Глава 17

Летние дни сменяли один другой, приближался Лугнасад, но состояние Лианнон не улучшалось. Иногда старую женщину начинало беспокоить сердце, вид у нее всегда был утомленный. Арданос каждый день являлся в покои Верховной Жрицы, и первое время они с Лианнон часто о чем‑нибудь беседовали, но болезнь не отступала, измученная женщина все чаще замыкалась в себе, и друид тогда просто молча сидел у ее кровати, порой перебрасываясь словом с Кейлин, а иногда что‑то бормоча себе под нос. После его визитов Кейлин становилась печальной, погружалась в свои мысли, ни с кем не разговаривала. Эйлан это не удивляло: ее наставница и раньше была не очень‑то общительной.

Странно было другое: ее собственное тело наливалось новой жизнью, и в организме Лианнон тоже происходили изменения. Дух Верховной Жрицы готовился покинуть телесную оболочку, но в каком из миров он возродится вновь – этого никто не знал. Эйлан скорбела, глядя, как угасает Лианнон, но радость от сознания того, что в ее теле трепещет новая жизнь, была сильнее. В те дни Лесная обитель была окутана безмолвием. Женщины исполняли свои обязанности, охваченные страхом и волнением. Всех интересовал один и тот же вопрос: кто станет преемницей Лианнон; но спрашивать об этом вслух никто не осмеливался.

Обитательницы Вернеметона были так встревожены болезнью Верховной Жрицы, что на Эйлан никто не обращал внимания, и для нее сейчас это было как нельзя кстати. Но что ей делать потом, когда живот невозможно будет скрыть даже под свободными одеждами? Девушка ни на минуту не забывала, что для Арданоса она – преступница, приговоренная к смерти. Ей даже казалось, что и Дида относится к ней с почти явным презрением.

Миллин все еще оплакивала своего недоношенного ребенка, и искать у нее утешения было бесполезно. Только Кейлин относилась к Эйлан по‑прежнему, но ведь ее наставница всегда поступала так, как считала верным. Эйлан постоянно жила в страхе, и только сознание того, что Кейлин любит ее, удерживало девушку от отчаяния.

Эйлан не знала, суждено ли ей когда‑нибудь еще раз увидеть Гая; но она ясно помнила, какой царственной одухотворенностью сияли его глаза во время их последнего свидания, и это внушало ей уверенность, что та встреча была не последней. Арданос сказал, что Гая женили, но она не верила. Даже у римлян бракосочетание считалось священным обрядом, который не мог быть совершен поспешно и без соблюдения определенных формальностей.

На очередной церемонии, посвященной полнолунию, вместо Лианнон ритуал проводила Кейлин. Всем теперь было ясно, что Верховная Жрица умирает, хотя за ней продолжали заботливо ухаживать. Ноги у старой женщины распухли так, что она даже не могла проковылять до уборной. Кейлин ухаживала за ней с любовью и лаской – ни одна мать не имела более преданной дочери. Но нездоровая отечность все сильнее распирала тело Лианнон.

Кейлин поила больную женщину настоями из трав. Она говорила, что у Лианнон водянка. Однажды Эйлан пошла со своей наставницей далеко в поле, чтобы насобирать лиловых цветочков наперстянки. Кейлин объяснила ей, что это растение – лучшее средство от болезней сердца. Эйлан осторожно взяла на язык несколько капель отвара, приготовленного Кейлин. Он был мучительно горький, как неизбывная печаль.

Они делали все возможное, чтобы поставить Лианнон на ноги, но Верховная Жрица с каждым днем становилась все слабее и бледнее, и отечность увеличивалась буквально на глазах.

– Кейлин…

Она какое‑то мгновение сомневалась, действительно ли услышала свое имя. Звук, раздавшийся в комнате, напоминал дуновение ветерка. Скрипнуло ложе. Кейлин устало повернулась. Лианнон смотрела на нее. Кейлин потерла глаза, чтобы прогнать сон, и заставила себя улыбнуться. Болезнь иссушила лицо старой женщины, сквозь прозрачную кожу ясно проступали кости черепа. «Почти все кончено, – пронзила Кейлин непрошенная мысль. – Еще немного, и сознание оставит ее».

– Тебя мучит жажда? Вот попей холодной водички, или, если хочешь, я разведу огонь в очаге и согрею настой…

– Что‑нибудь горячее… хорошо бы… – Лианнон перевела дух. – Ты так добра ко мне, Кейлин.

Кейлин покачала головой. Когда ей было десять лет, она тяжело заболела, и Лианнон тогда вернула ее к жизни. У ее родных отца с матерью ни за что не хватило бы терпения так преданно ухаживать за ней. То, что Кейлин испытывала к старой женщине, было сильнее, чем любовь или ненависть. Разве можно выразить это словами? И если Лианнон не передается тепло ее души, когда она подносит ей настой и кладет холодное полотенце на лоб, значит, она уже никогда не поймет ее чувств.

– Наверное, некоторые думают, что ты так преданно ухаживаешь за мной, рассчитывая получить от меня благословение и стать моей преемницей… Женщины порой бывают очень мелочны и завистливы, особенно если живут в женском коллективе. А ты поистине Великая Жрица; все остальные, вместе взятые, – ничто по сравнению с тобой… но ты ведь знаешь, что это невозможно, верно?

– Знаю, – выдавила из себя улыбку Кейлин. – Мне суждено всю жизнь оставаться в тени, но я стану помогать любой женщине, которая сменит тебя. Молю Великую Богиню, чтобы это случилось не скоро.

«И кто знает, долго ли проживу я сама после твоей смерти?» – подумала она. Крововыделения, причину которых она так и не поняла, наконец‑то прекратились, но все тело ломило от усталости, словно ее руки и ноги были сделаны из свинца, добытого на Мендипских рудниках.

– Хорошо… Но может быть, ты знаешь не все, дитя мое. Что бы ни думали обо мне люди, мой дар предвидения не всегда подчинялся приказаниям друидов. И я видела тебя в образе Верховной Жрицы; ты была окутана туманом из иного мира. Тропа жизни непредсказуема, случаются самые неожиданные повороты, и порой попадаешь совсем не туда, куда шла…

Вода в котелке зашипела. Кейлин бросила в нее несколько щепоток тысячелистника, ромашки и белолоза и передвинула котелок на камень у огня, чтобы питье настоялось.

