивала его на мысль, что процедура с водружением совсем не за горами. Остановить движение наших войск, наступавших со всех сторон, гитлеровцы, конечно, уже не могли. Начиная с третьей декады апреля, контролируемая ими территория стала все больше и больше ужиматься к центру, ограниченному по периметру городским оборонительным обводом.

На карте, которая лежала на столе перед командиром 79-го корпуса Переверткина, это ужимание выглядело более чем наглядно. И достаточно было одного беглого взгляда, чтобы понять: еще сутки-другие – и даже от этой малости у Гитлера останется лишь узенькая полоска в самом центре Берлина, прикрытая отвесными, закованными в гранит берегами реки Шпрее (с севера) и канала Ландвер (с юга). На эту полоску, внутри которой напоследок скучковалась вся верхушка Третьего рейха, уже хищно нацеливались с противоположных направлений две группы нанесенных на карту красных стрел. Одна из них с южного берега канала Ландвер нацеливалась на северо-запад, в направлении зданий штаб-квартиры гестапо, министерства авиации и Имперской канцелярии, в подземном бункере которой в данный момент укрывался сам Гитлер. Все эти стрелки указывали направления атак 5-й ударной армии генерал-лейтенанта Н. Берзарина и наступавших по соседству 8-й Гвардейской общевойсковой и 1-й Гвардейской танковой армий.

Однако стрелки этой группировки войск на плане заметно опережала другая, «выстреливающая» прямо с противоположного направления. Алые графические символы, показывающие направление атак с севера-запада, обозначали наступление их 3-й ударной, усиленной еще одной армией, но только Гвардейской 2-й танковой. Одна из стрелок на карте брала разгон как раз отсюда, из здания, в котором в данный момент временно разместился штаб его корпуса. Своим же острием упиралась в улицу Альт-Моабит. На ней в эти минуты в первом эшелоне вели бой части и подразделения двух дивизий его корпуса: 150-й шатиловской и 171-й полковника Негоды

От их передней линии до моста Мольтке-младший в конце Альт-Моабит – оставалось совсем ничего. А там, за серыми квадратами швейцарского посольства и министерства внутренних дел (или как его прозвала армейская разведка – дом Гиммлера) раскинулась Кёнигс-плас (Королевская площадь) со зданием германского парламента в глубине.

То, что брать этот последний оплот «германского духа» и водружать над ним победное знамя доведется воинам именно 79-го корпуса, сомнений у генерала Переверткина уже не вызывало. Но порождало – и чем дальше, тем больше – противоречивые чувства. С одной стороны, гордость, что именно его соединение будет ставить последнюю точку в этой долгой, кровавой войне. С другой – крайней озабоченности. Достаточно «тертый калач» в высоких армейских сферах, генерал отчетливо понимал, чем реально аукнется ему эта щедро дарованная судьбой историческая миссия. Как задолбают его теперь своим повышенным вниманием не только командующий армией, но и фронтом. Сколько времени, сил, нервов отнимут у него их чуть ли не поминутные «Приказываю незамедлительно…», «Исполнение доложить!», «Почему топчетесь на месте?»

Но ведь ситуация требовала максимальной концентрации на решении совсем других вопросов. В цепи непрерывных штурмовых действий никакие, даже самые результативные, действия артиллерии и танков заменить пехоту не могли. А та в изнурительных и кровопролитных уличных боях выбивалась не по дням, а по часам. Так что ее срочно требовалось усиливать. Причем не только за счет пополнения и ввода резервов второго, третьего и даже четвертого эшелонов, которые тоже, между прочим, «не резиновые». Но прежде всего более слаженными, точно выверенными в быстро меняющейся обстановке ударами по противнику. Особенно в заключительной фазе наступления. Осуществить это без дополнительных «глаз и ушей» на передовой, непосредственно докладывающих обстановку прямо сюда, в штаб корпуса, вряд ли удастся.

А тут еще весь этот «политес» с водружением знамен Военного совета! Конечно, о том, что кто-то под смертельным шквалом огня должен ухитриться оказаться с одним из них в нужное время в нужном месте – должны позаботиться те, у кого они находятся. То есть в самих дивизиях. Но где гарантия, что в пылу и суматохе боя такой важный военно-политический вопрос не будет пущен на самотек?

