Семь шагов к Сатане

А. Меррит

Глава первая

Часы пробили восемь, когда я вышел из дверей клуба Первооткрывателей и остановился, глядя вниз вдоль Пятой авеню. Остановившись, я вновь со всей силой испытал то неприятное ощущение слежки, которое удивляло и тревожило меня последние две недели. Странный покалывающий холод где-то под кожей с той стороны, откуда следят; какое-то необычное чувство зве­нящего напряжения. Особая чувствительность, присущая людям, которые большую часть жизни провели в пустыне или джунглях. Возврат к какому-то примитивному шестому чувству: все дикари обладали им, пока не познакоми­лись с напитками белых людей.

Беда в том, что я не мог локализовать это ощущение. Оно накатывалось на меня со всех сторон. Я осмотрел улицу. Три такси стояли у обочины рядом с клубом. Они не заняты, а их водители оживленно разговаривают друг с другом. Не видно никаких зевак. Два стремительных автомобильных потока двигались вверх и вних по авеню. Я изучил окна противоположного здания. Ни следа наблюдателей.

И все же за мной внимательно следили. Я это знал.

Сознание это приходило ко мне за последние две недели в разных местах. Время от времени я чувствовал присутствие невидимых наблюдателей в му­зее, куда я пришел взглянуть на юнаньские нефриты: именно я дал возмож­ность старому богачу Рокбилту поместить их здесь, что заметно усилило его репутацию филантропа; чувство это приходило ко мне в театре и во время верховой прогулки по парку; в брокерской конторе, где я следил за тем, как деньги, принесенные мне нефритами, превращаются в ничто в игре, о которой я - приходится это признать - знал меньше чем ничего. Я чувс­твовал слежку на улицах, но этого следовало ожидать. Но я чувствовал ее и в клубе, а вот этого ожидать было нельзя, и это больше всего меня бес­покоило.

Да, я находился под непрерывным наблюдением. Но почему?

Сегодня вечером я решил это узнать.

От прикосновения к плечу я подпрыгнул и сунул руку под пальто, где у ме­ня висел пистолет. И тут же понял, как сильно загадка подействовала мне на нервы. Повернувшись, я чуть глуповато улыбнулся огромному Ларсу Тор­вальдсену, который всего несколько дней назад вернулся в Нью-Йорк после двухлетнего пребывания в Антарктиде.

- Нервничаешь, Джим? - спросил он. - В чем дело? Заложил за галстук?

- Ничего подобного, Ларс, - ответил я. - Думаю, просто слишком много го­рода. Постоянный шум и движение. И слишком много людей, - добавил я с искренностью, о которой он и не подозревал.

- Боже! - воскликнул он. - А по мне так это хорошо! Я этим объедаюсь - после двух лет одиночества. Но, наверно, через месяц - два буду испыты­вать то же самое. Я слышал, ты скоро снова в путь. Куда на этот раз? Об­ратно в Китай?

Я покачал головой. Не хотелось говорить Ларсу, что направление, в кото­ром я двинусь, целиком определяется тем, что мне подвернется за время, пока я потрачу шестьдесят пять долларов в бумажнике и семь двадцатипяти­центовиков и два десятицентовика в кармане.

- У тебя что, неприятности, Джим? - он более внимательно посмотрел на меня. - Если есть, я был бы рад... помочь.

Я опять покачал головой. Все знали, что старый Рокбилт был необыкновенно щедр из-за этих дьявольских нефритов. У меня своя гордость, и хотя меня потрясло мгновенное исчезновение золотого запаса, который я рассчитывал превратить в барьер перед любыми заботами на всю оставшуюся жизнь, чтобы быть независимым от любых случайностей, я все же не собирался рассказы­вать Ларсу о своей глупости. К тому же дела вовсе не так безнадежны, и я не бездомный бродяга в Нью-Йорке. Что-нибудь подвернется.

- Подожди меня, - сказал он, когда кто-то окликнул его из клуба.

Но я не стал ждать. Еще меньше, чем о своей неудачной игре, хотелось мне рассказывать ему о моих наблюдателях. Я пошел по улице.

Кто же следит за мной? И зачем? Кто-нибудь из Китая, идет за мной с той самой древней гробницы, где я добыл сокровища? Ки-Ванг, конечно, разбой­ник, хотя и получил хорошее образование в Корнуэлле, не стал бы посылать за мной шпионов. Нашу - скажем так - сделку, хоть и необычную, он считал завершившейся, несмотря на свой проигрыш. Каким бы бесчестным он ни был в картах, это не тот человек, который нарушает свое слово. В этом я уве­рен. К тому же он не стал бы так долго медлить перед ударом. Нет, это не люди Ки-Ванга.

Был также этот липовый арест в Париже, который должен был устранить меня на несколько часов; об этом свидетельствовало состояние комнаты и бага­жа, когда я вернулся. Вернулся, несомненно, намного раньше, чем предпо­лагали воры, так как быстро раскрыл подлог; свое внезапное появление я, несмотря на болезненный ножевой порез, вспоминал с удовольствием: у од­ного из моих караульных была сломана шея, а у другого голова мало о чем сможет думать в ближайшие несколько месяцев. Была и вторая попытка: ав­томобиль, в котором я ехал на пароход, задержали между Парижем и Гавром. Попытка могла бы быть успешной, если бы броши с нефритами не были упако­ваны в багаж знакомого, который добирался к тому же пароходу на обычном поезде; кстати, он считал, что везет старинную посуду; будто бы я не до­веряю ее возможным толчкам быстрого автомобильного путешествия, на кото­рое загадочное происшествие в день отплытия обрекло меня.

Принадлежат ли наблюдатели к той же банде? Они должны знать, что теперь нефриты не у меня, они в безопасности в музее. Я больше не представляю интереса для этих разочарованных господ, если, конечно, они не хотят отомстить. Но это никак не объясняет постоянное, вкрадчивое, терпеливое наблюдение. И почему они не ударили раньше? У них была для этого масса возможностей.

Что ж, кем бы ни были наблюдатели, я решил дать им возможность добраться до меня. Я заплатил по всем счетам. Шестьдесят шесть долларов и девянос­то пять центов в кармане составляли все мое земное богатство, но никаких долгов у меня не было. В какой бы неизвестный порт я ни направлялся с обломанным рангоутом и опустошенными палубами, за мной не оставалось не­выполненных обещаний.

Да, я решил выманить врага, если это враг, из укрытия. Я даже выбрал место, где это должно произойти.

Во всем Нью-Йорке самое одинокое место в восемь часов октябрьского вече­ра, впрочем, как и любого другого, то, которое днем наиболее людно. Ниж­няя часть Бродвея, лишившаяся дневных орд, его каньоноподобные стены молчаливы, а пересекающие меньшие каньоны более пусты и тихи, чем их ди­кие собратья. Именно туда я собрался идти.

Когда я сворачивал на Пятую авеню от клуба Открывателей, мимо прошел че­ловек, чья походка и осанка, фигура и одежда показались мне странно зна­комыми.

Я остановился, глядя, как он неторопливо поднимается по ступеням клуба.

Затем, странно обеспокоенный, пошел дальше. Что-то необыкновенно знако­мое, пугающее знакомое было в этом человеке. Что это? Направляясь к Бродвею, я продолжал ощущать присутствие наблюдателей.

Но только дойдя до городской ратуши, понял, что мне показалось таким знакомым. Осознание это вызвало нечто вроде шока.

В походке и осанке, в фигуре и одежде - от легкого коричневого пальто и мягкой серой шляпы до крепкой малаккской трости - этот человек был - мной!

Глава вторая

Я остановился. Естественней всего предположить, конечно, что сходство случайно; случайность крайне редкая, но все же случайность. В Нью-Йорке не менее пятидесяти человек, которых можно принять за меня - если не приглядываться. Но шансы на то, чтобы похожий на меня человек в данный момент был точно так же одет, почти равны нулю. Однако это возможно. Что еще можно предположить? Зачем кому-то сознательно копировать меня?

Но, с другой стороны, зачем кому-то наблюдать за мной?

Я остановился в нерешительности: не сесть ли в такси и не вернуться ли в клуб? Разум шептал мне, что видел я незнакомца лишь мгновение, что, воз­можно, меня обманула игра света и тени, что сходство - лишь иллюзия. Вы­ругав свои натянутые нервы, я пошел дальше.