– Клянусь Великой Богиней, у меня как раз так и получилось! – вдруг воскликнула Лианнон. – В молодости мы с Арданосом мечтали о великих делах… Но его обуяла жажда власти… А у меня власти никогда не было!

«Но ты могла дать ему отпор, – подумала Кейлин. – Ты – Голос Великой Богини, и в течение двадцати лет люди беспрекословно выполняли все, что ты говорила. Ты же повторяла чужие слова, не очень глубоко вникая в их смысл! А если бы ты решила прислушаться к словам Богини, тебе пришлось бы предпринимать какие‑то действия, ведь то были бы истинные откровения…»

Но ничего этого Кейлин не сказала. Даже не зная истинных откровений Великой Богини, Лианнон своими речами вселяла в людей надежду, в отличие от всезнающей и мудрой Кейлин. И это было важнее, чем все ее ошибки и недостатки, что бы там ни утверждали циники, подобные Диде.

Кейлин добавила в настой немного меду, чтобы он был не таким горьким, затем просунула руку под спину Лианнон и, приподняв ее за худенькие плечи, поднесла к губам старой женщины ложку с питьем. Больная жрица раздраженно отвернулась; на щеках ее блестели слезы.

– Устала я, Кейлин, – прошептала она, – так устала. И боюсь…

– Ну, будет, будет, родная моя. Мы все тебя очень любим, – тихо успокаивала ее Кейлин. – Выпей вот это, и тебе сразу полегчает.

Лианнон отпила маленький глоток горько‑сладкого настоя и вздохнула.

– Я пообещала Арданосу, что назову своей преемницей ту… кого выберет он. Он ждет… – Она поморщилась. – Как ворон кружит над больной овцой. Сначала он хотел, чтобы это была Эйлан, но ее… скоро увезут из обители. Теперь он настаивает, чтобы я назвала Диду, но я не сделаю этого, да и она не согласится, если только… – Лианнон закашлялась. Кейлин торопливо отставила чашку и, поддерживая больную женщину в сидячем положении, стала осторожно постукивать ей по спине, пока та не успокоилась.

– Если только Великая Богиня не объявит тебе свою волю, – докончила за нее Кейлин, и Верховная Жрица Вернеметона улыбнулась.

Лианнон умирала. Это было ясно всем – всем, за исключением, быть может, одной лишь Кейлин. Она денно и нощно с преданной заботой и лаской ухаживала за больной женщиной, почти не выходила из ее комнаты. Даже те, кто обычно с подозрением относился к Кейлин (потому что она была родом из Гибернии), сейчас не могли не восхищаться ее самоотверженностью. И Дида, и Эйлан понимали, что Лианнон доживает последние дни, но ни одна из них не смела даже заикнуться об этом в присутствии Кейлин.

– Но ведь она искусная целительница, – заметила Дида, когда они с Эйлан шли к реке стирать постельное белье Лианнон. – Она наверняка все понимает.

– Да, пожалуй, – отозвалась Эйлан, – но не хочет мириться с реальностью. – Она с любопытством посмотрела на Диду. Каждый раз, направляясь к реке, Дида недовольно ворчала, что грязное белье Верховной Жрицы пахнет не лучше, чем белье простых смертных, и непонятно, почему его поручают стирать только жрицам. Однако это не мешало ей добросовестно выполнять работу.

Странно, думала Эйлан, что, став жрицами, они с Дидой так отдалились друг от друга. В последние недели, когда Кейлин не отходила от умирающей Лианнон и девушки выполняли всю работу вдвоем, Эйлан часто вспоминала, как хорошо они дружили с Дидой в детстве. Поглощенная своими мыслями, Эйлан споткнулась о торчавший из земли корень дерева.

Дида поддержала ее одной рукой.

– Спасибо, – удивленно глядя на Диду, поблагодарила девушка. Та бросила на нее сердитый взгляд.

– Ну что ты уставилась на меня? – спросила она. – Я не испытываю к тебе ненависти.

Эйлан почувствовала, как у нее начинают гореть щеки; потом кровь отлила от лица.

– Значит, ты знаешь, – прошептала она.

– Дура ты, а не я, – был ей ответ. – Я же все время провожу с тобой и Кейлин, и волей‑неволей кое‑что слышу. Но я никому ничего не рассказываю, чтобы не позорить честь нашей семьи. И если кто‑то из женщин знает о твоей тайне, я тут ни при чем. А вообще‑то беременность тебе к лицу. Как ты себя чувствуешь?

Эйлан была рада, что у них появилась новая тема для разговора, ведь в последнее время они в основном обсуждали состояние здоровья Лианнон. Она видела, что и Дида не прочь отвлечься от гнетущих мыслей. Возвратившись в тот день домой, девушки почувствовали впервые за много лет, что отчуждение между ними исчезло.

Но настал день, когда даже Кейлин вынуждена была признать, что Лианнон уходит из жизни. Арданос приказал созвать всех женщин обители к смертному одру Верховной Жрицы. Он посерел от горя, и, глядя на старого друида, Эйлан припомнила слова Диды о том, что Арданос и Лианнон любили друг друга. Наверное, это было очень давно, думала девушка, во всяком случае, их отношения в последнее время не были похожи на любовь.

И конечно, в ее понимании любовь – это нечто совсем иное, размышляла про себя Эйлан, а уж она‑то знает, что это за чувство. Арданос сидел рядом с умирающей женщиной, держа в ладонях ее руку. Лианнон была без сознания. Жрицы по двое или по трое приходили дежурить у ее постели. Кейлин нервничала, переживая, как бы они ненароком не потревожили больную.

– Ну что она так изводит себя? Ведь Верховной Жрице уже ничто не может причинить беспокойства, – прошептала Эйлан, обращаясь к Диде. Девушка кивнула в ответ, но ничего не сказала.

День клонился к вечеру. Арданос вышел на улицу глотнуть свежего воздуха. Как и в любом помещении, где лежат больные, в комнате умирающей Лианнон было жарко и душно, и Эйлан понимала, что архидруиду тяжело находиться там все время. Приближался праздник Лугнасад, но на улице допоздна было светло. Комната тонула в красном зареве заката, но солнце висело уже над самым горизонтом. Значит, скоро начнет смеркаться, отметила про себя Эйлан. Она прошла в другой конец комнаты, зажгла лампу и только тогда увидела, что Лианнон пришла в себя. Впервые за много дней больная женщина смотрела на свою помощницу осмысленным взглядом.

– Где Кейлин? – едва слышно выдохнула она.

