Опять Гульбенкян

Судебный процесс, затеянный ФГК, все еще тянулся. Но у Франции с Соединенными Штатами было много другого в политической повестке дня, что она хотела исполнить; и к маю 1947 года было выработано соглашение, улучшающее положение французов в Иракской нефтяной компании. В обмен на это, конечно, ФГК отзовет свой иск.

С Гульбенкяном, как обычно, было по-другому. Расположившись в номере на первом этаже старинного лиссабонского отеля „Авиш“, Гульбенкян продолжал придерживаться своих сверхэкономных привычек. Он больше не содержал шофера и автомобиль, потому что было дешевле вместо этого нанимать водителя, чтобы он отвозил его на ежедневную прогулку, и каждый раз внимательно проверял спидометр автомобиля, чтобы убедиться, что он не будет платить за поездки кого-то другого. „Гульбенкяна можно считать человеком слова, если он его дал, – заметил один из британских чиновников. – Трудность состоит в том, чтобы получить это слово. Способность к компромиссам не входит в число его добродетелей“. Далее чиновник не мог не добавить: „Мнение Гульбенкяна о его собственной финансовой честности принимает необычные формы, когда дело доходит до выплаты налогов, избежание этих выплат является одним из его главных занятий“. Он уклонялся от подоходных налогов во Франции и Португалии, сохраняя назначение в иранскую дипломатическую миссию. Чтобы избежать налога на недвижимость, он превратил небольшую часть своего огромного особняка в Париже в картинную галерею. А когда он продал отель „Риц“ в Париже, то настоял на условии, что на его имя постоянно будет зарезервирован шикарный номер, поэтому он мог всегда заявить, что „находится проездом“ в Париже, этим избавляясь от дальнейшего обложения налогами во Франции.

В борьбу за Соглашение „Красной линии“ Гульбенкян вносил такое же приводящее в ярость внимание к мелочам, наряду со своим нежеланием находить компромиссы и своей необычайной способностью сосредоточиваться. Хотя французы отозвали свой иск, Гульбенкян был готов, если необходимо, вынести из избы каждую оставшуюся соринку. Он направил иск в британский суд. „Джерси“ и „Сокони“ ответили встречными исками.

Судебное дело получило широкую огласку, что помогло Гульбенкяну в его контратаке против „Джерси“ и „Сокони“. В конечном итоге не он, а американские компании должны были беспокоиться о министерстве юстиции и об общественном мнении. Однако был один побочный эффект известности, который он определенно находил отвратительным. Имея маленький рост, он велел построить специальную платформу в ресторане отеля „Авиш“, чтобы обедать и наблюдать за происходящим вокруг. По мере роста известности судебного дела господин Гуль-бенкян в отеле „Авиш“ стал одной из туристических „достопримечательностей“ Лиссабона наряду с боем быков. Он возмущался, но ничего не мог поделать.

Более года переговоры в поисках компромисса проходили то в Нью-Йорке, то в Лондоне, то в Лиссабоне. Теперь следующее поколение нефтепромышленников и адвокатов убедилось, насколько невыносимо иметь дело с Калустом Гульбенкяном. „Основным правилом моего отца было не отказываться ни от одного требования, – говорил его сын Нубар, – но, обладая даром ведения переговоров, он выдвигал требования поочередно и, достигнув удовлетворения по одному вопросу, выставлял следующее требование, затем еще одно, добиваясь таким образом всего, чего хотел, или, по крайней мере, большей его части, чего бы не случилось, выдвигай он все требования одновременно“.

Переговоры осложнялись обычной подозрительностью Гульбенкяна, которая превращалась в манию. Гульбенкян сам не являлся на встречи. На заседаниях присутствовали четыре различных его представителя, каждый из которых обязан был предоставить письменный доклад, не сотрудничая с другими, – им даже не разрешалось разговаривать между собой. Таким образом, кроме анализа противников он мог проверить и перепроверить каждого из своих собственных участников переговоров.