Миновав Кортленд-стрит, я стал встречать все меньше и меньше пешеходов. Церковь Святой Троицы напоминала деревенскую часовню. Молчаливые утесы зданий многочисленных контор окружили меня, я почувствовал удушающее давление: здания как будто спали и во сне раскачивались; их бесчисленные окна походили на ослепшие глаза. Но если они и были слепы, то другие глаза, ни на мгновение не отрывавшиеся от меня, вовсе не были слепы. Их взгляд становился более пристальным, более напряженным.

И вот уже никого вокруг. Ни полицейского, ни даже вахтера. Я знал, что вахтеры сидят внутри огромных каменных крепостей капитала. Я задерживал­ся на углах, давая наблюдателям возможность выйти, невидимому стать ви­димым. И по-прежнему не видел никого. И по-прежнему чьи-то взгляды не отрывались от меня.

С чувством некоторого разочарования я дошел до конца Бродвея и взглянул на Баттери-парк. Он был безлюден. Я подошел к стене гавани и сел на скамью. Паром, устремиившийся к Стейтен-Айленд, напоминал большого золо­тистого водяного жука. Полная луна проливала поток дрожащего серебряного огня на волны. Было очень тихо - так тихо, что я слышал отдаленный звон колоколов Святой Троицы - прозвонили девять часов.

Я ничего не слышал, но неожиданно понял, что рядом со мной кто-то сидит. Приятный голос попросил прикурить. В огне спички, поднесенном к сигаре­те, я увидел смуглое аскетическое лицо, гладко выбритое, рот и глаза добрые, причем глаза слегка водянистые, как от напряженной работы. Рука, держащая спичку, длинная, стройная и хорошо ухоженная. Она производила впечатление необычной силы - рука хирурга или скульптора. Несомненно, профессионал, заключил я. Эту мысль подтверждали плащ-накидка и мягкая темная шляпа. Широкие плечи под плащом соответствовали впечатлению нео­бычной физической силы.

- Прекрасная ночь, сэр, - он отшвырнул спичку. - Ночь приключений. А за нами город, в котором возможны любые приключения.

Я посмотрел на него внимательнее. Странное замечание, особенно если учесть, что я, несомненно, вышел сегодня в поисках приключений. Но что в конце концов в этом странного? Может, во мне говорит преувеличенная по­дозрительность? Он не мог знать, что привело меня в это молчаливое мес­то. Добрые глаза и лицо заставили немедленно отказаться от этой мысли. Какой-нибудь ученый, может быть, благодарный парку за его тишину.

- Вон тот паром, - он указал на гавань, очевидно, не подозревая, что я его изучаю. - Сокровище потенциальных приключений. В нем молчащие Алек­сандры, безвестные Цезари и Наполеоны, незавершенные Язоны - и каждый почти готов отвоевать золотое руно, - да, и несовершившиеся Елены и Кле­опатры, и не хватает мелочи, чтобы завершить их и отправить завоевывать мир.

- Какое счастье для мира, что они не завершены, - рассмеялся я. - Сколь­ко времени прошло бы до того, как все эти Цезари, Наполеоны и прочие вцепились бы друг другу в глотки и мир запылал в огне?

- Нисколько, - серьезно ответил он. - Нисколько, если бы они находились под контролем воли и интеллекта большего, чем сумма их воль и интеллек­тов. Мозг, более мощный, чем все они в совокупности, разум, планирующий за них, воля, более сильная, чем их воли, способная заставить их выпол­нить эти планы точно так, как их составил грандиозный мозг.

- В результате, сэр, - возразил я,- появятся не суперпираты, суперпрес­тупники и суперкуртизанки, о которых вы говорили, а суперрабы.

- Меньше рабы, чем любые другие в истории, - ответил он. - Персонажи, которые я назвал в качестве типичных, всегда находились под контролем провидения - или Бога, если вы предпочитаете этот термин. Воля и интел­лект, о которых я говорю, будут действовать эффективнее, они размещены в человеческом черепе благодаря ошибке слепой судьбы или Бога, который, разумеется, если он существует, должен наблюдать за множеством миров и у него нет возможности слишком внимательно следить за каждым индивидуумом, населяющим эти бесчисленные миры. Нет, мозг, о котором я говорю, будет использовать таланты своих слуг наиболее полно и не тратить их зря. Он будет достойно и справедливо награждать их, а когда накажет - наказание будет справедливым. Он не будет рассеивать тысячи семян по воле случая, так что лишь немногие найдут плодородную почву и прорастут. Он будет от­бирать немногих, подбирать им почву и следить, чтобы ничто не мешало им расти.

- Такой мозг был бы больше судьбы или, если вы предпочитаете этот тер­мин, Бога, - сказал я. - Повторяю: это кажется мне сверхрабством. Как хорошо для мира, что такой мозг не существует!

- Да,- он задумчиво затянулся, - но, видите ли, он существует.

- Неужели? - Я пытался сообразить, не шутит ли он. - И где же?

- Это вы скоро узнаете... мистер Киркхем, - холодно ответил он.

- Вы меня знаете! - на какое-то мгновение я подумал, что ослышался.

- Очень хорошо, - ответил он. - И тот мозг, в чьем существовании вы сом­неваетесь, знает о вас - все, что необходимо знать. Он призывает вас. Идемте, Киркхем, пора!

Вот оно что! Итак, я встретил того, кого искал. Они - кем бы они ни были

- наконец выступили в открытую.

- Минутку, - я чувствовал, как при звуках этого высокомерного голоса, который только что казался мне таким вежливым, во мне просыпается гнев.

- Кем или чем бы ни был пославший вас, ни он, ни вы не знаете меня так,

как думаете. Позвольте сказать вам, что я не иду никуда, если не знаю,

куда иду, и встречаюсь лишь с теми, с кем хочу. Скажите, куда вы хотите

меня отвести, к кому и зачем. Тогда я решу, ответить ли мне на то, что

вы назвали... гм... призывом.

Он спокойно слушал. И вдруг рука его взметнулась и перехватила мое за­пястье. Я встречался со многими сильными людьми, но такого не встречал. Трость выпала из моей парализованной руки.

- Вам уже сказано все, что необходимо, - холодно ответил он. - Вы идете со мной - немедленно!

Он освободил мою руку, и я, дрожа от гнева, вскочил на ноги.

- Будьте вы прокляты! - воскликнул я. - Я иду, куда хочу и когда хочу...

- И наклонился, чтобы поднять трость. В то же мгновение он обхватил меня руками. - Вы пойдете туда, куда хочет пославший меня, и тогда, когда он этого хочет, - прошептал мой собеседник.

Я чувствовал, как его руки обшаривают меня. И не мог освободиться, как будто был котенком. Он нашел маленький автоматический пистолет у меня под левой рукой и вытащил его из кобуры. Так же быстро, как схватил, он освободил меня и сделал шаг назад.

- Идем! - приказал он.

Я стоял, глядя на него и обдумывая ситуацию. Никто и никогда не имел возможности усомниться в моей храбрости, но, на мой взгляд, храбрость не имеет ничего общего с безрассудством. Храбрость означает холодное взве­шивание всех особенностей чрезвычайного происшествия, определения того, сколько времени в вашем распоряжении, и затем действия в избранном нап­равлении с использованием всех резервов мозга, нервов и мышц. У меня не было ни малейшего сомнения, что у загадочного посыльного поблизости скрывается множество помощников. Если я брошусь на него, что мне это даст? У меня только трость. А у него мой пистолет и, вероятно, собствен­ное оружие. Как бы я ни был силен, он показал мне, что моя сила ничто в сравнении с его. Возможно, он даже рассчитывает на мое нападение, наде­ется на него.

Разумеется, я могу позвать на помощь или убежать. Оба эти выхода каза­лись мне не только нелепыми, но и - учитывая возможных сообщников - бес­полезными.

Недалеко находятся станция подземки и оживленная улица. Там, в ярком свете, я буду в сравнительной безопасности - если смогу туда добраться. Я пошел через парк к Уайтхолл-стрит.

К моему удивлению, незнакомец не возразил, вообще ничего не сказал. Он спокойно шел рядом со мной. Вскоре мы вышли из Баттери, невдалеке видне­лись огни станции Боулинг-Грин. Негодование и гнев мои рассеялись, их место заняла заинтересованность. Абсурдно предполагать, что кого-нибудь в Нью-Йорке можно заставить идти куда-то против его воли, когда рядом множество людей и полиция. Немыслимо быть похищенным вблизи станции мет­ро, а если мы попадем в метро, то вообще невероятно. Почему же мой ком­паньон так спокойно идет рядом, с каждым шагом приближаясь к месту, где моя позиция становится неприступной?

Ведь несколько минут назад так легко было захватить меня. Или почему нельзя было подойти ко мне в клубе? Существует множество возможностей выманить меня оттуда.

