Военные победы

Единственной военной заслугой Петра (или, скорее, Шереметева) стало завоевание Прибалтики. Славное деяние, которое не прочь были бы совершить и Алексей Михайлович, и Фёдор Алексеевич, и генерал Федора Алексеевича Григорий Григорьевич Ромодановский, и очень многие другие.

Но и тут сразу же появляются свои серьезнейшие «но»…

Во–первых, Швеция к тому времени явственно шла к упадку. Страна надорвалась в войнах с Польшей. Страшный «Потоп», когда в 1648 году практически вся территория Польши оказалась завоевана и оккупирована Швецией, дорого обошелся не только полякам. Карла XII с его культом войны поддерживали в основном молодые армейские офицеры, жаждавшие славы и воинских почестей. Войну, которую упорно вел Карл, в Европе называли «войной чести». То есть это была война, которая вообще–то ни за чем не нужна, но отказаться от которой невозможно, не поставив под сомнение свою личную храбрость. На сопляков–дворянчиков, которым не приходилось зарабатывать на хлеб, это действовало. Но грубые, приземленные бюргеры и дворяне постарше (в чьих руках обычно и сосредотачивались материальные ценности), заседавшие в парламенте–ландтаге, регулярно отказывали королю в ассигнованиях на войну. Эти скучные типы без знаменитых предков, гербов и дедовских шпаг не понимали, как это прекрасно и почетно — воевать. Все они говорили про свои тоскливые налоги, бюджет и прочую скукотень, от которой у короля сводило скулы зевотой. Но деньги были в их руках, и как ни сопротивлялся король, они все «закручивали краник» — давали все меньше денег для разорявшей и изнурявшей Швецию совершенно не нужной ей войны.

Шведские крепости в Прибалтике ветшали. Карл не подавал им никакой помощи, увязнув в более престижной войне с саксонским курфюрстом Августом, королем польским и союзником Московии. Пётр же в войне в Прибалтике вернулся к первобытным средствам устрашения времен Ивана IV, бросавшего на немцев в Ливонскую войну первобытных татар и башкир.

«Шереметев переправился за Нарову, пошел гостить в Эстонии таким же образом, как гостил прошлый год в Лифляндах. Гости были прежние: козаки, татары, калмыки, башкирцы, и гостили по–прежнему… Шереметев вошел беспрепятственно в Вещенберг, знаменитый в древней русской истории город Раковор (современный Раквере. — А.Б.), и кучи пепла остались на месте красивого города. Та же участь постигла Вейсенштейн, Феллин, Обер–Пален, Руин; довершено было и опустошение Ливонии. В конце сентября Борис Петрович возвратился домой из гостей: скота и лошадей… было взято вдвое против прошлого года, но чухон меньше, потому что вести было трудно»

(Мэсси Р. Пётр Великий. Т. 1—3. Смоленск, 1996. С. 8)

Как следует из текста, «чухон» (эстонцев) дикари попросту перерезали. Если это некая клевета на славное воинство Петра, я рад буду услышать другое объяснение этому «вести было трудно, потому привели меньше».

Позволю себе не присоединяться к задорному тону С.М. Соловьева и не считать тактику выжженной земли великим достижением русской армии. Деянием предков, которым следует гордиться. Напомню также о страшной резне во всех взятых московитами городах: Мариенгофе–Алуксене, где был взят знаменитый пастор Глюк, а среди его служанок — будущая императрица Екатерина, в Нарве и в Орешке, в Ниеншанце и в Ижоре.

Шведы, у которых оставалась такая возможность, выезжали в Швецию, домой, а местные русские и немцы достаточно легко присягали московитам, массовой опоры у шведской армии тут не было.

Сам Карл 15 лет не был в Швеции, все воевал в Германии и в Польше. Его война в 1708—1709 годах против Московии, когда он одновременно пытался натравить на Москву украинцев Мазепы, татар и турецкого султана, приводится военными историками как типичнейший пример пренебрежения основными правилами военного искусства. Карл постоянно наступал недостаточными силами, не обеспечив коммуникаций; он недооценивал противника; у него была плохая разведка; не составлялся предварительный план боя. Карл позволял себе самые фантастические расчеты на союзников, которые и не думали всерьез помогать.

Этих «проколов» Карла не отрицают даже те шведские историки, которые вообще–то охотно говорят о других качествах этого полководца: стремительности его переходов, умении громить превосходящего противника, внезапности и быстроте действий, исключительной личной храбрости (Тарле Е.В. Северная война и шведское нашествие на Россию. М., 1958).

