Разъяснение третье

(о пирронистах)

[написано для того], чтобы то, что было сказано в «Словаре» о пирронизме, не могло нанести ущерб религии

1. Я выдвигаю вначале в качестве основы третьего разъяснения определённое и неопровержимое изречение, согласно которому «христианство относится к сверхъестественному порядку и разбор его относится к высшей компетенции бога, дающего нам таинства не для того, чтобы мы их понимали, а для того, чтобы мы верили в них со всей покорностью, какую мы обязаны проявлять к бесконечному существу, которое не может обманывать или быть обманутым». Это полярная звезда всех дискуссий и всех диспутов по догматам религии, которые бог нам открыл через Иисуса Христа.

Из этого с необходимостью следует неправомочность суда философии при разрешении споров христиан, ввиду того, что эти споры должны выносится только на суд откровения.

Всякий спор по вопросу [о таком] праве заслуживает того, чтобы быть отвергнутым с первого слова. Никому не следует позволять обсуждать, нужно ли верить в то, во что бог повелевает верить. Это надо считать главным принципом в вопросах религии. Дело метафизиков обсуждать, есть ли бог и непогрешим ли он, но христиане, поскольку они христиане, должны считать, что это находиться вне круга вопросов, которые они могут обсуждать.

Итак, речь идёт не более чем о факте, а именно о том, хочет ли бог, чтобы верили в это или в то. Два рода людей могут в этом сомневаться: одни потому, что не вверять, что Писание является божественным, другие потому, что не верят, что смысл откровения именно таков.

Значит спор, который христиане могут вести с философами, сводится к спору о факте, а именно к тому, было ли Писание создано авторами, вдохновлёнными богом. Если доказательства, на которые ссылаются христиане в этом вопросе, не убеждают философов, диалог следует прервать, ибо было бы бесполезно снизойти до подобного разбора троицы и т.д. в споре с людьми, не признающими божественность Писания, исходя из которого только и можно рассудить, кто прав, а кто не прав в подобных спорах. Свидетельство, данное в откровении, должно быть общим принципом участников спора, тем более в диспутах, когда одни не признают этого принципа, а другие его признают. Adversus negantem principia non est disputandum [не спорят с теми, кто отрицает принципы].

Если же те, кто не принимает этот принцип, упрямо продолжает шуметь и спорить, им следует, хладнокровно ответить: «Вы отклоняетесь от вопроса, non fertis thesim, non probatis negatum»; а если они станут насмехаться над этим ответом, то нужно отнестись с презрением к этим насмешкам.

2.Однако среди всех философов, которых не следует допускать к диспутам о таинствах христианства, прежде чем они примут откровение в качестве [руководящего] правила, менее всего достойны быть выслушанными последователями пирронизма, ибо эти люди, кичащиеся тем, что они не признают никакого определённого признака различения истины и лжи. Таким образом, если истина случайно покажется перед ними, они никогда не смогут быть уверены, что это истина. Они не довольствуются ниспровержением свидетельства чувств, положений морали, правил логики, аксиом метафизики: они ставят также задачу ниспровержения доказательств геометров и всего наиболее очевидного, что могут дать математики. Если бы они остановились на десяти способах «эпохе» и ограничились применением их против физики, то ещё можно было бы вести с ними переговоры. Но они заходят гораздо дальше, они не имеют оружие, именуемое dialelle, и хватаются за него при первой же надобности: после этого нельзя что бы то ни было отстаивать в споре против них. Это лабиринт, где никакая нить Ариадны не может помочь. Они сами теряются в своих собственных хитросплетениях и приходят от этого в восторг, так как это позволяет более ясно показать универсальность их гипотезы, будто всё недостоверно, в том числе доводы, оспаривающие недостоверность. Пользуясь их методом, заходят так далеко, что те, кто добирается с его помощью до следствий, вынуждены сказать, что они не знают, существует ли что-либо.

