Глава 4: Пробуждение Левиафана

Тьма опутала его, навалилась на плечи пробирающей до костей стужей. Она просачивалась меж губ, как дым, отравляя каждый вдох душными ядовитыми испарениями, и нечего было ей противопоставить: не было ни тепла, ни пламени. В разрушенных коридорах чертогов его разума призрачным эхом отдавались шаги, пока он брел, одинокий и потерянный, в сгущающемся тумане.

Повсюду был холод, Арктический, пронизывающий. Царапая кожу, летели в лицо смешавшиеся в бессолнечной тьме снег и песок. Он посмотрел вверх, на проломленную кровлю, щербато оскалившуюся над ним бездонной чернотой небесной пасти: терпеливо выжидающая вечность. Без Луны, без звезд. Без света, без тепла. Он опустил взгляд на собственную бескровную кожу, на отданное на расправу стихиям обнаженное тело: без пульса.

Подобное развоплощение должно было настораживать, но разум его блуждал слишком далеко, он был слишком рассеян, чтобы это полностью осознать. Жизни в нем самом уже не осталось, но в воздухе вокруг по-прежнему парили осколки размышлений, впиваясь в руки и грудь, когда он шел, проталкиваясь через их рой. Они рассекали кожу будто обычную ткань: разрезанные нити – распоротые швы.

Он брел вперед, и сама плоть его сжалась, примерзнув к костям, пока он углублялся все дальше в извилистые коридоры. Некоторые двери в покои висели на перекосившихся петлях: пьяный разгром. Другие лежали разбитые на куски, занозы впивались в чувствительные подошвы, пронзали до кости, и в итоге он мог лишь хромать, жалкий пошатывающийся призрак себя прежнего.

Наконец, блуждая под бескрайним гнилостным небом, он обнаружил одну-единственную уцелевшую дверь; из-под нее, закрытой, отрезавшей весь внешний мир, пробивался узкий поток теплого сияния. Что-то смогло выжить во всем этом хаосе, свет и жизнь в его личном апокалипсисе. Он протянул руку с костлявыми пальцами, израненными бесконечными проходами по струнам скрипки, и толкнул эти врата, открывая взору лежащее за ними.

Бейкер-стрит. Он узнал ее тут же, наполненную понятиями дома и очага, спокойствия и приюта. Там ждали его уродливые обои, чьи серо-зеленые тона окрасил теплом мерцающий огонь. Там висел на стене череп буйвола, был воткнут в каминную полку нож, там был диван и поблескивала стопка сложенной после одного из экспериментов лабораторной посуды, пустой и безопасной.

И все же внимание его привлек мужчина в кресле; волосы, золотые в отблесках огня, кожа, помнящая солнце Афганистана: тело, живое, дышащее, не такое, как его собственное – жуткое подобие человека. Чашка чая исходила паром у руки Джона на подлокотнике кресла; газета, когда он, сосредоточенный и спокойный, переворачивал страницы, шелестела, будто стая взлетающих скворцов.

Внезапно он поднял взгляд, и Шерлок тут же отшатнулся, отступая назад, в темноту и дымную мглу, неожиданно пристыженный. Джону нельзя видеть его таким – сломленным, горьким созданием смерти и разрушения. Он не желал быть тем, кто привнесет ужас в жизнь бесстрашного воина, не желал ни единого проблеска отвращения на этом открытом, дружеском лице. Тепло и свет были не для него.

Но прежде, чем успел двинуться, на запястье сомкнулись сильные пальцы, втягивая Шерлока, спотыкающегося, карикатурно-уродливого, через дверной проем обратно в комнату.

Он ожидал крика ужаса, но Джон просто улыбнулся, и облегчение засияло в его взгляде, когда он схватил одеяло и набросил его Шерлоку на плечи, плотно укутывая тканью изможденное, напоминающее труп существо, как будто драгоценность.

- Ты где-то блуждал, - мягко произнес он, - но теперь вернулся домой. Я скучал по тебе.

Джон приблизился, обхватил его руками, заключая в крепкие объятия. Кровь пронеслась по телу Шерлока, проталкиваясь по спавшимся венам и устремляясь дальше – не просто существование, но сама жизнь. И когда Джон приподнялся, прижимаясь поцелуем к его подбородку, Шерлок ощутил за ребрами слабую вибрацию. Тук-тук, тук-тук, тук-тук: левиафан, пробуждающийся от сна.

Его сердце уверенно билось в груди, запущенное прикосновением Джона: ставшая реальностью сказка и отброшенная в бездну смерть.

И после холодной бесконечности Шерлок вспомнил, что значит согреться.

Он открыл глаза навстречу темноте и понял, что сновидению конец. Голова пульсировала промерзшей пустотой, рождающей на висках ледяное крошево пота, все тело казалось воспаленным, одной сплошной ссадиной; медленно пробуждались к горькой жизни задремавшие было нервные окончания. На нем все еще лежали густые ночные тени; свечи (Явь или сон? Не вспомнить.) исчезли. Теперь от окна струился призрачный свет: наверное, снаружи занимался день, почти отсеченный тяжеловесными шторами, но все же несколько тонких нитей прокрались внутрь и сплетали свой узор из намеков во мраке спальни, слабо высвечивая очертания человека, спящего рядом.

Джон: его мягкие, солнечные тона пульсировали с каждым шелестом вдоха и выдоха, рассеянные и безболезненные. Отчасти Шерлок понимал, что исходящий от друга свет не причиняет ему страданий, потому что был он не настоящим, а всего лишь результатом сбоя восприятия, проявлением все еще не ушедшей синестезии, но наблюдать за этой иллюзией, купаться в ее тепле было приятно.

И все же, нет, этот свет не мог давать подобное тепло. Куда более телесное – тусклая тяжелая влажность, обволакивающая кожу словно патока, уже не болезненная, а желанная. Они не касались друг друга, разве что едва-едва, но в какой-то момент ночью Джон перекатился ближе; правая рука его оказалась под подушкой Шерлока, выгибая ее едва заметным гребнем, ладонь левой, неудобно согнутой в локте, лежала на постели между их телами.

Полоса шириной в ладонь Джона, ладонь хирурга – совершенные пястные кости, пальцы короткие, но все же изящные, - вот и все, что их разделяло. Под взглядом Шерлока они чуть согнулись, дрогнув, и придвинулись ближе, сонно задевая его талию.

Он дернулся, ожидая жалящего укуса, возмездия от своей раздраженной кожи, но Джон словно нес в себе солнце пустыни, под которым таяла покрывающая его ледяная корка. Опиумный дым в легких, кокаин, проносящийся по венам: вызывающий мгновенную зависимость жар. Шерлок без раздумий подполз ближе, слабое движение отдалось в голове перехватывающим дыхание болезненным треском-предостережением и заплясавшими перед глазами тошнотворными вспышками цвета.

