А. М. Пальховский. «Гроза», драма А. Н. Островского

В Катерине, как женщине неразвитой, нет сознания долга, нравственных обязанностей, нет развитого чувства человеческого достоинства и страха запятнать его каким-нибудь безнравственным поступком: в ней есть только боязнь греха, страх дьявола, ее пугает только ад кромешный, геенна огненная: в ней есть мистицизм, но нет нравственности. И она, по нашему мнению, только этим и отличается от своей золовки, Варвары, в которой нет уже ни мистицизма, ни нравственности, и которая преспокойно прогуливает себе ночи с конторщиком Ваней Кудряшом, не боясь ни унизить своего человеческого достоинства, ни попасть в геенну огненную. Личность Катерины с первого раза располагает к себе зрителя, - но только с первого раза, пока в неё не вдумаешься: она заслуживает не сочувствия, а только сострадания, как заслуживают его эпилептики, слепые, хромые: жалеть их можно, стараться пособить им - должно, но сочувствовать их эпилепсии, слепоте и хромоте уж никак нельзя: это было бы безумием. Не будь у Катерины тёщи (свекрови А. Н.) — бабы-яги, она не завела бы интриги с Борисом и провела бы жизнь с Тишей, который, как нам кажется, в тысячу раз и умнее и нравственнее пошлого Бориса. Но у нее тёща - леди Макбет - и она десять ночей прогуливает с возлюбленным, позабыв на это время и о страшном суде, и о геенне огненной. Но вот возвращается муж — и страх содеянного греха начинает мучить Катерину. Не обуяй её так мистицизм, она бы вышла как-нибудь из своего затруднительного положения (в особенности с помощью Варвары, которая бой-девка — проведёт и выведет), — но мистицизм уж слишком одолел её - и она не знает, что ей делать: мысль о содеянном грехе преследует её на каждом шагу. А тут подвернись ещё гроза, которая загоняет её в какой-то грот, а в гроте-то на стенах картины страшного суда и геенны огненной - ну, всё и кончено. Катерина бух мужу в ноги, да и ну каяться — и покаялась во всём, да ещё при всём честном народе, который тоже забежал сюда укрыться от дождя.

Что за этим последовало, догадаться нетрудно: Катерина убежала из дому, об­ратилась было к Борису, чтоб тот взял её с собой (его дядя за любовные проделки посылает в Сибирь), но Борис — пошляк страшнейший — отвечал ей на это, что дя­денька не велит. И осталось несчастной женщине любое из двух: или воротиться к тёще на вечное мучение и страду, или броситься в Волгу. Мистицизм и тут помог ей: она бросилась в Волгу... Несмотря, однако, на такой трагический конец, Катерина — повторяем — всё-таки не возбуждает сочувствия зрителя, - потому что сочувствовать-то нечему: не было в её поступках ничего разумного, ничего человеческого: полюбила она Бориса ни с того ни с сего, изменила мужу (который так полно, так благородно доверял ей, что прощаясь с ней, ему даже трудно было выговорить строгое приказание матери, чтоб она не засматривалась на чужих молодцов) — ни с того ни с сего, покаялась — ни с того ни с сего, в реку бросилась — тоже ни с того ни с сего. Вот почему Катерина никак не может быть героиней драмы; но зато она служит превосходным сюжетом для сатиры. Конечно, разражаться громом против Катерин — нечего: они не виноваты в том, что сделала из них среда, в которую ещё до сих пор не проник ни один луч света; но зато тем более нужно разражаться против среды, где нет ни религии (мистицизм - не религия), ни нравственности, ни человечности, где всё пошло и грубо и ведёт к одним лишь пошлым результатам.

1859 г.