Записные книжки

роны отношений с людьми, которые я не понимала и, не понимая, фальшивила, как я фальшивила всю эту зиму с Г-ми.

Я придумала категории отношений: друзья, товарищи, знакомые и проч. — и обязательства, присущие этим рубрикам. Я воображала, что можно спокойно передвигать из одной категории в другую людей, не выполнивших обязательств. Потом я недоумевала, почему это люди, переведенные из друзей в знакомые, продолжают оставаться не по чину близкими и обойтись без них по-прежнему трудно.

Этой весной, как только стало слишком поздно, я поняла, что существенно не отношение человека ко мне и даже не мое отношение к человеку (хотя оно много существеннее), — существеннее всего — возможности человека по отношению ко мне.

Есть люди, к которым я отношусь лучше, чем я относилась к Нат. В., и есть люди, которые лучше, по крайней мере активнее, относятся ко мне. И часто ни те ни другие не нужны потому, что ничего не могут для меня сделать. Н. В. же могла и делала много. Эти возможности, независимые от воли, от сознательной заинтересованности, определяемые только свойствами и обстоятельствами, я проглядела. Я занималась пустяками, рубриками и невыполненными обязательствами и искала места своему неприкаянному самолюбию.

Я ошиблась и навсегда наказана сознанием, что был человек, которого я могла любить больше, чем я любила (а любить, даже в малой степени, удивительно хорошо), и который сделал бы для меня больше, чем сделал, если бы я позволила ему это, — только не нужно было ошибаться и не нужно было быть неблагодарной.

То, что нас связывало, конечно, не было товариществом и менее всего было интимностью. Это была, вероятно, очень подлинная и важная связь, связь всего бытового уклада; привычная ориентировка ежедневной жизни на один дом (home), в котором никогда не испытываешь ни скуки, ни тяжести.

29 мая на Шуваловском кладбище мы с Т. А. сидели в стороне. Она сказала:

— Я думаю о том, что не нужно ссориться.

— Почему?

— Об этом хорошо у Толстого: когда двое ссорятся, то оба виноваты. А когда один умирает, то другому тяжело.

Это правда, и из этой правды решительно ничего не следует. Нельзя устраивать отношения с человеком при помощи мысли о том, что человек умрет и тогда мы пожалеем.

Надо, очевидно, делать другое; очевидно, надо от времени до времени осторожно брать себя за голову и спрашивать: не ошибаюсь ли я? — и потом торопиться, потому что исправить ошибку никогда не рано и почти никогда не поздно.

Весной этого года я невольно и часто вспоминала осень прошлого года и сумасшедшую ноябрьскую ночь на Екатерининском канале.