Иконопочитание

Самое первое обвинение, изложенное Геннадием Прохору Сарскому, описывает «еретиков» как «хулою возносящихся на Господа нашего Иисуса Христа и обезчестивших образ пречистыя владычица нашея богородица»[538].

Упоминая об иконоборчестве русских субботников, Казакова и Лурье утверждают:

«Если сам факт критического отношения еретиков к поклонению «сотворенным вещам» (или, по крайней мере, некоторым из них) представляется достаточно вероятным, то приводимые Геннадием примеры святотатства вряд ли можно считать достоверными. Теоретически, конечно, вполне возможно, что новгородцы, признав иконы, которым они некогда поклонялись, идолами, спешили выразить свое презрение к поверженным кумирам в наиболее резких и решительных формах – история знает ряд случаев, когда еретические и реформаторские движения сопровождались прямым иконоборчеством. Но несравненно чаще мы встречаемся в истории с другим явлением – с грубой клеветой, которую распускают в адрес всех инакомыслящих фанатичные приверженцы официальной церкви, стремясь поразить воображение своей паствы страшными историями о святотатствах»[539].

Именно такую последовательную тенденцию мы и наблюдаем в дальнейшем со стороны воинствующих церковников по отношению к новгородско–московским диссидентам. Перетц, говоря о движении русских субботников, отмечает: «Всякая идея, приняв широкое распространение, неизбежно извращается, и протест верующих, отрицающих обряды, мог выразиться в вышеописанных кощунственных, с точки зрения православных, формах. Мы встречаемся с обычным типом «суммарного суждения», произносимого «вообще» на основании нескольких наблюдений, или, может быть, даже только слухов»[540].

Новгородская летопись утверждает, что еретики «бесчестили» иконы, исходя из тех же причин, что отмечены в Писании словами пророка Аввакума: за их «бессловесность», за то, что они немы и рукотворны[541].

Иконоборчество русских диссидентов не было явлением уникальным, указывающим непременно на нехристианский характер религиозного движения. В восьмом столетии византийское иконоборчество вылилось в мощнейшее движение, ставившее своей целью реформировать христианский Восток[542].

Многие радикальные реформаторы в Германии разбивали алтари и сжигали иконы. Лютер не поощрял этот экстремизм[543]. Подобного рода рвение со стороны отдельных групп верующих проистекало скорее из их эмоционального настроя, нежели из их антитринитарных убеждений. Нет нужды говорить о том, что история Церкви знает немало примеров иконоборчества со стороны людей, не ставящих под сомнение доктрину о Троице.

Следует отметить, что русские диссиденты не проявляли большого радикализма по отношению к иконам. О единственном «документированном» кощунственном акте, якобы произведенном над иконами русскими еретиками, говорится в послании Геннадия суздальскому епископу Нифонту (январь 1488 года). В нем Геннадий говорит, что увидел в новгородской церкви Спаса–на–Ильинке икону «Преображение с деянием», в одном из углов которой он и обнаружил кощунство: «Стоит Василий Кесарийский, да у Спаса руку да ногу обрезал, а на подписи написано: обрезание Господа нашего Иисуса Христа». Если это действительно так, то мы имеем косвенные доказательства глумления еретиков не только над иконами, но и над представлениями о Христе, хотя, возможно, это слишком далеко идущие выводы.

Однако, по мнению современных исследователей, ни о каком кощунстве здесь речи быть не могло. Вот что пишет Н. К. Голейзовский в своем автореферате диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук: «Изображение, о котором идет речь, по–видимому, представляло собой живописную интерпретацию так называемого евхаристического чуда, многочисленные рассказы о котором были распространены в странах византийского мира и на Западе. Объяснение этого изображения Геннадий мог бы найти в житии Василия Кесарийского, которое приписывалось Амфилохию Иконийскому. Согласно житию, некий иудей зашел во время богослужения в храм и увидел видение, в котором Василий Великий вместо евхаристического хлеба рассекал на части младенца. Иудей принял причастие, а наутро, окончательно уверовав, что евхаристический хлеб — истинная плоть Христа, пришел к Василию с просьбой крестить все его семейство…»[544].