Есть, по-видимому, только один ответ. Им нужна полная тайна. Схватка в парке могла привлечь внимание полиции. Попытка в клубе могла привести к появлению очевидцев происшествия. Насколько все эти рассуждения не соот­ветствовали действительности, мне скоро предстояло узнать.

Когда мы подошли к входу на станцию Боулинг-Грин, я увидел стоящего по­лицейского. Без стыда признаюсь, его вид согрел мое сердце.

- Послушайте, - сказал я своему спутнику. - Вон полицейский. Суньте пис­толет мне в карман. Оставьте меня и идите своей дорогой. Если вы это сделаете, я ничего не скажу. Если не сделаете, я попрошу полисмена за­держать вас. К вам применят закон Салливена, а может, и еще кое-что. Уходите незаметно и, если хотите, свяжитесь со мной в клубе Открывате­лей. Я все забуду, и мы поговорим. Но больше не пытайтесь действовать силой, не то я выйду из себя.

Он улыбнулся мне, как ребенку, лицо и глаза снова - сама доброта. Но не ушел. Наоборот, крепко взял меня за руку и повел прямо к полицейскому. И когда мы уже были на расстоянии слышимости, заговорил громко:

-Ну, достаточно, Генри. Вы побегали немного. Я уверен, вы не хотите дос­тавлять этому занятому полисмену новые заботы. Давайте, Генри! Будьте разумны!

Полицейский сделал шаг вперед, оглядывая нас с ног до головы. Я не знал, смеяться мне или снова сердиться. Прежде чем я смог сказать слово, чело­век в накидке протянул полицейскому свою карточку. Тот прочел ее, с ува­жением коснулся своей фуражки и спросил:

- А в чем дело, доктор?

- Простите за беспокойство,- ответил мой удивительный компаньон. - Но я попрошу вас немного помочь мне. Наш юный друг - один из моих пациентов. Он летчик, военная травма. Повредил голову в крушении во Франции и те­перь считает себя Джеймсом Киркхемом, исследователем. На самом деле его зовут Генри Уолтон.

Полицейский с сомнением взглянул на меня. Я улыбнулся, уверенный в своей безопасности.

- Продолжайте, - сказал я. - Что еще я думаю?

- Вообще-то он не опасен, - незнакомец добродушно потрепал меня по пле­чу, - но время от времени умудряется ускользнуть от нас. Да, безвреден, но весьма изобретателен. Весь вечер убегал от нас. Я разослал своих лю­дей на поиски. И сам нашел его в парке. В таких случаях он считает, что ему угрожает похищение. Будьте добры, выслушайте его и заверьте, что по­добные вещи невозможны в Нью-Йорке. Или, если и возможны, похитители не посвящают в свои планы нью-йоркских полицейских, как я.

Я почти восхищался ловкостью его выдумки, юмористической, но терпеливой и вполне профессиональной манерой рассказа. Считая себя в безопасности, я мог позволить себе рассмеяться.

- Совершенно верно, - сказал я. - Но так уж случилось, что меня действи­тельно зовут Джеймс Киркхем. Я никогда не слышал ни о каком Генри Уолто­не. И никогда до сегодняшнего вечера не встречал этого человека. У меня есть все основания считать, что он пытается заставить меня идти туда, куда я не собираюсь.

- Видите! - Мой компаньон многозначительно кивнул полицейскому, который, не отвечая на мою улыбку, смотрел на меня с раздражающей жалостью.

- Не волнуйтесь, - сказал он мне. - Как говорит добрый доктор, похитите­ли не обращаются к полицейским за помощью. Вас не могут похитить в Нью-Йорке, во всяком случае не так. Идите с доктором и больше не волнуй­тесь.

Пора кончать эту абсурдную историю. Я сунул руку в карман, вытащил бу­мажник и достал оттуда свою карточку. Добавив к ней одно-два письма, я протянул их полисмену.

- Может быть, эти свидетельства заставят вас взглянуть по-другому, - сказал я.

Он взял их, внимательно прочел и с жалостью вернул мне.

- Конечно, парень, - тон его был успокаивающим. - Никакой опасности нет, говорю вам. Остановить вам такси, доктор?

Я с изумлением посмотрел на него, потом на карточку и конверты, которые он вернул мне. И не веря себе, прочел на них одно и то же.

На карточке было имя "Генри Уолтон", и каждый конверт был адресован тому же джентльмену, "находящемуся под присмотром доктора Майкла Консардайна" по адресу, в котором я узнал район самых высокооплачиваемых нью-йоркских специалистов. Да и бумажник, который я держал в руке, был не тем, с ка­ким я начал вечернюю прогулку не более часа назад.

Я расстегнул пальто и поискал этикетку портного, на которой должно быть мое имя. Никакой этикетки не было.

Неожиданно чувство безопасности меня покинуло. Я начал понимать, что в конце концов возможно заставить меня идти туда, куда я не хочу. Даже на станции нью-йоркской подземки.

- Послушайте, - сказал я, и в голосе моем больше не было смеха, - вы до­пускаете большую ошибку. Я встретил этого человека несколько минут назад в Баттери-парке. Он настаивал, чтобы я шел с ним, а куда, не говорил, и встретился с человеком, имя которого не назвал. Когда я отказался, он силой обыскал меня, отобрал оружие. Во время этой борьбы, как мне теперь ясно, он подменил мой бумажник другим, в котором карточка и письма с именем Генри Уолтона вместо моего. Я требую, чтобы вы обыскали его и нашли мой бумажник, далее требую - найдете вы или нет - отвести нас с ним в отделение.

Полицейский с сомнением смотрел на меня. Моя искренность и очевидное здравомыслие поразили его. Ни моя внешность, ни манеры не говорили о расстроенном рассудке. С другой стороны, ласковое лицо, добрый взгляд, бросающиеся в глаза воспитанность и профессионализм человека из Баттери совсем не походили в глазах полицейского на качества похитителя.

- Я совершенно не против допроса в отделении, даже не против обыска там,

- сказал человек в плаще-накидке. - Но предупреждаю вас, что возбуждение пагубно скажется на состоянии моего пациента. Впрочем... вызывайте так­си...

- НЕ такси, - сказал я твердо. - Мы поедем в полицейской машине, в соп­ровождении полицейских.

- Минутку, - лицо полицейского прояснилось. - Вон идет сержант. Он ре­шит, что делать. - Подошел сержант.

- В чем дело, Муни? - спросил он, оглядывая нас. Муни кратко обрисовал ситуацию. Сержант еще раз, более внимательно осмотрел нас. Я улыбнулся ему весело.

- Все, что я хочу, - сказал я, - чтобы нас отвели в отделение. В пат­рульной машине. Никакого такси, доктор... как вас там? О, да, доктор Консардайн. Патрульная машина, в ней несколько полицейских и доктор Кон­сардайн рядом со мной - вот все, чего я хочу.

- Хорошо, сержант, - терпеливо сказал доктор Консардайн. - Я согласен идти. Но, как я уже предупредил полцейского Муни, это означает задержку и возбуждение, и вы должны будете нести ответственность за их воздейс­твие на моего пациента; в конце концов его здоровье - моя главная забо­та. Я сказал, что он не опасен, но сегодня я отобрал у него - вот это.

И он протянул сержанту автоматический пистолет.

- Под его левой рукой вы найдете кобуру, - сказал Консардайн. - Откро­венно говоря, я считаю, что его нужно как можно быстрее доставить ко мне в больницу.

Сержант подошел ко мне и, отведя пальто, пощупал под левой рукой. По его лицу, когда он нащупал кобуру, я понял, что этот раунд выиграл Консар­дайн.

- У меня есть разрешение на оружие, - резко сказал я.

- Где оно? - спросил он.

- В бумажнике, который этот человек отобрал вместе с пистолетом, - отве­тил я. - Если вы его обыщете, найдете.

- О, бедный мальчик! Бедный мальчик! - пробормотал Консардайн. И таким искренним было его огорчение, что я сам чуть не почувствовал жалость к себе. Он снова заговорил с сержантом.

- Возможно, мы решим вопрос без риска поездки в отделение. Как вам уже сказал Муни, расстройство сознания моего пациента заключается в том, что он считает себя неким Джеймсом Киркхемом, живущим в клубе Первооткрыва­телей. Может быть, подлинный мистер Киркхем в данный момент как раз там. Позвоните в клуб Первооткрывателей и попросите его. Если мистер Киркхем там, я думаю, это закончит дело. Если нет, поедем в отделение.

Сержант посмотрел на меня, а я, пораженный, на Консардайна.