– Она готовит настой для тебя, матушка, – ответила Эйлан. – Позвать ее?

– Нет, у меня осталось мало времени. – Верховная Жрица закашлялась. – Подойди сюда. Ты Дида?

– Я – Эйлан, а Дида в саду. Я могу сходить за ней.

Из горла больной женщины вырвался какой‑то странный скрипуче‑шершавый звук. Эйлан догадалась, что Лианнон пытается рассмеяться.

– Даже сейчас я путаю вас, – прошелестела Верховная Жрица. – Разве ты не видишь в этом знамение Божие?

Эйлан подумала, что Лианнон бредит. Ей говорили, что в последние часы она может впасть в беспамятство. Но Верховная Жрица требовательно приказала:

– Позови Диду. Времени совсем мало. Я в своем уме и знаю, что делаю. Я должна до конца выполнить свой долг, пока еще дышу.

Эйлан выбежала из комнаты, чтобы привести Диду. Вернувшись, девушки подошли к кровати Лианнон и встали рядом. Старая жрица улыбнулась.

– Правду говорят, – прошептала она. – Перед смертью ум светлеет. Дида, ты будешь свидетельницей. Эйлан, дочь Реи, возьми крученое ожерелье, которое лежит подле меня – возьми! – Лианнон судорожно вздохнула. Дрожавшими руками Эйлан приподняла с подушки витую золотую цепь. – И браслеты тоже… А теперь надень их…

– Но ведь только Верховная Жрица… – начала Эйлан, но, поймав на себе пугающе‑пронзительный взгляд старой женщины, покорно расстегнула замочек и надела ожерелье себе на шею. От прикосновения холодного металла по телу пробежала дрожь. Но ожерелье, мгновенно впитав в себя тепло человеческой плоти, с благодарной нежностью обвило ее шею.

Дида сдавленно охнула, но хрипы, вырывавшиеся из горла Лианнон, заглушали все другие звуки в комнате.

– Так тому и быть, – вновь заскрежетала Верховная Жрица. – Дева и Мать, в тебе вижу я дух Великой Богини… Передай Кейлин… – Она на мгновение замолчала, словно ей не хватало дыхания. Кто из них двоих бредит, спрашивала себя Эйлан, Верховная Жрица или, может, она сама? Девушка потрогала тяжелое ожерелье у себя на шее.

– Кейлин здесь нет, матушка. Позвать ее? – спросила Дида.

– Иди, – выдохнула Лианнон уже более окрепшим голосом. – Передай ей, что я люблю ее…

Дида выбежала из комнаты, а умирающая женщина вновь устремила свой взор на Эйлан.

– Теперь я понимаю, о чем думал Арданос, когда просил, чтобы я призвала тебя в обитель, дитя мое. Но боги тогда направили мой перст на Диду. Он неверно оценил тебя, но тем не менее он исполнял волю Владычицы! – Губы ее скривились. Эйлан догадалась, что Лианнон смеется. – Запомни – это очень важно! Возможно, даже Сама Великая Богиня не знает, как отличить вас друг от друга. И римляне тоже – теперь мне ясно… – и она опять замолчала. Эйлан смотрела на Верховную Жрицу, не в состоянии сдвинуться с места.

Но Лианнон больше ничего не сказала. Кейлин, войдя в комнату, спросила:

– Она спит? Если она в состоянии уснуть, может, ей удастся прожить еще месяц… – Она на цыпочках приблизилась к постели Лианнон и, сдавленно охнув, прошептала:

– Она заснула вечным сном…

Опустившись на колени у изголовья кровати, Кейлин поцеловала Лианнон в лоб и затем, очень осторожно, нежно, закрыла ей глаза. Лицо усопшей мертвело на глазах, и вскоре она уже не казалась спящей; она вообще перестала быть похожей на Лианнон. Эйлан обхватила себя руками и вздрогнула, коснувшись кожей металлических обручей. У нее кружилась голова, она дрожала от холода.

Кейлин поднялась с колен. Взгляд ее упал на украшения, обвивавшие шею и руки Эйлан. Какое‑то мгновение она, широко раскрыв глаза, изумленно смотрела на девушку, затем улыбнулась.

– Владычица Вернеметона, именем Великой Матери всех народов я приветствую тебя!

Вернулась Дида, за ней шел Арданос. Он склонился над усопшей, потом выпрямился.

– Она покинула этот мир, – произнес он каким‑то незнакомым, бесцветным голосом. Арданос обернулся, и в глазах его внезапно вспыхнул и тут же погас огонек: он тоже заметил на Эйлан золотые украшения.

Комната наполнилась жрицами. Старая знахарка Латис протолкалась вперед и, поклонившись Эйлан, обратилась к ней с пугающей почтительностью:

– Нижайше прошу тебя, Голос Великой Богини, расскажи нам все, что поведала тебе перед смертью Святая Мать.

– Лианнон, мир праху ее, умерла очень не вовремя, – резко заговорил Арданос. – Скоро Лугнасад – церемонию должна проводить Жрица Оракула, а Эйлан, разумеется, не может выступать от имени Великой Богини! – Он бросил мрачный взгляд на двух женщин, сидевших перед ним.

Три дня совершались траурные обряды, и теперь прах Лианнон покоился в могиле. Арданос не предполагал, что ему будет так невыносимо больно снова видеть комнату, где они с Лианнон столь часто беседовали. Он никак не мог свыкнуться с мыслью, что она умерла. Наверное, тоска по ней еще не скоро уляжется, но сейчас он не имеет права предаваться горю. Кейлин хмурилась, а Эйлан смотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых ничего нельзя было прочесть. Арданос сердито взглянул на нее.

– Полагать, будто только девственница способна служить святыне, – предрассудок. И вы это знаете не хуже меня. Но в ближайшее время Эйлан не может нести в себе дух Великой Богини. Это опасно и для нее, и для ребенка, – согласилась Кейлин.

Половое воздержание считалось необходимым элементом подготовки к ритуалам великой магии. Жрица должна была заглушить в себе все инстинкты души и тела, – иначе Великая Богиня не сможет говорить ее устами.

Человек должен сознанием отрешиться от реального мира и внешних ощущений, – только тогда неземная энергия свободно проникает через телесную оболочку. Поэтому‑то строго‑настрого запрещалось употреблять в пищу мясо некоторых животных, пить мед и другие горячительные напитки, а также вкушать удовольствия с мужчиной. Все это могло обострить чувственность, перекрыть проводящие каналы, через которые жрицей управляли силы небесные.