Богословы не должны стыдиться признать, что они не могут вступать в полемику с такими спорщиками и не хотят ставить под такого рода удар евангелические истины. Ладья Иисуса Христа сделана не для того, чтобы плыть по этому бурному морю, а для того, чтобы укрываться от такой бури в гавани веры. Отцу, сыну и святому духу угодно, должны говорить христиане, вести нас по пути веры, а не по пути науки или диспутов. Они наши учителя и наши руководители, и мы не можем заблудиться с такими наставниками. Сам разум приказывает нам отдавать предпочтение их руководству.

Но разве это не возмутительно, скажут мне, что вы излагаете без опровержения признание, которое сделал один аббат, а именно, будто пирронизм находит среди христианских догм много аргументов, которые делают его более ужасным, чем он на самом деле? Я отвечу, что это может дать повод для возмущения лишь людям, недостаточно изучившим сущность христианства. Было бы совершенно ошибочно полагать, что Иисус Христос имел намерение прямо или косвенно покровительствовать части философских школ в диспутах, которые они ведут с другими. Его намерение состояло скорее в том, чтобы запутать всякую философию и тем самым показать её тщетность. Он хотел, чтобы его Евангелие опровергало не только религию язычников, но и изречения, в которых выразилась их мудрость, и чтобы, невзирая на противоположность между его принципами и принципами мирскими, он восторжествовал над язычниками при помощи небольшого числа необразованных людей, которые не прибегают к красноречию, ни к диалектике, ни к каким-либо иным средствам, необходимым для всех других переворотов [в умах]. Он хотел, чтобы его ученики и мудрецы этого мира были столь диаметрально противоположны, что обзывали бы друг друга глупцами; он хотел, чтобы, подобно тому как его Евангелие кажется глупым философам, их наука в свою очередь казалась бы глупой христианам…

3.Не думаете ли вы, что если бы апостолам сообщили, что их учение делает догматическую философию жертвой новых нападок со стороны пирронистов, то это бы их обеспокоило? Нам нечего беспокоится о спорах между этими людьми, сказали бы они; пусть мёртвые хоронят мертвецов; чем больше они между собой борются и обвиняют друг друга, тем лучше можно увидеть суетность их ложной науки. Ни догматики, ни скептики никогда не будут в состоянии вступить в царство божье, если они не станут малыми детьми, не изменят свои максимы, не отрекутся от своей мудрости и не пожертвуют у подножия креста своими суетными системами ради мнимой глупости нашего учения. Вот от этих-то прежних привычек они и должны отказаться, прежде чем будут в состоянии принять небесный дар и пойти по пути веры, избранному богом для вечного спасения. А если пирронисты употребляют во зла наши таинства, чтобы ещё больше укрепиться в своём сомнении, и противопоставляют нам аргументы ad hominem, тем хуже для них, если только бог не воспользуется их заблуждениями, чтобы заставить их понять необходимость покориться его слову. Именно так и ответил святой Павел и его сподвижники, когда им указали на два подобных затруднения. Нужно быть очень убеждённым [в своей правоте], чтобы, когда представился случай, решить, какова сущность языческой философии и насколько трудно или легко обратиться от неё к Евангелию, решить положительно, что метод, принципы, обычаи и диспуты перипатетиков, академиков и т.д. были столько великим препятствием к вере и что самое необходимое предварительное условие для вступления в царство божье – это забыть или отбросить все эти атрибуты ложной науки. Я думаю, что апостолы решили это и для настоящего времени и для будущего…

Во все времена требовали и будут требовать, что познание истин, данных в откровении, искали не при помощи философии, а другими путями. Философия не исцеляет колеблющийся дух, который должен быть исцелён, если хотят, чтобы молитва принесла нам истинную мудрость… Судите, пожалуйста, сами: являются ли пирронисты, которые всегда тем более чувствуют себя в своей стихии, чем более они предпринимают усилий, придумывая основания, позволяющие им найти правдоподобные возражения против достоверного знания, людьми, которые посредством споров могут обрести благодать. Современным миссионерам Евангелия следует поступать с ними так же, как поступали первые миссионеры: они должны предупредить их о необходимости избавиться от всякого духа раздоров и верить богу на слово. В случае же непокорности эти миссионеры должны вспоминать прежде всего заповедь великого святого Павла и применять её к непокорным: «Глупых же состязаний и родословий, и споров, и распрей о законе удаляйся, ибо они бесполезны и суетны. Еретика после первого и второго вразумления отвращайся». Следует со всей обстоятельностью показать, как наши томисты и скотисты принимаются обращать Новый свет при помощи положений, принятых в Европе. Тем самым они предстают как весьма жалкие миссионеры. Г-н де Бальзак то ли не подумал об этом, то ли с серьёзным видом издевался над схоластами; их публичные диспуты не изменяют чьих-либо убеждения, каждый уходит с теми же мнениями, с которыми пришёл. Если предложить китайским учёным томистские объяснения наших таинств, то они спросят: «Как мы можем в это верить, если мы имеем об э том никакого понятия?»