Ему был необходим сон: долгий, еще дольше, бесконечное забытье, что сгладит колючие, зазубренные фракталы* его кровоточащего, изломанного разума, но прежде всего он тянулся к Джону. Свет и жизнь: совершенно иное условие существования, отличное от тех, что обычно требовались его телу, но он знал, что теперь без этого уже не сможет обойтись. Что-то шелохнулось на границе сознания – обеспокоенный лаймово-зеленый, свежескошенная трава; личное пространство, недопустимая близость – Джон может рассердиться, его золотисто-солнечный свет окрасится в алый и в цвет раскаленной лавы, но мысль эта распалась на части, словно морская пена на взметнувшейся и опавшей волне.

Осторожно, с трудом справляясь с казавшимися резиново-гибкими и слишком чувствительными пальцами, Шерлок обхватил запястье друга, поднимая его руку, чтобы придвинуться ближе, прильнуть к его телу: сжавшийся у горячей батареи замерзший кот, которого никто не сгонит с теплого местечка в ближайшем будущем. Рука опустилась, не придавливая, на спину, обхватывая талию Шерлока, заключая его в уют окружавшего тело Джона тропического воздуха, заставлявшего отступить скользкие льды озноба.

Постепенно пробегающая по коже дрожь усилилась, а затем отступила, температура скулящего от боли тела вновь пришла в норму. Резь в глазах стала острее, и Шерлок сполз по кровати ниже, наклоняя голову, пряча лицо в теплом изгибе шеи друга: острый выступ ключицы, сонно расслабленная плоть, а следом твердое плечо. Безупречно.

Последнее, что он ощутил – рука Джона, притягивающая его ближе, сухая ладонь и поглаживающие спину расправленные пальцы, прогоняющие неприятные ощущения, а затем Шерлока вновь поглотил сон.

На сей раз там не было ни чертогов разума, ни извращенных метафор-галлюцинаций, ни безумия. Лишь прикосновение Джона и, наконец, после долгих часов боли и отчаяния, - что-то напоминавшее передышку.

****

Одеяло свалилось с постели в шорохе ткани и перьев. Этот звук проник в сон Джона, потянул его за собой на поверхность, к бодрствованию, в то время как тело постепенно свыкалось с мыслью о возвращении к реальности. Жаль, ведь ему было на удивление тепло и уютно. Обычно его сдергивали с постели в несусветную рань кошмары, оставляя после чувство разбитости, но сейчас внутренний хронометр сообщал, что это – не предрассветная побудка. Столь медленного и плавного пробуждения он не испытывал вот уже много лет.

Быть может, отчасти причиной стало тесно прильнувшее к нему тело: прижимающиеся к его ногам длинные ноги, обвившая бедра сильная рука, мягкие волосы у подбородка. Джон тихо хмыкнул себе под нос, вдыхая аромат шампуня Шерлока и проводя рукой по остро выступающим позвонкам спящего рядом человека. Замечательно.

Секундой позже, стоило только разуму осознать, что именно говорят ему чувства, рука его резко замерла. Глаза распахнулись, и, пытаясь морганием прогнать остатки сна, Джон уставился перед собой. Обзор наполовину загораживала мягкими изгибами белого хлопка подушка, и все, что можно было различить, – спутанные темные завитки. Осторожно приподняв голову и самую малость отодвинувшись, Джон вгляделся в спящего Шерлока.

Тот выглядел совершенно умиротворенным, напряжение, не уходившее весь вчерашний день, исчезло с его лица. Он тесно прижался к Джону, вцепившись в него, как моллюск в раковину, обхватив бесконечно длинными руками и ногами, навалившись всем весом. Похоже, в какой-то момент он подвинулся ближе к другу, но по ощущениям Джона позади него самого тоже оставалось изрядное пространство, так что явно не один лишь Шерлок перемещался ночью по постели в поисках уюта. Казалось, они «встретились» посреди кровати, неумолимо притянутые друг к другу.

Большой палец обводил один из выступающих позвонков в неосознанном желании успокоить, и Джон отметил, насколько гладкая у Шерлока кожа, будто обтянувший крепкие кости шелк. Так странно было видеть всю хаотичность Шерлока обернувшейся подобным покоем, и Джон поймал себя на мысли: неужели друг всегда спит именно так? Если говорить о сне, ему всегда трудно было представить, что Шерлок в нем будет столь же обычным, как все люди: друг настолько отличался от них во всем остальном, что Джон отчасти ожидал, что и в забытьи тот не перестанет сыпать умозаключениями. Он ни разу не представлял себе картины такой безмятежности и расслабления.

И так просто было вообразить пробуждение в иных, лучших обстоятельствах – в объятиях наполовину улегшегося на него, привалившегося своим долговязым телом Шерлока. Он мог представить, как встречает его теплый, счастливый, расслабленный взгляд, какую-то едва уловимую нежность в глазах: принятие. Джон не позволял себе предаваться подобным мыслям слишком часто. Возникающие иногда неуместные сексуальные фантазии о Шерлоке - дело одно, а вот подобные сцены домашнего уюта - уже чересчур, такое говорит о чем-то куда более интимном, нежели простое вожделение.

Джон не мог позволить себе задерживаться на этой мысли, тем более что все это, как он полагал, навсегда останется для него недоступным. Проснись Шерлок сейчас, Джона встретили бы озадаченность и отторжение, а возможно даже и отвращение. Как ни крути, даже зная, что на самом деле им двигало, он все равно чувствовал себя так, будто воспользовался беспомощностью друга.

Кто-то стоящий в дверях прочистил горло, и Джон рывком, виновато поднял голову. Даже не взглянув на посетителя, он уже знал, что это не миссис Хадсон. Прежде всего, голос был мужским; к тому же их домовладелица скорее щебетала бы от счастья, а не откашливалась так многозначительно и осуждающе.

- Убирайся, Майкрофт.

Бормотание Шерлока стало дополнительным потрясением, без которого Джон вполне мог бы обойтись. Сердце дернулось и тут же, пристыженное, оборвалось, упало, пустое и потяжелевшее куда-то в район желудка. Впервые в жизни после того, как ему исполнилось четырнадцать, Джону захотелось провалиться сквозь землю.

- Пойду угощу себя вторым завтраком, - невозмутимо ответил Майкрофт, адресовав Джону крайне многозначительный взгляд. Приподнятая бровь ясно давала понять: он крайне разочарован подобным непрофессионализмом, но в то же время ничуть ему не удивлен. Джон не мог определиться, что здесь хуже.