- Если вы сможете поговорить с Джеймсом Киркхемом в клубе Первооткрыва­телей, - сказал я наконец, - то я Генри Уолтон.

Мы подошли к телефонной будке. Я дал сержанту номер клуба.

- Спросите Роберта, - добавил я. - Он сегодня портье.

За несколько минут до ухода я говорил с Робертом. Он и сейчас должен де­журить.

- Это Роберт? Портье? - спросил сержант, когда сняли трубку. - Мистер Киркхем в клубе? Говорит сержант полиции Доуни.

Последовала пауза. Сержант взглянул на меня.

- Послали за Киркхемом, - пробормотал он... потом в трубку -... Кто это? Вы мистер Киркхем? Минутку, пожалуйста... дайте мне снова портье. Ро­берт? Я говорил с Киркхемом? Исследователем Киркхемом? Вы уверены? Хоро­шо, хорошо! Не горячитесь. Я понимаю, что вы его знаете. Дайте мне его снова. Алло, мистер Киркхем? Нет, все в порядке. Просто... чокнутый. Тут один думает, что он - это вы...

Я выхватил трубку у него из руки, прижал к уху и услышал голос:

- Не в первый раз, бедняга...

Голос был мой собственный!

Глава третья

Трубку у меня отобрали, впрочем достаточно мягко. Сержант снова слушал. Муни держал меня за руку, человек в плаще-накидке - за другую. Я слышал, как сержант говорит:

- Да, Уолтон, Генри Уолтон, так его зовут. Простите за беспокойство, мистер Киркхем. До свиданья.

Он повесил трубку и сочувственно посмотрел на меня.

- Какая жалость! - сказал он. - Вызвать скорую, доктор?

- Нет, спасибо, - ответил Консардайн. - Это особый случай. Мания похище­ния очень сильна. Он будет спокойнее в окружении людей. Мы поедем под­земкой. Даже если его нормальная сущность бездействует, подсознание подскажет ему, что невозможно похищение в самой середине толпы в метро. Ну, Генри, - он похлопал меня по руке, - согласитесь с этим. Вы ведь на­чинаете осознавать реальность, не так ли?

Я вышел из оцепенения. Человек, прошедший мимо меня на Пятой авеню. Че­ловек, который так странно напоминал меня! Как глупо, что я не подумал об этом раньше.

- Подождите! - отчаянно воскликнул я. - В клубе самозванец. Он очень по­хож на меня. Я его видел...

- Ну, ну, парень, - сержант положил руку мне на плечо. - Ты ведь дал слово. И сдержишь его, я уверен. Спокойно иди с доктором.

Впервые я почувствовал безнадежность. Сеть, захватившая меня, сплетена с адской изобретательностью. Очевидно, ни одна возможность не была упуще­на. Я ощутил беспощадне давление. Если кто-то так заинтересован в мо­ем... устранении, уничтожить меня будет легко. Если этот двойник может обмануть портье, знающего меня многие годы, если он без боязни разобла­чения общается с моими друзьями в клубе - если он способен на все это, чего же он не сделает в моем обличье и моим именем? Кровь моя заледнела. Что это за заговор? Я должен быть устранен, чтобы двойник занял мое мес­то в моем мире на время и совершил злодейство, которое навсегда очернит мою память? Ситуация больше не казалась забавной. Можно было ожидать са­мого дурного.

Но следующий этап моего подневольного путешествия - подземка. Как сказал Консардайн, ни один человек в здравом рассудке не поверит, что здесь возможно похищение. Тут легче сбежать, найти в толпе человека, который выслушает меня, создать при необходимости такие условия, чтобы мой похи­титель не смог удержать меня, перехитрить его каким-нибудь образом.

Во всяком случае ничего не остается, как только идти с ним. Дальнейшие обращения к полицейским бессмысленны.

- Идемте... доктор, - спокойно сказал я. Мы спустились в подземку, он продолжал держать меня за руку.

Мы миновали вход на станцию. Поезд уже ждал. Я зашел в последний вагон, Консардайн - следом за мной. Вагон был пуст. Я пошел дальше. Во втором - один или два неприметных пассажира. Но зайдя в третий вагон, я увидел в его противоположном конце с полдюжины морских пехотинцев во главе с лей­тенантом. Пульс мой убыстрился. Вот возможность, которую я ищу. Я пошел прямо к ним.

Заходя в вагон, я краем глаза заметил пару, сидящую в углу у двери. Уст­ремившись к морякам, я не обратил на нее внимания.

Но не сделал я и пяти шагов, как услышал вскрик:

- Гарри! О, доктор Консардайн! Вы нашли его!

Я невольно остановился и обернулся. Ко мне бежала девушка. Обняв меня руками за шею, она снова воскликнула:

- Гарри! Гарри, дорогой! Слава Богу, он нашел тебя!

Карие глаза - красивее я в жизни не видел - смотрели на меня. Глубокие,

нежные, в них жалость, а на краях длинных ресниц повисли слезы. Даже ох-

ваченный оцепенением, я заметил тонкую кожу, не тронутую румянами, куд-

рявые шелковые коротко подстриженные волосы под изящной маленькой шляп-

кой - волосы теплого бронзового оттенка, слегка вздернутый нос, изыскан­ный рот и миниатюрный заостренный подбородок. Именно такая девушка, ко­торую в других обстоятельствах я предпочел бы встретить; в нынешней же ситуации она подействовала... смущающе.

- Ну, ну, мисс Уолтон! - голос доктора Консардайна звучал успокаивающе.

- С вашим братом теперь все в порядке!

- Довольно, Ева, не суетись. Доктор нашел его; я ведь тебе говорил, что так и будет.

Голос второго человека, сидевшего с девушкой. Примерно моего возраста, исключительно хорошо одет, лицо худое и загорелое, рот и глаза, возмож­но, говорят о разгульном образе жизни.

- Как вы себя чувствуете, Гарри? - спросил он меня и грубовато добавил:- Ну и задали вы нам сегодня жару!

- Что за беда, Уолтер, - упрекнула его девушка,- если он в безопасности?

Я развел руки девушки и посмотрел на всех троих. Внешне абсолютно то, что они и должны представлять: известный специалист, дорогой и многоо­пытный, беспокоящийся о непокорном пациенте с помутившимся сознанием; привлекательная обеспокоенная сестра, поглощенная радостью от того, что ее свихнувшийся и сбежавший братец найден; верный друг, возможно, пок­лонник, слегка выведенный из равновесия, не все же неизменно верный и преданный, довольный тем, что беспокойства его милой кончились, и гото­вый ударить меня, если я снова поведу себя нехорошо. Так убедительны они были, что на мгновение я усомнился в собственной личности. На самом ли деле я Джим Киркхем? Может, я только читал о нем! Рассудок мой дрогнул от возможности, что я действительно Генри Уолтон, свихнувшийся в катаст­рофе во Франции.

Со значительным усилием я отверг эту идею. Пара, несомненно, ждала на станции моего появления. Но во имя всех дальновидных дьяволов, как они могли знать, что я появлюсь именно на этой станции и именно в это время?

И тут я вдруг вспомнил одну из странных фраз доктора Консардайна: "Ра­зум, планирующий за них, воля, более сильная, чем их воля, способная заставить их выполнить эти планы точно так, как их составил грандиозный мозг".

Вокруг меня сомкнулась паутина, чьи многочисленные нити держала одна хо­зяйская рука, и эта рука тащила меня, тащила... непреодолимо... куда... и зачем?

Я повернулся к морякам. Они смотрели на нас с интересом. Лейтенант встал, вот он направился к нам.

- Могу быть вам чем-нибудь полезен, сэр? - спросил он доктора, но глаза его были устремлены на девушку и полны восхищения. И я понял, что не мо­гу рассчитывать на помощь его или его людей. Тем не менее ответил лейте­нанту я.

- Можете. Меня зовут Джеймс Киркхем. Я живу в клубе Первооткрывателей. Не думаю, что вы мне поверите, но эти люди похищают меня...

- О Гарри, Гарри! - пробормотала девушка и коснулась глаз нелепым ма­леньким кусочком кружев.

- Все, о чем я прошу, - продолжал я, - позвоните в клуб Первооткрывате­лей, когда выйдете из поезда. Спросите Ларса Торвальдсена, расскажите ему о том, что видели, и передайте, что человек в клубе, называющий себя Джеймсом Киркхемом, самозванец. Сделаете?

- О доктор Консардайн! - всхлипнула девушка. - О бедный, бедный брат!