Вполне возможно, предполагает далее Голейзовский, что иконописец, прибегнув в данном случае к этому необычайному историческому сюжету (с целью, как полагает Голейзовский, именно борьбы с жидовствующими), оставляет, однако, за иконой традиционное название.

Таким образом, мы видим, что вряд ли над этой иконой было совершено кощунство, а, следовательно, и ни о каком кощунственном отношении к Иисусу Христу в данном случае речи быть не может. Но в то время из описанного и подобных ему наблюдений делались неверные выводы, ложившиеся в основу обвинений против еретиков.

Если Голейзовский прав, тогда назначение этой иконы открывает совершенно другое измерение: вместо представления ереси, эта икона была создана для того, чтобы проиллюстрировать обращение евреев в христианство. Также возможно, что эта икона способствовала распространению восточного православия среди евреев[545].

Открытое поругание икон и крестов, если оно и имело какое‑то место, началось тогда, когда ересь оставила тесный кружок своих основателей и стала уделом людей, вышедших из толпы[546]. В целом же отношение русских диссидентов к изображениям более почтительное, нежели у западных реформаторов. Уважительное, хотя и неодобрительное, отношение к иконам соотносится с их верой в божественность Отца, Сына и Святого Духа. Более того, нет никаких свидетельств каких‑либо радикальных действий в Москве, где проживали лидеры этого движения. Стоит отметить, правда, что когда Алексей и Денис прибыли в Москву, наиболее радикальные из реформаторов в Новгороде «стали производить всяческие неправедные деяния: осквернять святые иконы и в пьяном состоянии спорить друг с другом»[547]. Даже Соборный приговор 17 октября 1490 г., в котором и излагались обвинения, возводимые на еретиков, не утверждает, что иконоборчество было присуще всем «еретикам»: «Мнози от вас ругалися образу Христову и Пречистые образу, написанным на иконах»[548]. «Мнози», но не все. Никитский предполагает, что «осквернение» икон и крестов производилось неподконтрольной руководителям новгородско–московского движения толпой[549].

Сам Иосиф в Просветителе приводит настоящие убеждения еретиков, побуждавшие их не поклоняться иконам: «Не подобает поклонятися плотьскому смирению, иже нас ради вочеловечешася Бога Слова, ради иконного изображения, образу Господа нашего Иисуса Христа, и Пречистыя Богородица и всех святых, и честному и животворящему Кресту, и Божественному Евангелию, и святым, и животворящим Христовым тайнам, и освященным сосудам, и честным мощем, и божественным церквам… глаголющи, яко не подобает рукотворению покланитяся». «Почитати сих достоит, поклонятися же не подобает ничему же разве единаго Бога»[550]. Это одно из немногих мест Просветителя, в котором Иосиф достаточно объективно излагает точку зрения оппонентов, надеясь, видимо, что и в таком виде они возбудят у читателя неприязнь к еретикам.

Причины отвержения субботниками икон, описанные как в Летописи, так и Волоцким, не указывают на антитринитарный характер этого движения. Иван Курицын дает следующее обоснование неприятию верующими икон: «Не напиши во образ Христа, ни того самого толкование. Агнец предан бысть в образ истинного Христа Бога нашего и не подобает образ почитати паче истины и агнца на честных иконах написати перстом предтечевым, ни самого Христа,Бога нашего, а шаровниими писании по человеческому образу наресовати…»[551].

Вместо того чтобы отвергать иконы на почве антитринитаризма, «еретики», согласно вышеприведенному утверждению, основывали свое отвержение икон на второй заповеди Закона Божьего и на вере в божественность «Христа Господа нашего». Фактически, субботники использовали те же самые документы, что и византийские иконоборцы[552].