В битве при Полтаве участвовали лишь 16 тысяч предельно измотанных шведских солдат (передовой отряд, по существу) при 2 орудиях. А против них стояли 10 тысяч свежих русских солдат при 72 (по одним данным) или 112 (по другим) орудий.

Длилась Полтавская битва, кстати говоря, всего два часа… Так огромен был перевес русской армии, и особенно артиллерии, которая косила шведов как хотела.

Остается присоединиться к В.О. Ключевскому с его жесткой, но верной оценкой:

«Стыдно было проиграть Полтаву… отощавших, обносившихся, деморализованных шведов, которых затащил сюда 27–летний скандинавский бродяга»

(Ключевский В.О. Русская история. Полный курс лекций. Т. 2. Ростов–на–Дону, 2000. С. 511)

Правда, и тут Пётр был в своем амплуа: при наступлении Карла XII в 1708 году перепугался так, что велел вывезти из Москвы сокровища Кремля и стал по периферии страны строить систему укреплений. Создать сразу много крепостей он не мог (и никто бы не смог). Но Пётр нашел выход, и тоже очень в своем духе: чтобы создать укрепления, стали засыпать землей действующие церкви. Образовывался земляной холм, внутри которого находилось здание, из которого можно было вести огонь. Еще в начале XX века во Пскове сохранялись два таких холма, на которых играли дети.

И еще одно решение в обычном духе Петра — введение своего рода «заградительных отрядов» — если московские войска начнут отступать, стоявшие в тылу должны были стрелять по ним. Напомню, что соотношение участвовавших в бою и стоявших в запасе составляло 10 тысяч к 30 тысячам.

Н–да…

Потерпев поражение на Украине, Карл бежал в Турцию, пытался организовать одновременные военные действия с севера, шведской армии, и с юга, турецкой. Только вот организация чего–либо давалась ему куда хуже, чем стремительные атаки и налеты. Удалось опереться на интриги австрийцев и французов, спровоцировать Турцию на объявление войны в 1710 году.

Впрочем, Прутский поход 1711 года был и остался памятником своеобразной логики не Карла, а именно Петра. Это тоже событие в самом что ни на есть его духе. Турция хоть войну и объявила, но военные действия не начались, и принимал решение Пётр. Судя по всему, Северная война вполне могла кончиться как раз в 1710—1711 годах — Швеция сильно устала, риксдаг воевать не хочет, король неизвестно где…

Решительный удар по самой Швеции, московитские корабли на рейде Упсалы, рейд на Стокгольм, уязвимо лежащий у моря; татары и башкиры, с воем скачущие вдоль побережья, через оцепеневшие от страха городки с черепичными крышами, торчащими в кипени яблоневых садов…

В 1719 и 1720 годах, стоило провести два опустошительных похода в саму Швецию, и тут же стал возможен Ништадский мир, закреплявший за Московией все ею завоеванное.

Но Пётр решил совсем иначе. Православные подданные турецкого султана — валахи, греки, болгары, сербы, румыны — все время звали Петра воевать с Высокой Пор–той, освободить их от ига мусульман. В их описаниях получалось, что местность в Молдавии гладкая, с водой и пищей проблем быть не может, турки слабы и сами панически боятся Петра. А стоит Петру пересечь границу с войском, как все покоренные турками народы тут же восстанут.

Пётр писал Шереметеву:

«Господари пишут, что как скоро наши войска вступят в их земли, то они тотчас же с ними соединятся и весь свой многочисленный народ побудят к восстанию против турок: на что глядя и серьбы (от которых мы такое же прошение и обещание имеем), также болгары и другие христианские народы встанут против турок, и одни присоединятся к нашим войскам, другие поднимут восстание внутри турецких областей; в таких обстоятельствах визирь не посмеет перейти через Дунай, большая часть войска его разбежится, а может быть, и бунт поднимут».

Кем надо быть, чтобы, не имея серьезной разведки, не зная всех обстоятельств, ввязаться в такую авантюру?! Вроде бы только что так же действовал Карл XII, пойдя с малыми силами на Украину и Московию…

Во всяком случае, Пётр поверил, и в июне 1711 года московитское войско вступило в Молдавию. Разумеется, он сразу же обнаружил самые печальные вещи: что местность незнакомая и непривычная, в июне уже очень жарко, а воды мало. Что господарь Кантемир с 5000 вооруженных людей — единственная помощь православных, а турецкая армия и не думает разбегаться или бунтовать.