– Лианнон следовало бы подумать о положении Эйлан, когда она выбирала себе преемницу, – отозвался архидруид. – Из этого ничего не выйдет, сама понимаешь. Ей вообще нельзя здесь находиться. Но представить только – беременная Верховная Жрица? Нет, это исключено!

– Вместо нее я могу исполнить ритуал… – начала Кейлин.

– А что сказать людям? Если бы ты заменяла Лианнон, потому что та больна, – это было бы еще понятно. Но все знают, что она умерла. Смена Верховной Жрицы – вопрос деликатный. Люди беспокоятся, сумеет ли новая Жрица Оракула с честью выдержать испытания, не оставила ли их Великая Богиня со смертью Лианнон.

Арданос потер лоб. Последние недели всем им приходилось спать очень мало. У Кейлин глаза потемнели, взгляд почти безумный. Эйлан держалась неестественно напряженно; вид у нее был возбужденный, взволнованный, хотя беременность очень красила ее. Эйлан есть о чем беспокоиться, думал архидруид. Избрав девчонку своей преемницей, Лианнон всех их поставила в затруднительное положение.

– Вот что я тебе скажу. Не знаю, в какое безумие впала Лианнон в последние мгновения своей жизни, но я не позволю, чтобы из‑за ее бредовых речей мы потеряли все, что с таким трудом создавали! – Он вздохнул. – Ничего не поделаешь. Придется избирать Верховную Жрицу заново. Такое уже случалось. Старая Элва хотела передать свою власть той – как ее звали? – бедной полоумной девушке; она потом умерла. И Совет назначил Лианнон.

– Вот‑вот, вам только этого и надо! – вспылила Кейлин, но Эйлан, до сих пор не промолвившая ни слова, так что архидруид почти позабыл о ее присутствии, вдруг резко вскочила на ноги.

– Но это будет лишь после испытаний! – громко сказала она. На щеках у нее выступили красные пятна. Кейлин и Арданос в изумлении уставились на девушку. – Совет назначил новую Верховную Жрицу только после того, как избранница Элвы не сумела доказать во время ритуала, что способна нести в себе силу Великой Богини, не так ли? Неужели тебя не тревожит, какие пойдут разговоры, если ты даже не допустишь меня до испытаний? Все в Вернеметоне знают, что Лианнон назвала своей преемницей меня.

– Но это же очень опасно! воскликнула Кейлин.

– Ты полагаешь, Великая Богиня поразит меня? Если то, что я сделала, такое уж святотатство, пусть Она накажет меня! – решительно заявила Эйлан. – Но если я выживу, значит, Лианнон избрала меня по Ее воле!

– И что нам делать потом, если ты выдержишь испытания? – язвительно поинтересовался Арданос. – Скоро все увидят, в каком ты положении. Вот уж посмеются над нами римляне, наблюдая, как наша Верховная Жрица переваливает свой вздутый живот с боку на бок, словно пузатая корова!

– Лианнон подумала, как решить эту проблему, – возразила Эйлан. – Это и были ее последние слова. После испытаний мое место займет Дида, и ты должен вести себя так, будто из обители услали ее, а не меня. Ты ведь сам не можешь отличить нас, дедушка, а мы росли у тебя на глазах!

Арданос прищурился, раздумывая над предложением Эйлан. Почему бы и не воспользоваться советом этой бесстыжей девчонки? Если она не выдержит испытаний, что вполне вероятно, они с полным правом назначат новую Верховную Жрицу. А если Эйлан умрет во время родов, то Диду уже и не придется избирать. Она по‑прежнему будет исполнять обязанности Верховной Жрицы, и никто ни о чем не догадается. И с Эйлан, и с Дидой он всегда сможет договориться, ведь ни та, ни другая не будет чувствовать себя уверенно на месте Верховной Жрицы. А если Верховная Жрица нуждается в поддержке жрецов, она исполнит все, что ей велят.

– А Дида согласится? – спросил он.

– В этом положись на меня, – ответила Кейлин.

Теряясь в догадках, зачем ее вызывают, Дида ступила в покои, которые в течение долгих лет занимала Лианнон, и остановилась перед Кейлин.

– Арданос дал согласие на то, чтобы ты заняла место Эйлан после испытаний. Дида, ты должна помочь нам, – сказала Кейлин.

Дида покачала головой.

– Почему я должна помогать Арданосу? Он никогда не заботился о моей судьбе. Эйлан сама во всем виновата. Я не желаю участвовать в подобном обмане, так и передай отцу!

– Красиво говоришь. Но если ты намерена во всем поступать наперекор Арданосу, это означает, что он по‑прежнему тобой манипулирует. Если бы я сказала, что он категорически против такого замысла, ты бы, наверное, согласилась, не так ли? – проговорила Кейлин.

Дида пристально вглядывалась в лицо старшей жрицы; голова шла кругом, мысли путались.

– Ему совсем не нравится все это, – добавила Кейлин, не сводя глаз с лица Диды. – Он считает, что Эйлан нужно переизбрать сейчас же, и вместо нее Верховной Жрицей назначить тебя. Думаю, он дал согласие именно в расчете на то, что ты откажешься…

– Назначить меня Верховной Жрицей? – воскликнула Дида. – Тогда я на всю жизнь буду прикована к Лесной обители!

– А приняв мое предложение, ты станешь Верховной Жрицей лишь на некоторое время, – заметила Кейлин. – Сразу же после родов Эйлан вернется к своим обязанностям а тебе, так или иначе, все равно придется уехать…

– И ты позволишь мне поехать на север к Синрику? – подозрительно спросила Дида.

– Если захочешь. Но вообще‑то мы думали отправить тебя в Эриу – совершенствоваться в искусстве бардов…

– Тебе же прекрасно известно, что это мое самое сокровенное желание! – вскричала Дида. Кейлин спокойно смотрела на нее.

– Кое‑что я могу тебе пообещать. Если ты согласишься ради Эйлан – и ради меня – временно исполнять обязанности Верховной Жрицы и сделаешь все, как полагается, я позабочусь о том, чтобы ты могла учиться у величайших поэтов и музыкантов Эриу. Если же ты откажешься, Арданос непременно назначит тебя Верховной Жрицей, а я уж устрою так, что ты будешь гнить в этих стенах до конца дней своих.