Но чего же, в сущности, добивался Гульбенкян? Некоторые подозревали, что в действительности он намеревался получить участие в „Арамко“. Но этого безусловно не могло произойти. Ибн Сауд никогда не позволил бы этого. Гульбенкян предложил простое объяснение своей цели управляющему „Сокони“. Он перестал бы уважать себя, если бы не „вытянул из сделки все возможное“. Другими словами, он хотел получить столько, сколько удастся. Гульбенкян мог больше открыться другому американцу, разделяющему его любовь к искусству, совсем не нефтянику. Он сделал так много денег, что большее количество денег не имело особого значения. Он мыслил о себе в тех же образах, как он мыслил о Уолтере Тигле пару десятков лет назад, – как об архитекторе, даже как о художнике, создающем прекрасные структуры, приводящем к равновесию интересы, гармонизирующем экономические силы. Он сказал, что это доставляло ему радость. Произведения искусства, которые он собирал всю свою жизнь, явились величайшей коллекцией, составленной в наше время одним человеком. Он называл их своими „детьми“ и, казалось, заботился о них больше, чем о собственном сыне. Но его шедевром, величайшим достижением его жизни была „Иракская нефтяная компания“. Для него она была архитектурно спроектирована, безупречно составлена, как „Афинская школа“ Рафаэля. Но будучи Рафаэлем, объяснил Гульбенкян, он рассматривал руководителей „Джерси“ и „Сокони“ как ровню Джироломе Дженге, третьесортному, посредственному, неразборчивому подражателю мастерам Ренессанса7. Под давлением неприятной перебранки, начавшей звучать в зале суда в Лондоне, соглашение с Гульбенкяном наконец стало обретать очертания; и целый „караван“, как он был назван, нефтепромышленников и их адвокатов перебрался в Лиссабон. Наконец в начале ноября 1948 года, в воскресенье накануне дня начала судебных слушаний, было подготовлено новое соглашение. Нубар, послушный и внимательный сын, заказал отдельный номер в отеле „Авиш“, где в 7 часов вечера должно было состояться подписание, а затем праздничный ужин.

Без пяти семь Гульбенкян заявил, что есть еще один пункт, который не был затронут в новом соглашении. Все оцепенели. Директорам в Лондон были посланы телеграммы, и на них ожидались ответы. Ошеломительное и угнетающее молчание охватило отель „Авиш“. Однако, поскольку еда была заказана и могла остыть, не было смысла ее не есть, по крайней мере так считал Нубар Гульбенкян. Он пригласил „караван“ к столу. В результате ужин получился очень мрачным и похоронным, двенадцать мужчин выпили только одну бутылку шампанского. Праздновать было нечего.

Около полуночи из Лондона пришли телеграммы. Было получено согласие на последнее требование Гульбенкяна. Соглашения были перепечатаны, Гульбенкян подписал их в полвторого ночи, и они были посланы заказанным самолетом в Лондон. Соответствующие чиновники были проинформированы, что судебное разбирательство, которое должно было начаться в этот день позже, следует прекратить, и измученная группа в Лиссабоне наконец перебралась в ночное кафе, чтобы отпраздновать бутербродами и дешевым вином.

Так шли переговоры по Групповому соглашению ноября 1948 года, которое воссоздало „Иракскую нефтяную компанию“. В придачу к увеличению общего производства и другим преимуществам Гульбенкян получил дополнительные отчисления от нефти. Уже не было „Господина Пять Процентов“, он стал кем-то более величественным. Соглашения сами по себе были „образцом путаницы“. Специалист „Англо-иранской компании“ (а в будущем ее председатель) заявил: „Нам удалось составить соглашение, которое совершенно никому не понятно“. Но в такой сложности было преимущество, ибо, как выразился один из адвокатов Гульбенкяна: „Никто никогда не сможет оспорить в суде эти документы, потому что никто не сможет понять их“.

Как только гранитная твердость Калуста Гульбенкяна была преодолена и новое Групповое соглашение об „Иракской нефтяной компании“ было подписано, Соглашение „Красной линии“ прекратило свое существование, и юридическая угроза участию „Джерси“ и „Сокони“ в „Арамко“ была устранена. Это была продолжительная и мучительная борьба, посредством которой две компании завоевали право доступа к Саудовской Аравии. „Если сложить от начала до конца все переговоры, которые привели к этой сделке, то они достанут до луны“, заметил один из участников. В декабре 1948 года, два с половиной года спустя после первого обсуждения сделки, займы „Джерси“ и „Сокони“ можно было превратить в платежи, и объединение „Арамко“ могло наконец завершиться. Новая корпорация более соответствующая саудовским резервам, воплотилась в реальность. С заключением сделки „Арамко“ стала собственностью „Джерси“ и „Сокони“ так же, как и „Сокони“ и „Тексако“. И она была на сто процентов американской компанией.

Со своей стороны Гульбенкяну еще раз удалось сохранить свое изысканное творение – „Иракскую нефтяную компанию“, а также свое положение в борьбе с объединенными силами международных нефтяных компаний. Его последнее артистическое выступление позволило Гульбенкяну заработать сотни миллионов долларов. Гульбенкян прожил еще шесть лет в Лиссабоне, занимаясь бесконечными спорами с партнерами ИНК, а также написанием и переписыванием своего завещания. Когда семь лет спустя в 1955 году он умер в возрасте восьмидесяти пяти лет, он оставил три бессмертных наследства: огромное состояние, великолепную коллекцию произведений искусства и, самое главное, бесконечные судебные тяжбы вокруг его завещания и условий владения его состоянием.

