Элокуция

План.

1.Элокуция в составе риторики.

2.Прямые тактики речевого воздействия.

3.Косвенные тактики речевого воздействия.

4.Фигуративная практика.

1. Элокуция в составе риторики. Тот, кто предлагает вниманию слушателей сообщение, имеет перед собой не только задачу предоставить в их распоряжение определенный материал (инвенция) и не только задачу распределить этот материал так, чтобы им удобно было воспользоваться (диспозиция), но и задачу «подать» материал определенным образом; или, старомодно выражаясь, определенным слогом. За слог и отвечает третий раздел риторики – элокуция.

Элокуция изначально давала рекомендации довольно широкого спектра и апеллировала к таким категориям, как:

· Подбор целесообразных языковых средств.

· Грамматическая правильность.

· Ясность мысли.

· Красота выражения.

Очевидно, что вопрос о том, как сказать, отнюдь не ставился исключительно в плоскость «сказать красиво». Красота, в соответствии с приведенными выше категориями, становилась следствие чистоты мышления и изложения.

2. Прямые тактики речевого воздействия. Элокуция начинается с обсуждения вопроса о том, каким образом разные тактики речевого поведения ведут к речевому успеху. При этом имеется в виду, что – при обилии видов конкретных речевых тактик – всю их совокупность можно в конце концов соотнести с одним из двух родов:

· Прямые тактики речевого воздействия,

· Косвенные тактики речевого воздействия.

Вопрос о возможности прямых и непрямых тактик – вопрос чрезвычайно сложный и замыкающийся фактически на два круга проблем: проблемы искренности и проблемы эффективности высказывания.

Прямая тактика речевого воздействия есть тактика открытого типа.

Предполагается, что пользуясь открытыми фактами, говорящий сообщает слушателю просто и непосредственно то, что имеет в виду. О подобного рода речевых тактиках точно высказался один из выдающихся современных лингвистов Дж. Серль.

«К простейшим случаям выражения значения в языке относятся такие, при которых говорящий, произнося некоторое предложение, имеет в виду ровно и буквально то, что он говорит. В таких случаях происходит следующее: говорящий стремится оказать определенное …воздействие на слушающего; он стремится сделать это, побуждая слушателя опознать его намерение с опорой на имеющиеся знания о правилах, лежащих в основе производства высказываний. Известно, однако, что подобная семантическая простота присуща далеко не всем высказываниям на естественном языке при намеке, выпадах, иронии, метафоре и т.п. значение высказывания данного говорящего и значение соответствующего предложения во многих отношениях расходятся…»

Высказывание это интересно не только в том отношении, что фиксирует дистанцию между прямыми и непрямыми способами выражения значений в языке. Оно еще и квалифицирует первые как «простейшие», что для понимания сути прямых тактик воздействия на слушателя чрезвычайно интересно.

Видимо, их действительно можно считать «простейшими» - в том отношении, что они практически не могут быть видоизменены. Раз и навсегда найденная форма сохраняется не потому, что она удачна или представляется таковой, а потому, что она не может быть другой: повторим, прямые значения языковых единиц не подлежат варьированию.

Первое, что в этой связи приходит на память, это лозунги советского периода отечественной истории: «Превратим Москву в образцовый коммунистический город!», «Все, что намечено партией, - выполним!», «Родине – наш ударный труд!» и проч. (В настоящее время, кстати, - в качестве, может быть, запоздалой реакции на «лозунговый» тип подачи сообщения – распространены обращения прямо противоположного типа, вообще лишенные какой-либо декларативности, с откровенной надписью – «Просто так!».).

Исходя из этого достоинства прямых тактик речевого воздействия, многие предпочитают именно их, ценя, однако, не только их «точность и последовательность», но и их неконфликтность по отношению к критерию искренности. Так, среди журналистов (особенно начинающих) считается едва ли не само собой разумеющимся, что прямые тактики речевого воздействия наиболее предпочтительны – прежде всего, как показатели «честных» коммуникативных стратегий.

Высказанное косвенно по причинам собственно семантического свойства часто не может быть «переведено» на язык прямых формулировок. Но утаить речевую цель отнюдь не обязательно означает «приготовить неприятный сюрприз»: часто прямое называние речевой цели просто рассматривает взаимодействие (ср.: «Сейчас я похвалю Вас…» или «В следующем моем высказывании я высоко отзовусь о Ваших способностях …» и проч.).

Тем не менее практика показывает, что в большинстве речевых ситуаций говорящие даже не сомневаются в необходимости прямо формулировать свою речевую цель. Существуют такие коммуникативные ситуации, в которых прямой речевой акт невозможен или нежелателен. Вообразим себе хотя бы некоторые из таких коммуникативных ситуаций.

Ситуация А

Вы впервые приходите в качестве гостя в дом, с хозяевами которого вы едва знакомы. Вас сажают спиной к открытому окну, из которого дует. Вам кажется, что следует закрыть окно.

Как может быть сформулировано в речи это ваше желание?

Ситуация Б

Ваша невеста приготовилась к какому-то торжеству пирог. Пирог сильно недосолен. Соли на столе нет. Вы считаете, что соль необходима.

Как вы обозначите в речи ваше мнение?

Ситуация В

Ваш друг приглашает вас провести вечеринку вместе с ним. Компания в которую вас приглашают, не устраивает вас, но состоит из людей, которые дороги вашему другу. Вы чувствуете себя вынужденным отказаться.

Каким образом ваш отказ может быть представлен в речи?

Перечисленные ситуации относятся к кругу этикетных (то есть конвенциональных, «договорных») речевых ситуаций. Именно на их примере удобно показать явную предпочтительность косвенных форм выражения прямым. Так, прямая тактика предполагает в первом случае просьбу «Закройте, пожалуйста, окно», обращенную к хозяину дома; во втором случае – просьбу к невесте «Принеси, пожалуйста, соль»; в третьем случае – высказывание, адресованное к другу: «Меня не устраивает твоя компания». По-видимому, это единственно возможные формы обозначения соответствующих речевых намерений прямо. Однако мало кто сочтет их приемлемыми.

В самом деле, ситуация А, скорее всего, будет решена вами следующим образом: «Вам не дует» (обращение к соседу) или «Сегодня холодный вечер» (высказывание в пространство), или «Синоптики обещали потепление» (высказывание в пространство), или «Не лучше ли нам закрыть окно?» (приглашение к участию в обсуждении проблемы) и т.д.

