2015-07-04
228
Я знала, о чем он думал. Потому что сама думала о том же.
— Приходи. Я дам тебе знак.
Он легко скользнул в проход между барахлом (в моем лексиконе не нашлось лучшего слова для всех этих вещей; казалось, что все прочитанные мною страшные рассказы и мифы окружали меня сейчас и подбирались со всех сторон) и исчез в темноте. Проходя мимо перевернутого кубка, я бросила на него быстрый взгляд. Ночное зрение включалось, когда я смотрела на спину Кона, но не позволяло поддаться желанию рассмотреть подробнее все то, что скрывалось в темноте: гидры с бесконечным числом голов, Лаокоон с двумя дюжинами сыновей и двойным комплектом змей, заросли триффидов, колесница Бен Гура — застывшие в керамике, дереве или камне.
Кон остановился возле буфета. Причудливые рельефные узоры на дверцах напоминали рога сатиров, и что-то — похоже на самих сатиров — стояло по краям. Это и впрямь были сатиры. Их руки служили ручками буфета. Ух. Кон, касаясь рукой одной из дверец, посмотрел на меня.
— Почему кубок огорчил тебя?
Я пожала плечами. Разве это объяснишь?
— Это не просто любопытство. Я не хочу в будущем огорчать тебя.
По крайней мере, пока мы не победим мистера Бо. Светлячок, дай вампиру передышку. Он ведь старается изо всех сил.
Вряд ли я смогу это объяснить. Я и себе-то это вряд ли смогу объяснить. Вампиры ведь почти не связаны семейными узами, верно?
— Верно.
Да уж. И еще вампиры не улавливают иронию.
— Со мной это произошло из-за отца. Если я до сих пор жива, то это благодаря его наследству в моей крови, верно? Но... — я посмотрела ему в глаза, выговаривая эти слова, и решила, что его стандартное бесстрастие сейчас сместилось но шкале в сторону большей мягкости и понимания — так мрамор считается чуть помягче адаманта. — Мне малость не по себе из-за связи между нами, и при мысли, что... у нее имеется какая-то предыстория... что у твоего хозяина были какие-то дела с семьей моего отца... Мне это не нравится.
Не хотелось думать, что мой детский страх, прятавшийся под кроваткой, не просто оказался реальностью, но еще и был некогда не прочь пропустить кружечку пива с моим папочкой.
— И все мои тренировки, если их вообще можно назвать тренировками, сводятся к тому, что пятнадцать лет назад бабушка учила меня превращать цветы в перья, и сейчас я чувствую себя... уязвимой. Неготовой.
Я чуть не сказала «достижимой».
— Понимаю.
Мгновение Кон смотрел на уродливую дверцу, словно раздумывая, а затем открыл ее. За ней оказалось несколько рядов маленьких ящиков. Я услышала — ну, не тепло, и не запах, и не тихие голоса, но все это сразу. В ящичках было полно вещей. Они визжали, излучали, выделяли что-то вроде «Я! Я! Я!», как школьники, играющие в квача. Интересно, из чего сделан этот буфет. Но не настолько интересно, чтобы подойти и прикоснуться к нему самой. Ухмылки на рожах сатиров мне не нравились.
Кон выдвинул один из ящиков и достал тонкую цепочку. Все остальные голоски тут же смолкли, разочарованно фыркнув. Цепочка блестела в темноте, — рыжий свет от камина туда уже не доходил, — она была похожа на опал, если только из опала можно было бы изготовить крохотные звенья, подвижно соединенные между собой. Она издавала тонкое подобие звука, я пыталась разобрать мелодию, но мне не удавалось. Кон переложил ее из одной руки в другую — в его больших ладонях цепочка казалось паутинкой, — затем снова поднял, держа на пальцах таким образом, что она практически образовала круг. Звук изменился. Он становился до боли знакомым, как шум холодильника или треск помех в телевизоре. Знакомым: уютным и успокаивающим. Я чувствовала, что звук становится знакомым, потому что сам этого хочет, словно черная тень на другой стороне улицы, в которой неожиданно угадываешь старого друга в знакомом пальто, которое советовал ему выбросить давным-давно.
