Двенадцать тысяч жертв

– Так им и надо! – радовалась Одиль перед телевизором.

За последние несколько дней ситуация только ухудшилась: Шарль, проявив самые гадкие черты своего характера, попросил ее покинуть квартиру.

– Никогда, слышишь, – ответила она ему по телефону, – ты здесь со своей вертихвосткой жить не будешь! По закону эта квартира моя. И даже не смей здесь показываться, я тебя не впущу. В любом случае, у тебя нет новых ключей.

По крайней мере, в этом был какой-то прок от незваной гостьи! Просто знак свыше!

Шарль несколько раз приходил, звонил в дверь, пытался вести переговоры. Она отказалась его выслушать. Он все настаивал на своем, прислал к ней врача.

– Одиль, – заявил доктор Маландье, – вы истощены. Не кажется ли вам, что несколько дней в доме отдыха не помешали бы? Там за вами будет надлежащий уход.

– Я сама прекрасно за собой ухаживаю, спасибо. Естественно, из-за всех этих проблем я запаздываю со сдачей статей, но я себя знаю: как только мне станет лучше, я за несколько ночей все напишу, не отрываясь от рабочего стола.

– Вот именно, почувствовать себя лучше… Не думаете ли вы, что в доме отдыха…

– В данный момент в этих домах люди мрут как мухи. Потому что там нет кондиционеров. А здесь есть. Вы что, не смотрите телевизор? В стране волна жары пострашнее циклона. Дом отдыха? Скорее дом страданий. Дом приговоренных к смерти. Дом мертвецов. Это он вас послал, чтобы меня прикончить?

– Одиль, ну что за чепуха! Если бы мы подыскали вам дом отдыха с хорошим кондиционером…

– Ну да, там меня будут пичкать лекарствами, пока я не превращусь в тыкву, а потом мой муж, воспользовавшись моей беспомощностью, въедет в эту квартиру со своей ведьмой! Да ни за что на свете! Арабка со своими отпрысками? Никогда! Вы вот, например, знали, что у них двое детей?

– Одиль, вы настолько дошли до ручки, что в один прекрасный день вас увезут насильно, и вашим мнением никто не поинтересуется.

– Вы все правильно поняли: придется применить силу. А до этого момента все останется по-прежнему. Теперь уходите и больше не возвращайтесь. Начиная с сегодняшнего дня у меня будет другой врач.

Этим вечером Одиль в гневе подумала: а не покончить ли с собой, и лишь мысль о том, что это будет на руку ее мужу и гадине Ясмин, удержала ее от этого шага.

«Ну, Одиль, опомнись. В конце концов, ты молода… сколько тебе? Тридцать два – тридцать три… вечно забываю. У тебя впереди целая жизнь, ты встретишь другого мужчину и создашь семью, родишь детей… Шарль тебя просто недостоин, хорошо, что ты это заметила сейчас. Представь, что бы было, если бы ты упорствовала до самой менопаузы…»

Вдруг ей захотелось поболтать с Фанни, лучшей подругой. Сколько времени она ей не звонила? С этой жарой она слегка потеряла чувство времени. Может, вместе со всей нацией она страдала от знойного оцепенения больше, чем она полагала, находясь в своей прохладной квартире? Она схватила записную книжку и тут же отшвырнула ее.

«Нет смысла проверять номер Фанни, уж его-то я помню наизусть».

Она набрала номер; ей ответил чей-то сонный голос.

– Да?

– Прошу прощения за беспокойство, я бы хотела поговорить с Фанни.

– Фанни?

– Фани Депре. Я ошиблась номером?

– Фанни умерла, мадам.

– Фанни! Когда?

– Десять дней назад. От обезвоживания.

Жара! Пока Одиль подсчитывала количество жертв перед телевизором, ей ни на секунду не пришло в голову, что ее подруга может оказаться в их числе. Она повесила трубку, не в силах говорить или расспрашивать.

Фанни, милая Фанни, школьная подруга, у которой уже, кстати, было двое детей… Два младенца… Какая трагедия! Она ведь была так молода, они родились в один год… Так значит, не только старики и дети становятся жертвами жары, но и взрослые люди, полные сил… Кто же ей ответил по телефону? Этот хриплый голос был ей незнаком… должно быть, какой-нибудь старый дядюшка.

Одиль в потрясении выпила целую бутылку воды и закрылась в комнате, чтобы выплакаться.

– Пятнадцать тысяч жертв, – объявил телеведущий с каменным лицом.

– И скоро будет пятнадцать тысяч и одна, – вздохнула Одиль, вдыхая сигаретный дым, – поскольку я не знаю, стоит ли жить в таком жутком мире.

– Никакой надежды на похолодание, на горизонте ни облачка, – продолжал журналист. Земля трескалась от боли.

У Одиль тоже не наблюдалось никаких улучшений. Теперь незнакомка появлялась несколько раз в день и так перемещала все ее вещи, что она ничего не могла отыскать.

После отъезда консьержки в отпуск в Португалию – в августе там должно скапливаться невероятное количество консьержек – продукты и готовую еду ей приносила племянница консьержки, наглая девица с вялой походкой, постоянно жевавшая жвачку и менявшая ремень в джинсах по нескольку раз в день, дура, с которой нельзя было и словом перемолвиться.

Шарль больше не показывался. Хотя, скорее всего, это он все время звонил по телефону. Одиль отвечала «нет», перед тем как повесить трубку. Он уже не так занимал ее мысли. Совсем немного. Это уже отошло в прошлое. Вернее, все было так, как будто его вообще не существовало. Теперь главное было записаться на новый учебный год в университет, однако, видимо из-за временного персонала, нанятого на период летних отпусков, ей никак не удавалось дозвониться до нужного человека. Ее это сильно раздражало.