Применительно к ситуации Б вы выберете, вероятнее всего, что-нибудь вроде: «Что-то мне сегодня все кажется несоленым» или «Я всегда солю дополнительно», или «У тебя не найдется соли?» (последняя форма предполагает, разумеется, не праздный интерес к тому, есть ли в доме соль, а намерение получить ее) и т.п.

Ситуация В может быть наиболее успешно преодолена посредством формулировок типа: «Я очень занят сегодня вечером» или «Спасибо, лучше в другой раз», или «Боюсь, что я буду себя чувствовать не в своей тарелке».

Показательно, что для всех ситуаций предложена не одна, а сразу несколько косвенных тактик, в то время как вариации на прямой форме (при сохранении нужного смысла) не были столь уж очевидно возможными. Кроме того, в каждом из случаев оперирование прямыми формами, строго говоря было исключено.

Разумеется, не исключены случаи «этической глухоты» присутствующих. Тогда вместо желаемых результатов очень вежливый говорящий рискует добиться ответа вроде: «Нет-нет, спасибо, мне не дует», «Мне тоже иногда все кажется несоленым, но соли в пироге, на самом деле, более чем достаточно», «Уверяю тебя, все будет нормально: это прекрасные люди1». Однако такой исход будет лежать не на совести говорящего, а на совести собеседников. Кстати, «этическая глухота» обычно считается непростительной. Вот поведенческие модели, предложенные датскими коллегами в качестве реакций на описанные в основном случаи «этической глухоты»:

- ситуация А: встать и закрыть дверь самому;

- ситуацияБ: пойти на кухню и найти соль;

- ситуация В: пообещать прийти и не прийти.

Средства, как мы видим, сугубо радикальные и отнюдь не речевые: за «этическую глухоту» наказывают не словами, а действиями.

Приведенные случаи, как представляется, хорошо демонстрируют разницу между неварьирующимися прямыми тактиками речевого воздействия и прекрасно поддающимися варьированию косвенными тактиками. Кстати, невозможность варьирования прямых форм выражения (одно слово, одно словосочетание, одно предложение) прекрасно согласуется с известной мыслью академика Л.В.Щербы насчет того, что в языке нет синонимов – есть плохое знание языка.

Так оно и есть: варианты прямых форм выражения не могут продолжительное время сосуществовать в языке. Либо один из них отмирает через короткое время, либо варианты эти, в конце концов, расходятся в значении или употреблении. А вот одной прямой возможности соответствует как угодно много косвенных..

Опыт показывает, что современный носитель языка, более или менее хорошо владеющий прямыми формами выражений, часто оказывается совершенно беспомощным перед косвенным. Фактически любая из косвенных тактик оказывается не вполне точной. Может быть, это одна из причин, в силу которых из речевого обихода постепенно исчезают искусства, связанные с косвенными речевыми тактиками:

искусство комплимента (реакция на комплимент чаще всего искажена: ср. «Как вы сегодня хорошо выглядите!» - «А обычно я, что же, плохо выгляжу?»; «Какое красивое платье!» - «А сама я, по-вашему, некрасивая?»; «Очень тонкое замечание!» - «Я вообще тонкий человек» и др., свидетельствующие, что вместо тоно, чтобы принять комплимент как подарок (а комплимент по сути своей и есть подарок) и поблагодарить за него, адресат начинает тут же требовать еще большего подарка);

искусство намека (реакция на намек, как правило, столь же причудлива: при намеке совершенно обычным считается спросить: «Простите, вы на что намекаете? На что?» или «Если я правильно понял ваш намек, то вы имели в виду следующее…», - при этом ясно, что, если говорящий ответит на вопросы или подтвердит догадки, намек как таковой перестанет быть намеком);

искусство шутки (в ответ на шутку – особенно часто на не очень удачную – слушатель считает само собой разумеющимся задать, например, вопрос: «Извините, вы пошутили?» или констатировать: «Я надеюсь это была шутка» и даже предупредить: «Я позволю себе пошутить» хотя очевидно, что шутка предлагаемая или рекомендуемая как таковая, чуть ли не наполовину утрачивает свой заряд»).

Стало быть, во всех этих «искусствах» (а их, разумеется, гораздо больше, чем перечислено) как раз и предполагается неназывание прямой речевой цели. Это так называемые импликативные искусства. Под импликацией в лингвистических теориях, базирующихся на риторике, стало принято понимать то, что по-русски довольно неуклюже можно обозначать как «подразумевание».

Прямые тактики речевого воздействия действительно дают слушателю определенное и точное представление о том, к чему склоняет его говорящий: гадать, что он имеет в виду и «правильно ли я его понимаю», в случаях подобного рода не приходится.

При прямой тактике речевого воздействия, следует помнить еще и о следующем. Прямая тактика воздействия на слушателя фактически предполагает вертикальную модель речевого взаимодействия.

Прямая тактика речевого воздействия, тем действеннее, чем более пассивная роль остается на долю слушателя.

Если слушатель, как это полагается в армии, «действует, не переспрашивая и не обсуждая приказа», говорящий может чувствовать, что действительно справился с задачей. Кроме прочего, это означает еще, что ему, говорящему, удалось найти адекватные формы воздействия на собеседника: ведь «не переспрашивают и не обсуждают приказа» не только тогда, когда «слепо подчиняются», но и тогда, когда понимают содержание высказывания. Потребовать от слушателя броситься выполнять распоряжение, смысла которого он не понимает, есть акция довольно безрассудная и даже грозящая иногда обернуться против самого говорящего.

Вот почему чрезвычайно не просто выбрать прямую стратегию речевого взаимодействия, но и найти действительно достойные ее средства.

То, что сформулировано прямо, можно лишь принять или отвергнуть. То, что сформулировано косвенно, нуждается в осмыслении. Вот почему, приглашая слушателя в собеседники (то есть строя горизонтальную модель речевой ситуации), мы должны обеспечивать ему возможность действительно участвовать в «конструировании» содержания сообщения, а не создавать иллюзии сотрудничества, при которой одна из «сотрудничающих» сторон фактически лишена каких бы то ни было прав.