- Не отойдете ли со мной на минутку, лейтенант? - спросил Консардайн. И сказал, обращаясь к человеку, который назвал девушку Евой:- Уолтер, присмотрите за Гарри...

Он взял лейтенанта за руку, и они прошли вперед по вагону.

- Садитесь, Гарри, старина, - предложил Уолтер.

- Пожалуйста, дорогой, - сказала девушка. Держа с обеих сторон за руки, они усадили меня в кресло.

Я не сопротивлялся. Какое-то жестокое удивление, смешанное с восхищени­ем, охватило меня. Я видел, как лейтенант и доктор о чем-то негромко разговаривают, а остальные моряки слушают их разговор. Я знал, что гово­рит Консардайн: лицо лейтенанта смягчилось, он и его люди поглядывали на меня с жалостью, а на девушку - с сочувствием. Лейтенант задал какой-то вопрос, Консардайн кивнул в знак согласия, и они направились к нам.

- Старина, - успокаивающе заговорил со мной лейтенант, - конечно, я вы­полню вашу просьбу. Мы выходим у Моста, и я тут же позвоню. Клуб Перво­открывателей, вы сказали?

Все было бы прекрасно, но я знал, что он думает, будто успокаивает су­масшедшего.

Я устало кивнул.

- Расскажите это своей бабушке. Конечно, вы этого не сделаете. Но если каким-то чудесным образом искорка интеллекта осветит ваш разум сегодня вечером или хотя бы завтра, пожалуйста, позвоните, как я просил.

- О Гарри! Пожалуйста, успокойся! - умоляла девушка. Она обратила свой взор, красноречиво благодарный, к лейтенанту. - Я уверена, лейтенант вы­полнит свое обещание.

- Конечно, выполню, - заверил он меня - и при этом полуподмигнул ей.

Я открыто рассмеялся, не смог сдержаться. Ни у одного моряка, офицера или рядового, сердце не устояло бы перед таким взглядом - таким умоляю­щим, таким благодарным, таким задумчиво признательным.

- Ну, ладно, лейтенант, - сказал я. - Я вас нисколько не виню. Я сам бился об заклад, что невозможно похитить человека в Нью-Йорке на глазах у полицейских. Но я проиграл. Потом я готов был спорить, что нельзя по­хитить в вагоне метро. И опять проиграл. Тем не менее если вы все-таки будете гадать, сумасшедший я или нет, воспользуйтесь возможностью и поз­воните в клуб.

- О брат! - выдохнула Ева и снова заплакала.

Я сел в кресло, ожидая другой возможности. Девушка держала меня за руку, время от времени взглядывая на лейтенанта. Консардайн сел справа от ме­ня. Уолтер - рядом с Евой.

У Бруклинского моста моряки вышли, неоднократно оглядываясь на нас. Я сардонически отсалютовал лейтенанту; девушка послала ему прекрасную бла­годарную улыбку. Если что-то еще нужно было, чтобы он забыл о моей просьбе, то именно это.

На Мосту в вагон вошло много народа. Я с надеждой смотрел на рассаживав­шихся в креслах пассажиров. Но по мере того как я разглядывал их лица, надежда гасла. С печалью я понял, что старик Вандербильт ошибался, ска­зав: "Проклятая толпа". Нужно было сказать "Тупая толпа".

Здесь была еврейская делегация в полдюжины человек на своем пути домой в Бронкс, запоздавшая стенографистка, которая тут же принялась красить гу­бы, три кроликолицых юных хулигана, итальянка с четырьмя неугомонными детьми, почтенный старый джентльмен, подозрительно глядевший на возню детей, хорошо одетый негр, мужчина средних лет и приятной наружности с женщиной, которая могла бы быть школьной учительницей, две хихикающие девчонки, которые тут же принялись флиртовать с хулиганами, три возмож­ных клерка и примерно с дюжину других неприметных слабоумных. Типичное население вагона нью-йоркской подземки. Взгляд направо и налево привел меня к выводу, что о богатом интеллекте тут говорить не приходится.

Бессмысленно обращаться к этим людям. Мои три охранника намного опережа-

ли тут всех в сером веществе и в изобретательности. Они любую мою попыт-

ку сделают неудавшейся раньше, чем я кончу. Но все же я должен попытать-

ся, чтобы кто-нибудь позвонил в клуб. У кого-нибудь может быть развито

любопытство, и он в конце концов позвонит. Я устремил взгляд на почтен­ного старого джентльмена - он похож на человека, который не успокоится, пока не выяснит, в чем дело.

И только я собрался открыть рот и заговорить, девушка потрепала меня по руке и наклонилась к человеку в накидке.

- Доктор, - голос ее звучал четко и был слышен по всему вагону. - Док­тор, Гарри намного лучше. Можно, я дам ему - вы знаете что?

- Прекрасная мысль, мисс Уолтон, - ответил тот. - Дайте ему ее.

Девушка сунула руку в свое длинное спортивного кроя пальто и вытащила небольшой сверток.

- Вот, Гарри, - она протянула сверток мне. - Вот твой дружок, ему было так одиноко без тебя.

Автоматически я взял сверток и развернул его.

В моих руках была грязная отвратительная старая тряпичная кукла.

Я тупо смотрел на нее и начал понимать всю дьявольскую изощренность под­готовленной мне ловушки. В самой смехотворности этой куклы был какой-то ужас. И после слов девушки весь вагон смотрел на меня. Я видел, как по­жилой джентльмен, как бы не веря своим глазам, смотрел на меня над стек­лами очков, видел, как Консардайн поймал его взгляд и многозначительно постучал себя по лбу - и все это видели. Грубый смех негра внезапно стих. Группа евреев застыла и смотрела на меня; стенографистка уронила свою косметичку; итальянские дети очарованно уставились на куклу. Пара средних лет смущенно отвела взгляд.

Я вдруг осознал, что стою, сжимая куклу в руках, как будто боюсь, что у меня ее отберут.

- Дьявол! - выругался я и собрался швырнуть куклу на пол.

И понял, что дальнейшее сопротивление, дальнейшая борьба бессмысленны.

Игра против меня фальсифицирована с начала и до конца. Я вполне могу сдаваться. И пойду, как и сказал Консардайн, туда, куда хочет "грандиоз­ный мозг", хочу я того или не хочу. И тогда, когда ему нужно. То есть сейчас.

Что ж, они достаточно долго играли мною. Придется поднять руки, но, са­дясь обратно, я решил получить маленькое развлечение.

Я сел и сунул куклу в верхний карман пальто, откуда нелепо торчала ее голова. Пожилой джентльмен издавал сочувствующие звуки и понимающе кивал Консардайну. Один из кроликолицых юношей сказал "чокнутый", и девчонки нервно захихикали. Негр торопливо встал и отправился в соседний вагон. Один из итальянсктх мальчишек заныл, указывая на куклу: "Дай мне".

Я взял руку девушки в свои.

- Ева, дорогая, - сказал я так же громко и отчетливо, как и она, - ты знаешь, я убежал из-за этого Уолтера. Он мне не нравится.

Я обнял ее за талию.

- Уолтер, - склонился я над нею, - человек, который, подобно вам, только что вышел из тюрьмы, где отбывал заслуженное наказание, недостоин моей Евы. Хоть я и сумасшедший, вы знаете, что я прав.

Пожилой джентльмен прервал свое раздражающее причмокиванье и вздрогнул. Все остальные в вагоне, подобно ему, перенесли свое внимание на Уолтера. Я почувствовал удовлетворение, видя, как он медленно краснеет.

- Доктор Консардайн, - обратился я к нему, - как медик вы знакомы с клеймом, я имею в виду признаки прирожденного преступника. Посмотрите на Уолтера. Глаза маленькие и слишком близко посаженные, рот расслаблен из-за дурных привычек, недоразвитые мочки ушей. Если меня нельзя выпус­кать на свободу, то его тем более, не правда ли, доктор?

Теперь все в вагоне рассматривали то, на что я указывал, и взвешивали мои слова. И все это было почти правдой. Лицо Уолтера приобрело кирпич­но-красный цвет. Консардайн невозмутимо смотрел на меня.

- Нет, - продолжал я, - он вовсе тебя не достоин, Ева.

Я тесно прижал к себе девушку. Это мне начинало нравиться - она была чу­до как хороша.

- Ева! - воскликнул я. - Мы так долго не виделись, а ты меня даже не по­целовала!

Я приподнял ее подбородок - и - да, поцеловал ее. Поцеловал крепко и совсем не по-братски. Слышал, как негромко выругался Уолтер. Как это воспринял Консардайн, не могу судить. Да мне было и все равно - рот у Евы удивительно сладкий.