Однако главной его заботой был не старший Холмс. Джон жил не с Майкрофтом, не за ним он следовал на места преступлений, не вокруг него выстроил он всю свою богом проклятую жизнь, и не его сейчас держал в объятиях, полусонного и немногословного, а возможно не до конца все осознающего. Джону следовало отстраниться, выбраться из постели и дать Шерлоку пространство, чего тот наверняка потребовал бы, не будь он сейчас в полубреду от боли и седативных; но мышцы явно не желали повиноваться, а дыхание чуть ерошило волосы друга.

- Шерлок? – прошептал он, откашлявшись, после того, как имя прозвучало мало напоминающим нормальный голос хрипом. – Как ты себя чувствуешь?

Наступила задумчивая тишина, и Джон затаил дыхание, молясь о том, чтобы ответ оказался понятен и прозвучал на английском. Ведь это, наверное, будет знаком, что Шерлоку хоть самую малость полегчало по сравнению со вчерашним?

- Как будто в голове взорвали мощнейшую ядерную бомбу, и весь мозг осел на внутренних стенках черепа, - сипло ответил, наконец, Шерлок. Выдох щекотно скользнул по коже, кончик носа потерся о плечо, и друг добавил: - Но теперь теплее. Спасибо.

Джон обдумал, не стоит ли ему хоть как-то оправдаться, объяснить, почему они лежат так близко, прижавшись друг к другу в тесном объятии, но все, что вышло в итоге – тихое:

- Не за что. Ты… тебе лучше, чем вчера?

Шерлок слабо повел плечом, все еще двигаясь так, будто тело его было скорее высеченным из гранита, нежели разгоряченной бледной плотью и вялыми мышцами.

- По-другому. Сознание яснее, к сожалению: все идет, как обычно, - с кухни донеслось звяканье посуды, и Шерлок вздохнул, его ладонь скользнула по талии Джона, когда он убрал руку. – Сейчас он примется демонстративно заваривать чай и уничтожать печенье. Скажи ему, чтобы перестал быть таким приторно-коричневым.

- Приторно-коричневым? Это… это у него цвет такой? – спросил Джон, чувствуя себя до смешного счастливым, когда друг одобрительно глянул на него, приоткрыв один глаз.

- М-м-м, по большей части как ириска, но оттенки меняются, - Шерлок моргнул и снова закрыл глаза, потянув подушку Джона к себе и накрыв ею голову, так что голос его доносился приглушенно. – Когда я был младше, он был как джем.

Джон слабо, еле слышно рассмеялся, в изумлении качая головой. Синестезия всегда вызывала у него живейший интерес. Бывало, люди просто рождались такими, их мозг был раз и навсегда настроен воспринимать сигналы извне по-другому. Разумеется, наложение этого явления на и без того разбирающий все на атомы разум Шерлока в равной степени завораживало и пугало.

Спустив с кровати ноги, Джон сгреб с пола и натянул на себя одежду, а потом попытался хоть немного пригладить волосы. Не то, чтобы это имело значение, Майкрофт ведь уже застал их с Шерлоком вдвоем, прижавшимися друг к другу, будто котята, но он совершенно не собирался представать перед чопорным бюрократом с такой прической, будто у него была крайне удачная ночь.

- Заодно принесу тебе попить, - пообещал Джон, вглядываясь в лежащего клубком на кровати друга в поисках хоть каких-то признаков движения. – У тебя наверняка в горле пересохло. Или думаешь, тебя после этого вырвет? – он покосился на так и не пригодившееся ведро у кровати. – Попробуем, хорошо?

Шерлок не ответил, и Джон потянулся к дверной ручке, расправив плечи перед тем, как выйти наружу. Майкрофт с чашкой чая сидел в кресле детектива, скрестив ноги.

- Подобное внимание к моему брату достойно похвалы, Джон, - многозначительно произнес он. – Немногие были бы столь – усердны – в своей заботе.

Сами по себе слова звучали совершенно невинно, а вот тон Майкрофта – нет. Он источал неодобрение, словно Джон пересек невидимую границу, отнесшись к Шерлоку, как к человеку, а не машине.

- Хотя я не уверен, что ваши методы оправданы.

- Прекратите сейчас же, - Джон ткнул пальцем в его сторону. – Вы уехали, не дав мне никаких подробных инструкций. Я мог справиться почти со всем, но Шерлок начал мерзнуть, так что я воспользовался теми «методами», какие были под рукой, - он с вызовом выставил подбородок. – Центральное отопление выключилось по таймеру, включить его я не мог, а больше во всей чертовой квартире не было ничего, кроме меня самого, что согрело бы Шерлока, не касаясь и не причиняя ему боли.

- И все же этим утром он расплылся по вам, как масло на тосте, - улыбка Майкрофта была натянутой и напряженной: режим работы «старший брат» включен на полную мощность. – Уверен, намерения были благими, но вы вступили на очень скользкий путь. Если вы, в отношениях с моим братом, зайдете…

- Мы друзья, - перебил его Джон, скрестив на груди руки и прилагая все усилия, чтобы не скрежетать зубами. – Кроме того, это не ваше дело. Это между мной и Шерлоком, других это не касается.

Майкрофт задрал подбородок и, прищурившись, оценивающе посмотрел на Джона.

- Так значит, такая возможность есть?

- Этого я не говорил, - ответил Джон, глядя, как Холмс-старший отставляет чай в сторону и поднимается на ноги, одергивая пиджак. – Я просто о нем заботился.

- Вы в этом уверены, Джон? – тот чуть откинул голову и оглядел его с оттенком легкого превосходства. – Абсолютно? – Майкрофт сжал губы, а затем уставился на собственные туфли. – Мой брат лишь недавно осознал, что у него все-таки есть сердце, и мне отвратительна мысль, что его могут ранить.

- Не будь таким мелодраматичным, Майкрофт.

При звуках голоса Шерлока оба обернулись к двери в спальню: тот стоял, тяжело привалившись к косяку, завернутый в синий шелк халата. Он выглядел измученным, нетвердо держался на ногах, но, по крайней мере, стоял сам, почти без опоры, пусть и щурился болезненно в ярком свете гостиной.

- Тебе не следует подниматься с постели, - недовольно прищелкнул языком Майкрофт, посторонившись, а Джон быстро прошел к окну и задернул занавески, отрезая солнце и погружая комнату в легкий и мягкий полумрак.

Повисла пауза, и Джону показалось, что друг изо всех сил старается убедиться, что произносит верные слова.

- А тебе не следует оскорблять моего соседа. Зачем ты пришел?

Майкрофт изогнул бровь.

- Чтобы проверить как ты, и если ты рассчитываешь этим небольшим спектаклем убедить меня, что тебе лучше, то ты глубоко заблуждаешься. Начался второй этап, как я понимаю?

Шерлок на это только заворчал, доплелся до дивана и со вздохом на него опустился.

- Это не правительственная реформа, Майкрофт. Нет никаких этапов; просто болит до тех пор, пока не пройдет.

