2015-10-13
886
17.09.2008
Господство субстанции капитала над его функцией социально-политически наиболее отчетливо выражается в господстве гражданского общества над государством (политическая модель слабо институциализированного и обособленного от господствующего класса государства в Голландии, Великобритании и т.п.).
Господство в капиталистической системе функции над субстанцией существует в двух вариантах. Первый – авторитаризм (исторически первая, точнее даже, генетическая форма – бонапартизм как Наполеона I, так и, особенно, Наполеона III), т.е. господство государства над обществом в сфере политики. Второй вариант – тоталитаризм, т.е. господство государства над обществом не только в сфере политики, но также в сфере идеологии и отчасти – экономики (фашизм в Италии, национал-социализм в Германии и др.). Подобное ограничение делало границу между государством и (гражданским) обществом в значительной степени пунктирной. Однако до конца эта граница никогда полностью не исчезала; ни одна из исторических разновидностей тоталитаризма, будь то режим Муссолини или Гитлера, не уничтожала ни частную собственность, ни право (с его разделением на публичное и частное). В обоих «тоталитарных случаях» функция капитала, обретая значительную автономию от его субстанции и в значительной степени ограничивая ее, никогда полностью от нее не отрывалась и не стремилась уничтожить.
Совершенно иначе обстоит дело в третьем – последнем по счету, но не по значению – типе отношений между капитал-субстанцией и капитал-функцией. Здесь функция полностью отрывается от субстанции, благо принципиальная возможность такого процесса существует в капитализме, заложена в нем, имманентна ему. Отрывается – и уничтожает, пожирает субстанцию, становясь «субстанцией» для самой себя и таким образом замыкаясь в функции как своего рода социальной «черной дыре». Исторически реализация и результат (реализация-результат, результат-реализация) такой возможности есть коммунизм, коммунистический порядок, в том виде, в каком он возник и оформился в России в 1917/29-1934/39 гг.
В процессе самореализации коммунизма происходит отрицание (уничтожение) не только частной собственности и классов, но также государства, (гражданского) общества, политики, идеологии и т.п. Все эти функциональные оргформы капитала используются для уничтожения капитала-субстанции, но в этом процессе уничтожаются и сами, уступая место принципиально, качественно новым феноменам функционального мира, «вторичным субстанциям» – функциесубстанциям. Потенциала этих последних хватило на семь десятков лет, до 1970-1980-х годов. Однако дело здесь не только в них, но и в том, что в это время развернулась НТР. Она предложила иное и на иной основе (производственной), чем «исторический коммунизм», решение противоречия между субстанцией и функцией.
Но это – отдельная тема, а мы сейчас конкретизируем и историзируем важнейшую функцию капитал – государство. Проблема государства не так проста, как кажется на первый взгляд. Заглянем, например, в стандартную «The social science encyclopedia». «Государство» в ней определяется двояко. Во-первых, в самом широком смысле – это «любая самоуправляющаяся группа людей, организованная таким образом, чтобы выступать по отношению к другим в качестве единой. Это территориальная единица, управляемая суверенной властью».
Во-вторых, в более узком и точном смысле слова «государство» – это «форма централизованного гражданского правления, которая развивается в Европе с XVI в.». Далее государство современной Европы противопоставляется большинству других государств как правление на основе законов правлению на основе обычая.
Тогда как само выделение «современного государства» как state (или lo stato, если обращаться к оригиналу, к Макиавелли) и противопоставление его другим формам представляется не только оправданным, но и необходимым, то концептуализация отличия вызывает сомнения – эмпирически она верна, но явно недостаточна, как недостаточно любое индуктивное знание, фиксирующее (как правило, частности), но не объясняющее различия. Аналогичным образом не удовлетворяют такие «объясняющие противопоставления», как «рациональное государство» – «традиционное государство» и т.п. В то же время ясно, что новоевропейскому государству как state действительно нет аналогов среди форм властной организации. Почему?