Эта волшебная цепочка приноравливалась ко мне... переодевшись старым другом.
Свою работу она знала. Когда она умолкла, мне уже казалось, что эта вещь — моя. Может быть, так и было. Кон передал ее мне, и когда она коснулась моих пальцев, я ощутила в них легкое покалывание. Мгновение я смотрела на то, как она мерцает — частота мерцаний напоминала сердцебиение, — и затем надела ее на шею. Цепочка исчезла под воротником рубашки, но я чувствовала, как она касается моего тела, пересекая линию шрама под ключицами и возле сердца.
— Спасибо, — нерешительно сказала я. Я не удивилась сильному ощущению присутствия магии, когда я брала ее и надевала, но никогда раньше мне не приходилось сталкиваться ни с чем настолько... подходящим: обычно приходится потратить массу усилий, чтобы добиться хотя бы половины такого эффекта. Конечно, я так много еще не знала о магоделии, что моих незнаний хватило бы на целую библиотеку.
Мое «спасибо» в обмен на такое чудо было самым жалким из возможных ответов.
— Я подумал, что она с радостью пойдет к тебе.
— А... ты?
— Нет. Мой хозяин рассердился, когда понял, что она не подойдет ни ему, ни кому-либо другому из нас. В этом буфете есть и другие вещи, разочаровавшие его.
— Я слышала голоса, когда ты его открывал.
— Да. Все эти вещи предназначены людям — но они не видели ни одного человека с тех пор, как оказались здесь.
Пауза.
— Им не нравится лежать без дела. Среди них есть очень могущественные. Я не могу ими воспользоваться, я их только храню. И я бы предложил их тебе...
— Если бы ты был уверен, что я не наломаю дров, — перебила я. — А такой уверенности быть не может.
Вопрос о демонской примеси в моей крови, не уходивший далеко от передовой линии моих размышлений, несмотря на преобладание там вампиров и неминуемой смерти, выскочил на поверхность, и я сообразила, что «человеческие» истицы приветствовали меня — как человека. Впрочем, если они оценивали меня по сравнению с Коном... Я не знала, сколько времени они пролежали здесь взаперти, но, видимо, достаточно, чтобы прийти в отчаяние.
Я коснулась цепочки пальцем и наполовину услышала, наполовину представила тихий — самый тихий из всех тихих — голосок. Если бы я могла быть уверена, что я его слышала, то я бы назвала этот голосок счастливым. Но я не могла с уверенностью сказать, слышала ли я хоть что-то.
— Кубок был моей ошибкой.
— Позволь напомнить тебе, что перед тем, как мне попался этот чертов котелок, я пережила тот еще день. Меня не подготовили. И нас не представили. Даже опытного чародея — а это не мой случай — можно застать врасплох!
— Это ожерелье поможет тебе снова найти сюда дорогу, — сказал он. — Затем ты сможешь подготовиться и посмотреть другие вещи, если захочешь.
Я выдавила из себя смешок.
— Такая подготовка займет несколько лет. Несколько лет упорного рутинного труда. Кроме того, для этого нужен учитель, а его у меня нет, не считая того, что начинать надо было как минимум пятнадцать лет назад.
Выдержав паузу, Кон ответил:
— Мне тоже пришлось... придумывать большую часть своей подготовки. Иногда лучше не иметь учителя вообще, чем иметь учителя, с которым ты не согласен.
«Так почему же ты остался?» — подумала я.
— Я думаю, что «опытных чародеев», которые смогли бы, как ты, добраться сюда таким путем и выжить, можно пересчитать по пальцам.
Да уж, по части придумывания у меня, пожалуй, перебор. Солнечный зонтик для вампира. Бестелесное радарное зондирование. Не говоря уж о «Горькой Шоколадной Смерти» и «Бешеных Зебрах». Бедная я, бедная...
