Глава 9

Раньше аэропорт Таня только в кино видела. Текла себе по экрану нарядная толпа, никуда не торопясь, будто праздник праздновала. Красивые женщины непринужденно тащили за собой элегантные чемоданы на колесиках, мужчины на ходу улыбались в свои прижатые к уху телефоны, между ног детишки сновали туда-сюда…

На деле все оказалось совсем не так. Или, может, то кино просто обманчивое какое было. Войдя с улицы в здание аэропорта, она, оробев, встала в сторонку и постояла на входе минут десять, чтоб хотя бы опомниться для начала, привыкнуть немного к пугающей суете людского беспорядочного движения и шуму многоголосья. Потом взяла себя в руки, стала потихоньку по сторонам посматривать, соображая, куда ж ей пойти правильно. А когда глаза понемногу освоились, стало очень даже заметно, что никакого хаоса здесь и нету, а, наоборот, присутствует определенная некая упорядоченность и направленность в этих людских потоках, образующих в своем движении что-то похожее на спирали и стихийные пробки-фонтанчики. И женщины красивые с чемоданами на колесиках в этом движении попадаются, и мужчины с телефонами…

Подумав, Таня решила продвигаться в сторону большого светящегося и мигающего на все лады щита, где и сконцентрировалась вся основная часть улетающего народу. Перекинув Отю на другую руку — затекла совсем от тяжести — и подхватив с пола сумку, она смело вступила в людской поток и направилась в сторону этого мелькания-мигания, решив, что именно там и сообразит дальше, что к чему. Не успела она и голову поднять к этому щиту, чтоб рассмотреть там все хорошенько, как вдруг услышала рядом с собой голос женщины, обращавшейся, видимо, к своему спутнику:

— Смотри, Левушка, вон наш рейс… Три ноля двадцать шесть, Париж…

— Точно… — откликнулся Левушка. — Пойдем, Ленусик…

Таня незаметно скосила глаза на Левушку и Ленусика, не веря еще своему счастью. Это ж и ее тоже рейс — три ноля двадцать шесть! Она вчера весь вечер билет этот голубенький вдоль да поперек рассматривала — и время вылета, и номер рейса наизусть выучила… Да она просто сейчас за ними пристроится, и никаких проблем! Только надо сфотографировать эту парочку глазами понадежнее, приметы особенные запомнить… Хотя можно и не напрягаться — и без того парочка приметная. А Левушка этот вообще будто бы для нее только и старался, чтоб она в толпе его не потеряла — вон какие штаны клоунские в яркую клеточку напялил — глаза режет. И курточка такая смешная, короткая совсем, да еще и с меховым воротником, как у бабы… И Ленусик Левушкин не хуже — та еще расфуфыра приметная. Волосы розовые, как у куклы, пальто распахнутое длинное, чуть по полу не волочится, а юбки будто и вообще нет — одни голые ноги высовываются. А сколько на ней всяких штучек наверчено! И так все бренчат-звенят на ходу, что на звук этот идти можно, глаза закрыв. Вот и хорошо. Вот и молодцы ребята, Ленусик с Левушкой, и спасибо вам за приметность вашу…

Так и ходила Таня за странной парочкой, держась в отдалении, пока в самолетное кресло не села. И в туалет их проводила, и у киосков всяких постояла, по-шпионски одним глазом уставясь в витрину, а другой скосив на желто-синие Левушкины штаны. Что они делают, то и Таня делала. Встали в какую-то очередь, и она встала. Билеты достали — и она достала. И через железки какие-то пробежала, и сумку так же во что-то сунула, и та у нее на глазах куда-то поехала… Только тут, с сумкой, неувязочка у нее вышла. У Левушки с Ленусиком чемоданы уплыли по широкой ленте куда-то, а к ней девчонка в голубой рубашечке вдруг привязалась как банный лист:

— У вас же ручная кладь, берите с собой в салон…

— Что? — округлила на нее испуганно глаза Таня, боясь задержаться и отстать от Левушки с Ленусиком, шустро побежавшим уже в другую очередь. — Я не поняла, простите, что надо делать?

— Сумку, говорю, в багаж вам не стоит сдавать! Или все-таки будете?

— Да… Нет… Ой, а можно с собой ее взять, да? Ой, тогда я возьму, конечно…

Подхватив сумку и перекинув быстро Отю на другую руку, она кинулась догонять своих нечаянных спасителей. И успела, слава богу. И прислушалась, чего они говорят такое…

— Сколько бабок будем показывать? — спросила тихо и небрежно Ленусик у Левушки.

— Ну, скажи, что тысячу везешь… — также небрежно, будто отмахнувшись, ответил ей Левушка. — Сейчас таможенникам вообще это по фигу…

«О чем это они? — опустив Отю на пол, стала лихорадочно соображать Таня. — О деньгах, что ли? Может, спросить? Неудобно как-то. И так вон Ленусик оглянулась и посмотрела на меня очень уж подозрительно…»

Додумать свою мысль до конца Таня так и не успела — отвлеклась на Отю, который, почувствовав под ногами твердую землю, шустро побежал куда-то в сторону. Пока она его ловила, пока встала на свое место за клетчатыми Левушкиными штанами, уже и очередь ее подошла…

Молодой красивый мужчина в строгой форменной одежде взглянул ей в лицо бесстрастными и холодными голубыми глазами, будто полоснул ими наотмашь — отчего-то аж сердце зашлось от страху. Так и колотилось мелкой трусливой дробью, пока он документы ее изучал — и паспорт, и папочку с Отиными бумагами. Не отрывая от них глаз, спросил вроде бы равнодушно:

— Валюты сколько с собой везете?

