Нашей батареи тоже коснулась красная пропаганда. Стали дезертировать по ночам люди и уводили лошадей. Люди нас не особенно беспокоили: уходили ведь ненадежные, по большей части недавние пленные. Заменить их было нетрудно. А вот уведенная лошадь и седло нас очень неприятно трогали. Мы ждали случая, чтобы восстановить дисциплину. Такой случай представился.
Как-то явился солдат, служивший давно в батарее, и донес, что недавний военнопленный ведет красную пропаганду.
—Вот прекрасный случай, чтобы восстановить дисциплину, — сказал полковник Шапиловский. — Капитан Косович, вы ведь юрист?
—Так точно, господин полковник.
—Назначаю вас председателем военного суда. Члены — поручик Мальцев и подпоручик Мамонтов. Поручик Мальцев тотчас же арестует обвиняемого.
Так я попал в состав военного суда, чего всегда боялся. Хоть выяснилось при допросе, что была карточная игра и ссора, но обвиняемый пропаганды не отрицал. Имени его не помню. Суд был скорый. Двое членов приговорили к расстрелу. Я молчал в растерянности. Видя это, Косович сказал мне следующее:
|
|
— Конечно, понимаю вас, трудно подписаться под смертным приговором. Дело ведь идет о человеческой жизни, и мы можем его расстрелять только в том случае, если все трое согласны. Но с другой стороны, вы должны подумать, что, приговаривая его к смерти, вы спасаете батарею. Подумайте хорошенько.
Я подписал, и несчастного расстреляли. Отмечаю две странные вещи. Солдаты, назначенные расстреливать, исполнили это с восторгом. Я не присутствовал, но мне говорил Мальцев. И затем — я никаких угрызений совести не чувствовал. Дезертирство прекратилось.