КУВЕЙТ

Другая американская компания, „Галф ойл“, находилась в затруднительном положении на Ближнем Востоке. Являясь наполовину владельцем „Кувейтской нефтяной компании“, „Галф“ до некоторой степени находилась в напряжении из-за конкуренции со своим партнером, „Англо-иранской компанией“, особенно в Индии и на Ближнем Востоке. Где еще „Галф“ могла сбывать свою нефть? У нее была небольшая система сбыта в Европе, которая едва обеспечивала даже небольшую часть быстро нарастающей волны нефти, доступ к которой открылся в Кувейте. „Галф“ нуждалась в возможностях сбыта, в первую очередь в Европе. Поэтому полковник Дж. Ф. Дрейк, президент компании, начал искать их. Лучшее решение проблемы „Галф“ вскоре стало очевидным – группа „Роял Датч/ Шелл“. Она владела одной из двух крупнейших сбытовых организаций в Восточном полушарии, особенно в Европе. В отличие от конкурентов у нее был очень ограниченный доступ к ближневосточной нефти. Как Дрейк объяснил государственному департаменту, сделка „между „Галф“, у которой много сырой нефти и мало рынков сбыта, и „Шелл“, у которой много рынков сбыта и мало сырой нефти“, это как раз то, что надо.

Две компании разработали уникальное соглашение по купле-продаже; это было теневое объединение, которое позволяло кувейтской нефти „Галф“ перетекать в нефтеперерабатывающую и сбытовую систему „Шелл“ посредством долговременного контракта – изначально соглашения на десять лет, которое позже было продлено еще на тринадцать лет. Общий объем поставляемой нефти в период действия контракта оценивался в четверть всех разведанных „Галф“ в Кувейте запасов. В свою очередь „Галф“ обеспечит „Шелл“ 30 процентов ее потребностей в Восточном полушарии. Никто не был настолько глуп, чтобы установить фиксированные цены на такой продолжительный и неопределенный период времени. Поэтому две компании подошли к решению вопроса с новаторским решением, которое стало известно как „гарантированная сальдовая калькуляция“. Контракт гарантировал разделение прибыли пополам. Прибыль определялась как „окончательная продажная цена“ минус все затраты по доставке и производству. Графики и расчетные формулы, по которым определялась конечная прибыль, были настолько сложными, что занимали более половины объема 170 напечатанных страниц контракта.

По правде говоря, у „Галф“ не было иной альтернативы, кроме „Шелл“. Кувейтское производство росло очень быстро, эмир настаивал на таком росте, особенно когда он видел кривые графиков производства соседних стран. Очень немногие системы могли впитать в себя такое количество нефти.“Шелл“ была практически единственная доступная система. Более того, в сделке был аспект, который, несомненно, вызовет одобрение государственного департамента. Как выразился полковник Дрейк, она была единственным вариантом, при котором „Галф“ могла оставить половину прибыли от кувейтской нефти „в полном владении американцев“. Короче говоря, вначале в „Арамко“, а теперь и в договоренности „Галф“-“Шелл“ американские нефтяные интересы на Ближнем Востоке были защищены. Что касается „Шелл“, сделка даст ей право рассчитывать на существенную часть общего нефтяного производства Кувейта и стать больше, чем долгосрочным покупателем. Как выразилось британское министерство иностранных дел, „с точки зрения правительства Ее Величества“, „Шелл“ „по своим целям и задачам является партнером в концессии“.

ИРАН

Третья из великих послевоенных сделок включала Иран. На первой стадии переговоров в Лондоне по аннулированию Соглашения „Красной линии“ в конце лета – начале осени 1946 года, представители „Джерси“ и „Сокони“ в частном порядке подняли вопрос о возможности долговременного контракта по иранской сырой нефти перед сэром Уильямом Фрейзером, председателем „Англо-иранской компании“. Вилли был восприимчивым. Как и у „Галф“, у „Англо-иранской компании“ не было необходимых средств, чтобы самостоятельно быстро построить крупную нефтеперерабатывающую и сбытовую систему в Европе, и она боялась, что будет вынесена из Европы дешевой и обильной нефтью „Арамко“.