Армия великого везира Баталджи–паши (118 тысяч солдат, 440 орудий) быстро соединилась с 70–тысячной армией крымского хана Девлет–Гирея. Эти мощные силы быстро лишили русскую армию стратегической инициативы и всякой возможности наступать. Все попытки атаковать и вообще продвигаться турецкая армия гасила. Можно было запереться в укрепленном лагере (опыт был со времен Прешбурга). Попытки взять этот лагерь московиты успешно отбили, потеряв 3 тысячи своих и погубив 8 тысяч турецких солдат.

Но и сидеть в осажденном лагере не было таким уж веселым занятием — не было воды, не хватало продовольствия и боеприпасов. 9 июля московитскую армию блокировали турки, а 12 июля московиты уже подписали мирный договор…

Потому что Пётр до такой степени перепугался, что послал Петра Шафирова в лагерь турок с приказом: получить мир любой ценой. Любой… Даже ценой отказа от всей Прибалтики, кроме Петербурга, а если этого мало — отдать шведам и Псков. Сохранилась записка Петра Шафирову:

«Стафь с ними на фее, кроме шклафства (то есть кроме рабства. — А. Б.)»

(Война с Турцией 1711 г. Прутская операция//Сб. документов под ред. Мышлаевского А.З., СПб., 1898)

Вот тут–то у турок и шведов открывалась полная возможность и впрямь покончить с Московией, надолго отогнать её прочь от балтийского побережья… но только турки не захотели сделать такого роскошного подарка Карлу. Карл умолял визиря дать ему 30 тысяч солдат, и к вечеру он приведет к визирю царя Петра с веревкой на шее… Исключить такой возможности нельзя, но турки добивались своих целей, и только своих. К тому же визирю гораздо приятнее было положить в карман богатые подарки московитов, чем дать Карлу армию.

По Прутскому мирному договору турки выпускали Петра и его армию и с ним — союзных молдаван во главе с Кантемиром. А за это Московия срывала все свои крепости на Черном море, в том числе такие большие, как Таганрог и Каменный Затон, отдавала Турции Азов, обязалась не вмешиваться в дела Польши и не держать флота на Черном море, а корабли, построенные под Воронежем и с таким трудом выведенные из Дона, сжечь. Кроме того, Московия теряла право держать свое постоянное посольство в Стамбуле — неслыханное унижение! Позже, в 1713 году, прибавилось еще одно требование — отступиться от Правобережной (Западной) Украины.

В общем, возникает вопрос — если Пётр подписал ТАКОЙ мир, что мешало туркам так и не выпускать его из мышеловки? Раздавить блокированную армию, привести Петра с веревкой на шее в Стамбул, и там он такое подпишет… Но в том–то и дело, что турецкая армия после штурма, в котором легли почти трое турецких солдат за жизнь московитского одного, вовсе не рвалась продолжать войну. Балтаджи Мехмет–паша подписал договор, крайне выгодный его стране, не желая губить своих людей. Логика, хорошо понятная цивилизованному человеку.

В Прутском походе погибло 27 285 человек; из них только 4800 — в боевых действиях. Остальные пали жертвами болезней, жажды и голода. А кроме того, в Прутском походе похоронены были все достижения, оплаченные кровью десятков тысяч людей, — по выходу Московии к Черному морю.

Согласимся с оценкой действий Петра:

«…он имел несчастье, вместо того чтобы сконцентрировать все усилия на заключении мира со Швецией, ввязаться в хаос сложных дипломатических интриг, которые требовали тонкого политического чутья, изощренной дипломатии и финансовых средств, которых ему не хватало»

(Бушков А.А. Россия, которой не было. М., 1997. С. 394)

Что касается дипломатических интриг… Пётр вел их,

«разбрасывая своих племянниц по глухим уголкам германского мира… Пётр втягивался в придворные дрязги и мелкие династические интересы огромной феодальной паутины… германские отношения перевернули всю внешнюю политику Петра, сделали его друзей врагами, не сделав врагов друзьями, и он опять начал бросаться из стороны в сторону, едва был не запутан в замысел служившего шведскому королю голштинца Герна… хотевшего помирить Швецию с Россией, чтобы они низвергли ганноверского курфюрста с английского престола и восстановили Стюартов… Когда эта фантастическая затея вскрылась, Пётр поехал во Францию, чтобы навязать свою дочь Елизавету в невесты малолетнему Людовику XV и этим матримониальным пособием найти союзницу в своей постоянной противнице… Так главная задача… разменялась на мекленбургские, саксонские и датские пустяки, продлившие томительную 9–летнюю войну еще на 12 лет»