— Если примешь мой совет, то я рекомендую тебе больше не ходить этой дорогой, разве что в случае крайней необходимости.
— Уж в этом можешь не сомневаться, — сказала я. — Только не создай мне снова эту крайнюю необходимость, хорошо? И даже простенькую такую полу-необходимость...
— Хорошо. Обещаю. Насколько это в моих силах.
Он закрыл буфет. Если все-таки побываю здесь еще раз, — подумала я, — то первым делом вытащу все эти вещички из мерзкого буфета — из-за него, наверняка, им еще тошнее лежать без дела. Авось тут найдется что-нибудь более подходящее, в этой барочной комнате смеха.
— Нам пора в путь. До рассвета остается час.
— Час? — спросила я. — Ты хочешь сказать, что мы... что это место так близко?
В этой моей реплике не было и капли дружеской приязни, но Кон ответил, как всегда, безмятежно:
— По человеческим меркам — нет. Но благодаря тому факту, что ты добралась сюда, и той цепочке, которую ты теперь носишь, я думаю, что ты сумеешь воспользоваться одной из моих коротких дорог.
Мое сердце сжалось.
— Но ты ведь только что сказал мне не пользоваться больше не-пространством!
— Этим путем я больше не могу ходить, как и под солнцем, — ответил Кон. — Я говорю о другой дороге.
— А, — сказала я, — тогда ладно.
Не знаю, каким образом мы снова оказались на твердой земле, но это была обыкновенная ночь, дул обыкновенный ветерок и вокруг порхало несколько обыкновенных летучих мышей. Летучие мыши. Банально. Они, однако, прилетели сюда явно не вместе с нами. Перехода, например по какому-нибудь туннелю, я не запомнила: просто жестокая, глухая тьма подземного логова Кона поблекла, растаяла — и вот мы уже ступаем по жесткой траве и земле. А над головой — летучие мыши. Ветер, забравшись под длинную черную рубашку, неприятно напомнил мне о том, как скудно я одета, явно не по сезону. Но я была так счастлива дышать свежим воздухом, так отчаянно хотела оказаться дома! И когда Кон взял меня за руку, я не отшатнулась, как прежде. Хорошо хоть он не предложил взять меня на руки. Хотя и шла босиком. Я заметила, что мне свойственно всякий раз, когда я пересекаюсь с Коном, служить примером того, как не надо одеваться.
Его «короткая дорога» напоминала переход реки вброд, когда ступаешь по камням, а поток — в данном случае поток ТОЙ реальности, куда мне так сильно хотелось вернуться — грозит сбить с ног и унести в омут. Без его руки я, пожалуй, потеряла бы равновесие: ступая по камням, приходится смотреть вниз, а от того, что одна реальность сменяется другой со скоростью сто десять, голова уже и так кружится. А камни, по которым приходилось идти, были как настоящие — скользкие и неустойчивые. Я старалась не думать, отчего именно они скользкие, и чем я рискую, если свалюсь — вымокну в чем-то? Или похуже? Этот путь не так напрягал нервы, как тот, которым я воспользовалась несколькими часами ранее, а тот, в свою очередь, был полегче улета от почты Эймил, но все равно я напрягалась. Очень.
Интересно, путешествия через не-пространство имеют отношение к тому, что Кон предсказывал месяц назад: «Теперь ты начнешь читать слова силы, власти и магии, как читаю их я»? Он сказал «читать». Если это чтение такое, то страшно представить, как же тогда — «делать»!
Камни начали становиться все больше и больше, а поток — стихать, и вот мы уже в саду Иоланды.
Я не заметила, как Кон исчез. Упустила момент, когда он отпустил мою руку. Но, различив в свете звезд очертания знакомого дома, я поняла, что со мной никого Нет.