Собеседнику редко нравится, когда говорящий откровенно принуждает его к чему бы то ни было. Кстати, исследования в области рекламы давно уже показали, что в рекламных жанрах лучше всего воздерживаться от любых императивов, поскольку глаголы в формах «храните (деньги в сберегательной кассе)», «спрашивайте (в аптеках города)», «покупайте (только у нас)» и др. Ничего, кроме раздражения (или, в лучшем случае, вопроса типа: «Чего ради?»), у адресата не вызывают.

Поэтому, например, даже при прямых тактиках речевого воздействия не всегда рекомендуется формулировать коммуникативную цель предельно прямо – тем более, что выбор даже из крайне ограниченного набора прямых форма выражения все же бывает время от времени возможен. Скажем, существует некоторая разница между прямыми выражениями (представленными в градации): «Пошел вон!», «Выйди отсюда!» и «Уходи, пожалуйста!».

Прямые тактики речевого воздействия предполагают использование слов в прямых (а не переносных) значениях. Прямых же значений у слов, как известно, насчитывается, мягко говоря, далеко, не десятками.

К примеру, если ваша цель – попросить кого-то вернуть одолженные у вас деньги (допустим, терпеть ситуацию у вас уже действительно нет возможности), то трудно сказать, что от обилия прямых способов обозначить просьбу у вас разбегутся глаза. Со всей очевидностью на роль прямых способов претендует лишь речевой комплекс «(пожалуйста) верните (возвратите, отдайте) мне деньги». Остальные же возможности (во всяком случае, подавляющее большинство из них) обнаруживают «косвенную подкладку». Это все варианты от беспомощного «Не будете ли вы так добры…» (косвенный потому, что уровень доброты собеседника ва в данной ситуации мало интересует) через нейтральные типа «У вас теперь получше стало с деньгами?» и до оскорбительно-атакующего «Тебе еще не надоело жить на мои деньги?».

Само собой разумеется, что (для эффективности прямой тактики) необходимо, чтобы отбираемые говорящим слова точно реферировали к речевой ситуации: скажем, как бы выразительно ни смотрели вы на собеседника, одолжившего у вас два рубля десять лет тому назад, ему мало поможет понять вас прямое выражение типа «Сделайте это, наконец!» - даже если, с вашей точки зрения, оно более чем «в лоб» выражает вашу коммуникативную цель.

Таким образом, требования к эффективным прямым тактикам речевого взаимодействия состоят в следующем:

· сообщение предполагает, что коммуникативная цель говорящего не является предосудительной (то есть может быть указана в сообщении без ущерба для последнего);

· сообщение формулируется предельно четко и допускает лишь одно верное толкование;

· сообщение аргументировано или, по крайней мере, подлежит аргументации в случае необходимости;

· аргументы – в том случае, если они есть, не содержат логических ошибок;

· языковые единицы, отбираемые для сообщения, точно реферируют к речевой ситуации;

· языковые единицы, отбираемые для сообщения, в идеале однозначны, выражаемые ими понятия определены и градуированы точно.

Косвенные тактики речевого воздействия. Начиная обсуждение вопроса о том, как строится косвенная тактика речевого воздействия на слушателей, позволим себе несколько неожиданную цитату – фрагмент из новеллы Х.Л.Борхеса «Сад расходящихся тропок»:

«Конечно, Цой Пэн – замечательный романист, но сверх того он был литератором, который навряд ли считал себя обыкновенным романистом. Свидетельства современников – а они подтверждаются всей его жизнью – говорят о метафизических, мистических устремлениях Цюй Пэна. Философские контроверзы занимают немалое место в его романе. Я знаю, что ни одна из проблем не волновала и не мучила его так, как неисчерпаемая проблема времени. И что же? Это единственная проблема, не упомянутая им на страницах «Сада». Он даже ни разу не употребляет слово «время». Как вы объясните это упорное замалчивание?

Я предложил несколько гипотез – все до одной неубедительные. Мы взялись обсуждать их; наконец Стивен Альбер спросил:

- Какое единственное слово недопустимо в шараде с ключевым словом «шахматы»?

Я секунду подумал и сказал:

- Слово «шахматы».

- Именно, - подхватил Альбер. – «Сад расходящихся тропок» и есть грандиозная шарада, притча, ключ к которой – время; эта скрытая причина и запрещает о нем упоминать».

По существу в этом фрагменте обсуждается не столько одна из риторических фигур – фигура умалчивания, сколько общий принцип построения косвенной тактики речевого воздействия. Принцип этот базируется на том, что фактически любая косвенная тактика речевого воздействия предлагает читателю некоторую загадку – большей или меньшей трудности, разгадав которую, слушатель не только получит представление о содержании сообщения, но и поймет, по какой причине сообщение строится непрямо.

Таким образом, слушатель действительно приглашается к сотрудничеству: от того, как он сумеет «прочесть» сообщение, зависит и характер того, что он из сообщения этого получит.

Косвенная тактика речевого воздействия есть тактика интригующая, тактика, «задействующая» личностные характеристики слушателя, тактика, включающая слушателя в сообщение.

Между тем, описывая весьма и весьма распространенный способ речевого поведения современного человека, мы вынуждены с огорчением признать, что навыков построения косвенных тактик речевого воздействия у не так много. Даже прибегая к такой тактике, современный носитель языка то и дело «путает» ее с прямой тактикой речевого воздействия, то есть ведет себя, говоря условно, в соответствии с такой схемой: «Я загадаю вам загадку о ножницах. Два конца, два кольца, посередине – гвоздик. Что это?». Слушателю, же, разумеется, не остается ничего другого, как еще раз повторить заданную изначально и потому уже не интересную для него разгадку: «Ножницы».

Трудно предположить, что в такой ситуации слушатель способен испытать «радость открытия», радость узнавания». Тем не менее современный носитель языка настолько опасается быть неправильно или неточно понятым, настолько страшится инициативы слушателя, что предпочитает сразу раскрыть карты – во избежание непонимания (или недопонимания) и вроде бы для облегчения слушателю «пути к истине». Однако может случиться, что такая «истина» слушателю не нужна.

Смещение косвенной тактики речевого воздействия в область тактики прямой есть акция саморазрушительная. Акция эта непродуктивна в обоих направлениях: она не состоится ни как косвенная (ибо «разгадка» дана), ни как прямая ибо путь к «разгадке» излишне обременителен).

