Глава xXVIII

Послушайте-ка, что я скажу. Я ведь хранил так долго молчание, чтобы лучше наблюдать даму. Я видел, как ее чело внезапно покрывалось тысячей красок, одна живее другой; затем тысяча последовательных оттенков бледности пришли их стереть под влиянием самого очаровательного удивления.

Шекспир

Я пришел к «Веллингфорду» около одиннадцати часов и нашел там Неба, ожидающего меня с багажом. Я не мог дождаться завтрашнего дня и велел немедленно распустить паруса. В Клаубонни мы прибыли в восемь часов утра.

Лишь только я вышел на берег, мне встретился мистер Гардинг. Как и всегда, добрый старик несказанно обрадовался мне.

— С благополучным приездом, дорогое дитя мое! — воскликнул он, увидев меня издалека. — А, Милс, когда же наступит конец вашему честолюбию? Довольно вам гоняться за деньгами; разве в них счастье?

— Что бы там ни было, дорогой мой, — ответил я, — но я скорблю о потере вашей уважаемой родственницы; позвольте поздравить вас, что достояние ваших предков перешло в ваши руки. В этом смысле оно для вас должно быть дорого.

— Конечно, друг мой. Но все принадлежит не мне, а Люси. Вот я могу сказать правду, хотя Руперт скрывает ее от всех. Я назначен душеприказчиком, и мне приходится теперь делать столько расчетов, вычислений, выдавать расписок, что я не знаю, выдержу ли долго; мне едва хватает времени на мои духовные обязанности.

— Ничего, дорогой мой, за вас я спокоен. Но что Грация, вы ничего мне не говорите о ней?

Мистер Гардинг вдруг переменился в лице.

— А, Грация! — ответил он нерешительно. — Она здесь, милое дитя, но ни ее прежней веселости, ни ее здоровья как не бывало. Я за нее вдвойне радуюсь вашему возвращению. Я серьезно опасаюсь за нее; надо непременно позвать доктора. Она всегда казалась не от мира сего, теперь же она представляется мне серафимом, оплакивающим грехи человечества.

— Я боюсь, не опасна ли болезнь Грации?

— Будем надеяться, что нет, дитя мое. Она изменилась, это верно, но теперь ее ум, мысли, привязанности — все обращено к Богу. Она читает только религиозные книги, мечтает, и я убежден, что все остальное время она проводит в молитве. Вот почему она избегает общества и, несмотря на всю свою любовь к Люси, отказывается от ее приглашений погостить в Нью-Йорке, хотя отлично знает, что Люси не может ездить в Клаубонни.

Мне теперь стало ясно. Каждое слово опекуна раздавалось в моих ушах, подобно погребальному звону. Как я любил мою сестру!

— Грация ждет меня? — осмелился я, наконец, спросить, хотя голос мой сильно дрожал.

— Да, конечно, и очень обрадуется увидеть вас. Ведь вы, Милс, для нее первый на свете после Бога!

Как бы я был счастлив, если бы это была правда! Но увы! Я знал, что оно было не так.

— Люси думает побывать летом в Клаубонни? — спросил я.

— Надеюсь, хотя она не может располагать своим временем. Вы видели ее брата, Милс, не правда ли?

— Я встретил его на улице, затем видел в театре с Мертонами и Люси. Молодой Дреуэтт был тоже там, со своей матерью.

Добрый пастор посмотрел мне прямо в глаза.

— Что вы думаете об том молодом человеке? — спросил он, сам того не подозревая, что вонзает мне нож в самое сердце. — Нравится он вам?

— Я понимаю, вы намекаете на то, что мистер Дреуэтт просил руки мисс Гардинг.

— Я бы вам не доверился, если бы сам Дреуэтт не говорил бы об этом всем и каждому.

— Конечно, ввиду устранения других претендентов, — сказал я с горечью, не в силах будучи побороть себя.

Мистер Гардинг показался удивленным и даже рассерженным моим замечанием.

— Я от вас не ожидал, этого, дитя мое, — сказал он. — Зачем видеть в людях дурное? Чего же тут неестественного, что Дреуэтт старается обеспечить за собой право на Люси? И какое в том зло, что он говорит вслух о своих чувствах?