- Разум стал яснее, контроль речи лучше, боль теперь не совершенно невыносима, но все еще достаточно сильна, чтобы ты предпочитал лежачее положение – вставая разве только из чистого упрямства. По всем признакам это другой этап, - фыркнул Майкрофт, и голос его смягчился, когда он продолжил, глянув на Джона. – Похоже, я недооценил способности доктора Ватсона.

Вот и все извинения, на которые мог рассчитывать Джон, причем весьма слабые, но одного единственного взгляда на Шерлока, свернувшегося на боку на диване с видом не раздраженным, но несчастным, хватило, чтобы Джон тут же решил не углубляться в этот вопрос. Майкрофт был деспотичным, надменным старшим братом, но Шерлок не должен страдать из-за этого ни в коем случае.

- Так рад, что мне удается превзойти твои ожидания, - невнятно произнес детектив. – А теперь уходи. Ты на ковер капаешь.

При виде губ Майкрофта, недовольно скривившихся от одной мысли о том, что он может позволить себе нечто столь неблагопристойное, как «капать на ковер», Джон прикрыл ладонью улыбку. В обычных обстоятельствах он бы отчитал бы Шерлока за подобную грубость, однако на сей раз, по его мнению, Майкрофт вполне ее заслужил.

- Вы сами найдете выход, не так ли?– спросил он ровным тоном. – А я должен вернуться к заботам о вашем брате. Как вы меня и просили, помните?

- Разумеется, - пробормотал Майкрофт. – Поправляйся скорей, Шерлок. Джон.

Он удалился, величественный и достойный, как всегда, и Джон вздохнул с облегчением, услышав его шаги вниз по ступенькам. Закрывшаяся за ним дверь отсекла как самого Майкрофта, так и все его предположения, верными они были или нет. Ни слова не говоря, Джон прошел в кухню, налил Шерлоку стакан прохладной воды и вернулся в гостиную.

- Держи, - тихо сказал он, вручая стакан другу и помогая ему подняться. После нескольких секунд Джон понял, что тот не в состоянии сам удержаться, и тут же сел рядом, чтобы Шерлок мог, полулежа, опереться на него, тяжелый и безвольный, как будто марионетка с обрезанными нитями.

- Ты перестарался. Почему не остался в кровати?

- Майкрофт был карминным.

На мгновение Джон свел брови, не понимая, что Шерлок имел в виду, а потом попытался ткнуть пальцем в небо:

- Пищевой краситель?

- Да, из перемолотых панцирей жуков. Оттенок красного. Я слышал, какой он удушающе непонятливый, - голос звучал жалобно, но Джон склонен был считать, что причиной тому были усилия при попытке внятно все объяснить, а не сам факт, что Джону требовались пояснения. Теперь, по крайне мере, Шерлок мог хоть немного пролить свет на то, что он, черт подери, имеет в виду.

- И что ты расслышал? – Джон задал вопрос, подозревая, что и так знает ответ. В конце концов, стены квартиры на Бейкер-стрит далеко не самые толстые.

- Я не масло, а ты не тост, - вместо ответа сообщил Шерлок, повторив то же странноватое сравнение, которым ранее воспользовался его брат. – Спасибо, что не дал ему усомниться в твоих действиях.

Сообщать, что сомнения успешно одолевали его самого и без помощи Майкрофта, Джон не стал. Сейчас, когда друг выглядел столь искренне и беспомощно благодарным, это казалось неправильным. И заставляло задуматься: поступал ли хоть кто-то так же до него – не просто приглядывал за Шерлоком, но был рядом, чтобы тому было, за кого держаться.

- Он ревнует.

Джон сморгнул, изумленно глядя на Шерлока.

- Кто, Майкрофт?

Шерлок хмыкнул в знак согласия и сильнее привалился к Джону, прежде чем объяснить:

- У тебя получается обо мне заботиться… облегчить боль. А у него нет.

Джон выдохнул. Его слишком тревожило состояние Шерлока, чтобы беспокоиться насчет старшего Холмса. Он сомневался, что все настолько просто, как излагал друг, но прямо сейчас у него были иные, куда более насущные проблемы, требующие внимания.

Взгляд на часы подсказал, что пришло время очередной дозы Норазофена. Они проспали допоздна: Шерлок – по милости лекарства, а Джон – убаюканный уютом постели Шерлока и тем, что был в ней не один. А теперь быстро приближался полдень.

- Нужно сделать тебе еще один укол, - тихо сказал Джон, коснувшись со всей возможной осторожностью и нежностью вороха упругих завитков на голове друга, прежде чем выскользнуть из-под него и помочь ему улечься на диване. Стакан с водой чуть дернулся в руках Шерлока прежде, чем Джон успел его забрать. – Хочешь остаться здесь или вернуться в спальню?

Шерлок моргнул, глядя на него и на мгновение сжав губы, а затем спросил:

- А ты где будешь?

При звуках этого тихого голоса в груди у Джона что-то сжалось. Как же редко друг бывал таким, открытым и беззащитным. Джон невольно улыбнулся.

- С тобой, если тебе это нужно.

- Хочется, - поправил Шерлок. – Мне этого хочется, - он обвел глазами гостиную, меж бровями залегла небольшая складка, словно он пытался вспомнить, где находится. – Останусь здесь.

Возражать Джон не стал; как ни крути, он сам так поставил вопрос. Шерлока же, казалось, не заботило, что диван для него слишком короток. Похлопав ладонью по сиденью рядом с рукой друга, Джон встал, принес из спальни постельные принадлежности. Одну подушку положил Шерлоку под голову, другую на пол рядом, если тому нужно будет отгородиться от узких полосок света, просачивавшихся в щели между занавесками.

- Тебя накрыть? – спросил он, с облечением улыбнувшись ответному кивку. – Насколько я понял, от прикосновений больше не больно.

Шерлок провел языком по губам и покачал головой.

- Нет, просто зудит. Это первое, что меняется.

- А дальше что? – накрывая его одеялом.

- По-разному. Обычно длится несколько дней, - протянув руку, Шерлок забрал с пола вторую подушку и неуклюже прижал ее к груди.

- Тогда позвоню в больницу, скажу, что на этой неделе не смогу выйти. Одного я тебя не оставлю, - точно выверенными движениями Джон вскрыл последнюю ампулу Норазофена, набрал лекарство в шприц и выпустил из него воздух, потом повернул руку Шерлока, обнажая молочно белую кожу и синий узор вен.

Шерлок едва ли моргнул, когда игла вонзилась в руку, вливая в кровоток скорое облегчение. Убрав шприц, Джон прижал большой палец к крохотному следу от укола. Неосознанно описывая на коже круг за кругом, он наблюдал, как туманной дымкой подергиваются светлые глаза, словно облака заволакивают лунное сияние блестящего разума.