Между тем понятно, что если уж мы прибегаем к косвенной тактике речевого воздействия, мы должны отчетливо видеть, в чем ее особенности. Очевидной особенностью косвенных тактик речевого воздействия является то, что они обеспечивают слушателю «свободу действий», как свободу инициативы и свободу фантазии. Ибо «разгадать» - значит проанализировать, значит перебрать в своем сознании несколько непригодных вариантов «отгадки», понять, почему они непригодны, и, может быть (!), в конце концов прийти к «правильному решению».

Однако это еще не все. Если прямая тактика речевого воздействия всегда предполагает правильное решение (иногда даже путем демонстративного указания на него!), которое может быть четко сформулировано, то косвенная тактика отнюдь не обязательно ведет слушателя только и исключительно к одной единственной цели. Более того, цель эта, будучи «прочтенной», может вообще не поддаваться строгому формулированию. Иными словами, «истина», добытая посредством прочтения косвенной тактики речевого воздействия, никогда не бывает столь определенной (до однозначности), как истина, добытая в результате прочтения прямой тактики.

Можно считать это недостатком косвенной тактики речевого воздействия, но можно считать и достоинством: выводы, добываемые слушателем в этом случае, оказываются менее уловимыми, но зато более интересными. А кроме того, если прямая тактика гарантирует всем слушателям один и тот же результат; то косвенная тактика в идеале приводит каждого слушателя к своему результату: выводы к которым приходят разные слушатели, не покрывают друг друга полностью. Попробуем показать это на каком-нибудь самом простом примере.

Для сравнения предлагаются два варианта (немецкий и датский) объявления одного и того же содержания. Объявления вывешены у входа в частные парки.

- Немецкий вариант: «Вход на территорию частного парка воспрещен».

- Датский вариант: «Частный парк. Просим принять это к сведению».

Не делая никаких общих выводов о «национальном характере» на основании этих двух частных случаев, отметим только, что разная «запретительная сила» этих двух объявлений очевидна (строгий запрет в первом случае и «мягкий» запрет во втором). Однако очевидно и то, что ни в первом, ни во втором случае одной только «запретительной силы» объявлений не хватит на то, чтобы полностью пересечь всякие поползновения на территорию парков: слишком многие люди склонны игнорировать и успешно игнорируют частную собственность.

И если я, например, действительно таков, что игнорирую частную собственность, то в первом случае я практически спровоцирован к тому, чтобы проделать это «лишний раз»: прямая тактика речевого воздействия, избранная владельцами парка (1), очерчивая ситуацию предельно определенно, тем самым резко противопоставляет права владельцев парка и его нежданных гостей. Понимание объявления предполагает понимание лишь заложенного в нем – прямого – смысла: нельзя! Но если, с моей точки зрения, «можно» - значит, «можно все». Я не стану обременять себя необходимостью помнить о том, как ведут себя по отношению к чужой собственности, поскольку я уже нарушил основное требование владельцев территории. Теперь-то мне уж вся стать «распоясаться»!…

В случае (2) перед нами косвенная тактика речевого воздействия. Цель ее та же: предохранить владельцев парка от нежелательных посетителей. Однако я не рискну сформулировать смысл объявления через «нельзя»: объявление фактически не провоцирует меня как «попирателя частной собственности» ни к каким агрессивным действиям.

Даже если я – в силу присущего мне маниакального чувства «свободы, равенства и братства» - окажусь на территории парка, «не принять к сведению», что это частный парк, мне все равно не удастся по чисто практическим причинам. А «принять к сведению» данную информацию будет означать для меня следовать определенным нормам поведения на чужой территории. И норм этих предполагается довольно много: объявление не настраивает меня на какой-то определенный, конкретный смысл – мне предстоит «разгадать» его настолько, насколько я (как «я», а не как «другой») вообще в состоянии это делать.

Стало быть, если само по себе объявление все же не задержало меня у входа, это еще не означает, что у меня есть основания «распоясаться» в чужом парке. Скорее всего, я действительно «приму к сведению», где я нахожусь, и сделаю из этого все (!) необходимые в подобных случаях и возможные для меня выводы. Важно то, что, находясь на территории парка, я объективно не нарушаю никакого запрета (запрет не сформулирован), а если это так, то, стало быть, я пока не вышел из состояния «самоконтроля» и вполне могу отвечать за свои дальнейшие действия.

Логика и паралогика. Исходя из того, что, употребляя слова в переносных зна­чениях, мы обыкновенно не преследуем никаких "особых целей". Процесс этот в такой степени автоматизирован, что выбор из состава нужных нам значений одного, переносного, не ощущается нами не только как "более сложная" мыслительная операция, по и вообще как другая мыслительная операция. Мы с такой же привычностью употребляем слова в переносных значениях, как и слова в прямых значениях. И, подобно мольеровскому герою, испытавшему удивление от того, что он говорит прозой, можем уди­виться, если кто-нибудь объяснит нам, что каждый раз, когда мы употреб­ляем слово в переносном значении, мы тем самым употребляем риториче­скую фигуру!

Существуют так называемые общеязыковые фигуры типа "ни зга не ви­дать", "я сто раз это говорил", "темно - хоть глаз выколи", "яблоку негде упасть", "это и ежу понятно", "катись отсюда", "черкни мне пару слов" и бесчисленное множество других употребля­ются нами вполне бессознательно.

Понятно, что мы пользуемся ими, Чтобы акцентировать некоторые нужные нам аспекты смысла, однако ничуть не в большей степени, чем мы делаем это, употребляя слова типа "очень" или "чрезвычайно". Чтобы ощу­тить это, достаточно сопоставить такие акцентирующие средства, как "очень" и "в высшей степени": мы относимся к ним как к одинаково "нейтральным". Между тем одно из них (в высшей степени) есть риториче­ская фигура, прошлый образный характер которой легко "вспоминается" при необходимости - просто если вдуматься, что она обозначает.

Однако механизм употребления нами общеязыковых фигур состоит именно в том, что мы не вдумываемся.

Чуть иначе обстоит дело тогда, когда мы - в повседневной речи - пере­мещаемся из области общеязыковых фигур в область фигур индивидуаль­но-языковых.

Так, если я, рассказывая о человеке "больших габаритов", сравниваю его со шкафом ("И тут в комнату ввалился этакий шкаф..."), я, конечно, при творческом подходе к речевой ситуации могу на минутку задуматься, какое из имеющихся в моем распоряжении сравнений будет здесь наиболее удачным, но о технике срав­нения я не задумываюсь. Сам по себе процесс сравнения мне хорошо извес­тен, и в моем сознании не происходит ни изобретения процедуры сравне­ния, ни контролирования ее.