«Политический аспект» вопроса натолкнул генерала на мысль «размять» его с начальником политотдела корпуса полковником И. Крыловым. Бывший пулеметчик-чапаевец, сын ивановских ткачей, тот был не просто биографически и по происхождению лично близок комкору. Переверткин ценил полковника за живой, цепкий ум. А еще за отнюдь не кабинетный, чапаевской закалки характер. Уж сколько тот имел ранений и контузий: другой на его месте уже давно осел бы глубоко в тылу, на непыльной политвоспитательной работе. А Крылов, преодолев и недуги, и сопротивление врачей, вновь и вновь возвращался в строй, в действующую армию.

Словом, одна голова хорошо, а плюс мнение толкового начальника политотдела – еще лучше…

Правда, окончательного решения их недолгая беседа не дала. Но кое на что натолкнула. В частности, решили подстраховать прижившиеся в дивизиях знамена Военного совета армии своим собственным, корпусным стягом. Глядишь, в случае чего на статус «победного» он вполне сгодится. А исполнение поручить как раз специальной группе, а лучше даже двум, которые совместят в себе сразу три ипостаси: легкую штурмовую, корпусной разведки и «знаменосную». Добровольцы на это рисковое задание найдутся. Главное – поставить во главе групп толковых, проверенных в деле командиров.

Поэтому, не откладывая дело в долгий ящик, Переверткин вызвал двух офицеров, которых он неплохо знал лично и, стало быть, мог больше, чем на других, положиться.

Были сборы недолги…

Этими двумя были его личный адъютант майор Михаил Бондарь и старший офицер связи штаба корпуса Владимир Маков.

Подозвав срочно прибывших к развернутой на столе карте, Переверткин сразу же «взял быка за рога»: – Вот, смотрите, ребята: здесь Рейхстаг. Мы с полковником приняли решение сформировать две штурмовые группы – человек по 20 каждая. Посоветовались и решили назначить командирами групп вас. Как на это смотрите?

Ну как? Понятное дело: кто же из нормальных, уже изрядно повоевавших на передовой офицеров, попав в штаб, снова не рвется «на передок»? Особенно, когда вот-вот – и дожмем Гитлера…

Так что ответили дружно:

– Конечно, пойдем! (Из радиорассказа В. Макова.)

Да еще каблуками щелкнули. С чувством благодарности за доверие, так сказать…

Поставленную задачу – действовать в боевых порядках подразделений первого эшелона (Макову со 150-й стрелковой дивизией, Бондарь уходил в 171-ю) и водрузить красный флаг над поверженным Рейхстагом – приняли со всей серьезностью. Благо дело, конечно, стоящее, геройское. Вот только шансов исполнить и живым-здоровым остаться маловато.

Но война есть война. А долг есть долг. «И если не я, то кто?»

Словом, быстренько для себя поставили на этой теме точку. И лишних вопросов, например, что за флаг – задавать не стали. Это политотдела головная боль. А им что доверят, то и понесут…

А вот составом групп не преминули озаботиться – тут с кем в бой пойдешь, то и «пожнешь». Тем более что поручение из серии «поди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что».

…Генеральский ответ обнадежил: добровольцев решили, в основном, набирать из артиллерийской разведки. С одной стороны, больше-то и неоткуда: у «пушкарей» в личном составе самые маленькие потери оказались, да еще и фронт в последний момент выделил армии из своего резерва шесть артиллерийских бригад. С другой, ребята в артразведдивизионах подбирались, как правило, надежные, обстрелянные. На задании они привыкли к самостоятельности. И в любых «нештатных» ситуациях действовали дерзко, слаженно, умело…

Отдав необходимые распоряжения офицерам и отпустив сначала их, а потом полковника Крылова, Переверткин снова склонился над картой.