Как отвечает на этот вопрос марксистская традиция? Но прежде другой вопрос: какая марксистская традиция? В ортодоксальной, полупозитивистской версии марксизма, которая была сформулирована Энгельсом, немецкими и русскими социал-демократами, заложившими основы вульгарного марксизма (хотя при этом у Энгельса немало точных и тонких замечаний и суждений по многим частным вопросам) и затем превратилась в «советский марксизм», в «марксистско-ленинскую идеологию», государство трактовалось как орган насилия, теснейшим образом связанный с классами частной собственностью, и поскольку эксплуатация в этой версии марксизма связывалась с частной собственностью, возникновение государства отождествлялось с возникновением этих явлений. Отсюда: с самого начала человеческой истории мы имеем государство как средство «силового» обеспечения эксплуатации угнетённых классов господствующими, основанной на частной собственности.
Сам Маркс не так много занимался проблемой государства. Однако помимо отдельных работ, посвящённых конкретному государству (например, французскому, причём в анализе последнего Маркс писал о значительной автономии государства от господствующих классов и общества, странным образом солидаризируясь в своих выводах с такими своими оппонентами, как Прудон и Токвиль), он оставил целый ряд рассуждений и о природе государства, и о его месте в обществе.
По логике теории Маркса, производственные отношения в «докапиталистических» обществах носили внеэкономический характер, социальное насилие было встроено в них в отношения собственности, которая в таком случае выступает, согласно Марксу, в качестве «голой собственности». В такой ситуации, как писал В.В. Крылов, т.е. «при рабстве, при крепостной зависимости и т.д., сам работник выступает как одно из природных условий производства», т.е. его лишают воли и из субъекта превращают в объект. «Объектом присвоения является здесь не предмет, но воля человека. Если экономические отношения собственности есть эксплуатация (присвоение чужого труда), то внеэкономические отношения собственности (присвоение воли, ограничение чужой воли) есть господство. При капитализме эксплуатация обусловливает господство, в традиционных отношениях, наоборот, господство есть базис эксплуатации».
Поскольку в «докапиталистических» обществах социальное насилие было неотъемлемым элементом производственных отношений, отношений собственности, то необходимости в специальном, внеположенном производственным отношениям органе насилия нужды не было. Ни феодалу, ни полису «государство» в этом смысле не было нужно. Господство, делавшее возможной эксплуатацию, осуществлялось в рамках самих производственных отношений.
По мере разложения феодализма господствующими производственными отношениями становились экономические, реализовывавшиеся как обмен рабочей силы на овеществлённый труд, и эксплуатация при капитализме превратилась в самовозобновляющийся процесс, не требующий господства, отчуждения воли в качестве предварительного условия. Социальное насилие отделилось от собственности, выделилось из сферы производственных отношений, превратившись в нечто до тех пор невиданное, чему и названия-то не было. Современники сначала лишь остро ощутили отличие того явления, которое они назвали «новыми монархиями», зафиксировав их новизну по сравнению со «старыми монархиями» XIII – середины XV в.
В чём же заключалась эта новизна? В жёсткости, агрессивности, необременённости моральными принципами – «век вывихнут». Освободившиеся от «производственного пресса» и связанной с ним «моральной экономики» (Э.П. Томпсон, Дж. Скотт), люди «новых монархий», люди «lo stato» должны были соответствовать своим структурам и быть свободными от ограничений морального, экономического и религиозного порядка, быть «завершёнными» в своей обособленности от них. Кстати, у Маркса был такой термин – «завершённое государство» (или «политическое государство»), последнее он противопоставлял «христианскому государству» средневековья.
Первоначально lo stato было лишь продуктом разложения феодализма, как и капитал. Коэволюция и комбинация прежде всего двух этих, а также некоторых других явлений, приобретение ими новых функций и породили на свет феномен капитализма, в котором государство выступает хотя и относительно автономной, но функцией капитала. Такой тип связи оформился не сразу: государство и капитал сближались постепенно, сойдясь примерно во второй половине XVIII в., между двумя мировыми войнами – Семилетней и наполеоновскими.
Именно в этот период установилось характерное для капитализма правило: мировой экономический гегемон (Великобритания, в ХХ в. США) автоматически является гегемоном политическим. В «докапиталистическом» мире дело часто обстояло диаметрально противоположным образом, международная политическая и экономическая гегемония не совпадали. Показательно, что в раннекапиталистическую эпоху этот «докапиталистический» принцип соотношения политической и экономической гегемонии по инерции сохранялся до тех пор, пока капитал не подчинил его своей логике. Первый экономический гегемон капиталистической системы – Голландия – не был гегемоном политическим, им была Франция.