Поднимаясь по ступенькам и стараясь не наступить на особенно скрипучие, я вспомнила, что ключа от комнаты у меня нет. Опять! Придется прятать под ковриком запасной, специально для тех случаев, когда мне приходится делать нечто странное в компании Кона, без обуви и в неподходящей одежде. Однако я справилась сама — может, благодаря цепочке: коснулась рукой замочной скважины, что-то пробормотала — ей-ей, не знаю что, — и услышала, как проклятый замок открылся. Еще я услышала тонкие голоски амулетов, сердито меня окликающие, но помешать мне войти они не могли. Я закрыла за собой дверь.
Я даже не сняла его рубашку. Просто упала на кровать и отключилась.
Я ожидала, что проснусь, лежа в куче пепла — вампирская рубашка сгорит при первых лучах солнца. Еще больше я ожидала, что проснусь и вспомню тяжелый запутанный сон про Кона в подходящем — запутанном — антураже, то бишь в каком-то лабиринте. Я вспомнила, как в прошлый раз тоже проснулась с надеждой, что странное-дело-с-Коном — это только странный сон. Но и тогда это не был сон. И все эти дела-не-во-сне становились неуклонно тяжелее — кстати о создании новых привычек.
От новых царапин и синяков тело ныло, и я встала с кровати с гибкостью дубового полена. Шею так свело, что я смирилась с мыслью отныне всегда смотреть вбок. Я оглянулась на груду одежды у открытой балконной двери, пошла и ванную и начала набирать воду. Все это уже было раньше, только в тот раз меня отделали другие вампиры.
«Хватит киснуть, — подумала я, — четыре с половиной месяца назад все было куда хуже». Но киснуть я продолжала.
На мгновение — короче, чем те десять секунд, сколько это длилось — я вспомнила прикосновение его губ и его обнаженное потеющее тело.
Нет. Я подставила голову под кран, чтобы вода смыла все эти мысли. Все равно волосы пора было мыть.
Рубашка, хотя уже и нуждалась в стирке, при дневном свете по-прежнему выглядела экстравагантно. Хорошее качество. И ткань ничего. Черный все-таки не мой цвет. Но сейчас на моем теле было довольно много темно-синего и фиолетового, и с этими цветами он вполне гармонировал. Я скорчила зеркалу рожу. Сама виновата, что вообще туда посмотрела. Цепочка на шее блестела и при дневном свете. Сейчас она казалась скорее золотой, на ощупь определить материал было трудно, тем более что с золотом я общалась мало — носила все больше пластмассовую бижутерию.
Я аккуратно сняла рубашку и положила ее к остальной приготовленной для стирки одежде. Интересно, это натуральная ткань, можно ли ее химией? Как-то забыла расспросить Кона, а ведь это важно. Когда берешь рубашки у обычных парней, таких проблем не возникает. Как правило, на этикетке указано, как их стирать. В данном случае этикетка вообще отсутствовала.
Я забралась в ванну и подумала, идти ли мне в кофейню на ланчевую смену.
Мне было далеко не так плохо, как тогда, весной. Просто я кисла. Одной ванны хватило. Из очень горячей вода постепенно превратилась в просто горячую, и я поняла, что снова могу легко вертеть головой.
Радужную цепочку я для купания не сняла. Снимать ее не хотелось ни под каким видом тем более, очень маловероятно, что обычная вода с мыльной пеной могла ей навредить. А вот познакомить цепочку с другими моими талисманами нужно было обязательно. Я понятия не имела, как очистить рабочее место после вчерашнего магоделия — ни одно из тех слов, которым успела научить меня бабушка, не подходило здесь в полной мере. Положим, я выброшу горелую траву и уберу свечи, но уж больно неблагодарное у меня настроение сейчас... а что-то делать было надо. Талисманы — это подходящий компромисс.
Для торжественного ритуала обстановка не подходила: я сидела на кровати, на смятых простынях, скрестив ноги, замотанная в полотенца, все еще мокрая. Из кармана лежащих на полу брюк я достала свой маленький нож, а из ящичка у кровати — таинственный амулет. Разгладила подушку, положила оба предмета на нее. Затем бережно сняла с шеи цепочку и положила ее на подушку в виде кольца, так что нож и знак оказались окружены этим кольцом.