Ей не терпелось взяться за учебу. Она либо смотрела информационный канал, либо работала, читала книги о Ближнем Востоке, упражнялась в языках, серьезно подумывая о том, как завершить диссертацию, к которой она начала писать введение.

До профессора, с которым она работала над диссертацией, было никак не дозвониться. Похоже на то, что климатический катаклизм парализовал всю страну. Все было не так. Ее родители тоже не отвечали на телефонные звонки. Скорее всего, все предпочли разъехаться в поисках мест попрохладнее.

«Надо этим воспользоваться, чтобы заняться существенными вещами, – думала Одиль, часами совершенствуя структуру параграфов и стройность фраз. – Даю себе неделю, чтобы закончить введение».

Все это ее так занимало, что она забывала о том, что следует пить побольше воды. К тому же кондиционер начал вести себя странно: она ставила его на двадцать градусов, а потом, промучившись несколько часов, обнаруживала, что стрелка стоит на тридцати – тридцати двух градусах, а один раз на пятнадцати! Она с трудом разыскала инструкцию, гарантию и позвонила в фирму, чтобы те прислали ей мастера по ремонту. Тот провозился полдня и пришел к выводу, что совершенно не понимает, в чем дело. Может, где-то был нарушен контакт, но каждый аппарат был проверен, и все прекрасно работало. Однако уже на следующий день датчики в каждой комнате показывали самые разные и невероятные цифры.

Одиль не стала перезванивать, так как поняла, чьих это рук дело: незваная гостья. Старуха, без сомнения, забавлялась тем, что за ее спиной меняла температуру.

Одиль чувствовала себя разбитой – от работы, жары, легкого обезвоживания, – поэтому она решила подстеречь незнакомку, застукать ее на месте преступления и разделаться с ней раз и навсегда.

Она уверилась, что в квартире никого нет, спряталась в шкафу со швабрами, выключила свет и стала ждать.

Сколько времени она так просидела? Она не знала. Похоже, старуха догадалась, что ее поджидают… Через несколько часов, изнемогая от жажды, Одиль выбралась из шкафа и направилась в гостиную. Там, непонятно почему, ей захотелось анисового ликера, она открыла дверцу бара, наполнила рюмку и, сделав глоток, вдруг заметила нечто странное.

На корешке одной из книг в книжном шкафу было напечатано ее имя: Одиль Версини. Взяв книгу с полки, она застыла в замешательстве, взглянув на обложку: название связано с темой ее диссертации, той, над которой она как раз работала. Однако текст был закончен и напечатан на четырехстах страницах престижным издателем, о котором она даже не осмеливалась мечтать.

Кто сыграл с ней эту шутку?

Она пролистала первые страницы и побледнела. То было содержание ее введения – того, над которым она в поте лица трудилась уже несколько дней, – но здесь оно было изложено гораздо полнее, автор явно владел материалом лучше нее.

Что происходит?

Оторвав взгляд от книги, она увидела незнакомку. Старуха спокойно и пристально смотрела на Одиль.

Нет, это уже переходит всякие границы.

Одиль вернулась к пресловутому шкафу, выхватила в качестве оружия клюшку для гольфа и кинулась обратно, чтобы объясниться с незваной гостьей.

Стоя перед окном с видом на сады Трокадеро, Ясмин смотрела на капли дождя, который наконец хлынул, примирив небеса с землей и остановив смертельное домино.

Комната, где она находилась, нисколько не изменилась, она была все так же заполнена книгами, в том числе изданиями, бесценными для любого, кто интересуется Ближним Востоком. Ни у нее, ни у ее мужа не было времени сменить обстановку и мебель. Они займутся ремонтом позже; а пока они, не задумываясь, покинули крохотную квартирку на окраине города, где они теснились с двумя детьми, и устроились здесь.

За ее спиной Жером и Юго обнаружили спутниковое телевидение и скакали с канала на канал.

– Класс, мама, здесь есть арабские каналы!

Их больше вдохновляла сама возможность перебирать кучу каналов, чем смотреть какую-либо конкретную передачу.

Муж подошел к ней сзади и поцеловал в шею. Ясмин развернулась и прижалась к нему. Они стояли, обнявшись.

– Ты знаешь, я тут полистала твой фотоальбом: с ума сойти, как ты похож на отца!

– Не говори этого.

– Почему? Тебя это огорчает, потому что он умер в Египте, когда тебе было шесть…

– Нет, меня это огорчает, потому что напоминает о маме. Она часто принимала меня за него, называла меня Шарлем.

– Не думай больше об этом. Вспоминай о той поре, когда она была здорова, блестящая журналистка, остроумная, живая – Одиль всегда производила на меня огромное впечатление. Забудь последние два года.

– Ты права. Живя здесь, в одиночестве, она из-за болезни Альцгеймера перестала узнавать себя… Ее воспоминания постепенно стирались, мысленно молодея, она принимала собственное отражение в зеркале за незнакомую старуху. Ее нашли с клюшкой для гольфа в руке перед разбитым зеркалом, она, наверное, хотела пригрозить незнакомке, а затем защититься, думая, что та ее сейчас ударит.

– Мы навестим ее в воскресенье.

Ясмин погладила его по щеке, приблизилась к его губам, и прошептала:

– Теперь это уже не так тяжело, Одиль сейчас живет в эпохе, когда еще не знала твоего отца. Теперь она вас больше не путает. Сколько ей сейчас лет, в ее воображении?

Он положил голову ей на плечо.

– Иногда я мечтаю, чтобы она превратилась в новорожденную, я мог бы взять ее на руки. И наконец сказать, как я ее люблю. Прощальный поцелуй. И первый для нее.