Я поцеловал ее снова и снова - под гогот хулиганов, хихиканье девиц и восклицания пришедшего в ужас пожилого джентльмена.

Лицо девушки, покрасневшее при первом поцелуе, теперь побледнело. Она не сопротивлялась, но между поцелуями я слышал ее шепот:

- Вы заплатите за это! О, как вы заплатите!

Я рассмеялся и отпустил ее. Больше я не беспокоился. Пойду за доктором Консардайном, даже если он этого не захочет, - пока она идет с нами.

- Гарри, - его голос прервал мои мысли. - Идемте. Вот и наша станция.

Поезд подходил к станции Четырнадцатая улица. Консардайн встал. Взглядом дал сигнал девушке. Опустив глаза, она взяла меня за руку. Рука ее была ледяной. Продолжая смеяться, я тоже встал. Между девушкой и Консардайном

- Уолтер шел за нами - я вышел на платформу и поднялся на улицу. Однажды я оглянулся, и сердце мое согрелось при виде выражения Уолтера.

Во всяком случае это было туше для них двоих - и в их собственной игре.

Шофер в ливрее стоял у подножия ступеней. Он бросил на меня быстрый лю­бопытный взгляд и приветствовал Консардайна.

- Сюда, Киркхем! - коротко сказал тот.

Итак, я снова Киркхем. И что бы это значило?

Мощная машина стояла у обочины. Консардайн показал на нее. По-прежнему крепко держа Еву за руку, я сел и увлек ее за собой. Уолтер сел впереди, Консардайн за ним. Шофер закрыл дверцу. В машине был еще один человек в ливрее. Автомобиль двинулся.

Консардайн коснулся рычажка, и окна затянулись занавесом. Нас окружила полутьма.

И как только он это сделал, Ева вырвала у меня руку, ударила меня по гу-

бам и, сжавшись в углу, молча заплакала.

Глава четвертая

Машина, дорогая европейская модель, быстро и ровно прошла Пятую авеню и повернула на север. Консардайн тронул другой рычажок, и непрозрачный за­навес отделил нас от шофера. Тускло загорелась скрытая лампа. В ее свете я заметил, что девушка восстановила душевное равновесие. Она рассматри­вала носки своих изящных узких туфелек. Уолтер достал портсигар. Я пос­ледовал его примеру.

- Не возражаете, Ева? - заботливо спросил я.

Она не посмотрела на меня и не ответила. Уолтер с ледяным выражением ус­тавился куда-то надо мной. Я закурил и сосредоточился на нашем курсе. Часы мои показывали без четверти десять.

Сквозь тщательно закрытые окна ничего не было видно. По остановкам дви­жения я знал, что мы все еще на авеню. Затем машина начала серию поворо­тов и возвратов, как будто двигалась по боковым улицам. Однажды мне по­казалось, что она сделала полный круг. Я потерял всякое ощущение направ­ления, что, несомненно, и было целью подобных перемещений.

В десять пятнадцать машина резко увеличила скорость, и я решил, что мы миновали район с напряженным движением. Скоро через вентиляторы донесся порыв свежего прохладного воздуха. Должно быть, мы в Вестчестере или на Лонг Айленде. Точнее я сказать не мог.

Ровно в одиннадцать двадцать машина остановилась. После короткой паузы мы двинулись дальше. Я слышал за нами звон тяжелых металлических ворот. Минут десять мы двигались очень быстро, потом опять остановились. Кон­сардайн очнулся от раздумья и раскрыл занавеси. Шофер открыл дверцу. Ева вышла, за ней Уолтер.

- Ну, вот мы и на месте, мистер Киркхем, - вежливо сказал Консардайн. Он был похож на гостеприимного хозяина, приведшего домой трижды желанного гостя, а не человека, которого он похитил при помощи возмутительных хит­ростей и лжи.

Я выпрыгнул из машины. При свете луны, водянистой, как глаза алкоголика, и предвещавшей шторм, я увидел огромное здание, похожее на замок, пере­несенный с берегов Луары. В крыльях и башенках здания ярко сверкали ог­ни. Девушка и Уолтер входили в его двери. Я осмотрелся. Нигде, кроме здания, не видно было огней. У меня сложилось впечатление отдаленности и обширного, заросшего деревьями пространства, окружающего это место и га­рантирующего его изоляцию.

Консардайн взял меня за руку, и мы миновали вход. По обе его стороны стояли два высоких лакея. Проходя мимо, я решил, что это арабы, оба нео­быкновенно мощные. Но оказавшись в большом зале, я остановился и неволь­но издал восхищенное восклицание. Как будто из лучших сокровищ средневе­ковой Франции было отобрано все самое лучшее и собрано здесь. Длинные галереи, на трети расстояния до высокого сводчатого потолка, были утон­ченно готическими; гобелены и шпалеры, равными которым могут похвастать немногие музеи, свисали с них, а щиты и мечи были оружием покоренных ко­ролей.

Консардайн не дал мне времени рассматривать все это. Он взял меня за ру­ку, и я увидел рядом с собой безукоризненного английского лакея.

- Томас позаботится о вас, - сказал Консардайн. - До скорого свидания, Киркхем.

- Сюда, сэр, - поклонился лакей и провел меня в миниатюрный придел в уг­лу зала. Он нажал на украшенную резьбой стену. Она скользнула в сторону, и мы вошли в маленький лифт. Когда он остановился, сдвинулась другая па­нель. Я оказался в спальне, обставленной, на свой манер, с такой же удивительной роскошью, что и большой зал. За тяжелым занавесом находи­лась ванная.

На кровати лежал вечерний костюм, рубашка, галстук и так далее. Через несколько минут я был вымыт, гладко выбрит и одет в вечерний костюм. Он вполне подошел мне. Когда лакей открыл дверь шкафа, мое внимание прив­лекло висевшее в нем пальто. Я заглянул в шкаф.

В нем находилась точная копия всех вещей, имевшихся в моем гардеробе в клубе. Да, они все были здесь, а когда я взглянул на ярлычки портных, то увидел на них свое имя.

Мне показалось, что лакей, украдкой смотревший на меня, ждет выражения удивления. Если так, я его разочаровал. Моя способность удивляться исто­щилась.

- Куда теперь? - спросил я.

Вместо ответа он сдвинул панель и ждал, пока я войду в лифт. Когда лифт остановился, я, конечно, ожидал, что мы будем в большом зале. Ничего по­добного. За сдвинувшейся панелью оказалась небольшая прихожая, отделан­ная дубом, без мебели и с одной дверью темного дуба. Возле двери стоял еще один высокий араб, очевидно, ожидавший меня, потому что лакей покло­нился, вошел обратно в лифт, и панель закрылась.

Араб приветствовал меня по-восточному. Открыв дверь, он повторил при­ветствие. Я шагнул через порог. Часы начали отбивать полночь.

- Добро пожаловать, Джеймс Киркхем! Вы пунктуальны до минуты, - сказал кто-то.

Голос был удивительно звучным и музыкальным и по своим качествам напоми­нал орган. Говорящий сидел во главе длинного стола, накрытого на троих. Все это я рассмотрел до того, как взглянул ему в глаза; после я на неко­торое время потерял способность видеть что бы то ни было. Глубочайшего сапфирно-голубоватого цвета, это были самые живые глаза, какие мне ког­да-либо приходилось видеть. Большие, слегка раскосые, они сверкали, как будто за ними скрывался сам источник жизни. Они напоминали жемчужины по яркости, а по твордости - алмазы. Ресниц не было, и глаза не мигали, как глаза птицы - или змеи.

С немалым усилием я оторвал от них взор и посмотрел в лицо, на котором они располагались. Голова необыкновенно большая, с высоким и широким лбом, и абсолютно лысая. Поразительное полушарие, вместимостью вдвое больше среднего. Уши длинные, узкие и отчетливо заостренные на концах. Нос тяжелый, горбатый, подбородок круглый, но массивный. Губы полные, классически выточенные и неподвижные, как у древнегреческой статуи. Все огромное круглое лицо мраморно бледное, без единой морщинки или линии и абсолютно лишенное выражения. Единственное живое место на нем - глаза, и они были удивительно живыми - сверхъестественно, ужасающе живыми.

Тело, та часть, что я мог видеть, необыкновенно большое, мощная грудь указывала на огромную жизненную силу.

При первом же взгляде чувствовалось нечто необычное, радиация нечелове­ческой мощи.

- Садитесь, Джеймс Киркхем, - снова прозвучал раскатистый голос. Из тени за его спиной появился дворецкий и выдвинул для меня стул слева.