Целесообразно отослать их не к диспуту, а к ответу, весьма похожему на тот, который ангел Гавриил дал Деве.

Сейчас, как и во времени Лактанация, можно уверять, что поиски истинной религии должны заключаться в обращении к мнимой глупости, под покровом которой бог скрыл сокровища своей мудрости…

Из того, что я перед этим сказал, легко сделать вывод, что нельзя беспокоится о пирронистских возражениях, не проявляя нетвёрдости в своей вере и не понимая в дурном смысле то, что нужно понимать в хорошем смысле.

4.Истинно верующий христианин, который хорошо познал дух своей религии, не надеется приспособить её к афоризмам Ликея, он не способен опровергать возражения разума только при помощи сил разума. Он хорошо знает, что естественное несоразмерно сверхъестественному и что потребовать от философа того, чтобы он рассматривал как находящиеся на одном уровне и соответствующие друг другу таинства Евангелия и аксиомы аристотеликов, значит потребовать от него того, чего не терпит природа вещей. Нужно непременно выбрать между философией и Евангелием: если вы хотите верить в то, что очевидно и соответствует обычным представлениям, обратитесь к философии и откажитесь от христианства; если вы хотите верить в непостижимые таинства религии, обратитесь к христианству и откажитесь от философии, ибо невозможно обладать одновременно очевидностью и непостижимостью; сочетание этих двух вещей ещё более невозможно, чем сочетание свойств четырёхугольной и круглой фигуры. Нужно непременно сделать выбор: если удобства круглого стола вас не удовлетворяют, прикажите сделать стол квадратный и не утверждайте, что тот же самый стол доставляет вам и удобства круглого стола, и удобства стола четырёхугольного.

Кроме того, истинный христианин, сведущий в свойствах сверхъестественных истин и неуклонно придерживающийся принципов, соответствующих Евангелию, будет лишь смеяться над ухищрениями философов, и прежде всего пирронистов. Вера поставит его выше области, где господствуют бури диспута… Так как он почувствует, что поднялся столько высоко, то доносящиеся до него снизу раскаты грома аргументов и ad hominem нисколько не поколеблют его веры; это место будет для него настоящим олимпом поэтов и истинным храмом мудрецов… Оттуда он будет взирать в совершенном спокойствии на бессилие разума и заблуждения смертных, которые следуют лишь руководству разума. Всякий христианин, который позволяет привести себя в замешательство возражениями неверующих и находит в них повод к смятению, попадает в ту же яму, что и они.

5.То, что я сказал, позволит нам понять, насколько важно знать правильное употребление вещей. Многие спрашивали, зачем нужно выставлять напоказ возражения пирронистов и манихейцев. Они нашли бы ответ на этот вопрос, если бы поискали его в моём «Словаре», где он есть в сотне мест… Но раз уж они не хотели отнестись к этому со вниманием, то давайте исследуем здесь более полно возражения этих критиков моего «Словаря». Я не очень-то понимаю, на что они смогут с основанием пожаловаться, если я ограничусь вопросом: для чего нужны такие подробности, которые сообщают нам историки? Разве не верно, что историки сообщают нам такие подробности, польза которых состоит лишь в том, что они доставляют удовольствие читателям? Эти подробности могут даже принести вред, если попадутся в руки тех, кто злоупотребляет достовернейшими истинами. Не освобождает ли это историков от обязанности сообщать истину по возможности точно? Надлежит ли историку, описывающему различные мнения, точно и полно показывать их сильную и слабую стороны, не должен ли проистекать из этого некоторый беспорядок в силу случайных обстоятельств? Не должно ли получаться из этого нечто иное, чем развлечение читателей и чем пример почтения, которое следует оказывать законам исторической науки? Но это не единственный и не главный вопрос, на который я должен дать ответ.