Иными словами, я не говорю себе: чтобы сравнить один объект с дру­гим, необходимо найти присущее им общее свойство и т. д. Подобная про­цедура осуществляется мной на каждом шагу, и мои ментальные действия носят чисто автоматический характер.

Для разных видов речевых ситуаций тот или иной тип использования законов построения высказывания можно рассматри­вать лишь как тенденцию или как своего рода вектор, задающий основное направление речевой ситуации. Дело обстоит таким образом, что та или иная область речевой деятельности в принципе отдает предпочтение пози­тивному - логическому - использованию законов построения высказывания или их негативному - паралогическому - использованию.

Иными словами, есть речевые ситуации, в которых прежде всего, или традиционно, важна логика; и есть речевые ситуации, в которых прежде всего, или традиционно, предполагается обращение к паралогика, фигурам, или, во всяком случае, фигуры здесь воспринимаются как нечто само собой разумеющееся.

Поэтому можно сказать, что о позитивном или негативном использова­нии законов построения высказывания говорится настолько условно, на­сколько любая речевая ситуация предполагает оба типа речевого поведе­ния, - и тем не менее вектор речевой ситуации всегда достаточно хорошо ощутим.

То есть логическое или паралогическое использование соответствую­щих законов ни в коем случае не является абсолютным правилом, однако является настойчивой рекомендацией, связанной с таким объективным признаком текста, как изотопия, или цельность и однородность (в том чис­ле и смысловая) сообщения. Авторы "Общей риторики", сочувственно ссылаясь на А.-Ж. Греймаса, пишут:

"В любом сообщении или тексте слушатель или читатель хочет видеть "нечто цельное в смысловом отношении". И в самом деле, для того чтобы коммуникация была достаточно эффективной, в сообщении не должно быть неясностей, двусмысленностей".

Позитивное использование законов построения высказывания предпо­лагает просто следование этим законам на уровне установки. Иными слова­ми, установка говорящего такова, что в его намерения входит строить вы­сказывание, соответствующее прямой тактике воздействия на слушателя и придерживаясь соответствующих законов.

Как слушатель получает возможность узнать об установке говорящего на позитивное или негативное использование законов построения выска­зывания?

Установка маркируется говорящим. Происходит это таким образом, что говорящий выбирает среду, относительно которой он и предлагает рас­сматривать свое сообщение. Особенно четко маркер среды работает в письменной речевой практике. Создавая некий текст, мы уже знаем, к ка­кой группе существующих текстов еголучше всего присоединить - к груп­пе научных, официально-деловых, публицистических или художественных текстов, а в составе этих групп - к соответствующим подгруппам (напри­мер, в публицистике - к статьям или, "наоборот", к фельетонам). При этом положение дел в письменной практике таково, что "случайное попадание" предлагаемого мною текста в "чужую группу" практически исключено.

Трудно представить себе, например, что, создав художе­ственное произведение, я внезапно обнаружу, что читатели рассматривают его как научный трактат, или, написав деловое письмо, сам попрошу отно­ситься к нему как к стихотворению.

Предлагая адресату сообщение официально-делового типа, я тем самым, ставлю его в известность, что использую законы логики, а не паралогики.

Паралогика как основа для построения высказываний предполагает
отношение к соответствующим законам как к нестрогим и вполне допус­-
кающим исключения. Игнорируя логические законы, паралогика устанав-­
ливает иные отношения между объектами суждений. Специфика этих от­-
ношений состоит в том, что:

а) любые объекты и в любом количестве могут быть сопоставлены друг с
другом, то есть поставлены в отношения аналогии;

б) сопоставляемые объекты взаимокоррелируемы (при этом каждый троп
и каждая фигура задает свою модель корреляции) и взаимозаменяемы.

Иными словами, паралогика переводит отношения между объектами действительности в отношения между объектами высказывания, фактиче­ски подменяя действительность речевой действительностью. Такой тип подмены и сообщает паралогическим высказываниям риторическую функ­цию.

Следует заметить, что характер и количество этих индивидуальных пра­вил колеблется в довольно широких пределах - от последовательного и демонстративного нарушения всех законов (в области письменной речевой практики это, например, литература абсурда) до признания возможными лишь единичных исключений (опять же в области письменной речевой практики - наиболее "жизнеподобные" формы литературы).

Что касается повседневного дискурса, тоздесь количество возможных исключений зависит, с одной стороны, от характера речевой ситуации, в которой говорящий находится, и от особенностей его индивидуальной ре­чевой манеры - с другой.

Так, годовой отчет о работе бригады сапожников, видимо, не будет благоприятной почвой для фигур разного рода. Не стоит особенно "крушить логику" и студенту, сдающему экзамен; его доказательство тео­ремы Пифагора, построенное как правильная логическая процедура, вне всякого сомнения, будет оценено выше, чем высказывание типа:

"Пифагоровы штаны во все стороны равны". А вот, скажем, на праздни­ке "в кругу друзей", наоборот, едва ли так уж необходимо следить за не­укоснительным следованием духу и букве законов логики: здесь обычно царит стихия фигуративности.

Иными словами, речевая ситуация, ощущаемая точно, есть речевая си­туация, относительно которой понятно, каким образом - прежде всего по­зитивным или прежде всего негативным (логически или паралогически) -должны быть использованы в ней законы построения высказываний.

В основе "логической" речевой деятельности, с одной сто­роны, и "паралогической" речевой деятельности - с другой, лежат одни и те же принципы и процедуры работы с понятиями и высказываниями: ориен­тация на основные логические законы, определение и деление понятий и развертывание умозаключения.

На этой схеме окружность 1 есть область логики (область позитивного использования законов построения высказывания), окружность 2 - область паралогики (область негативного использования законов построения вы­сказывания). Они равноправны относительно друг друга, но связаны между собой посредством области 3: области ошибок.

Очевидно, что ошибки (вопреки традиционным представлениям о них) принадлежат не только области логической практики, но и области фигу­ративной практики: не случайно фактически любую логическую ошибку можно рассматривать и как неудачную фигуру (метафору, метонимию, инверсию) и т. д. Очевидно также, что ошибки не локализуются в области чистых "практик" - они локализуются там, где практики пересекаются, то есть там, где говорящий не отдает себе отчета в том, какой из "практик" он в данном случае отдает предпочтение, и оперирует словно бы двумя практиками сразу. Вот почему ошибки до­пустимо рассматривать как случаи "смещения" речевой тактики.