(Ключевский В. О. Русская история. Полный курс лекций. Т. 2. Ростов–на–Дону, 2000. С. 512—513)

Отдадим должное Карлу XII — он, как и обещал, воевал до самого последнего часа и пал в бою. В 1715 году он наконец–то, после 15–летнего отсутствия, появился в Швеции. Пытался «приструнить» риксдаг, заставить страну сделать еще одно усилие… Его смерть под норвежской крепостью Фредериксхалль вызывала много вопросов… По официальным данным, короля застрелили из крепости, и многие видели ствол ружья и вспышку выстрела между зубцами. Но вроде бы другие видели выстрел и дым совсем в другом месте, из глубины ШВЕДСКИХ позиций… Именно после ЭТОГО выстрела схватился за грудь и рухнул король… А ружье из крепости… Шла война, и таких стволов торчало над крепостной стеной много.

Не буду настаивать ни на чем, но смерть Карла XII (ему было всего 35 лет) — одна из не разгаданных по сей день загадок истории. Очень может быть, риксдаг таким образом избавился от слишком воинственного короля.

…А Пётр, потеряв возможность окончить войну к 1710 или 1711 году, возился еще несколько лет, тратя фантастические средства и теряя десятки тысяч людей. Одного в бою — двоих или троих от голода и холода.

ФЛОТ

Еще более восторженно, чем о реформах армии Петром, полагается писать о «создании флота». Мол, «великий преобразователь» пришел, увидел — флота не было. И победил, конечно же, построил флот. И увидел Пётр, что это хорошо. Вот преемники Петра, люди ограниченные и близорукие, прелести флота не понимали, и флот почти полностью сгнил, пока Екатерина II Великая не спохватилась и не отстроила флот по новой.

Пожалуй, в этой краткой иронической справке я охватил основные стереотипы, по которым полагалось (и даже сейчас полагается) говорить о великом деянии — о создании Петром флота. Но это — в лучшем случае недоразумение: Пётр вовсе не создал русский флот. Он уничтожил русский флот, и, если бы на свете существовала справедливость, именно об этом сегодня повествовали бы все учебники.

В допетровской Московии действительно не было или почти не было военно–морского флота. Эскадра Кравкова или флот, построенный Ордын–Нащокиным на Западной Двине во время войны со Швецией 1658 года, «тянут» в лучшем случае на «военно–речной» или «военно–прибрежный» флот, не больше. Но рыболовный и торговый флот в Московии XVII века был. Поморские лодии–кочи добирались до Англии и Шпицбергена, а могучие каспийские бусы ходили в Персию и Азербайджан.

Не будем лицемерить, будто заимствовать в Голландии предкам было так уж и нечего. Корабли допетровской Руси в двух отношениях отличались от голландских и английских в худшую сторону — они имели «худшие» обводы, были заметно «пузатее» скоростных океанских судов. Если в передовых странах Европы соотношение между шириной и длиной судна принято было выдерживать как 1:6, даже 1:8, то бус имел соотношение между шириной и длиной примерно как 1:4.

Второе отличие в том, что у судов Голландии было больше косых парусов, и потому эти корабли могли лучше лавировать при ветрах с разной стороны и хуже «ловили» слабый ветер.

В результате голландские и английские корабли были маневреннее и быстрее, для их управлением нужно было меньше людей.

Но замечу: одномачтовые (а у буса было 3 мачты) парусники–доу арабов в XV—XVII веках освоили весь Индийский океан и плавают по нему до сих пор.

Китайский флот придворного евнуха императора Чжэн Хэ в XV веке из Кантона добрался до Индии и до восточного побережья Африки. Потом император сменился, флот стал не нужен, но сам по себе факт знаменательный — вовсе не одни голландские суда пригодны для океанских плаваний. Да и испанский галеон, легко ходивший через Атлантику, не намного лучше снаряжен и, уж конечно, не крупнее каспийского буса.

То есть московитские корабли если и уступали голландским и английским, то не намного. К сказанному добавим еще, что плавать через океаны в Московии того времени не было ни малейшей необходимости.

И, наконец, кто, собственно, мешал Петру совершенствовать русский флот, вовсе не уничтожая его, а вводя в традиции строительства кораблей то, что было необходимо взять у Европы (в том числе и ввозя специалистов из Голландии)?

