Если сравнить численность населения в Хуннской державе и Ханьском Китае, то грозные и воинственные в обычном понимании степняки предстают лишь небольшой этнической группой. Номады имели максимально до 1,5 млн человек [Гумилев 1960: 79; Таскин 1973: 6] (это приблизительно соответствует численности населения одного ханьского округа), тогда как численность Хань-ской империи доходила почти до 60 млн человек [Крюков и др. 1983: 41-42; Кульпин 1990: 216].
Каким же образом хуннский «Давид» смог на протяжении почти трех столетий противостоять китайскому имперскому «Голиафу»? Своей жизнеспособностью Хуннская держава обязана исключительной эффективности своей внешней политики в отношении Китая. Более того, именно хунну придумали и впервые в истории Центральной Азии внедрили данную пограничную политику по отношению к Ханьской империи. Она оказалась во многом эффективнее различных китайских внешнеполитических доктрин, разработанных конфуцианскими интеллектуалами.
Внешняя политика хунну анализировалась многими исследователями [Lattimore 1940; Цзи Юн 1955; Yu 1967; 1986: 377-462; Bielenstein 1967; Suzuki 1968; Тихвинский, Переломов 1970; Watson 1971; Hulsewe 1979; Крюков и др. 1983; de Crespigny 1984; Jagchid, Symons 1989; Kroll 1996; и др.]. Особенный интерес представляет концепция Т. Барфилда [Barfield 1981], который не только подробно рассмотрел основные компоненты хуннской внешнеполитической доктрины по отношению к Китаю, но и впоследствии зафиксировал те или иные ее элементы в других степных империях Евразии [Barfield 1992]. Данная стратегия включала в себя три
|
|
[104]
главных компонента: (1) умышленный отказ от завоевания разграбленных китайских земледельческих территорий даже после больших побед; (2) грабительские набеги, производимые с целью запугивания китайского правительства; (3) чередование войны и мира для того, чтобы увеличить размер «подарков» и торговых привилегий от Китая. Рассмотрим эти компоненты более подробно. -• * Главная пограничная политика хунну была основана на осознании преимуществ своего подвижного образа жизни, способного наносить неожиданные удары по китайской территории и столь же стремительно отступать в глубь степи. «Когда они видят противника, то устремляются за добычей, подобно тому как слетаются птицы, а когда попадают в трудное положение и терпят поражение, то рассыпаются, как черепица, или рассеиваются подобно облакам», – писал о стратегии северных соседей Сыма Цянь [Лидай 1958: 18; Бичурин 1950а: 50; Материалы 1968: 41].
Номадам в силу их меньшей численности гораздо выгоднее было держаться от своего грозного соседа на расстоянии и проводить политику так называемой «дистанционной» (термин Т. Бар-филда) эксплуатации. У хунну были свои «елюи чуцаи». Китайский евнух Чжунхан Юэ на свой манер объяснил шаньюю Лаошану преимущества кочевого образа жизни для хунну [Лидай 1958: 30–32; Бичурин 1950а: 57–60; Материалы 1968:45–47]. Племенной вождь Сяо Цянь, долгое время проживший в Китае, научил шаньюя Ичи-се тактике выматывания китайцев: отступать через Гоби, чтобы затем, когда ханьские войска устанут, напасть на них [Лидай 1958: 44; Бичурин 1950а: 65; Материалы 1968: 53]. Поэтому хунну не собирались завоевывать Китай. Не случайно при всех политических дебатах по хуннскому вопросу при Ханьском дворе ни разу не ставился вопрос об угрозе того, что кочевники завоюют Китай.
|
|
Совершая быстрые кавалерийские набеги, номады концентрировали на одном направлении большое количество всадников. Это давало им, как правило, определенные преимущества в сравнении с менее маневренными китайскими пешими войсками. Когда основные силы ханьцев подходили, кочевники были уже далеко.