Я был не прав и вполне заслужил этот урок, а потому и постарался смягчить свою вину: — Мое замечание неуместно, я сознаюсь в этом, тем более, что его ухаживания начались еще до смерти миссис Брадфорт, следовательно, у него нет корыстных целей.

— Совершенно верно. Вы привыкли к Люси с самого детства, любите ее, как сестру, и вам, понятно, странно, что она может возбудить серьезную страсть, но вы сами знаете, что она действительно обаятельна, хороша собой да и вообще прекрасная девушка.

— Кому вы это говорите и кто в этом убежден более меня?! Но что касается Грации, — я задыхался, — мне всегда казалось, что она любит жизнь, теперь же она всецело отдается Небу!

— Хотя я ничего не вижу опасного для здоровья молодой девушки в такой религиозной экзальтации, но наша обязанность, по мере сил и возможности, привести ее в себя.

Разве я мог объяснить старику настоящую причину болезни моей сестры? Грация не могла ни с того, ни с сего впасть в такое состояние, у нее всегда было столько здравого смысла во всех суждениях! Я угадывал, что она была оскорблена и разочарована в своей привязанности к Руперту, обманута его пустым тщеславием и эгоизмом. Мы с мистером Гардингом заговорили о ферме 9 о хозяйстве, и я понемногу настолько овладел собой, что мог спокойно увидеть Грацию.

Перед домом меня встретила целая толпа негров, кричавших: «Здравствуйте, хозяин! С благополучным приездом!» Но Грация ждала меня; протолкавшись сквозь толпу, я вошел в дом. У двери стояла Хлоя, негритянка, дальняя родственница Неба, исполнявшая у Грации роль горничной. Она мне приглянулась, сделала реверанс и казалась в восторге, что видит своего молодого хозяина.

— Мисс Грация послала меня сюда, хозяин, сказать, что она ждет вас в семейной зале.

— Спасибо, Хлоя. Позаботьтесь, чтобы никто не помешал нам. Я больше года не видел свою сестру.

— Конечно, да, хозяин. А Неб, где теперь этот «парень»?

— Он придет поцеловать вас через десять минут, Хлоя, а пока ведите себя хорошенько.

— О, как же! Мисс Грация обучила меня всему.

Но мне было не до болтовни, я скорыми шагами направился к нашей заветной комнате, руки мои так дрожали, что я насилу нашел задвижку. Открыв дверь, я приостановился, думая, что сестра, по обыкновению, бросится в мои объятия. Но в доме царила мертвая тишина, точно тут находился покойник. Грация сидела на кушетке, будучи не в силах подняться и двинуться от слабости и волнения. У меня не хватает слов, чтобы описать, что я чувствовал при виде ее. Я был подготовлен к тому, что она изменилась, но не ожидал найти ее стоящей одной ногой в могиле.

Грация слабо протянула мне руки; я бросился к ней, сел около нее и осторожно привлек ее к себе, как мать нежно любимое дитя. Несколько минут мы оставались так, молча, смешивая наши общие слезы и рыдания.

— Как Бог милосерден, — сказала она, наконец, — что вовремя возвратил мне тебя! Я боялась, что ты приедешь слишком поздно.

— Грация, родная моя, бесценная, что ты хочешь этим сказать? Что с тобой?

— Разве надо объяснять тебе, Милс, разве ты сам не понимаешь?

Я ничего не ответил, а только пожал ей руку? Я слишком хорошо понимал эту ужасную историю. Но для меня оставалось загадкой, как это Грация могла так глубоко любить такого ничтожного и пустого человека. Я еще не знал, до чего доходит ослепление женщины к тому, кого она искренно любит; она находит в своем кумире всевозможные совершенства, какие ей вздумаются. В невыразимой душевной скорби я проговорил довольно громко: «Подлец!» Грация, остававшаяся до этой минуты склоненной на моем плече, вдруг подняла голову. Она казалась ангелом, спустившимся на землю. От ее красоты веяло небесным сиянием. Однако ее взгляд принял выражение грусти и упрека.

— Это нехорошо, брат, — торжественно проговорила она. — Бог велит нам не то, я не этого ждала от тебя, единственного человека, который меня любит на земле.