3. Фигуративная практика, или практика оперирования фигурами, предпо­лагает умение обращаться с некоторым - ко­личеством фигур, которые являются своего рода "таблицей умножения" паралогики: в основе тропов лежат преобразования законов логики (и в первую очередь – аналогии), в основе фигур – преобразования законов синтаксиса.

Обычно рассматриваются фактически всего лишь три тропа: мета­фора, метонимия и синекдоха.

Обычно разговор о тропах начинают с метафоры, которая по праву считается одним из трех главных тропов.

Слово "метафора" в переводе с греческого означает перенос. Потому-то, может быть, вслед за нею и другие тропы характеризуются как перенос, что, по мнению некоторых исследователей, не вполне корректно.

Метафора есть в высшей степени репрезентативный троп. Она, как ни­какой другой троп, дает нам прочувствовать лежащее в ее основе сравне­ние, то есть отчетливо предполагает операцию аналогического типа. "Только через метафору, - полагал Осип Мандельштам, - раскрывается материя, ибо нет бытия вне сравнения, ибо само бытие есть сравнение". А стало быть, как и всякая процедура сравнения, процедура метафоризации в принципе должна была бы ориентироваться на определенные правила. Правила же эти предполагают, что есть то, что сопоставляют, то, с чем со­поставляют, и признак, по которому осуществляется сопоставление. При­знак этот должен быть совпадаю­щим. "Слагать хорошие метафоры, - говорил Аристотель, - значит подме­чать сходства (в природе)".

Однако сущность метафоры состоит в том, что данный (совпадающий) признак никогда не называется. Поэтому ме­тафору иногда определяют в качестве скрытого сравнения. Чаще всего в основе метафоры обна­руживают противоречие: в частности, Людвиг Тик, анализируя метафору (утро проснулось), нарочито раздраженно восклицал "Проклятие!.. В этом лживом мире нельзя позволять людям произносить бессмыслицу!".

Катахреза считается самостоятельной разновидностью метафоры.

Название тропа в греческом вари­анте содержит негативную характеристику: katachresis означает злоупот­ребление или некорректное словоупотребление.

* Пример: Двуглавый российский сфинкс все никак не может выбрать
направления движения.

На уровне на­мерения понятно, что говорящий (подразумевает) одновре­менно и символ России - двуглавого орла, и так называемую "загадочную русскую душу", а с ними и неисповедимость "русского пути''.

* Ряд: отважный защитник остановившегося века; запоздалый аргумент молчания; буриданов осел неразборчивости; символ намека на неиз­бежное; свет, опережающий себя в круговороте времен.

Синестезия (греч. - одновременное восприятие) тоже представляет собой троп метафорического типа. Особенность его в том, что он задействует сразу несколько областей чувств - скажем, зрение и слух или вкус, обоняние и осязание, плюс прочие самые разнообразные комби­нации.

• Модель: невкусный на вид

• Пример: Приведите мне довод, который я мог бы пощупать.

* Ряд: весомое доказательство; "женщины любят ушами"; видеть кон­-
чиками пальцев; "чем ты слушаешь?"; головная поэзия; думающий
желудком; теплый цвет; холодное рассуждение; яркое выступление.

Аллегория (греч. - иносказание).

"Фокус" аллегории в том, что представления, передаваемые посредст­вом картины, обычно трудны для восприятия в своем "первозданном" виде: чаще всего это некие абстрактные понятия (типа правда, честь, невинность и др.), с трудом поддающиеся постижению. Эти-то абстрактные понятия обычно и передаются в виде совершенно конкретных "картин".

* Модель: У бумажного тигра тоже бывают когти.

* Ряд: Содом и Гоморра на Тверской; российская Фемида, потерявшая
весы; митрофаны высших учебных заведений; голгофа российской власти.

Прозопопея (греч - человек и - делать), или олицетворение.

* Ряд: юмор дышит в каждой строчке; доводы упрямы; гидра империа­лизма; Молох (в значении: государство); проститутка (в значении: та или иная страна, "продающая" себя другой стране).

Метонимия – как ас­социация по смежности, в отличие от метафоры - ассоциации по сходству.

• творение и творец (читать Пушкина {вместо: произведения Пушкина});

• носитель признака и признак ("Если бы молодость знала, если бы ста­
рость могла!"{вместо: молодые люди... старики});

• предмет и материал (важная бумага из управления {вместо: документ
(на бумаге)});

• содержимое и содержащее (газета ошибается, говоря... {вместо: автор
статьи в газете ошибается, говоря...});

• действие и его результат (это хорошая классификация {вместо: это хо­-
роший результат классификации});

• место жительства и жители (страна ликует {вместо: жители страны})
и др.

* Ряд: лекции в портфеле; суетливый XX век; согласно звонку из мини­стерства; слушать CD; красивая икебана; соглашаться с книгой; спо­рить с доводом; правила Лубянки; выпить таблетку; бойкое перо.

Синекдоха (греч. - соотнесение, от - обо­значать через намек) рассматривается либо как вид метонимии либо как самостоятельный троп. Синекдоху определяют как представление целого как части этого целого или, наоборот, как представление части в качестве целого. Классический пример синекдохи - Чеширский кот, умев­ший исчезать так, что оставалась только одна улыбка.

* Модель: (в очереди) я стою за соломенной шляпкой (вместо: за этой
дамой {в соломенной шляпке})

* Пример: Их мечта - Москва, диктующая законы всему миру.

• Ряд: ручка не пишет; поймать мотор; задержан милицией; вредно для
организма; зарабатывать на хлеб.

Эпитет - один из самых традиционных и известных тропов. В бук­вальном переводе с греческого означает приложение и на самом деле "прилагается" к предмету в качестве его характеристики.

• Модель: холодная голова

• Пример: На таких призрачных результатах трудно построить какую бы то ни было концепцию.

"Призрачные" со всей отчетливостью обозначают как "неосновател­ьные", так и "мнимые". Понятно, что термин призрачные будет соотне­сен с двумя другими терминами (концепция и результат) разными свои­ми значениями, а это и есть учетверение термина. Подробнее об этом говорилось в связи с метафорой.

• Ряд: воздушный почерк; изящная теория; безголовый директор; за­водной собеседник; божественная вечеринка.