Не имея городов и мощных фортификационных сооружений, хунну тем не менее были почти недосягаемы для китайцев и у себя дома. Вместе со всем имуществом и стадами скота они, как правило, легко ускользали от пеших преследователей. В 112 г. до н.э. китайский посол в сердцах сказал шаньюю Увэю:
«Если сейчас вы, шаньюй, в состоянии, то выступите и сразитесь с Хань. Сын Неба лично во главе войск ждет вас на
[105]
границе; если же, вы, шаньюй, не в состоянии сделать это, то обратитесь лицом к югу и признайте себя вассалом Хань. К чему напрасно убегать далеко и скрываться в местах, лишенных воды и травы к северу от пустыни, где холодно и трудно жить?» [Лидай 1958: 47; Бичурин 1950а: 68; Материалы 1968: 56].
Развивая эту тему, можно напомнить и хорошо описанный в античной историографии поход Дария на скифов в Причерноморье [Геродот IV, 1, 83–98, 118–143; Черненко 1984]. Применив аналогичную кочевникам Центральной Азии стратегию, скифы вымотали во много раз превосходящее персидское войско. Геродот передает красивую легенду о так называемых скифских «дарах» Да-рию (птица, мышь, лягушка и пять стрел), которые были интерпретированы следующим образом:
«Если вы, персы, не улетите в небеса, превратившись в птиц, или не скроетесь в землю, подобно мышам, или не прыгнете в озера, превратившись в лягушек, то не возвратитесь назад, будучи поражены этими стрелами» [IV, 132]. Персы были вынуждены позорно бежать и лишь чудом спаслись от полного уничтожения.
Главным инструментом давления кочевников на Китай являлась тактика запугивания – набеги или угроза совершения таких набегов. Как правило, набеги совершались осенью, когда лошади набирали вес, а китайцы начинали собирать урожай. «Сейчас осень, лошади у сюнну откормлены, и с ними не следует воевать», – докладывал Лу Бодэ китайскому императору [Материалы 1973: ПО]. При этом набеги были умышленно разрушительными. Кочевники словно специально с особой жестокостью вытаптывали посевы, сжигали урожаи и селения крестьян, нисколько не заботясь от том, что подрывают тем самым один из возможных источников своих доходов [Лидай 1958:31; Бичурин 1950а: 59; Материалы 1968: 46–47]. Они знали, что ханьская администрация, заинтересованная в стабильности приграничных округов, изыщет любые средства и заново отстроит разрушенные деревни, вновь заселит их колонизаторами, засеет заброшенные поля хлебом.
Поэтому приграничный «террор» был излюбленным орудием шаньюев для извлечения подарков, торговых и других привилегий. Чжунхан Юэ, китайский иммигрант, ставший советником при Лаошан-шаньюе, прямо пугал китайского посланника:
«Ханьский посол, не говори лишнего, заботься лучше о том, чтобы шелковые ткани, вата, рис и солод, которые ханьцы посылают сюнну, были в достаточном количестве и непременно лучшего качества. К чему болтать? Если поставляемого будет
|
|
[106]
в достатке и лучшего качества, то на этом все кончится, но при нехватке или скверном качестве осенью, когда созреет урожай, мы вытопчем ваши хлеба конницей» [Лидай 1958: 31; de Groot 1921: 88–89; Бичурин 1950а: 59; Материалы 1968: 46–47].
Другой составляющей хуннского «террора» являлась практика угона в массовом количестве жителей китайских приграничных Провинций. Едва ли не после каждого набега номады пригоняли в свои кочевья пленников. Упоминания об этом имеются во всех китайских хрониках, в которых рассматривается история хунну: в «Ши цзи» (цзянь ПО), в «Хань шу» (цзянь 94а, 946) и в «Хоухань шу» (цзянь 79). Отчасти эти данные уже суммированы Г.И. Семе-вюком [1958: 57]. Более подробно этот вопрос рассматривается в четвертой главе.