– Ты не сделаешь этого, – сказала Дида, но внутри у нее все похолодело от страха.

– Посмотрим, – бесстрастным голосом отозвалась Кейлин. – У нас нет выбора. Так пожелала Лианнон, и я исполню ее волю – ведь мы всегда и во всем ей повиновались.

Дида вздохнула. Она не желала Эйлан зла. Когда‑то она любила дочь своей сестры, но за последние несколько лет сердце ее разучилось любить. Дида считала, что Эйлан совершила большую глупость. Она познала любовь, в которой ей Диде, было отказано, но сознательно лишила себя счастья. Дида не могла также понять, какое дело до всего этого Кейлин. Однако лучше ей не перечить. В лице Кейлин можно иметь или доброго друга, или опасного врага – как для нее самой, так, возможно, и для Синрика. Дида достаточно долго прожила в Лесной обители и знала, что ирландка в святилище пользуется огромным влиянием, хотя и не занимает высокого положения.

– Хорошо, – согласилась Дида. – Клянусь, что буду исполнять обязанности Эйлан до тех пор, пока она не родит, если ты, в свою очередь, обещаешь, что по истечении этого срока я получу то, что хочу.

– Обещаю. – Кейлин подняла вверх руку. – И призываю в свидетели Великую Богиню. Никто на свете не посмеет обвинить меня в том, что я когда‑либо нарушила данную мною клятву.

Со дня смерти Лианнон миновало полмесяца. Наступил праздник Лугнасад. Эйлан ожидала начала испытаний, сидя вместе с Кейлин в отдельном домике, где Верховная Жрица обычно готовила себя к ритуалам. Страх и тревога обострили ее слух, и, когда на улице поблизости зашаркали чьи‑то сандалии, она мгновенно насторожилась. Дверь распахнулась, и на пороге появился какой‑то человек в капюшоне; в сумеречном свете он казался невероятно высоким. За ним стояли другие друиды, но Эйлан видела только их силуэты.

– Эйлан, дочь Реи, ты – избранница Великой Богини. Готова ли ты к тому, чтобы полностью отдать себя Ее власти? – словно могучий колокол, огласил комнату голос Арданоса. У Эйлан от страха свело живот.

До этой минуты она еще была способна здравыми рассуждениями успокаивать себя, но слова Арданоса воскресили в ее памяти сразу все ужасные сказки и предания, которые ей приходилось слышать в Доме Девушек, и Эйлан вновь охватила паника. Теперь уже неважно, как относится Великая Богиня к тому, что она отдалась Гаю, в отчаянии думала девушка. Если ей удастся пройти через испытания живой и невредимой – это будет поистине чудом. «Я намеревалась только бросить вызов друидам, но ведь получается, что я решила состязаться с самой Великой Богиней. Я прогневила Ее. Великая Богиня покарает меня непременно! И что же тогда станет с моим ребенком?» – размышляла Эйлан. Но если Великая Богиня накажет нерожденное дитя за грех матери, значит, Она вовсе не та милосердная Владычица, которой Эйлан поклялась служить.

Арданос ждал ее ответа – они все ждали, наблюдая за ней, кто с надеждой во взоре, кто с осуждением. И Эйлан постепенно успокоилась. «Если я не нужна Владычице такая, какая есть, то мне незачем жить». Она глубоко вздохнула. После смерти Лианнон Эйлан провела не одну бессонную ночь, размышляя о своем будущем, и сейчас убеждала себя, что приняла верное решение.

– Я готова. – Голос ее почти не дрожал. Хорошо, что здесь нет отца, – Бендейджид в данный момент находился где‑то на севере, вместе с Синриком. Эйлан была рада этому. У нее, пожалуй, не хватило бы смелости посмотреть ему в глаза.

– И ты считаешь себя достойной быть орудием Ее власти и могущества?

Эйлан сдавленно сглотнула. Достойна ли она? Не далее как прошлой ночью она еще сомневалась в этом и рыдала на плече у Кейлин, словно испуганный ребенок.

«Достойна ли ты? А кто из людей достоин? – спросила ее Кейлин. – Мы все лишь простые смертные; но Великая Богиня указала на тебя. Зачем же, в таном случае, тебя столько лет готовили и учили?»

Архидруид наблюдал за ней, как ястреб, который ожидает услышать предательский шорох в траве, чтобы тут же камнем броситься на добычу. Он надеялся, что она неверным движением или словом навредит себе, и тогда уж он будет диктовать условия. Эйлан смутно сознавала, что Арданосу вся эта сцена доставляет огромное удовольствие.

«Лианнон сочла меня достойной», – напомнила себе девушка. Только пройдя через испытания, сумеет она оправдать предсмертную волю Лианнон и доказать себе и другим, что она избрала верный путь, когда под сенью деревьев отдалась Гаю. Тогда Эйлан казалось, что она исполняет закон Великой Богини, более древний, чем тот, который обязывал ее хранить обет целомудрия. Отказ от испытаний равносилен признанию того, что любовь – это грех. Эйлан гордо вскинула голову.

– Я достойна быть священным орудием Великой Богини. И если я лгу, пусть земная твердь вздыбится и поглотит меня, пусть небеса падут на мою голову и раздавят меня, пусть боги, именем которых я даю свою клятву, отвернутся от меня!

– Претендентка на сан Верховной Жрицы была опрошена по всем правилам, и она клятвами подтвердила свое согласие… – провозгласил Арданос, обращаясь к пришедшим с ним друидам, затем повернулся к жрицам. – Она должна совершить обряд очищения, и потом подготовьте ее к ритуалу…

На мгновение взгляд архидруида задержался на Эйлан. В его глазах читалась борьба разноречивых чувств – жалости, раздражения, удовлетворения. Затем Арданос резко повернулся и вышел из комнаты; остальные друиды последовали за ним.

– Эйлан, ну что ты так дрожишь? – ласково проговорила Кейлин. – Он просто старый пень, и нечего его бояться. Великая Богиня милосердна. Она – наша мать, Эйлан, Великая Матерь всех женщин, Создательница всего, что смертно. Помни об этом.

Эйлан кивнула, понимая, что предстоящие испытания пугали бы ее, даже если бы она не чувствовала за собой вины. Но если ей суждено умереть, Великая Богиня покарает ее, и незачем заранее изводить себя страхами.