Оксюморон объединяет необъединимое в одном понятии, (типа "богатый ни­щий"), компоненты оксюморона не столько исключают, сколько противоречат друг другу. Поэтому восприятие оксюморона пред­полагает известную "широту взгляда". В противном случае оксюморон мо­жет просто показаться бессмыслицей, не заслуживающей внимания.

* Модель: живой труп

• Ряд: параллельные кривые; передовые отстающие; всем известные новости; безобразно привлекательна; рассеянно целеустремлен; от­крытие закрытия выставки; немножко навсегда.

Антитеза в переводе с греческого слово означает противопоставление, противоположение.

Антитеза осуществляется для того, чтобы поставить понятия в отноше­ния контраста, причем не только те понятия, которые в принципе контра­дикторны или контрарны, но и понятия, обычно не связанные между со­бой никакими отношениями, но становящиеся конфликтными, когда они поставлены рядом.

• Модель: жизнь коротка — искусство вечно

• Пример: Претензии-то велики, да возможности малы!

• Ряд: вор должен сидеть в тюрьме, а не разгуливать на свободе; лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным; персонал наш, за­то зарплата американская; голубой, но милый; русская, а красавица.

Каламбур - в переводе с французского - игра слов. У каламбура, частично дурная слава: склонность калам­бурить нередко считается признаком плохого вкуса. Может быть, вследст­вие того, что каламбур как троп часто связан с так называемыми поверхно­стными смыслами слов, "играть" которыми не представляет большого тру­да. Однако, безусловно, делать вывод о недоброкачественности каламбура как приема только на основании злоупотребления им в среде "любителей" едва ли правомерно. Каламбур не "хуже" и не "лучше" других тропов и от­нюдь не требует оценочного к себе отношения, будучи просто одним из фигуративных средств, любое из которых, попадая в "плохие руки", может давать сбои.

Традиционно каламбур строится на таких известных языковых явлени­ях, как полисемия (разные значения одного и того же слова), омонимия (близкие значения одного и того же слова) и омофония (звуковое сходство слов). Эффект же каламбура обусловлен проекцией "нового" значения сло­ва на его "старое" значение и возникающей вследствие этого - иногда дей­ствительно забавной - перекличкой смыслов.

• Модель

(при полисемии): связать два довода - морским узлом

(при омонимии): она в мужском туалете - в брюках и пиджаке

(при омофония): мясная (омофон с "лесная") нимфа

* Пример: суковатая особа.

• Ряд: отвести душу на вокзал; науки юношей пытают; жесткое до си­
няков правило; включительно и выключительно; желаем безбрежнева
счастья; заниматься не своим телом.

Тавтология. Особенность этой фигуры в том, что с ее помощью, посредством синонимов и родственных по значению слов, осуществ­ляется повторение уже сказанного.

*Пример: Президент извинился: дескать, не удалось и не получилось. Однако понятно, что скорее не получилось, чем не удалось: собственно говоря, никаких попыток и не предпринималось!

Выражение "не удалось и не получилось" представляет собой очевидную тавтологию - точно такую же, как, например, "в об­щем и целом". Ясно, что "удалось" и "получилось" суть синонимы, спо­собные легко заменять друг друга практически в любом тексте.

• Ряд: в строгом и точном смысле слова...; смешная и забавная ситуа­ция; вялый и флегматичный тип; странные и удивительные последст­вия; настоящая и истинная свобода; это вздор и бред.

Плеоназм ( греч. - иметься в избытке).

* Модель: окончательный результат (например, при наличии промежуточного)

• Пример: (заголовок) За русскую Россию и заокеанскую Америку!
В высшей степени профессионально осуществленный плеоназм-троп.

Контекстная среда в данном случае оказывается настолько прозрачной,
что прием почти не требует каких-либо оговорок или последующих ком-­
ментариев, несмотря на очевидность сразу двух плеоназмов — "русская
Россия" (какая, дескать, бывает еще?) и "заокеанская Америка" (разве
есть "другая" Америка - не за океаном?).

Газетный материал посвящен, как и ожидается, проблеме американиза­ции России, то есть превращению России в местную Америку. Пафос ста­тьи в том, что Америке лучше оставаться за океаном - в этом случае у Рос­сии есть шанс действительно остаться самой собой.

• Ряд: полный порядок; в самый последний раз; полноправный прези­дент; вызывающее нахальство.

Гипербола (греч. - избыток, преувеличение).

• Модель: (любовное признание) я пойду за тобой на край света

. Пример: А денег у него - пять раз Россию купит и еще на мороженое останется.

• Ряд: в стране кризис, равного которому не знала история; оставшись
голым после раздачи долгов...; рассчитал половину кабинета — у него
миллион других рабов.

Литота -"преуменьшение", - есть случай, при котором "большая величина" замещается "меньшей" либо бессознательно, следуя речевой традиции ("Загляните на минутку!"), либо осознанно, то есть с оп­ределенной фигуративной целью.

• Модель: меньше, чем ничего

• Пример: Количество богатых в новой России относительно количества
прочих граждан в процентном отношении невыразимо.

Разумеется, оборот отсылает к ничтожно малому числу, однако - с точ­ки зрения логики - представить себе невыразимое в процентном отноше­нии малое число все же невозможно.

• Ряд: фиксируя одну тысячную градуса в изменении угла государст­
венного ветра;... говорят, что он вообще не спит — ни минуты; на ра­
боту в Москве давно уже никто не ходит: зарабатывают сдачей квар­
тир.

Перифраз - троп, посредством которого одно понятие представляется через несколько понятий, то есть описывается, а не называется.

• Модель: точка, точка, запятая, минус, рожица смешная, палка, палка, огуречик...

• Пример: Бесплатные сосиски для всех, афишки, рекламки и значки - по
желанию, короткая речь про "наши беды", рукопожатия, объятия, поце­-
луи с выхваченными из толпы желающими... глядишь, и мандат в кар­-
мане!

Перифраз, описывающий понятие избирательная кампания, не назы­вая его, но лишь косвенно обозначая — "глядишь и мандат в кармане".

* Ряд: жители столицы ловят воздух ртом (вместо: задыхаются); вче­рашние беженцы набивают дырявые карманы деньгами; квартира, да­ча, машина, любовница со знанием шведского, дети в Оксфорде... благосостояние!

Аллюзия (лат. - намек).