Я поклонился удивительному хозяину и молча сел.

- Вы, должно быть, голодны после долгой поездки, - сказал он. - Очень мило с вашей стороны, Джеймс Киркхем, что вы оказали мне честь и удов­летворили мой каприз.

Я взглянул на него, но не заметил и следа насмешки.

- Я в долгу у вас, сэр, - вежливо ответил я, - за исключительно занима­тельное путешествие. Что же касается удовлетворения вашего каприза, как вы это называете, как я мог поступить иначе, если ваши посланники так... убедительны?

- А, да, - он кивнул. - Доктор Консардайн действительно умеет убеждать. Он скоро присоединится к нам. Но пейте... ешьте.

Дворецкий налил шампанского. Я поднял стакан и помолчал, с удовольствием глядя на него. Это был кубок из горного хрусталя, удивительно изящный и, насколько я мог судить, исключительно древний - бесценное сокровище.

- Да, - заметил хозяин, как будто я говорил вслух. - Действительно ред­кость. Это бокалы Гарун аль-Рашида. Когда я пью из них, мне видится ка­лиф в окружении любимых собутыльников и гурий в его дворце в старом Баг­даде. Вся роскошная панорама арабских ночей раскрывается передо мной. Их сохранил для меня, - продолжал он задумчиво, - покойный султан Абдул Га­мид. Во всяком случае они принадлежали ему, пока я не почувствовал жела­ния обладать ими.

- Должно быть, сэр, у вас исключительная способность убеждать, если сул­тан решил расстаться с ними, - пробормотал я.

- Как вы заметили, Джеймс Киркхем, мои посланцы весьма... убедительны, - вкрадчиво ответил он.

Я прихлебнул вина и не мог скрыть удовольствия.

- Да, - сказал мой необычный хозяин, - редкое вино. Оно предназначалось исключительно для испанского короля Альфонсо. Но мои посланцы были... убедительны. Когда я пью это вино, мое восхищение его великолепием омра­чается только сочувствием Альфонсо в его лишениях.

Я с удовольствием выпил. Потом набросился на великолепную холодную дичь. Мой взгляд упал на золотую вазу, украшенную драгоценными камнями. Она была настолько изящна, что я привстал, чтобы получше рассмотреть ее.

- Работа Бенвенуто Челлини, - заметил мой хозяин. - Один из его шедев­ров. Италия в течение столетий хранила его для меня.

- Но Италия добровольно никогда не согласилась бы расстаться с такой вещью! - воскликнул я.

- Нет, совершенно добровольно, совершенно, заверяю вас, - вежливо отве­тил он.

Я начал разглядывать неярко освещенную комнату и понял, что она, подобно большому залу, тоже сокровищница. Если хотя бы половина того, что я ви­дел, подлинники, содержание одной этой комнаты стоит миллионы. Но этого не может быть - даже американский миллиардер не может собрать такие ве­щи.

- Это все подлинники, - он снова прочел мои мысли. - Я коллекционер - в сущности самый крупный в мире. Я собираю не только картины, драгоценнос­ти, вина, другие плоды человеческого гения. Я коллекционер мужчин и жен­щин. Я коллекционирую то, что неточно называют душами. Вот почему, Джеймс Киркхем, вы здесь!

Дворецкий наполнил кубки и поставил рядом со мной еще одну бутылку в ве­дерке со льдом. На столе появились ликеры и сигары, и дворецкий, как по какому-то сигналу, отошел. Исчез, как с интересом заметил я, через дру­гую панель, скрывавшую еще один замаскированный лифт. Я заметил, что дворецкий - китаец.

- Манчжур, - обронил мой хозяин. - Княжеского рода. Но считает службу мне большой честью.

Я небрежно кивнул: дело обычное. Как будто дворецкие манчжурские князья, вина, предназначенные для короля Альфонсо, кубки из арабских ночей кали­фа и вазы Челлини встречаются повседневно. Я понял, что игра, начавшаяся несколько часов назад в Баттери-парке, достигла своей второй стадии, и намерен был участвовать в ней с наилучшими манерами.

- Вы мне нравитесь, Джеймс Киркхем, - голос был абсолютно лишен эмоций, губы почти не двигались. - Вы думаете: "Я пленник, мое место в мире за­нято двойником, даже мои ближайшие друзья не подозревают, что это не я; человек, говорящий со мной, чудовище, безжалостное и бессовестное, бесс­трастный интеллект, который может уничтожить меня так же легко, как за­дувают пламя свечи". Во всем этом, Джеймс Киркхем, вы правы.

Он помолчал. Я решил, что лучше не смотреть в эти алмазно-яркие голубые глаза. Зажег сигарету и кивнул, устремив взгляд на горящий конец.

- Да, вы правы, - продолжал он. - Но вы не задаете вопросов и ни о чем не просите. Голос и руки у вас не дрожат, в глазах нет страха. Вместе с тем мозг ваш не не дремлет, вы весь как на цыпочках и хотите ухватить хоть какое-нибудь преимущество. Как житель джунглей, вы невидимыми ан­теннами своих нервов ощущаете опасность. Каждое чувство ваше настороже­но, вы ищете щель в опутавшей вас сети. Вы ощущаете ужас. Но внешне в вас нет этого ни следа - только я мог это ощутить. Вы очень нравитесь мне, Джеймс Киркхем. У вас душа настоящего игрока!

Он снова помолчал, глядя на меня через край своего кубка. Я заставил се­бя встретить его взгляд и улыбнуться.

- Вам тридцать пять, - продолжал он. - Уже много лет я слежу за вами. Впервые вы привлекли мое внимание свой работой на французскую секретную службу на втором году войны.

Пальцы мои невольно стиснули кубок. Я считал, что никто, кроме меня са­мого и шефа, не знал об этой моей опасной работе.

- Так случилось, что вы не противоречили моим планам, - продолжал лишен­ный интонаций голос. - Поэтому вы... продолжали жить. Вторично я обратил на вас внимание, когда вы решили вернуть изумруды Спирадова, хранившиеся у коммунистов в Москве. Вы изобретательно подменили их копиями и сбежали с оригиналами. Мне они были не нужны, у меня есть гораздо лучшие. Поэто­му я позволил вам вернуться к тем, кто вас нанял. Но смелость вашего плана и хладнокровная храбрость, с которой вы его осуществили, весьма развлекли меня. Я люблю развлечения, Джеймс Киркхем. То, что вы равно­душно восприняли совершенно неадекватную награду, свидетельствовало, что в первую очередь вас интересуют приключения. Вы, как я подумал, настоя­щий игрок.

Несмотря ни на что я не смог сдержать изумления. Дело Спирадова осущест­влялось в полной тайне. Я настоял на том, чтобы никто, кроме владельца, не знал о возвращении изумрудов. Они были перепроданы как обычные драго­ценности, их история не упоминалась... коммунисты до сих пор не обнару­жили подмены и не обнаружат, как я считал, пока не захотят их продать. Но этот человек знал!

- Вот тогда я решил, что... приобрету... вас,- сказал он.- Но время для этого еще не созрело. Вы отправились в Китай по просьбе Рокбилта на ос­новании хрупкой легенды. И нашли гробницу, где в соответствии с легендой на превратившейся в прах груди старого принца Су Канзе лежали броши с нефритами. Вы взяли их, но были захвачены разбойником Ки Вангом. Вы наш­ли брешь в вооружении хитроумного разбойника. Вы увидели единственную возможность сбежать вместе с драгоценностями. Он игрок, и вы это знали. И вот в его палатке вы с ним играли на броши, в случае проигрыша вы зап­латили бы ему двумя годами рабства.

Мысль о том, что вы станете его добровольным рабом, позабавила разбойни­ка. К тому же он понимал, какую ценность для него представляли бы ваш мозг и храбрость. Поэтому он согласился. Вы заметили, что он до начала игры искусно пометил карты. Я одобряю ловкость, с которой вы точно так же пометили другие. Ки Ванг перепутал карты. Счастье было на вашей сто­роне. Вы выиграли.

Ошеломленный, я привстал, глядя на него.

- Не хочу больше интриговать вас, - он знаком предложил мне снова сесть.

- Ки Ванг иногда бывает мне полезен. Во многих местах есть множество лю­дей, Джеймс Киркхем, которые выполняют мои просьбы. Если бы вы проигра­ли, Ки Ванг прислал бы мне броши и заботился бы о вас больше,чем о собс­твенной голове. Потому что знал: я в любое время могу затребовать вас от него!

Я со вздохом сел, чувствуя, как захлопывается какая-то безжалостная за­падня.