— Но как же ты хочешь, чтобы я простил этому негодяю, который так долго обманывал мою бедную сестру, который обманывал всех нас и который бросает тебя теперь для другой из-за глупого тщеславия?

— Милс, дорогой мой, выслушай меня, — возразила Грация, судорожно сжимая мои руки в своих. — Ты должен заглушить в себе всякий гнев, чувство мести, даже оскорбленное самолюбие. Принеси мне эту жертву. Если бы я была виновата, я готова принять всякую кару; но все мое преступление в том, что я не смогла справиться со своим чувством; неужели же за это даже после смерти я не буду иметь покоя и мое имя будет связано с двусмысленными сплетнями, вызванными вашей ссорой?! Потом, вспомни, что вы жили, как родные братья; вспомни нашего доброго Гардинга, твоего опекуна; подумай о моей дорогой, верной Люси…

— Да, верная Люси, которая остается в Нью-Йорке, когда ее место — около тебя!

— Ей неизвестно, в каком я состоянии, ни причины тому. А теперь, Милс, — добавила она с ангельской улыбкой, — я слаба, как малый ребенок, со мной много возни. Но ведь ты будешь за мной ухаживать, не так ли?

Но, мой добрый брат, прежде чем выйти из этой комнаты, ты мне должен дать одно обещание.

— Разве я в чем-нибудь отказываю тебе? Но, Грация, я согласен только при одном условии.

— Каком? Я заранее соглашаюсь на все.

— В таком случае обещаю тебе не спрашивать у Руперта отчета о его поведении, да и вообще не делать ему никаких вопросов, ни даже упреков, — добавил я, читая мольбу в глазах Грации, требовавшей большего…

Последнее обещание вполне удовлетворило ее. Она поцеловала мою руку, и я почувствовал, как на нее скатилась горячая слеза.

— Теперь говори мне свое условие; каково бы оно ни было, я все принимаю.

— Ты должна предоставить мне полное попечение о твоем здоровье и позволить мне позвать сюда доктора и всех, кого я найду нужным.

— Только не его, Милс, ради Бога!

— Не беспокойся; его присутствие выгнало бы меня самого из дома. Ну, а на все прочее согласна? — Кивнув утвердительно головой, Грация упала ко мне на грудь. Силы ее истощились. Я позвал Хлою, и мы вместе увели больную в ее комнату.

Мне понадобилось немало времени, чтобы оправиться после этого свидания. Запершись у себя, я горькими слезами оплакивал мою сестру; я ее оставил здесь такой свежей, прекрасной, хотя, быть может, уже тогда червь начинал точить ее сердце. Когда я успокоился, то принялся за письма. Написав сначала Мрамору, сообщив ему имена наиболее известных докторов, я просил его привезти первого, оказавшегося свободным.

После некоторых колебаний я решился написать Люси. Хотя она и предпочитала меня Эндрю Дреуэтту, все же она была по-прежнему привязана к Грации и не замедлит приехать в Клаубонни, как только узнает истину.

По ту сторону реки проживал очень знающий доктор, Бард, к сожалению, переставший практиковать. Я и ему написал наудачу, умоляя приехать в Клаубонни. Затем отослал Неба с моими посланиями. — Лишь только я окончил свою корреспонденцию, "как ко мне явилась Хлоя сказать, что меня зовет Грация.

Я ее нашел лежащей на постели. На первый взгляд она показалась мне лучше, но это было ошибочное впечатление. Долгие страдания при ее одиночестве и скрытном характере вконец подточили ее силы, и ее здоровью угрожала серьезная опасность.

Не поднимая головы, она попросила меня рассказать все подробности моего последнего плавания, которое ее, видимо, очень интересовало.

Какой милой улыбкой оживилось ее лицо, когда я сообщил ей о своих сплетниках и о приключениях Мрамора. Я был так рад, что мне удалось хоть временно рассеять ее.

Моряки вообще редко молятся, хотя должны были бы почаще обращаться к Богу среди постоянных опасностей; но я не забывал уроков детства и в трудную минуту прибегал к молитве. И теперь, как только я возвратился опять в свою комнату, я бросился на колени, умоляя Создателя сохранить сестру мою, а также и нашего мистера Гардинга и Люси.

Да, я признаюсь в этом открыто и крайне жалею тех, кто вздумал бы поднять меня на смех.