* Модель: (из времен Брежнева) Фридрих Вильгельм IV с его страстью
вешать ордена себе на грудь...

* Пример: Нестабильные политические обстоятельства, как известно,
иногда вынуждают вспомнить о фригийском колпаке.

Аллюзия с "фригийским колпаком" будет разгадана теми, кому из­вестно, намеком на что может служить напоминание о фригийском кол­паке. Фригийский же колпак, который носили древние фригийцы, в свое время стал образцом для головных уборов деятелей Французской рево­люции. Поэтому "вспомнить о фригийском колпаке" означает в нашем примере взяться за оружие, готовить новую революцию и проч. Однако имеется ли в виду, что время "вспомнить о фригийском колпаке" уже настало или это лишь "замечание вообще", определить трудно — именно в силу того, что аллюзия предполагает негативное использование логиче­ского правила об аргументах, которые необходимым образом должны быть связаны между собой.

• Ряд: конкурс красоты во времена Париса закончился Троянской вой­ной; сицилийская мафия первоначально не выходила за пределы Си­цилии; потемкинские деревни были величайшим открытием века, причем даже не нашего.

Риторический вопрос - вопрос на который не требуется ответа.

Ответ на него известен, однако говорящий тем не менее предлагает другой ответ. Кстати, даже классические примеры ри­торического вопроса отвечают этому предположению. Так, гоголевский вопрос "Знаете ли вы украинскую ночь?", сам собой разумеющийся ответ на который "Конечно!" предполагает тем не менее другой ответ: "О, вы не знаете украинской ночи!".

Именно противоречие между тем, что предполагается в качестве ответа, и тем, что в этом качестве предлагается, и придает тропу риторическую функцию, обеспечивая возможность неожиданных семантических ходов.

* Модель: Разве невозможно понять это? Да вот... получается, что не­
возможно!

* Пример: Виноват ли кто-нибудь в этой войне? А что - виноват! Виноват,
например, президент: он как никак глава правительства!

• Ряд: Вечный вопрос русской интеллигенции: что делать? Да пусть ни­чего не делает, как всегда: пусть остается верной себе; Воровать — хо­рошо ли это? Прекрасно это: проживешь короткую, но яркую жизнь, как сокол!

Риторическое восклицание сильно напоминает риторический во­прос по механизму производимого смыслового эффекта. Разница в том, что при риторическом восклицании, понятное дело, никто никого и ни о чем не спрашивает: риторическое восклицание есть ожидаемая и понятная присутствующим реакция по тому или иному поводу - как бы сама собой разумеющаяся реакция.

• Модель: Великолепно!.. Работа целого коллектива пошла коту под
хвост.

• Пример: Какой ужас! Секретарша попыталась помочь посетителю прой-­
ти к директору без разрешения...

• Модель: Скандал! Живое слово — в мертвом собрании; Как тонко за­мечено! Словно топором по башке; Остроумно! Так все шутят.

Риторическое обращение - знак, сигнализирующий об отношении говорящего к слуша­телю. Рассматривая обращение таким образом, легко предположить, что ожидаемый тип обращения диктуется общей атмосферой их взаимоотно­шений. Никто не ожидает от разъяренного начальника дружелюбного об­ращения или от пылкого влюбленного враждебных нападок. На этом фоне риторическое обращение классически рассматривается как повышенно эмо­циональное проявление естественных в той или иной ситуации чувств.

* Модель: Дамы и господа! Впрочем, тут, я вижу, только дамы.

* Пример: Глубокоуважаемый банкир, да вы же просто преступник!

· Ряд: Дорогие слушатели и еще более дорогие слушательницы; Привет, ребята!

Я надеюсь, никто не обиделся; Как я ценю вас, мерзавцы!

Фигуры, предполагают прежде всего трансформа­цию структуры: структуры слова (группа так называемых микрофигур) или структуры предложения (группа так называемых макрофигур) - опять же как средство реализации риторической функции.

Метатеза – перестановка.

• Модель: лгасность

* Пример: (газетный заголовок) Коррупция в странах Приблатики соз­дает новый смысл в известном и чуть трансформированном слове. Но­вый смысл, возникающий вокруг неожиданно родственного корня блат, задает вполне ощутимую тематическую перспективу тексту, посвященному коррупции.

• Ряд: ветролет; деренегат; солжение; стиховторепие; омезрительный.

Анаграмма (лат.- перестановка букв).

А награмму расценивают либо как поэтический трюк, особенно ненагруженный в смысловом отношении, либо как фигуру, имеющую риторическую функцию и в этом случае предполагающую опре­деленное "задание". "Заданием" обычно является создание комического эффекта, но могут быть также и задания другого рода (например, обостре­ние отношений между частями высказывания, нетривиальные характери­стики и др.).

* Модель: (студенческая шутка) пролетара диктатуриата

* Пример: Основные качества, присущие нынешним российским лиде­
рам, - близозоркость и дальнорукость.

• Ряд: петушка и кукух; полуфабриканты; водоударные часы; деревостойкие морозы; мисолапые кошки; клаустрология и филофобия.

Параллелизм ( греч. - соположенный, находящийся ря­дом) есть одна из наиболее древних фигур, унаследованных риторикой из фольклора, где параллелизм всегда был представлен чрезвычайно широко ("Жалко только волюшки во широком полюшке, солнышка на небе - госу­даря на земле").

• Ряд: начал во здравие — кончил за упокой; нет человека — нет про­блемы; был пионер, стал премьер; количество преступников растет — количество жертв падает.

Анафора - повтор начальных частей смежных или близлежащих предложений, едино­начатие, уподобление зачинов.

• Модель: Суров закон. Суров, но справедлив.

• Пример: Остановитесь, в последний раз говорю. Остановитесь, повто­-
ряю!

• Ряд: Счастливы бедные. Счастливы те, кому нечего терять; Из двух спорящих один всегда не прав. Из двух спорящих не прав тот, кто умнее.

Инверсия – перестановка.

• Модель: Разумного я от нас ожидал предложения, понимаете?

• Пример: Народу дайте же наконец возможность увидеть вас поблизости от себя, господа народные депутаты!

• Ряд: Победы, собственно, тогда у Белого дома никто из нас и не ожи­дал; Выслушать мнение зрителя о том, что происходит в вашем теат­ре, прошу вас, наконец; Ведь укорачивается на наших глазах все сильнее и сильнее жизнь-то!