Не знаю, чего я ожидала. Просто подумала, что нужно сделать именно так. Нож, знакомься, это Цепочка. Амулет, это Цепочка. Цепочка, знакомься, это Нож и Амулет. Поскольку мы — одна команда, мы и тот парень из подземелья, и нас ждут всякие беды, хочется убедиться, что вы нормально ладите друг с другом, прежде чем мне придется просить вас прикрыть мне спину. Или что-то вроде этого.
В эту пору года солнце днем не дотягивалось до моей подушки. Поэтому не могу сказать, что именно произошло. Вдруг вспышка — как будто в комнату ворвался поток солнечного света, но не просто поток: словно пламенный меч, словно озарение, явленное христианскому пророку. Она опустилась на мои талисманы с почти слышимым шлепком — как будто у короля соскользнула рука, и он основательно треснул посвящаемого рыцаря по плечу, вместо того, чтобы легонько похлопать и наречь его «сэр Амулет».
И подушка загорелась.
Я сидела совсем рядом, и от моих мокрых полотенец вдруг пошел пар. Я смотрела на все это с открытым ртом, а у моего инстинкта самосохранения, вероятно, был сегодня выходной — я сунула руки в огонь, сгребла все три оберега вместе и выхватила их из пламени.
Пламя угасло. Подушка лежала на месте, обуглившаяся и дымящаяся.
Рукам было немного горячо — я легко отделалась. Когда я разжала пальцы, то увидела на ладонях три красных пятна, пересекающиеся между собой: длинный почти правильный овал — это от ножа, тоже овал, но короче и шире — это амулет, тонкая полоска на большом пальце — это от цепочки. Сами вещи были уже обычной комнатной температуры. За эти несколько секунд с ними не произошло никаких внешних изменений. То есть с того момента, когда неизвестные мне силы вызвали неожиданное возгорание.
— Ох, — сказала я дрожащим голосом, — ну ничего себе!
Я поспела аккурат к ланчевой смене — не хотелось оставаться дома одной. Я снова надела цепочку, а нож и амулет положила в разные карманы. Оставлять что-то из этих вещей в ящике тумбочки мне теперь не хотелось. Мы скрепили нашу незримую духовную связь сожжением подушки. Последняя пошла в корзину для мусора, а постельное белье — в стиральную машину. Мои простыни никогда не были такими чистыми, как в последнее время — стоило застелить постель свежим, как случался какой-нибудь инцидент, и я лихорадочно сдергивала простыни, тащила в стирку, и сыпала двойную дозу порошка, и выставляла все кнопки на максимум: и промывку, и споласкивание, и выжимание, и защиту от всяких штук, склонных взрываться по ночам. К сожалению, последнюю кнопку я все никак не могла отыскать второпях. Когда-нибудь, и причем скоро, обязательно куплю новую подушку и комплект наволочек.
Длинные рукава, высокий воротник, джинсы — и синяков совсем не видно. Один, правда, на скуле — этот не спрячешь, когда волосы будут подобраны под косынку, — и еще ссадина на предплечье — ее решила заклеить пластырем, хотя это ее только подчеркнет. А что мне оставалось делать? В общественном питании нельзя работать с открытыми ранами, равно как не может пекарь не засучивать рукава. Вот только что потом сказать Мэлу?
Паули обрадовался, увидев меня. Утро было напряженное; впрочем, здесь каждое утро такое. «Оодовцы так и набежали», — сказал он. Я промолчала. Я увидела их сквозь стекло, когда проходила мимо главного входа, и осмотрительно воспользовалась боковой дверью — для персонала (и голодных завсегдатаев низшего разряда, специально на случай визита ООД или полиции). Я надела чистый фартук, молниеносно связала волосы (удар молнии, пламенный меч, скорость сто десять) и припудрила щепоткой муки скулу, чтобы замаскировать синяк. К тому моменту, когда в пекарню лениво, словно без всякой цели, заплыл Пат, мои руки были уже по локоть в тесте. Я не видела его, когда входила; наверно, он тоже двигался со скоростью сто десять, если уже поспел сюда из штаб-квартиры по вызову.