Полог на двери колыхнулся, и в комнату вошли четыре юные жрицы, среди них Сенара и Эйлид. Девушки принесли ведра с водой, которую они набрали из священного источника. Переступив порог, жрицы замерли на месте, с благоговением глядя на Эйлан. «Перст Великой Богини указал на меня», – напомнила себе Эйлан. Ей казалось, что девушки смотрят на нее с изумлением и восхищением, как сама она прежде всегда взирала на Лианнон. Они такие юные, думала Эйлан, все моложе нее, кроме Эйлид…

Эйлан хотелось крикнуть им: «Ничто не изменилось; я все та же Эйлан…» Но это было не так. Однако, когда они сняли с нее одежду, Эйлан, оглядев себя, даже вздрогнула от неожиданности: тело ее почти не претерпело изменений, свидетельствующих о приближении поры материнства.

Но ведь эти юные служительницы храма – девственницы. Ничего удивительного в том, что они не замечают в ней изменений, связанных с беременностью. Девушки помогли Эйлан вымыться, как когда‑то сама она помогала Лианнон. В комнате было холодно. Эйлан, поеживаясь, подставляла свое тело под прозрачные ледяные струи, и в течение всей этой процедуры ее не покидало ощущение, что душа ее и плоть, как это ни странно, действительно очищаются от земной скверны. Ей казалось, что воды священного источника смывают с нее не только последние сохранившиеся в памяти следы близости с Гаем, но также освобождают ее сознание от всей прежней жизни.

Эйлан чувствовала себя полностью обновленной, как бы заново родившейся. Девушки облачили ее в обрядовые одежды и, как того требовал обычай, украсили голову венком. И как только сплетенные стебли легли на ее лоб, перед глазами на мгновение все расплылось. Может быть, это первое прикосновение Великой Богини; Она издалека предупреждает о своем приближении, подумала Эйлан.

Все ее существо наполнилось непривычной легкостью, словно это была и не она. Девушке хотелось есть, хотя сама она едва ли сознавала, что ее мучит голод. Перед ритуалом Эйлан предстояло выпить снадобье из священных трав, которое следовало принимать только на пустой желудок, иначе ее могло стошнить. Кейлин как‑то высказала уверенность, что здоровье Лианнон пошатнулось от длительного употребления этого настоя. Значит, и ее через несколько лет ожидает то же самое, подумала Эйлан и тут же улыбнулась себе: на размышление о будущем хватит времени и после; сейчас главное – пережить этот вечер.

В комнату внесли узорную золотую чашу с чудодейственным зельем, вызывающим видения. Эйлан знала, что снадобье приготовлено из ягод омелы белой и других священных трав, – она и сама неоднократно наблюдала, как Миллин собирала эти растения. В священный напиток также добавляли грибы, которые простой люд собирать опасался, полагая, что ими можно отравиться. Кроме того, считалось, что грибы – это священные дары природы, но в пищу абсолютно непригодны. Однако жрицам было известно, что при употреблении в малых дозах грибы усиливали способность к ясновидению.

Дрожа всем телом, Эйлан взяла из рук Эйлид чашу, – так, как это раньше делала Лианнон. Кейлин права, размышляла девушка, поднося к губам священное зелье. Она много раз прислуживала Верховной Жрице при исполнении этого ритуала и в точности помнила всю процедуру.

Эйлан казалось, она наверняка знает и то, что будет чувствовать, отпивая снадобье маленькими глотками. Кончиками пальцев держа чашу у губ, она чуть наклонила ее, собираясь сделать первый глоток, и тут вдруг вспомнила, что жрица должна выпить снадобье залпом – иначе испить эту чашу до дна невозможно. Чудодейственное зелье было невыносимо горьким, и, проглотив его на едином дыхании, Эйлан не могла избавиться от ощущения, что приняла яд. Если это так, Арданос придумал великолепный способ избавиться от нее. Но ведь Кейлин пообещала, что приготовит питье из священных трав сама, никому не доверит его ни на минуту. Она не должна сомневаться в преданности своей наставницы.

Голова закружилась, к горлу подступила тошнота. Может, это настал час расплаты? Усилием воли Эйлан взяла себя в руки и, запив горечь водой, закрыла глаза. Теперь ей оставалось только ждать и надеяться.

Через несколько минут желудок успокоился, но головокружение не проходило. Эйлан зажмурилась и опустилась на стул, надеясь, что так быстрее придет в себя. Кажется, Лианнон тоже всегда садилась после того, как выпивала снадобье. Тогда Эйлан думала, что приступы слабости у Верховной Жрицы объясняются усталостью, накопившейся за долгие годы жизни. Но ведь Лианнон вовсе не была старухой. Значит, и она состарится прежде времени? Что ж, пока она может лишь мечтать о том, чтобы дожить до преклонного возраста!

В комнате возникло какое‑то движение. Эйлид и остальные юные помощницы отошли в сторону. Эйлан догадалась, что перед ней стоит Арданос. Приподняв отяжелевшие веки, она встретила взгляд архидруида. Он смотрел на нее серьезно, без тени улыбки.

– Я вижу, Эйлан, ты уже готова к испытаниям. Ты прекрасна, моя дорогая. Глядя на тебя, люди будут твердо уверены, что к ним явилась сама Великая Богиня… – Эйлан было странно слышать добрые слова из уст Арданоса.

«Стану ли я для них Богиней?» – как в тумане, размышляла она. – А ты‑то сам что видишь во мне, старик, если вообще веришь в существование Великой Богини? По твоим законам эти венки, коснувшись моего чела, должны были бы тотчас же засохнуть!» Но теперь и Арданос, и ее страхи и сомнения – все отступило куда‑то, превратилось в ничто. Эйлан казалось, будто она вознеслась над мелочностью мирской суеты и с каждой минутой улетает все выше и выше.

– Напиток быстро на нее подействовал, – пробормотал Арданос, жестом приказав девушкам не приближаться. – Послушай, дитя мое, я знаю, ты еще в состоянии внимать моим словам… – и речь архидруида полилась, как напевная мелодия. Он приступил к исполнению ритуала.

Эйлан сознавала: он говорит ей что‑то Очень важное, такое, что она непременно должна запомнить… Но вот что именно – этого она не понимала. Текли минуты, и вскоре Эйлан заметила, что Арданос ушел. Может, все, что он говорил, ей вовсе не нужно знать, подумала тогда девушка. У нее возникло ощущение, будто она парит над зеленой бездной, высоко‑высоко над кронами деревьев. Она восседала на чем‑то, – кажется, на носилках, – и ее куда‑то несли. Потом носилки опустили на землю, ей помогли подняться. Она чувствовала подле себя присутствие Кейлин, но рядом был кто‑то еще. Наверное, Латис, догадалась девушка. Старая знахарка стояла по другую сторону от нее. Жрицы, взяв Эйлан под руки, повели ее навстречу выстроившейся процессии, в круг факелов, кольцом опоясывавших священный курган.