- Засыпай.

Единственным ответом стала слабая улыбка и неловкое движение руки: Шерлок согнул ее в локте, так что пальцы самыми кончиками проскользнули по рукаву рубашки друга, по ладони и дальше, переплетаясь с его пальцами. Какой простой жест. Но Джон продолжал смотреть на их соединенные ладони, даже когда ослабла хватка Шерлока, терявшая силу по мере того, как он вновь погружался в беспамятство. Джон опять остался один.

Глава 5: Филия, Агапе, Сторге, Эрос

Майкрофт расплавился, и по этому поводу, в принципе, не стоило и беспокоиться, если бы только он также лишился способности разговаривать. Но на такое везение рассчитывать не приходилось. У густой, сладковато пахнущей субстанции в банке, что Шерлок держал в руках, не было ни лица, ни каких-либо других признаков, указывающих, что это и в самом деле его старший брат, если бы не сочащийся с поверхности самодовольный голос.

- Это еще один сон, - сказал Шерлок содержимому контейнера. – Если бы это было реальностью, ты никогда бы не поместился в столь маленькую емкость, и я не думаю, что разжиженное человеческое существо должно быть такого цвета. Тебе следовало быть розовее.

- Как проницательно с твоей стороны, - раздался сухой ответ. – Удивлен, что ты не провел эксперимент, чтобы выяснить это.

- Не будь смешным. При нормальных условиях люди не плавятся. Они скорее склонны сгорать, – Шерлок помедлил в задумчивости. – Можно, конечно, их пюрировать, но Джону это не понравилось бы.

- О да. Неоценимый доктор Ватсон, - голос Майкрофта зазвучал громче, полный скрытого подтекста. – Я уже говорил тебе, что неравнодушие – это не преимущество.

Где-то в далеких развалинах чертогов своего разума Шерлок услышал шлепок стека для верховой езды по плоти и хриплый, задыхающийся стон наслаждения, но не стал задумываться над этим.

– Джон полезен. Прекрати вмешиваться.

- Вы разобьете друг другу жизнь, он уйдет, и где ты тогда окажешься? Вновь в одиночестве,– жидкость запузырилась, и до ушей Шерлока донесся вздох. – Для тебя это будет концом.

Да, он мог представить это. С Бейкер-стрит ушел свет. Нет шагов на лестнице или медленного «тук-тук-тук» пальцев по клавиатуре. Никто не жалуется по поводу головы в холодильнике. И нет уверенной руки и скругленных линий браунинга, защищающих его спину. Джон может уйти и оставить все это – всего Шерлока – позади.

- Совсем не обязательно, что все кончится именно так, - Шерлок сел, скрестив ноги, на потрескавшийся пол, безо всякой нежности поставил рядом банку, и принялся водить пальцами по изломанным линиям перед собой, нанося на мысленную карту их глубокие расселины и слушая их истории. – Это риск, а не определенность.

Он наклонил голову, силясь заглянуть вперед в попытке разобрать нити сплетенных в узел вероятностей, чтобы соткать из них гобелен, рисунок которого он мог бы понять. Не хотел он оказаться тем, кто разрушит Джона, растерзает его на клочки и пустит по ветру, заставит его уйти, но что можно сделать, чтобы предотвратить подобный исход? Что приведет к разрыву: правда или молчание?

Находясь в глубинах своего подсознания, Шерлок почувствовал здесь поворотную точку. Возможно, что, проснувшись и придя в себя, он совершенно забудет об этом, но когда сегодня утром он открыл глаза и обнаружил рядом в кровати Джона, то ощутил, как перед ним раскрылись другие возможности. На этот раз он видел не убийцу и мотив, не преступление и наказание. Он увидел свое собственное будущее, и все тонкие нити, ведущие туда, каким оно могло бы быть.

Но станет ли признание им своих собственных чувств тем, что заставит Джона окончательно покинуть убежище на Бейкер-стрит, или же оно необходимо, чтобы друг там остался наверняка?

Шерлок облизнул губы, и слова, что он произнес, камнями упали из его рта.

– Ему следует знать. Литература, искусство, сами наши инстинкты говорят о том, что чувство, подобное любви, не может остаться невысказанным.

- Любовь? – сарказм в голосе Майкрофта был столь привычен, что Шерлок крепко сжал челюсти. – Что ты знаешь о любви?

- Побольше твоего.

Наступила тишина. Она стекала по стенам изумрудно-зеленым, заполняла трещины в полу и выплескивалась наружу, странно вязкая. Она склеила, слепила и сделала бесполезными его пальцы, пока он вслушивался в размеренное биение сердца в своей груди. Там, на Бейкер-стрит, настоящей, а не той, что уцелела как ядро его разума, Майкрофт сказал Джону, что Шерлок лишь недавно осознал наличие у себя сердца - и предостерег друга о недопустимости его разбить – но среди всех отрицаний Шерлок расслышал слова Джона:

- Это между мной и Шерлоком.

Это было верно на многих уровнях. На поверхности Джон пытался предупредить Майкрофта, что не следует совать свой длинный нос в его личную жизнь, но значение шло глубже, буквальнее. Что-то было между ними: нить. Иногда провисшая и неосязаемая, страховочный фал, не более. Порой она натягивалась, побуждая их вновь приблизиться друг к другу.

Джон почувствовал ее раньше Шерлока, наверное потому, что был привычнее к подобным вещам. Возможно, он ощутил ее в тот первый вечер у Анджело, когда Шерлок все еще предпочитал игнорировать эмоции в целом и любовь в частности, но со временем и детектив начал ощущать ее натяжение.

Паутинка, протянувшаяся меж двух конечных точек: одна – он, вторая – Джон. Единственный шелковый волосок, который с каждым проходящим днем утолщался, становился прочнее, превращался в струну, затем – в канат, пока они не оказались неумолимо соединены друг с другом. Все еще независимы и автономны, но также взаимосвязаны и погружены в симбиоз.

Иногда эта связь ощущалась просто как тепло и комфорт: приятные дни в дружеском молчании. Вечера, когда они смотрели очередную чушь по телевизору, и он сдерживался, чтобы не дразнить Джона своими умозаключениями о том, что же будет в финале. Дни, когда Джон обновлял свой блог, а Шерлок возился с экспериментами, которые порой заканчивались мирно, порой – разгаданным убийством, а один раз даже приездом пожарной бригады.

В другие моменты – темные, тихие минуты после погони, на полпути вверх по лестнице, на пороге или в замкнутом пространстве такси - струна накалялась, натягивалась сильнее, пытаясь заставить их приблизиться друг к другу. Иногда просто находиться рядом бок о бок было недостаточно, и все, чего хотел тогда Шерлок – позволить их границам стереться, а телам – скользнуть ближе, пока они не окажутся соединены чем-то реальным, одно внутри другого, так близко к единому целому, как только могут быть два человека.