— Можно тебя на пару слов, когда сделаешь перерыв?
— Но я же только пришла, — сказала я, стремительно слепляя воедино муку, масло и сахар.
— И все-таки, — лениво сказал он.
— Не раньше, чем через пару часов, — успокаивающим тоном ответила я.
Паули за моей спиной удивленно поднял брови: Пат на правах старого друга всегда имел определенные привилегии. Но это было до того, как я поняла, что мои симпатии не просто разделились — они разорвали меня на две половинки, и половинки эти уже исчезали за горизонтом, несясь в разные стороны.
— Что бы вы там ни говорили, мэм, — сказал он, шутливо салютуя мне, впрочем, не очень убедительно, — я полагаю, булочек с корицей не осталось.
— Не осталось.
— Как насчет булочки с ореховым маслом? — спросил Паули. — Или пончики с голубикой, тыквой, апельсином, морковкой? Имбирный пряник, медовик?
— Всего по одному, — сказал Пат и удалился.
Паули еще слишком мало здесь проработал, чтобы начать спокойно относиться к заигрываниям клиентов. Рукой и сахаре он потер лицо, скрывая довольную ухмылку, а через мгновение уже нагружал тарелку и звал Мэри, чтобы та ее отнесла.
Мне хотелось вообще не признаваться, когда у меня перерыв, но уж и так пришлось много лгать — буквально закрывая ложью черные дыры моего отсутствия днем (и ночью), — не хватало еще, чтобы это вошло в привычку. Точно так же не хотелось мне потерять разницу между светом и темнотой, но мои шутники-глаза и мой новый полувампирский образ жизни вели меня именно к этому. Не смешно.
Моя душа-светлячок. Душа-дерево. Душа-олень. Пересилите вы мою темную душу? Я похлопала по карманам, где лежали нож и амулет, оставив на фартуке два новых пятна. Я сняла фартук, помыла руки, сделала себе чашку чая и вышла в зал. Пат то ли уже вернулся, то ли просидел здесь все время. Тарелки, которую два с половиной часа назад наполнил Паули, оказалось мало — сейчас он поглощал хрустики «Лимонный кайф» и «Бешеную Зебру». Любой другой человек, имея такой аппетит, уже стал бы карикатурным толстяком. С аппетитом Пата я была знакома уже много лет, и не догадывалась удивиться. Но ведь он работает ООД — а значит, много тренируется, и метаболизм у негобыстрее... Я снова подумала, к какому типу демонов он относится. Например, если он — демон-паук (они иногда бывают синие), значит, бегает по стенам, и сжигает при том массу калорий. Я кивнула ему и вышла наружу, посидеть на бордюре цветочной клумбы миссис Биалоски. Солнце ярко светило.
Он пошел за мной.
— Слушала вчера новости?
«Я их создавала», — подумала я, подавляя дрожь.
— Нет.
— В He-Городе один труп и трое пропали, — сказал он. — Убитый — явно жертва кровососа.
— Но ты же не можешь быть уверен насчет остальных троих? — спросила я. — Может, они просто убежали.
Пат посмотрел на меня.
— Я имею в виду, убежали от чего-то другого. Не от вампиров.
— Может, от твоей «Бешеной Зебры»? Не думаю. Много людей видели всех четверых вместе, они шатались там вечером.
Я ничего не сказала.
— Четыре — слишком много для одной ночи, даже в Не-Городе.
Я по-прежнему молчала.
— Мы бы хотели попросить тебя прогуляться с нами этим вечером по почтовым ящикам, — сказал Пат.
— Сегодня я не освобожусь раньше десяти.