Дурманящий напиток не лишил ее способности воспринимать окружающее, и, увидев, что они направляются к треногому табурету, Эйлан замедлила шаг. Она сознавала, что не имеет права садиться на этот табурет, – на то есть очень веская причина: на ее душе лежит какой‑то грех. Но помощницы неумолимо вели ее вперед, и тогда девушка решила, что, раз она не может вспомнить, в чем ее вина, наверное, это не такой уж страшный грех.

Жертвенного быка уже закололи, и люди отведали его мяса. Жрецы исполнили ритуальную сценку, изображавшую борьбу двух богов – молодого и старого – за право владеть урожаем. Победил молодой бог. Теперь пришла пора исполнить ритуал гадания: узнать, что сулит предстоящая осень. На востоке поднималась полная луна первого осеннего месяца; круглый диск ночного светила золотился на небосводе, как украшения Верховной Жрицы.

«Взгляни на меня, Владычица, – с трудом подбирая слова, молча молила Эйлан. – Защити меня!»

Одна из прислуживавших ей жриц вложила девушке в ладонь маленький ритуальный кинжал, золотой, с изогнутым лезвием. Эйлан, взмахнув кинжалом, резким движением полоснула по кончику пальца. Руку пронзила острая боль, и тут же девушка увидела, как на подушечке пальца выступила густая кровь. Она протянула ладонь над золотой чашей; три красные блестящие капли упали в сосуд. Чаша была до краев наполнена водой из Священного источника, а на поверхности плавали листья омелы. Это было священное растение, взлелеянное не рукой человека. Оно росло между небом и землей и было наделено могуществом молнии, которая породила его.

Эйлан почувствовала, что ее медленно поворачивают; сзади в колени врезался край деревянного табурета, ноги подогнулись сами собой, и она опустилась на сиденье. На мгновение девушка вновь испытала приступ головокружения, когда жрецы подняли ее вместе с табуретом и понесли на вершину могильного кургана. Жрицы, прислуживавшие ей, отошли в сторону.

Жрецы запели, и Эйлан показалось, будто она падает, а может, наоборот, возносится ввысь, летит вместе с песней куда‑то, за пределы реального мира. Чего же она боялась? – спрашивала себя девушка. Здесь так хорошо: она плывет по воздуху, и ничего ей больше не нужно; у нее нет никаких желаний, она просто радуется тому, что существует…

Эйлан ослепили огни факелов. Внизу стеной толпились люди, черты их расплывались, все лица слились в одно. Собравшиеся не сводили с нее глаз. Эйлан физически ощущала на себе давление этих пристальных взглядов, притягивавших ее к некой точке, которая находилась в пределах земного мира и все же за гранью реальности.

– Дети Дон, зачем вы пришли сюда? – словно откуда‑то издалека донесся до Эйлан голос Арданоса.

– Мы хотим получить благословение Великой Богини, – ответил какой‑то мужчина.

– Так зовите же Ее!

Эйлан окутали клубы дыма, насыщенного ароматом священных трав. Она невольно сделала глубокий вдох, и у нее перехватило дыхание. Мир закружился перед глазами, она едва не упала с табурета. Эйлан услышала, как кто‑то тихо застонал, и с изумлением узнала собственный голос. У подножия кургана гудела толпа. Голоса людей взмывали вверх страстными призывами:

– Покровительница ночной охоты… Ясноликая Матерь… Владычица Цветов, услышь нас. Приди к нам Богиня в Серебряной Колеснице…

«Я – Эйлан… Эйлан…» – кричала ее душа. Девушка из последних сил угасающим сознанием цеплялась за свое подлинное «я», пытаясь отрешиться от гнетущего притяжения людской мольбы, которая отзывалась в ее теле физической болью. В то же время она все сильнее ощущала какое‑то давление у себя за спиной, – а возможно, оно скапливалось внутри нее, – требуя, чтобы она подчинилась его воле. Эйлан продолжала сопротивляться этой чужеродной неведомой силе, в судорогах сотрясаясь всем телом. Она задыхалась от дикого ужаса, чувствуя, как эти спазмы все настойчивее и упорнее выталкивают из нее ее собственную сущность. «Помоги мне!» – взмолился дух девушки.

Она резко наклонилась вперед, уткнувшись взглядом в мерцающую гладь воды, и ей послышалось, как внутри нее что‑то отозвалось:

«Дочь моя, Я всегда с тобой. Стоит тебе только заглянуть в воды Священного Озера, и ты увидишь Меня».

– Смотри в воду, госпожа… – скомандовал рядом чей‑то голос. – Загляни в чашу и увидь то, что открыто твоему взору.

Поверхность воды покрылась рябью, затем стали вырисовываться очертания какого‑то лика, а когда рябь улеглась, вместо своего отражения Эйлан увидела в чаше совершенно незнакомое лицо. Охваченная паникой, она, рывком вскинув голову, отшатнулась от сосуда и вновь услышала все тот же голос:

«Дочь моя, успокойся. Я охраняю твой дух…»

От этих слов Эйлан захлестнуло сладостное, уже знакомое чувство любви, и, как когда‑то, не задумываясь, она отдалась Гаю, девушка, вздохнув, доверчиво скользнула в ласковые объятия Владычицы.

Словно глядя на себя из дальней дали, Эйлан почувствовала, как ее тело выпрямилось, и вот она откидывает с лица вуаль, воздевает к луне руки.

– Смотрите, к нам сошла Владычица Жизни! – звучным голосом объявила Кейлин. – Она здесь, с нами!

От подножия кургана ввысь вознеслись голоса великого множества людей и, словно на гребне волны, подняли ее к тому месту, откуда она могла с изумлением, но без страха наблюдать, как движется и говорит покинутая ею телесная оболочка.

Приветственные крики стихли, и Эйлан вновь опустилась на табурет. Дух, заполнивший ее тело, отрешенный от времени, терпеливо ждал, как отзовется народ на его появление.

– Люди пришли к тебе с вопросами, – сказал архидруид. Он обращался к ней на древнем языке Мудрых, и на этом же языке отвечала ему Великая Богиня.

