К. Д. Носилов, по юго-западной Сибири

Вдоль Великой Сибирской дороги. Вот и Петропавловск. Впе­реди, высоко над гладкой, чистой степью, над рекой, на высоком крутом берегу, как настоящая ставка киргизов, раскинулся город. Четыре стройных минарета, несколько белых колоколен поднялись и стоят над широко раскинутым городом, который сереет своими крышами по всему угору. Под ним вьется небольшая степная река Ишим. Она не судоходна, но глубокая, разрезает эту голую степь на две части. Одна, по которой мы едем, низменная, луговая; другая, на которой стоит город, высокая, сухая, голая, без леса. Город красив издали. Это настоящая столица киргизов, созданная царить степью. Вид этого города напоминает Тобольск.

Мы проносимся над Ишимом, влетаем в город, высокий разрез земли сразу обрывает картину города, делаем широкий полукруг паровоз с трудом ввозит нас на высокий увал города, мы огибаем его, и снова перед нами голая степь, сухая, серая, без яркой зелени без озер, с городом впереди, который будто на карте стоит ровной степи, повернувшись теперь к нам спиной. Два любопытных киргиза уже несутся рядом с нами во всю прыть своих бойких лошаденок; несколько татарок с ребенком в расшитой золотом тюбетейке и красных сапогах стоят на насыпи; погонщик волов возом кирпичей остановился и тоже засмотрелся на поезд, как его бурые, здоровые киргизские быки в тяжелых деревянных ярмах. Из города к станции скачут дрожки, из степи туда же торопятся несколько киргизов верхом, и мы останавливаемся среди поля станции.

Длинная деревянная платформа заполнена татарами и киргизами во всевозможных нарядах. Пестрый халат киргиза смешался с халатом татарина, его поддевкой; высокие белые, серые, черные, меховые шапки смешались с тюбетейками, которые блестят золотом и серебром; шелковые платья и накидки татарок, полосатые, пестрые, всевозможных цветов, разнообразят эту странную толпу, и русский среди них кажется совершенно чужим, гостем, а на хозяином.

Татаро-киргизский город дает себя знать всеми своими оригинальными чертами своих жителей, странным для нас говором толпы. Какой-то бедный киргиз даже приехал сюда верхом на верблюде. Животное, гордо изогнув длинную шею, подняв мохнатую голову, с каким-то азиатским презрением смотрело на поезд, на пеструю толпу, словно недовольное этой суматохой, нарушившей тишину его пустынь.

Станция представляла довольно странный вид: большие, про­сторные дома ее были обложены дерном, с большими окнами самой земли. Вокзал еще строится, обещая уже наполовину возве­денными стенами что-то грандиозное для этой степи. В стороне станции несколько баб торговали жареной рыбой, яйцами, шаньгами, луком, арбузами, дынями, огурцами, оглашая воздух такими криками, что казалось, присутствуешь на настоящем городском рынке. В стороне от них, на траве, сидели нищие и подтягивали их крику стройным напевом, собирая около себя любопытную толпу. Эти русские нищие, кажется, были единственной после нас русской кучкой среди этого сборища татар и киргизов, и жалко было смотреть на этих несчастных, уродов, с жалкими физиономиями, вывороченными глазами, безруких, безногих, которые торговали этим уродством, распевая перед толпой песни. Пара ребятишек совсем без желания корчить из себя несчастных подтягивали тонкими нежными голосами, и стройный гнусливый однообразный напев стихов про бедного Лазаря принимал такой интересный оттенок, что к ним собрались все пассажиры. Кто бросал им копейку,

Железнодорожный вокзал.

кто протягивал хлеб, кто давал огурец, и все слушавшие их пение, рассматривая их жалкие фигуры, отходили с жалостью в сердце.

На самой платформе какие-то друзья, киргизы, обрадованные встречей, распивали кумыс. Они, не стесняясь русской публики, сели на пол на корточки, распахнули свои полы, подняли кверху руки и, вознеся таким образом благодарность пророку, с жадностью стали всасываться в свежий кумыс, подаваемый в деревянной чашке гостеприимной рукой хозяина. Бутыль была живо опорожнена, шумный веселый оживленный разговор прекратился, и гости встали, закончив кратковременную беседу, продолжавшуюся ровно столько времени, сколько лился из бутылки белый напиток.

Поезд стоял более чем достаточно, чтобы успеть полюбоваться всеми прелестями татарско-киргизского города. Мы даже побывали в степи, нарвали жестких цветов, осмотрели киргизских лошадей, верблюдов, которых был целый караван с рисом, только что пришед­ший откуда-то с юга, из Ташкента; полюбовались на их проводни­ков-киргизов, едва-едва прикрытых жалкими, рваными пестрыми халатами, сквозь которые проглядывало смуглое, грязное тело; побывали на строящемся вокзале и воротились на станцию, когда продолжительный звонок стал сзывать к поезду публику, которая разбрелась во все стороны или просто уехала в город.

Еще немного времени, еще звонок, затем свистки, суматоха опоздавших пассажиров, и поезд тихо тронулся и поплыл в голую степь прямо к востоку. Степь, степь, степь без конца, голая, серая, выжженная солнцем, тянулась нам по пути. Опять степные станции с артезианскими колодцами из-за безводья, опять горькие и пресные озера, опять кибитки киргизов в степи у озер, опять)

телеграфные столбы с заснувшими под лучами яркого солнца красными ястребами.