Однако политические соображения давали „Англо-иранской нефтяной компании“ (АИНК) основание завязать долговременные отношения с американскими компаниями, таким образом обеспечив „кристаллизацию“ собственной позиции. Дело в том, что Иран находился под продолжительным и значительным давлением со стороны Советского Союза. В конце Второй мировой войны Советский Союз потребовал нефтяную концессию в Иране, а советские войска продолжали оккупировать иранский Азербайджан и после войны. Сталин не хотел выводить войска до весны 1946 года и сделал это только под сильным нажимом со стороны Соединенных Штатов и Великобритании. По правде говоря, события, ставшие известными как иранский кризис 1946 года, были первой конфронтацией „холодной войны“ между Западом и Востоком.

В начале апреля 1946 года, когда Советы наконец начали выводить свои войска, американский посол в Москве поздно вечером отправился в Кремль на личную встречу с Сталиным. „Чего хочет Советский Союз, и как далеко собирается идти Россия?“ – спросил посол. „Мы дальше не пойдем“, – был не вполне утешительный ответ советского диктатора. Затем он описал попытки Советов расширить влияние в Ираке как шаг по защите собственного нефтяного положения. „Нефтяные месторождения в Баку являются нашим основным источником снабжения, – сказал он, – они находятся рядом с иранской границей и совсем не защищены“. Сталин, ставший революционером в Баку за четыре десятилетия до этого, добавил, что „саботажники, даже человек с коробкой спичек, могут нанести нам серьезный урон. Мы не собираемся подвергать риску наше нефтяное снабжение“. Фактически Сталин интересовался иранской нефтью. Советское производство нефти в 1945 году составляло только 60 процентов от уровня 1941 года. Во время войны страна в отчаянии мобилизовала ряд заменителей – от нефтяного импорта из Соединенных Штатов до работающих на древесине двигателей для грузовиков. Вскоре после войны Сталин беседовал со своим министром нефтяной промышленности Николаем Байбаковым (который впоследствии в течение двадцати лет отвечал за советскую экономику вплоть до 1985 года, когда Михаил Горбачев снял его). Как всегда неправильно произнося его имя, Сталин спросил, что Советский Союз собирается предпринять для выправления положения с нефтью. Его нефтяные месторождения серьезно пострадали и были истощены, и перспективы вряд ли предвиделись. Как можно перестроить экономику без нефти? Усилия должны быть удвоены, сказал диктатор.

В этих целях Советский Союз потребовал создать совместную нефтеразведочную компанию в Иране. Таким образом, нефть, конечно, была одной, но не единственной из советских целей в Иране и никоим образом не самой важной. В 1940 году в контексте германо-советского пакта советский министр иностранных дел Вячеслав Молотов провозгласил, что „регион к югу от Батуми и Баку до Персидского залива признается центральной сферой устремлений Советского Союза“. У этого региона было имя – Иран. Сталин стремился расширить зону своего присутствия в соседних странах и увеличить советские мощь и влияние насколько возможно. Пытаясь проникнуть в Иран и к Персидскому заливу, он также преследовал традиционную цель российской внешней политики, которой было уже почти полтора века. Следование той же цели в начале века побудило британское правительство поддержать в 1901 году первоначальную иранскую концессию Уильяма Д'Арси Нокса, чтобы остановить продвижение России.

После того, как Сталин вывел свои войска из северного Ирана в 1946 году, Советский Союз не оставлял попыток добиться привилегированного положения в регионе и стремился к созданию совместной советско-иранской нефтяной компании. Одновременно возглавляемая коммунистами партия „Тудех“ проводила массовые демонстрации и оказывала политическое давление для усиления влияния на центральное правительство, включая всеобщую забастовку и демонстрации на англо-иранском нефтеперерабатывающем комплексе в Абадане, во время которых было убито несколько человек. Иран был нестабилен, политические институты в стране слабы, имелась серьезная опасность развязывания гражданской войны или даже поглощения Ирана советским блоком.

И американское, и британское правительства пытались помочь сохранению независимости и территориальной целостности Ирана. А Лондон был категоричен: позиции „Англо-иранской нефтяной компании“ в Иране были бриллиантом в ее короне, и их следовало сохранить любой ценой. В свете такой неопределенности и с учетом высоких ставок имело смысл привлечь некоторые американские монополии к более непосредственному участию в иранской нефти. Таким образом, политическая, а также экономическая реальность лежала в основе сделки между „Англо-иранской“ и двумя американскими компаниями, „Джерси“ и „Сокони“. В сентябре 1947 года три компании подписали двадцатилетний контракт.

С завершением трех великих сделок -“ Арамко“, „Галф“-“Шелл“ и долгосрочного иранского контракта – механизмы, капитал и системы сбыта были подготовлены к подаче огромных количеств ближневосточной нефти на европейский рынок. В послевоенном мире нефтяной „центр притяжения“ – не только нефтяных компаний, но и всех стран Запада – действительно смещался на Ближний Восток. Последствия будут иметь важное значение для всех заинтересованных сторон.