Этого никогда не случалось, но были дни, когда он думал, что видит такое же стремление в глазах Джона, словно одно и то же сообщение пульсировало туда и обратно по соединившей их линии, передавая взаимное согласие, что оба они должны услышать.

И хотя они не уделяли ей внимания, связь между ними не уменьшалась и не отмирала. Да и как могло такое произойти, если Джон заставлял Шерлока поесть и время от времени поспать, собирал разлетевшиеся осколки его разбитого разума и соединял их обратно? Как могла она отмереть, когда, стоило Шерлоку прошептать «может быть опасно», и внутри Джона вспыхнул свет – исчезла хромота, позабыта трость, и жизнь возвращалась в него с каждым шагом, что они делали вместе?

- Любовь, Шерлок? – вновь раздался голос Майкрофта, на этот раз тише, не такой обвиняющий. – К лишенному воображения бывшему военному врачу?

Слово окутало его, мягкое, словно перья, которые он перебирал одно за другим – так много значений в единственном понятии: Филия, Агапе, Сторге, Эрос. Четыре грани одной всеохватывающей эмоции. Той, которой жаждут все люди, и которая проявляется столь разнообразно.

Филия, дружба. Это есть между ним и Джоном, уникальное и особенное явление в жизни Шерлока, бесценное сокровище само по себе. Сторге, жалкая, достойная слез семейная привязанность, что существует между ним и Майкрофтом, но нет: Джон – не семья. Братья по оружию – куда более подходящий термин там, где простые узы крови ничего не могут противопоставить готовности убить и быть убитым во имя жизни другого.

Агапе, жертвенная, бескорыстная любовь. Такой вещи не было места в настоящей жизни Шерлока, даже когда он пребывал в самом своем милостивом расположении духа. Все люди, включая сострадательных от природы, в глубине души эгоисты. Даже Джон в своей заботе о Шерлоке стремился укрепить его здоровье для того, чтобы детектив дольше оставался с ним рядом. И то же самое касается исцеления от хромоты и предоставления возможности жить полной жизнью. На поверхности могло показаться, что он сделал это ради Джона, но ниже залегает широкий пласт собственного интереса. Он сделал это потому, что нуждается в Джоне… разве нет?

И затем Эрос. Любовь плотская. Моменты, когда они задыхались после погони; не отрывающиеся друг от друга взгляды, и обещание поцелуев, что никогда не было исполнено. Потревоженные прокравшейся в них неожиданной фантазией и скольжением кожи о кожу сны. Джон - первый, кто за последние два года вызвал его интерес… Примет ли друг его, если будет предложено?

Шерлок помедлил, обозревая хаос вокруг себя и думая об одной оставшейся в неприкосновенности комнате: огонь в камине, кресло и Джон. Единственное среди развалин, что сохранилось в целости и безупречности. Его любовь во всех ее проявлениях, обретшая форму.

В моменты своего бодрствования он, возможно, уклонится от этого слова, от чувства, которое, как он всегда подозревал, ему не дано испытать, но здесь не было места подобному самообману. И он не мог открещиваться от этого так же, как делал во внешнем мире.

Губы его приоткрылись, и голос прошептал - тихо и застенчиво, но от этого сказанное не перестало быть истиной:

- Да, Майкрофт. Любовь. К моему соседу и другу. К Джону Ватсону.

Субстанция в банке ничего не ответила, признав, наконец, свое поражение, и Шерлок поднялся на ноги и направился по разрушенным коридорам тем же путем, что проходил в своих снах ранее. Но теперь он не был ни мертвым, ни замерзшим, и не был он потерянным. Перед ним сияла полоса света, широкая, наполненная обещанием, ведущая его безошибочно сквозь оскольчатую тьму и разгромленное здание к единственной уцелевшей двери.

И на пороге его ждал Джон; глаза его сияли, а улыбка, сильная и все же несмелая, робкая и одновременно требовательная, переполнялась теми же чувствами, что Шерлок ощущал внутри себя.

Он понимал, что все это сон – что Джон там, на реальной Бейкер-стрит, вероятно, мало что знает о чувствах, испытываемых Шерлоком, и возможно, никогда не ответит на них. Однако он шагнул вперед в раскрытые объятия Джона, позволил себе окунуться в теплую, полную солнечного света волну, и осознал, что в настоящий момент она для него вполне реальна.

******

Джон невидяще смотрел на страницы книги, глаза его не могли сфокусироваться на прыгающих перед ним словах – множество бесполезных черных точек на бумаге. Шерлок спал вот уже несколько часов, кумулятивный эффект седативных препаратов вверг его в полное отрешение от окружающего мира. Джон был вполне уверен, что в квартиру в поисках наркотиков мог заявиться хоть весь Скотланд-Ярд, и Шерлок об этом даже не узнает. Но с другой стороны это означало, что Джон был совершенно один, в компании своих ходящих по кругу мыслей.

Он посмотрел на Шерлока, наблюдая за размеренным подъемом и опусканием его груди: видение белой кожи и приоткрытых губ. Друг едва ли пошевелился с момента, когда Джон ввел ему последнюю дозу более шести часов назад, погруженный слишком глубоко во власть медицинских препаратов. В сочетании с усилиями, затраченными на выпроваживание брата, это оказалось для него слишком большой нагрузкой.

- Чертов Майкрофт, - прошептал Джон со смешанным чувством раздражения и смущения. Возможно, все было бы не так ужасно, если бы сказанные слова не оказались так близки к истине, однако, верный своей сущности, старший Холмс был безжалостен. Казалось, он видит все насквозь и там, где большинство людей из простой порядочности поверили бы объяснениям Джона о необходимости согреть Шерлока, Макройфт, похоже, был исключением.

И не то, что бы Джон лгал. Бога ради, он все-таки был врачом. Конечно, он сделал бы все, что потребуется, чтобы помочь Шерлоку пройти через это – чем бы оно ни было. Они друзья…

Слово парило в его мозгу, и он вздохнул от неадекватности этого определения, раздраженно перелистывая страницы. Для Джона «друг» - это тот, с кем иногда пересекаешься, чтобы выпить в пабе, и кого можно время от времени попросить о помощи при переезде. С друзьями можно поговорить, когда все идет наперекосяк. Шерлок нечасто употреблял спиртные напитки, а уж в бар ходил крайне редко, и то только по настоянию Джона. Его невозможно было убедить хотя бы изредка навести порядок, не говоря уже о перестановке мебели, а если что-то шло наперекосяк, то это, обычно, была его вина.