— Мы подождем, — мрачно ответил Пат. — Есть одна загвоздка — Эймил не хочет это делать. Она сказала, что несколько дней назад ты проверяла почту на свой страх и риск и куда-то пропала. Она думала, что ты погибла. С чего бы тебе хотеть рисковать в одиночку?
— Почему бы и нет? — спросила я, спокойно глядя ему в глаза. На его лице лежали тени — чистые и четкие. Я чуть-чуть присмотрелась, используя свое особое зрение. Эти тени казались слегка шероховатыми, как ткань, — я уже догадалась, что это отличительный признак полукровки; такие же тени были на Мод, и Эймил тоже. У Пата эта примета несовсем-человеческой природы была отчетливо синяя. Пат был тем, кем себя считал, и верил в то, о чем говорил.
— Я тоже хочу найти этих парней, — сказала я. — А от ООД, я конечно прошу прощения, у меня мурашки по коже.
Пат вздохнул и потер голову, встопорщив свои волосы, остриженные коротко, как полагается у оодовцев.
— Послушай, малышка, мне известны все жалобы на ООД, и с большинством из них я мог бы согласиться, — он увидел, что я смотрю на его волосы, и слегка улыбнулся. — Я не слишком-то забочусь о своей прическе и о форме, но ведь это не преступление, верно? Но ты нигде не найдешь лучшей защиты, чем в нашей конторе, а сама можешь здорово влипнуть. А ну если то, за чем ты следила, обнаружило тебя? Думаешь, мол, я так быстро вернулась, что оно не успело за мной проследовать до самого дома? Конечно, Эймил до сих пор жива, и это вроде бы отчасти доказывает твою правоту. Но я думаю, что вам просто чертовски повезло. А на одной слепой удаче, вообще на одной удаче еще никто не прожил долгую и счастливую жизнь. Надеяться на авось — все равно, что разрывать собственное горло при встрече с кровососами. Даже беря во внимание твои сверхспособности, Светлячок.
Я сглотнула.
— А Эймил ты объяснил все это?
— Объяснил, девочка, объяснил, все это и даже больше. Ведь она числится у нас в ведомостях на зарплату и должна подчиняться нашим правилам. А ты — нет. Но хотя это и так... Не так уж много у нас платят, и чаще нам приходится, прямо скажем, шантажировать таких людей, как ты или Эймил, не говоря уже о том, как на официальном языке формулируется задача, ради которой мы вас привлекаем. Я мог бы скрутить тебя узлом всякими бюрократическими уловками сверхсекретности, неразглашения и прочего — у нас есть полномочия, чтобы поставить обычного человека в условия, выгодные нам, ты ведь знаешь это? И мы могли бы создать такие условия для тебя — но это требует слишком много времени, и я подозреваю, что тебя это рассердит. Ты так сильно нам нужна, что мы не станем тобой рисковать, будь у нас хоть один шанс добиться твоей помощи другим способом. Кстати, ты ведь собиралась прийти к нам и поделиться тем, что учуяла на другом конце почтовой связи у Эймил, правда? У тебя нет никаких героических самоубийственных планов расправиться с кровососами своими силами? Ты ведь не настолько глупа, верно?
Я ответила со всей доступной искренностью:
— Нет, я не собираюсь расправляться с кровососами в одиночку, ни в коем случае.
Пат слегка нахмурился:
— Это должно бы меня обнадежить, но почему-то не обнадеживает.
Я посмотрела на него, стараясь придать себе как можно более невинный вид. Он вздохнул:
— Ну ладно. Увидимся в десять. Я подойду сюда к закрытию.
— Если уж я сказала, что приду, то значит, не собираюсь смыться через заднюю дверь, — в сердцах сказала я.
— Ты не сказала однозначно, что придешь, — спокойно уточнил Пат. — И мне бы не хотелось, чтобы ты ходила одна по городу в такое время, даже если Бозо пока соблюдает благоразумие.