— Простите… чего? Чего я везу? Не поняла я… — совсем растерялась Таня.

— Да денег с собой сколько, он спрашивает… — подсказал ей нетерпеливо из-за спины раздраженный женский голос. — Вот уж воистину, пусти Дуньку в Европу…

— А, денег! Ой, вы знаете, у меня денег с собой много… У меня десять тысяч с собой…

— Чего — десять тысяч? — поднял на нее свои голубые глаза таможенник. — Евро? Долларов?

— Нет, почему евро… У меня рубли… Десять тысяч рублей…

Кротко и звонко всхохотнула в наступившей секундной паузе давешняя подсказчица из очереди и захлебнулась, топя рвущийся наружу смех в вежливом покашливании. Таможенник взглянул на женщину строго, потом досадливо — на Таню.

— Проходите, — проговорил он быстро, возвращая ей документы и отчего-то покраснев.

И Таня поскорее пошла прочь, ища по привычке глазами знакомые Левушкины клетчатые штаны. Очень хотелось сесть и отдышаться наконец. И во рту было сухо, и пот тек по спине противными струйками, и голова кружилась нещадно…

Усевшись наконец в удобное самолетное кресло, она вздохнула с облегчением, откинула голову на мягкую спинку. Ну вот и все, слава богу. Можно и расслабиться, можно и оглядеться в новой обстановке. Можно и Отю покормить наконец прихваченным с собой в дорогу детским творожком да напоить кефиром из бутылочки. Устал малыш, сейчас поест и спать будет. А она в окошечко маленькое поглазеет — интересно ж все-таки! Полетит высоко в небесах, аки птица… Теперь уж можно и не бояться — теперь уже все. Самую главную свою задачу — в самолет сесть — она выполнила. А там, в Париже, ее встретят…

Однако еще одно приключение Таня все ж таки умудрилась себе устроить. Надивившись сервису самолетному и напившись всяческих соков, которые все везли и везли на большой телеге по проходу, все предлагали и предлагали вежливые улыбчивые бортпроводницы, она вдруг почувствовала непреодолимую тягу к обычному физиологическому отправлению, одним словом — пописать приспичило, хоть плачь. И Отя как раз закряхтел-проснулся, завозился у нее на коленях. И ему бы памперс поменять не мешало. В общем, решилась Таня еще на один подвиг — в туалет пробраться. И все бы у нее удалось, и дверь туда легко и без проблем закрылась… А вот обратно открыть Таня ее уже не смогла. И так по замку царапала, и этак… С той стороны уж и постучали несколько раз, и подергали — хоть караул кричи! Она совсем уже было отчаялась и даже всплакнуть решила от бессилия, усевшись на красивый самолетный унитаз, и Отя уже приноровился поддержать ее в неожиданном горе, тихонько захныкав, но вовремя и опомнилась — соскочила и снова принялась с прежним упорством нажимать на проклятое хитрое устройство. Неожиданно для нее, случайно совсем, пальцы сами собой сделали нужное какое-то движение, и дверь — о, счастье! — подалась наконец… Со вздохом облегчения и одновременно низко опустив от стыда голову, Таня вышла на свободу, пробормотав собравшимся у туалетных дверей страждущим свои извинения. А плюхнувшись на сиденье, рассмеялась тихонько, про себя почти. Вот же ворона деревенская! Ей бы сидеть в своем Селиверстово, а не по Парижам шастать…

Отя снова задремал, свернувшись на коленях калачиком. А на нее вдруг острый приступ счастья напал. Как-то вдруг осознала она разом с ней сейчас происходящее. Раньше просто думать об этом боялась, а теперь взяла и осознала. Она же в Париж летит! Она там жить будет! Отю растить! Счастье-то какое, господи! И, как бывает на крутом вираже дорог ли, судеб ли, душа ее вдруг взметнулась на вдохе и остановилась, замерла в мгновении. И губы растянулись в тихой улыбке и зашептали привычное: «Спасибо, спасибо тебе, Господи… Спасибо за счастье, что посылаешь на мою голову полными пригоршнями…»

Молитв как таковых Таня и не знала особенно. Да и верующей была так себе, в церковь редко, от случая к случаю, хаживала. Просто привычка у нее такая была — за все Бога благодарить. Совсем, совсем забыла Таня Селиверстова, что не надо бы так высоко душой взлетать да рассыпаться благодарением, что не любит Господь, наверное, всего этого. Тут же и сердиться начинает. Раз, мол, счастливая ты, значит, сильная очень. Значит, и муками потерзаться пора пришла, не все тебе жить в радости. Уж сколько этому правилу Таня учена жизнью была, и все не впрок…