Задав очередной вопрос, жрец поворачивался к народу и что‑то говорил собравшимся на известном им наречии. Истинное существо Эйлан в данный момент пребывало далеко за пределами реального мира, но слова друида она слышала, и, если предположить, что он переводил речь Великой Богини с языка древних, его толкования вовсе не передавали сути того, что отвечала людям Владычица. Это нехорошо, думала Эйлан. А может, она просто плохо слышит то, что говорит архидруид. Но ей почему‑то было все равно.

Богине продолжали задавать вопросы, но с течением времени Эйлан стала ощущать, что перестает воспринимать происходящее. Ей показалось, что Арданос, нахмурившись, наклонился к ней.

– Благодарим тебя, Владычица. Теперь ты можешь покинуть тело, которое донесло до нас твою волю. Низко кланяемся тебе. Прощай! – Он взял из золотой чаши веточку омелы и окропил девушку священной водой.

На мгновение Эйлан почувствовала, будто ее ослепили, затем она забилась в конвульсиях. Тело пронзила острая боль, и она погрузилась в темноту, окутанную мерцанием серебряных колокольчиков.

Придя в сознание, Эйлан услышала пение жриц. Она знала эту песню; ей казалось, что когда‑то она тоже пела ее. Но сейчас она не могла произнести ни звука: кружилась голова, тело сковала мучительная боль. Тугие венки больше не стягивали лоб; кто‑то обмывал ей лицо и руки, затем стал поить водой, что‑то нашептывая на ухо. «Это Кейлин…» Эйлан почувствовала, что ее подняли и усадили на носилки.

– Приветствуем Тебя, – звучали голоса женщин.

– Жемчужина ночи! – подпевали друиды.

– Краса небес… Мать звезд… вскормленная Солнцем… – Жрицы тянули свои белые руки к серебрившейся на ночном небе луне.

– Повелительница звезд… – продолжали выводить женщины.

– Жемчужина ночи! – каждый раз подхватывали низкие голоса мужчин.

Эйлан открыла глаза и, оглядевшись, увидела, что лежит на своем ложе в жилище Верховной Жрицы. Ей казалось, что испытание закончилось очень давно. Свет факелов больше не слепил глаза, и она наконец‑то в состоянии мыслить здраво, – похоже, дурман священного зелья выветривается из головы. Неожиданно в сознании зазвучали строчки из древнего предания:

«После того, как с нее сняли украшения и сожгли венки из священных цветов, которые стягивали ей чело…» Эйлан не могла вспомнить, что это за предание, но ведь венки, которые были на ней, тоже бросили в огонь. Она словно наяву ощущала аромат, которым сразу же пропитался воздух. И вместе с этим в памяти всплыло многое другое из того, что видела и слышала она во время церемонии, – пение жриц, серебряная луна.

Она знала, что ей задавали какие‑то вопросы и она отвечала на них, но сейчас не помнила ни слова из того, что говорила. Тем не менее народ, кажется, был удовлетворен ее ответами.

«А Великая Богиня, – вдруг подумала девушка. – Она ведь не покарала меня!» Во всяком случае, пока; хотя, размышляла Эйлан, возможно, она когда‑нибудь и пожалеет о том, что ее не постигло наказание в час испытаний. Желудок еще не успокоился, все тело ныло и ломило, будто ее избивали палками, а завтра, наверное, будет и того хуже. Однако чрево, в котором она вынашивала дитя, не болело. Она выдержала испытание, выжила.

– Спокойной ночи, госпожа, – сказала Эйлид, заглянув в комнату. – Желаю тебе хорошо отдохнуть.

«Госпожа…» – повторила про себя Эйлан. Значит, все это правда. Она теперь владычица Вернеметона.

Спустя несколько дней Кейлин вызвала Диду в покои Верховной Жрицы. Эйлан, бледная и напряженная, сидела у очага.

– Пришло время, когда ты должна выполнить свое обещание. Эйлан поправилась и в состоянии выдержать путешествие. Мы переправим ее в убежище, где она будет находиться, пока не родит.

– Смех да и только. Неужели вы и впрямь полагаете, что никто не догадается о подмене? – со злостью спросила Дида.

– С тех пор, как Эйлан стала Верховной Жрицей, она почти все время носит вуаль, поэтому вряд ли кто заметит, что она изменилась, а если все же кто‑нибудь и заметит, решит, что причиной тому нелегкие испытания, через которые она прошла.

«А Синрик сразу понял бы, что это я», – с тоской подумала Дида. Ей так хотелось, чтобы он приехал и увез ее из обители. Но вот уже больше года она не имеет от него никаких вестей. А разве примчался бы он к ней, даже если бы и знал о том, что произошло?

– Твой отец очень благодарен тебе, – сказала Кейлин.

Дида поморщилась. «Еще бы я настояла на своем, покинула обитель и вышла замуж за Синрика, интересно, кто бы разыгрывал весь этот замечательный спектакль?»

– Дида. – Впервые Эйлан сама обратилась к своей бывшей подруге. – Мы с тобой росли, как родные сестры. Прошу тебя, помоги мне, хотя бы ради того, что мы с тобой связаны кровными узами. Ведь ты тоже знаешь, что такое любовь!

– По крайней мере, я никогда не отдалась бы мужчине, зная, что он бросит меня! – съязвила Дида. – Кейлин поклялась, что пошлет меня в Эриу. А ты, сестра, как собираешься расплачиваться со мной за эту услугу?

– Если я останусь Верховной Жрицей, я сделаю все, чтобы помочь вам с Синриком соединиться. И если я не оправдаю твоих надежд, ты знаешь достаточно, чтобы погубить меня. Такая сделка тебя устраивает?

– Что ж, верно. – Губы Диды раздвинулись в улыбке, которая показалась странной даже ей самой. Окончив школу друидов в Эриу, она станет могущественной жрицей: по ее желанию, от одного только слова, у людей будет кожа вздуваться волдырями; она сможет зачаровывать своим пением птиц и зверей; она овладеет навыками и умениями, о которых эти набожные дуры даже мечтать не смеют. В жизни жрицы ей не нравится только то, что приходится подчиняться строгим правилам и законам, подумала вдруг Дида, а волшебная сила и власть над людьми – это не так уж и плохо.

– Хорошо, я согласна помочь тебе, – промолвила она, протягивая руку к вуали Верховной Жрицы.