Это было очень близко, даже слишком близко к правде.
— Бозо? — осторожно спросила я. — Вы узнали его имя?
— Разве мы когда-нибудь узнаем имена? Мы их находим, протыкаем колом и для надежности сжигаем. Но здесь мы имеем дело с вампиром-владыкой, и нам проще как-то его называть. Предполагая, что это он, а не она. Вот мы и зовем его Бозо. Так ты будешь ждать меня в десять?
— Но если Эймил...
— Я скажу ей, что ты в любом случае придешь, письма мы сохранили, и если понадобится, то справимся и без нее. У нее есть выбор: стать частью нашей системы безопасности, или сидеть дома в ожидании по-настоящему плохих новостей, а затем получить вызов на ковер и вылететь вон с большим шумом.
— Какие вы все добрые, — сказала я. Пат ответил без капли юмора:
— Да. Но мы искренне преданы идее спасения человеческих жизней. Что у тебя с рукой и с подбородком? Это от того падения со стула у Эймил?
— Наверное, — сказала я. — Не помню точно.
В кофейне был самый обыкновенный день. С улицы забрел какой-то псих и пытался втолковать нам, что приближается конец света. У него был довольно оригинальный вариант этой байки: Луна застынет между Землей и Солнцем, создавая длительное затмение — и за это время темные твари растерзают всех нас. А остановится луна благодаря некоему прибору, чего-то-там-метру, изобретенному темными тварями, и они сейчас заняты его доводкой. Почему-то он говорил именно «темные твари», а не «вампиры». Я и так была вся на нервах, а это только подлило масла в огонь. Существует масса темных тварей, но мне кажется, что только вампиры достаточно умны, чтобы придумать такое колдовство. Так почему он не сказал «вампиры»? По его словам, до затмения осталось полтора года, если не меньше.
Хорошо, что он бормотал и раскачивался, как лунатик — а то некоторые ему бы поверили. Я подумала, что из этой байки получился бы неплохой роман. Во всяком случае, он был бы интереснее как роман, а не в реальном воплощении. Мэл от него избавился. Мэл всегда помогает возмутителям спокойствия покинуть заведение, прикидываясь добрейшим милягой, и что самое интересное, когда это делает он — они больше не возвращаются. Те несколько раз, когда пришлось вызывать копов, Мэла просто не было на месте. Болтливые психи всегда раздражали Чарли. Поскольку мы живем в Старом Городе, психов здесь полно: ну, если признаться честно, половину из них мы тихонько подкармливаем с черного хода, но немногие из них так болтливы. Чарли может успокоить посетителя, который вознамерился затеять драку, а Мэл просто выбрасывает дебошира за дверь, для этого достаточно нагрубить официантке. Я вполне поддерживаю Мэла: пытаться договориться с хулиганами на их условиях — не самый лучший способ избежать вызова полиции. Иногда мне кажется, что чем больше людей вылетает за дверь, тем лучше — у нас вполне достаточно клиентов, чтобы не надо было ублажать всяких кретинов; но «Кофейня Чарли» такова, как она есть, потому что решает здесь все Чарли — и это, в сущности, совсем неплохо. И все-таки шумными психами занимается Мэл, Я пока он тут имеется, проблемы решаются проще. Иначе Чарли вздумалось бы нанять вышибалу с дипломом социального психолога.
Этот шизик явился в период затишья между налетом полдневных обжор и временем ужина, когда посетителей почти нет. Миссис Биалоски была на месте, и мне не понравилось то, с каким видом она его слушала: подумалось даже, что у нее возникли те же мысли, что и у меня. А может, она просто подумала о полнолунии. Но о фазах луны шизик даже не упомянул. Наверно, он сам — не оборотень.
— Ладно, хоть какое-то развлечение среди этой скуки, — сказал Мэл, обращаясь ко мне. — Здесь его номер не удался, шел бы в цирк зрителям мозги пудрить. На следующий раз приглашу жонглеров.