Нет ничего более необходимого, чем вера, и нет ничего более важного, чем хорошее знание того, какова цена этой богословской добродетели. Но помогает ли нам что-нибудь в большей степени, когда мы хотим познать её, чем размышления о свойстве, которое выделяет её из других актов познания? Сущность веры состоит в том, чтобы при помощи сильного убеждения постараться достичь истин откровения, и притом посредством единственной побудительной причины – воли божьей. Те, кто верит в бессмертие души исходя из философских оснований, суть ортодоксы, но они нисколько не причастны к той вере, о которой мы говорим. Они бывают причастны к ней лишь постольку, поскольку верят в эту догму из-за того, что бог открыл её нам, и поскольку смиренно подчиняют божьему гласу всё то, что философия им представляет как самое правдоподобное, чтобы убедить их в смертности души. Поэтому достоинства веры возрастают по мере того, как истина откровения, являющаяся её объектом, возвышается над всеми силами нашего рассудка, ибо по мере того, как непостижимость этого объекта возрастает благодаря огромному количеству положений, вытекающих из естественного света [разума] и оспаривающих [веру], следует принести новую жертву богу: ещё в большей мере отвернуться от разума, благодаря чему мы увидим себя более покорными богу и ещё более проявим своё почитание его, как бы ни было трудно нам во что-то поверить. Откуда же следует, я вас спрашиваю, что вера патриарха верующих была столь выдающейся? Не является ли это причиной того, что «он сверх надежды поверил с надеждой». Не было большой заслуги в том, чтобы надеяться на обещание, данное богом относительно вещи естественной и весьма вероятной: заслуга имеет место тогда, когда надежда на это обещание противоречит всякой вероятности. Поэтому скажем, что самая ценная вера – это такая вера, которая на основании божественного свидетельства включает истины, наиболее противные разуму.

8. Существует весьма много людей, которые столь мало исследуют сущность веры в бога и так редко размышляют об этом акте их ума, что их необходимо избавить от умственной лени, ознакомив с длинным перечнем затруднений, к которым приводят догматы христианской религии. Ясное понимание этих затруднений показывает нам возвышенность веры, этого благодеяния божьего. Этим же путём мы узнаем о том, что необходимо не доверять разуму, а прибегнуть к благодати. Люди, не присутствовавшие при великих битвах между разумом и верой и не знающие, какова сила философских возражений [против веры], не знают большей части своих обязанностей по отношению к богу, а также путей достижения победы над всеми искушениями безбожного и заносчивого разума.

Истинное средство победить разум есть познание того, что если он способен изобрести возражения, то он не способен найти их разрешение, и, коротко говоря, не разумом утвердилось Евангелие… Я заканчиваю двумя прекраснейшими мыслями г-на Сент-Эвремона: «Что касается чисто природных вещей, дело ума их постичь, и достигнутой им познание вызывает в нас привязанность к вещам. Что же касается вещей сверхъестественных, за них борется, к ним испытывает любовь, к ним привязывается, с ними соединяется душа, так что мы не можем их постичь… Лишь бы принудить свой разум больше не рассуждать о тех вещах, которые бог не пожелал подчинить рассуждению, - это всё, чего можно пожелать. Я не только с Соломоном полагаю, что молчание мудреца большего стоит, чем рассуждения философа, но придаю большее значение вере самого тупого крестьянина, чем всем поучения Сократа»…

Мне кажется, этого более чем достаточно, чтобы развеять сомнения, которые мнимый триумф пирронистов породил в умах некоторых из моих читателей.

Бейль, П. Исторический и критический словарь в двух томах / П.Бейль // т.2. – М.:издательство «Мысль», 1968. – С.143-194.