Международно-организационный аспект государственности как особого исторического феномена, проявляющийся не только в гегемонии, но также в феномене мировых войн и уникальной межгосударственной системе, существующей в Европе со времён Вестфальского договора и выражающей вычлененное из производственных отношений автономное существование государства – до такой степени, что оно формирует собственную мировую организацию, не совпадающую с мировой экономикой, с мировым рынком, демонстрирует качественное различие между догосударственными (негосударственными) формами организации власти и «государством» как lo stato.
Если государство (state) возможно только при капитализме, то и бюрократия как особая историческая группа связана только с капиталистической эпохой. Иными словами, всякий бюрократ – чиновник, но не всякий чиновник – бюрократ, а лишь чиновник буржуазного общества или его анклавов в небуржуазном мире.
Политика, возникнув в Западной Европе в XV-XVII вв. одновременно с капитализмом и государством, тоже со временем, в XIX в. превратилось в функцию капитала. Это превращение, как и превращение государства в функцию капитала в XIX в. тесно связано с подъёмом финансового капитала на основе индустриализации, а также кумулятивного эффекта деятельности закулисных наднациональных системных сил и наднациональных же антисистемных сил. Что же касается возникновения политики, то оно обусловлено спросом на сферу, которая должна решать внеэкономические проблемы между субъектами в таком социуме, где господствующие производственные отношения приобрели рыночно-экономический характер.
Будучи функциями капитала в зрелом буржуазном обществе, государство и политика обретают определённую автономию. Она обусловлена, во-первых, самой функциональной природой государственности и политики; во-вторых, мировым характером капиталистической системы, в различных частях которой соотношение между субстанцией и функцией, капиталом и государством/политикой может принимать различный характер (подчинение государством политической и отчасти экономической жизни в интересах своего, более слабого на мировой арене капитала в борьбе с более сильным – Франция против Англии в середине XIX в.); в-третьих, индустриальным характером производительных сил зрелого капитализма. Последнее необходимо пояснить.
Индустриальное производство требует массового рабочего класса, который должен быть интегрирован в систему (иначе «опасные классы» не превратятся в «трудящиеся классы», а так и останутся опасными, что в конечном счёте скажется на конкурентных позициях данной страны на мировом рынке. Интеграция в систему осуществляется не только экономически, но и политически, и значительную роль в этом играет государство, которое volens-nolens, по крайней мере внешне, должно в какой-то мере отражать или, по крайней мере, учитывать интересы массовых слоёв населения. Если к тому же учесть, что индустриальная эпоха – это военная эпоха, эпоха сначала борьбы за гегемонию в капсистеме (1870-1945 гг.) с двумя мировыми (1914-1918 гг. и 1939-1945 гг.), а по сути – одной «тридцатилетней войной» ХХ в., а затем – Холодной войны (1945-1989/91 гг.), то становится понятно, что в таких условиях государство и политика должны были отражать интересы намного более широких слоёв, чем собственно буржуазия, а это значит иметь бóльшую, чем обычно автономию.
Кроме того, выступая органом общих и долгосрочных интересов буржуазии, не совпадающих с частными и краткосрочными, state уже в силу этого обладает значительной автономией от капитала, оставаясь его функцией «на длинном поводке».
В этом плане необходимо подчеркнуть: будучи системой постоянного накопления капитала, капитализм не является ничем не ограниченным развитием капитала – лишённый ограничений и предоставленный самому себе, капитал проел/сожрал бы самого себя за короткий срок. Капитализм есть сложная социально-политическая система, регулирующая экономическое развитие, ограничивающая капитал в его собственных долгосрочных интересах и стремящаяся вынести все кризисы за пределы капсистемы, в некапиталистическую зону, превращая её в капиталистическую периферию. Ясно, что весь этот механизм может работать на основе капитала как овеществлённого труда, как такого субстрата, в котором овеществлённый труд доминирует над живым, что и порождает столь острое противоречие между субстанцией и функцией.