Похоже, создание двух подвижных спецгрупп в первом эшелоне – неплохое решение. При штурме они, конечно же, ловчее со знаменем просочатся. Да и до решающей атаки еще при перемещениях в боевых порядках нужное дело сделают. Обеспечить их надежной связью со штабом – и чем тебе не собственные «глаза и уши»? Прямо с линии огня. С информацией, можно сказать, из первых рук…

Сейчас на этой линии сражались батальоны 150-й дивизии.

Связавшись ближе к ночи с Шатиловым и уточнив, что батальоны его 756-го полка уже захватили тюрьму Моабит и готовы продвинуться в глубь одноименного района, Переверткин поставил новую задачу: выйти к реке Шпрее в северо-восточной части парка Тиргартен.

На следующий день, 27 апреля, когда передовые части 79-го корпуса проделали примерно половину отмерянного им командиром корпуса пути, а сам Переверткин передвинул свой КП в стены отбитой накануне у врага тюрьмы Моабит, в расположении поддерживающих его соединение нескольких артбригад шел отбор добровольцев.

Желающих в той же 136-й бригаде, естественно, было много больше, чем требовалось. Но строгая комиссия, в которую в полном составе вошел весь руководящий «треугольник» развед-дивизиона (командир-майор Н. Максимов, его заместитель по политической части подполковник А. Яшин и начальник штаба капитан В. Абрамов), отнеслась к делу крайне ответственно. И отобрала лишь 11 человек.

«Выбирали самых сметливых, самых храбрых – тех, кто всю войну прошел и опыт имел большой», – вспоминал 40 лет спустя Владимир Анатольевич Абрамов.

Надо ли удивляться, что по таким критериям выбор неизбежно пал на бывалых бойцов – «крестников» старшего лейтенанта Н. Иванова. Что, собственно, и подтвердил в своем рассказе бывший начштаба дивизиона:

«Первыми отобрали двух командиров отделений оптической разведки – Гизи Загитова и Сашу Лисименко. В них никаких сомнений не было. С батареи звуковой разведки взяли начальника поста предупреждения Алексея Боброва. Он тоже всегда действовал впереди, рядом с противником.

Потом стали думать, кого взять четвертым. Здесь нам пособил сам Михаил Минин. Узнал откуда-то, что набирают добровольцев. Он, правда, лицом к лицу с противником не часто сталкивался. Его сильная сторона в другом была: мало кто лучше него умел дешифровать и вычислять. Но парень он был основательный, твердый в своих поступках и решениях.

Вот он-то, помню, не просто вошел, а ворвался к нам. И говорит: «Вы что же, забыть меня решили? Я тоже хочу с ребятами в последний бой идти…»

Переглянулись мы: какие тут сомнения! Максимов поспешил успокоить бойца:

– Не горячись, Миша! Мы тебя обязательно включим! Данной «четверкой» отбор, конечно, не ограничился. Выделили еще семь человек.

Дальше начали снаряжать. Чем? Ну, во-первых, нужно было снабдить ребят картами. К тому времени в бригаде прекрасные карты имелись: 25-тысячного масштаба, нанесены все здания берлинского центра. Ленинградские картографы молодцы: хорошо поработали.

Начштаба с этими документами, когда дело до раздачи дошло, тут же в адрес Минина сколамбурил:

– Ну, Михаил! Вот тебе и карты в руки!

Вручил карты. Лично от себя снял и передал трофейный бинокль. Здесь и остальные ребята из артдивизиона подключились к процессу экипировки. Кто уходящим на задание штык-нож уступал, кто со своего плеча кожаную куртку на товарища накидывал. Одежда ведь в бою тоже не последнюю роль играла: хоть и не по форме, но главное, чтоб удобно было и при движении не стесняла…» [58]

См. Минин М. Трудные дороги к Победе. С. 185-186.

[Закрыть]

.

Перед отправкой на сборный пункт бригады капитан В. Абрамов еще раз проверил снаряжение участников группы. И в принципе остался доволен. Каждый имел при себе автомат ППД с запасными дисками, несколько гранат, кортик или нож, пистолет… С обмундированием вроде бы тоже утряслось. Трофейные куртки из непромокаемой ткани, как влитые, на ребятах сидели. Жаль, только погоны приторочить не успели…