Странным образом Шерлок умудрялся представлять собой полную противоположность тому, что Джон вкладывал в понятие «друг», но в то же самое время детектив был самым лучшим другом, что он когда-либо имел. Шерлок плевать хотел на все социальные условности и правила поведения. Он был честен до жестокости и часто являлся серьезной занозой в заднице, но он в точности знал, что движет Джоном по жизни так же верно, как если бы разобрал его на части и увидел все его шестеренки. И он вернул свет во все закоулки существования Джона, в то время как остальные не могли даже обнаружить выключатель.

Возможно потому, что этим выключателем был сам Шерлок.

Джон не был идиотом. Он знал, что его текущее состояние мира и довольства, с периодическим вкраплением наполненных адреналином моментов «о Боже, мы сейчас погибнем», целиком и полностью заслуга Шерлока. Без него у Джона не было бы ни того, ни другого. И дело было даже не в том, что исчезли бы и доступ к местам преступлений, и противоречащие здравому смыслу проникновения в чужие квартиры, и прочие подобные вещи. А в том, что испарилась бы перспектива всего вышеперечисленного. Шерлок был самой опасностью, и Джон это любил.

Любил его?

Господи, это была слишком рискованная мысль, чтобы на ней задерживаться. Любить Шерлока Холмса – да само по себе это означало напрашиваться на неминуемую катастрофу. Однако эта идея все чаще и чаще за последние несколько месяцев всплывала в его мозгу. Поначалу, с самой первой встречи, его пленили гениальность Шерлока и его внешность. Однако после того, как Шерлок отбросил эту возможность несколькими точно подобранными словами (на удивление тактичными, хотя сам Джон осознал это много позже), он позволил мысли о том, чтобы забраться к Шерлоку в постель, ускользнуть, забыться и появляться вновь лишь в редких случайных фантазиях.

Однако где-то по дороге его чувства изменились, подвергнувшись каким-то невероятным метаморфозам. Не играло роли, что они с Шерлоком никогда не состояли в интимных отношениях, вне зависимости от того, что все вокруг думали обратное. Как будто луч вожделения прошел сквозь призму дружбы и, преломившись, с другой стороны оказался Вот Этим. И Джон не был уверен, какое Этому дать определение. Шерлок Холмс умудрился стать единственным важнейшим человеком в жизни Джона, и последний вовсе не был убежден, считать ли случившееся самым лучшим или самым трагичным событием из всех, что с ним происходили.

Он раздраженно выдохнул и вновь бросил взгляд на Шерлока, пока мысли его следовали по накатанной дорожке. У него никогда не было такого друга как Шерлок. Никто никогда не заполнял своим присутствием его жизнь так всецело, не заставлял его ощущать, словно все остальное вокруг вторично по сравнению с ними двумя – будто Джон и Шерлок будут существовать, даже если весь остальной мир разлетится в клочья.

- К черту все, - пробормотал он, положил книгу и поднялся на ноги, потягиваясь и направляясь к камину, чтобы раздуть огонь. Угольки обещающе тлели, и пламя заплясало вокруг новых поленьев, что Джон положил на решетку; его веселый треск был самим определением уюта на Бейкер-стрит.

С трудом Джон опустился на пол у очага. Кочерга тяжелым весом лежала в его руке, пока он смотрел невидящим взглядом на прирученный огонь и на темные тени трубы над ним. Правда была в том, что он больше не знал, что же обо всем этом думать. Если бы это был кто-то другой, любой другой человек во всем мире, он просто выложил бы карты на стол – объяснил бы, что чувствует, и спросил бы, есть ли желание попробовать двинуться дальше вдвоем. И даже отказ было бы легче перенести, чем ощущать себя запутавшимся в своей собственной растерянности, словно рыба в сетях.

Но речь шла о Шерлоке, человеке, который рассматривал чувства во всех их проявлениях как слабость и не собирался за это извиняться. Джон не мог себе представить, что друг воспримет хоть что-то из того, что он хотел ему сказать, с интересом или хотя бы с тактом. В лучшем случае он останется равнодушен. В самом худшем случае, Джон подозревал, что потеряет соседа, друга и дом в один момент.

Он выругался себе под нос и без энтузиазма пошевелил поленья на решетке, прежде чем отложить кочергу и подняться на ноги. Легкая тошнота, что он ощутил в глубине желудка, была скорее следствием переживаемых эмоций, а не голода, но время было как раз обеденное, так что он отправился на кухню, проверить, что же осталось в холодильнике.

В том, как же быстро все могло измениться, есть что-то тревожное, размышлял Джон, инспектируя многочисленные упаковки. Еще неделю назад он был вполне доволен возможностью продолжать жить дальше, как и всегда, изо всех сил стараясь изгнать из мозга любые фантазии и счастливо оставаться единственным другом Шерлока Холмса. А теперь хватило всего-навсего двадцати четырех часов, и все его надежды рассыпались по полу словно бусы, яркие и блестящие, разорванные простым действием заботы о Шерлоке – нахождением рядом с ним – и осознанием, с какой благодарностью принимается его доброта.

И это заставило сыграть с самим собой злую шутку. Заставило его надеяться, что, возможно, все это время он ошибался, и громкое осуждение Шерлоком таких вещей, как сопереживание, было всего-навсего попыткой спрятать свое собственное эмоциональное нутро.

- Напрасные мечтания, - прошипел Джон сам себе, вытаскивая коробку цыпленка по-тайски с жареным рисом и захлопывая дверцу холодильника.

- Что именно?

Приглушенный шепот Шерлока заставил его подскочить, ресторанная упаковка дернулась в руках, прежде чем он опустил ее на стол и тихо подошел к дивану. Шерлок не сдвинулся с места, но глаза его приоткрылись, слегка дезориентировано глядя в потолок.

- Надеяться, что ты научишься наклеивать этикетки на свои ядовитые эксперименты, - с легкостью солгал Джон, намеренно понижая голос и опускаясь на корточки рядом с Шерлоком. Тот факт, что детектив не разгадал ложь или, по крайне мере, не сказал об этом, сообщил Джону почти все, что ему требовалось знать о текущем состоянии Шерлока. – Я тебя разбудил?

Какое-то время казалось, что друг не ответит. Его тусклый взгляд, по-прежнему устремленный вверх, был почти неподвижен, но, наконец, глаза его слегка дернулись, и голова шевельнулась в отрицании, прежде чем Шерлок тихо простонал: «Нет». Он беспомощно поискал на ощупь вторую подушку, что свалилась с дивана во время его сна, Джон ласково опустил ее на лицо друга, оставив открытыми рот и нос, и услышал, как Шерлок вздохнул с облегчением от прикосновения прохладного хлопка.

- Глазам все еще больно от света? – спросил Джон и поморщился от жалости, когда в знак согласия раздалось хриплое мычание. За окном уже стемнело, и в квартире был полумрак, рассеиваемый лишь горящим в камине огнем. – Могу я что-то сделать?