- Затем, - его взгляд не отрывался от меня, - затем я снова подверг вас испытаниям. Дважды мои посыльные пытались отобрать у вас броши. Созна­тельно ни в одной из этих попыток я не планировал неизбежный успех. Ина­че вы бы потеряли их. В каждом случае я оставлял выход, которым вы могли воспользоваться, если у вас хватит ума его увидеть. У вас ума хватило - и меня это опять весьма развлекло. И я был доволен.

- Теперь, - он слегка наклонился вперед, - мы подходим к сегодняшнему вечеру. За нефриты вы получили значительную сумму. Но, похоже, игра, ко­торую вы так хорошо знали, переставала вас интересовать. Вы обратили свой взор к другой - глупейшей игре, к фондовой бирже. В мои планы не входило позволить вам там выиграть. Я знал, какие бумаги вы покупаете. И произвел несколько манипуляций. Я не спеша, медленно отобрал у вас все - доллар за долларом. Вы полагаете, что метод, который я применил, больше подходит к крупному финансисту, а не к обладателю нескольких тысяч. Это не так. Если бы вместо тысяч у вас были миллионы, конец был бы тем же. Вы усвоили урок?

Я с усилием подавил вспышку гнева.

- Усвоил, - коротко ответил я.

- Обратите внимание! - прошептал он, и на мгновение его яркие глаза по­дернулись мрачностью.

- Итак, - продолжал он, - мы подошли к сегодняшнему вечеру. Я легко мог вас захватить и доставить сюда - избитым или одурманенным наркотиками, связанным, с заткнутым ртом. Это методы убийц, лишенных воображения ди­карей из наших низов. После такой топорной работы вы не уважали бы стоя­щий за ней разум. Да и я бы не получил никакого удовольствия.

Нет, постоянное наблюдение, которое наконец вынудило вас к открытым действиям, ваш двойник, сейчас наслаждающийся жизнью в клубе - кстати, великолепный актер, он несколько недель изучал вас - в сущности, все, что вы испытали, было заранее спланировано, чтобы продемонстрировать вам исключительный характер организации, которая вас призвала.

И снова отмечу, что мне понравилось ваше поведение. Вы могли бы сопро­тивляться Консардайну. Если бы вы так поступили, то проявили бы отсутс­твие воображения и подлинной храбрости. Вы все равно были бы доставлены сюда, но я был бы разочарован. И меня весьма позабавило ваше отношение к Уолтеру и Еве - девушке, которую я предназначил для большого дела и ко­торую я к нему сейчас готовлю.

Вас удивило, как они оказались именно на этой станции подземки. Через пять минут после того как вы сели на скамью в Баттери, на всех окрестных станциях подземки свои места заняли другие пары. Уверяю вас, у вас не было ни одного шанса убежать. Любой ваш поступок был заранее предусмот­рен, и были готовы меры, чтобы помешать ему. Вся полиция Нью-Йорка не могла помешать мне сегодня получить вас.

Потому что, Джеймс Киркхем, я позвал вас!

Я слушал эту удивительную смесь тонкой лести, угроз и колоссальной пох­вальбы с усиливающимся изумлением. Наконец я встал.

- Кто вы? - прямо спросил я. - И чего вы от меня хотите?

Сверхъестественно голубые глаза невыносимо сверкнули.

- Поскольку все на земле, к чему я обращаю свои приказания, их выполня-

ет, - медленно ответил он, - вы можете называть меня... Сатаной!

И я предлагаю вам возможность править этим миром вместе со мной - за оп-

ределенную плату, разумеется!

Глава пятая

Два последних предложения звенели в моем мозгу, как заряженные электри­чеством. При других обстоятельствах они показались бы абсурдными, но здесь они были далеки от абсурда.

Эти лишенные ресниц, невероятно живые голубые глаза на неподвижном лице были... дьявольскими! Я уже давно чувствовал прикосновение дьявола ко всему, что происходило со мной этим вечером. В неподвижности огромного тела, в звучности этого органного голоса, лишенного выразительности и исходившего из почти неподвижных губ,- во всем этом была дьявольщина, как будто тело его было всего лишь автоматом, в котором обитал адский дух, какое-то чуждое существо, проявлявшее себя лишь во взгляде и в го­лосе. То, что мой хозяин был абсолютной противоположностью высокого дол­говязого смуглого Мефистофеля из оперы, пьесы или романа, делало его еще более ужасающим. К тому же я по опыту хорошо знал, что полные люди спо­собны на гораздо большее коварство, чем худые.

Нет, в этом человеке, который просил называть его Сатаной, не было ниче­го абсурдного. Я должен был в глубине души признаться, что он вызывал ужас.

Мелодично прозвенел колокольчик. На стене вспыхнула лампа, скользнула в сторону панель, и в комнату вошел Консардайн. Я заметил, что панель дру­гая, не та, через которую исчез манчжур дворецкий. В то же самое время я сообразил, что в большом зале не было ни одной уходящей лестницы. И тут же понял, что в спальне, куда проводил меня лакей, не было ни окон, ни дверей. Мысль мелькнула в мозгу и ушла, я не придал ей значения. Обдумаю позже.

Я встал, возвращая Консардайну его поклон. Он без приветствий и церемо­ний сел справа от Сатаны.

- Я говорил Джеймсу Киркхему, каким занимательным нахожу его, - сказал мой хозяин.

- И я, - улыбнулся Консардайн. - Но боюсь, мои компаньоны не разделяют этого мнения. Кобхем очень расстроился. С вашей стороны это было жесто­ко, Киркхем. Тщеславие - один из грехов Кобхема.

Итак, фамилия Уолтера - Кобхем. Интересно, а как фамилия Евы?

- Ваша уловка с куклой была... деморализующей, - сказал я. - Считаю, что был скорее сдержан в своих соображениях насчет Кобхема. Знаете, для них было так много возможностей. Да и достаточно поводов.

- Кукла - это отвлекающая идея, - заметил Сатана. - И эффективная при­том.

- Дьявольски эффективная, - я обратился к Консардайну. - Впрочем, этого следовало ожидать. Как раз перед тем как вы вошли, я обнаружил, что ужи­наю с... с Сатаной.

-А, да, - холодно подтвердил Консардайн. - Вы, несомненно, ждете, что я вытащу ланцет и вскрою вам вену, а Сатана положит перед вами документ, написанный серой, и потребует, чтобы вы его подписали собственной кровью.

- Никаких таких детских сказок я от вас не жду, - возразил я, стараясь продемонстрировать некоторое возмущение.

Сатана рассмеялся; лицо его при этом оставалось неподвижным, но глаза дрожали.

- Устаревшие методы, - сказал он. - Я отказался от них после своих встреч с покойным доктором Фаустом.

- Возможно, вы считаете, что я и есть покойный доктор Фауст, - вежливо обратился ко мне Консардайн.- Нет, вовсе нет, и еще, - он лукаво взгля­нул на меня, - помните: Ева - не Маргарита.

- Скажем, не ваша Маргарита, - поправил Сатана.

Я чувствовал, как кровь ударила мне в лицо. И опять Сатана рассмеялся. Они играют со мной, эти двое. Но в игре все время присутствует зловещая нота, это несомненно. Я чувствовал себя, как мышь меж двух кошек. И по­думал, что девушка тоже очень похожа на такую мышь.

-Да, - это звучный голос Сатаны, - да, я стал гораздо современнее. Я по-прежнему покупаю души, это верно. Или беру их. Но я не так неумолим в своих условиях, как в древности. На определенные периоды я могу сдать души в аренду. И за работу я плачу очень хорошо, Джеймс Киркхем.

- Не пора ли перестать обращаться со мной, как с ребенком? - холодно спросил я. - Я признаю все, что вы сказали обо мне. И верю всему, что вы говорили о себе. Я допускаю, что вы - Сатана. Хорошо. Но что из этого?

Наступила пауза. Консардайн зажег сигару, налил себе бренди и отодвинул в сторону подсвечник, стоявший перед ним; я думаю, он это сделал, чтобы лучше видеть мое лицо. Сатана впервые за все время оторвал свой взгляд от меня и посмотрел куда-то надо мной. Я вступал в третью стадию этой загадочной игры.

- Приходилось ли вам когда-нибудь слышать легенду о сияющих следах Буд­ды-ребенка? - спросил меня Сатана. Я отрицательно покачал головой.

- Именно она побудила меня отказаться от древних методов соблазнения душ, - серьезно продолжал он. - Поскольку она означает начало новой адс­кой эпохи, эта легенда очень важна. Но для в