- Принеси ведро.

Джон сомневался, что в желудке Шерлока хоть что-то было, но осознавал, что это не предмет для спора, поэтому он направился в спальню, схватил ведро и поставил его у дивана в пределах досягаемости. Он заметил, как дернулись от звука мышцы Шерлока, и подавил печальный вздох. Он надеялся, что последняя доза лекарства подведет друга к стадии улучшения, но, казалось, тому стало еще хуже.

- Может быть, мне попытаться раздобыть еще Норазофен? – тихо спросил он, нахмурившись, когда в ответ раздался натянутый, невеселый смешок.

- Ничего у тебя не выйдет. Три – это все, что мне позволено, – что-то темное прозвучало в хриплом голосе Шерлока, и причина прояснилась, стоило ему продолжить. – Я сам виноват. Наркоман, помнишь?

- Бывший, - поправил его Джон, но это был слабенький ответ. Бывший наркоман в любой момент может вновь превратиться в активного при малейшем толчке. Он понятия не имел, входил ли Норазофен в группу риска для Шерлока. И пусть он, как врач, мог оценить все подводные камни борьбы с болью в данном случае, осознание, что с настоящего момента для друга не будет никакого облегчения, заставило сжаться все внутри.

- А есть что-то другое, что тебе можно принимать? – тихо спросил он, раздумывая над тем, что стоит достать лаптоп и еще раз перечитать карту Шерлока в поисках дополнительной информации.

- Обычный парацетамол через двадцать четыре часа. Все равно, что швырять мошку в ураган. Та же хрень, – пальцы Шерлока слабо пошевелились, указывая в направление кухни. - Ты собирался обедать.

- Тебя не начнет тошнить от запаха? – Джон увидел, как губы Шерлока, частично скрытого подушкой, скривились в странной гримасе.

- Хуже не станет.

Джон покачал головой. На это ему нечего было ответить. Если бы было что-то, что он мог съесть холодным, он бы так и поступил, лишь бы избавить Шерлока от дополнительного сенсорного воздействия, но тот уже плотнее сжал губы, его кожа цвета слоновой кости приобрела слегка зеленоватый оттенок. Каждый, работающий в медицине, быстро учится распознавать эти признаки, и Джон схватил ведро и протянул его вперед как раз в момент, когда Шерлок рывком поднялся и согнулся в пустом и бесплодном рвотном позыве.

Неприятный звук прервался всхлипом, и никогда в жизни Джон не чувствовал себя таким бесполезным: даже на залитом кровью поле боя, когда никакой опыт и навыки в мире не могли спасти всех встреченных на его пути солдат. Шерлок трясся от головы до пят, дрожь была столь сильной, что походила на судороги, но взгляд его был сфокусированным, а блеск холодной испарины на лбу рассказывал свою историю.

То же самое было прошлой ночью. Дрожание: озноб без температуры, и он передал Шерлоку ведро, прежде чем неуклюже подоткнуть одеяло поплотнее вокруг его плеч и подпереть спину подушками. Этого должно было хватить, чтобы удержать его в сидячем положении. Джон осторожно положил руку на лоб друга, ощущая, как стучат болезненные молоточки пульса на его виске. Давление, подстегнутое мышечным спазмом при рвоте, было слишком высоким. Боже, как же ему должно быть больно.

- Могу я что-то сделать? – тихо спросил Джон, и слова его были чуть громче шепота. – Хоть что-нибудь?

- Нет, - голос Шерлока прозвучал резко, но Джон прекрасно понимал, что не стоит ни обижаться, ни спорить по этому поводу. Иногда присутствие другого человека рядом во время болезни означало скорее помеху, чем помощь. В одиночестве порой была определенная польза, и Джон с неохотой подчинился.

Поглядывая в сторону Шерлока, он поставил в микроволновку разогреваться свой обед и прикрыл рукой отверстия вентилятора, чтобы заглушить раздражающий писк кнопок и гудение прибора. Через несколько минут у него в руках была исходящая паром тарелка, и он съел все над раковиной – так далеко от Шерлока, как получалось, не покидая при этом пределов квартиры.

До него еще раз или два донеслись звуки рвотных позывов, заставившие поморщиться, а желудок - сжаться в сочувствии, но они оказались столь же бесплодными, и Шерлок, в конце концов, отставил ведро и откинулся назад, прижимая руки к вискам так сильно, что побелели костяшки пальцев, словно он пытался удержать свой череп от раскалывания.

Джон быстро покончил с обедом, тихо поставил тарелку и полез в морозилку. Копаясь среди пакетов, на содержимое которых лучше было не смотреть, он, наконец, вытащил упаковку давно забытого замороженного горошка. Найдя в беспорядке на столе пару пустых пакетов для улик, он наполнил их до половины и завернул онемевшими от холода пальцами в два отдельных кухонных полотенца, а потом тихонько прошел обратно к Шерлоку.

- Будет холодно, - пробормотал он, прижал аккуратно один пакет ко лбу Шерлока, а другой – чуть ниже затылка, и, удерживая их там, опустился на диван рядом, так близко, что грудь его задела руку друга. – Скажи мне, если станет больно или просто чересчур.

- Хорошо, - прошептал в ответ Шерлок, и Джон увидел, как плечи его расслабились: тот отдавался его заботам. – Лучше. Не так…

- Остро? – закончил за него Джон. – Это даст тебе небольшое облегчение, хотя, вероятно, не такое уж сильное. Ты всегда так себя чувствуешь после Норазофена?

Губы Шерлока искривились в слабой печальной улыбке, и Джон послушно не обратил внимания на блеск влаги на ресницах друга: вызваны были слезы болью или воспоминаниями, он не знал, но сердце его все равно болезненно сжалось.

– Да, но лекарство пока еще циркулирует в моей крови, - и Джон услышал, как Шерлок глубоко прерывисто вдохнул. Он был скорее похож на человека, готового вступить в бой, чем на того, кто пребывает в мире и спокойствии собственного дома. – Дальше будет хуже.

Джон прикусил губу, стараясь не задерживаться мысленно на возможном значении слова «хуже». Ему нужно сосредоточиться на том, что требуется Шерлоку сейчас, а не волноваться из-за того, что их ждет впереди.

- Я буду здесь, - мягко пообещал он, перехватывая пакеты с горошком и видя, как Шерлок протягивает длинные пальцы и обхватывает его запястье в коротком, слабом пожатии.

- Я знаю, - прошептал Шерлок, и на этот раз улыбка его была хоть и слабой, но искренней. – Спасибо.

______________________________

Примечания переводчиков:

Название - четыре древнегреческих слова, обозначающих разновидности любви. Сами значения пояснены в тексте.