Но все это не было ни осознано, ни тем более сделано. Московитский флот приказано было уничтожить, и его не стало. После этого на Каспийском море долгое время не было никакого флота — ни торгового, ни военного. А плавать по Каспию Пётр хотел! И не только по Каспию…

В 1716 году он посылает князя Бековича–Черкасского не куда–нибудь, а в Среднюю Азию! И не зачем–нибудь, а для отыскания старого русла Амударьи, которая текла раньше не в Аральское море, а в Каспийское. Перед Бековичем–Черкасским поставлена задача — пустить Амударью снова по этому руслу! Амударья потечет в Каспий, и флот Петра сможет подниматься по течению Амударьи, проникать в самое сердце Азии. Кроме того, неплохо бы склонить хивинцев к переходу в московитское подданство, да поискать золота в русле Амударьи. Для исполнения задания дано было 5 тысяч солдат и приказано не мешкать, не возиться лишнее время.

Даже для Петра эта затея до такой степени фантастична, что в нее трудно поверить. В смысле, что до такого можно было вообще додуматься! Интересно, понимал ли это кабардинский князь Дэвлет–Кизден–Мурза, в крещении ставший Александром Бековичем–Черкасским? Или, плывя до Астрахани, потом до туркменского побережья, двигаясь через пустыни к Хиве, он не осознавал себя смертником? Этого я не знаю. Знаю точно, что в Хиве долго не понимали, что вообще делать с этим наглецом? На Востоке с трудом верят в угрозы, заносчивость, фантастические требования, не подкрепленные силой. Потребовалось время, чтобы разобрались: да, эти 5 тысяч — единственные, и до других московитских войск — несколько тысяч километров. И тогда хивинцы напали на спавших в разных местах, ничего не подозревающих солдат и перерезали их. Погиб и князь Александр (Иллерицкий В. Экспедиция князя Черкасского в Хиву (1716—1717 гг.) // Исторический журнал, 1940. № 7).

Но ведь Пётр I и строил флот! Для Черного моря — под Воронежем, для Балтики — во многих местах! Да, строил… Строил, но только не флот, а нечто непонятное. Нечто, сварганенное на скорую руку, без всякого соблюдения технологии. Все флоты, построенные Петром, сколочены в ударно короткие сроки из сырого леса, черт те из чего, и представляли собой еле держащиеся на поверхности воды плавучие гробы.

Умение выбирать лес для постройки корабля, умение правильно сушить, учитывая сорта и виды дерева, направление и силу ветра, влажность, освещенность и так далее, считалось важнейшими умениями корабела.

Не менее важно было просмаливать дерево, пропитывать его дегтем, смолой. Опять же важно было знать, как именно пропитывать древесину, какие соотношения смолы брать, до какой температуры нагреть, сколько раз пропитать. Многие мастера хранили секреты собственных смесей для пропитывания корабельной древесины. За одни эти «ноу–хау» и фирмы, и государства перекупали друг у друга опытных корабелов, хранителей секретов совершенства.

Чем старательнее соблюдалась технология сушки и пропитки, тем дольше мог служить корабль. В английском флоте, громившем Наполеона под Трафальгаром в 1806 году, были суда, помнившие времена Петра. Резная наяда, смотревшаяся в окрашенные заревом воды Трафальгарского залива, столетием раньше могла смотреться в воды Белого моря, а долговязый царь варваров осматривал её, похлопывал рукой, стоя в прыгавшей на волнах лодке.

Трудно сказать, как могла сложиться судьба Черноморского флота: его ведь сожгли после 1711 года. А вот судьбу Балтийского флота проследить удается неплохо, и надо отметить — очень мрачная это судьба. Потому что этот флот, построенный без соблюдения технологических правил, примитивнейшим образом гнил. Ведь строили корабли крайне поспешно: «давай–давай!», «время не ждет, чтобы к завтрему были!»

До 1708 года — на Балтике только небольшие фрегаты и гребные суда, и только с 1709–го началось ускоренное строительство флота и Кронштадта. Но до 1714–го строились только 50–пушечные корабли, и пришлось в 1712—1714 годах купить на Западе шестнадцать 50—60–пушечных судов

Правда, в 1713—1714 годах в Архангельске построено из лиственницы семь 52–пушечных судов, но тяготы были такие, что с 1715 года в Архангельске строительство судов было свернуто.

В 1715 году из 20 действующих кораблей 16 были куплены за границей, и все планы постройки регулярно не выполнялись. В 1718–м планировалось построить девять 70–пушечных кораблей и двенадцать 66–пушечных, а реально построили всего один 70–пушечный.

Тем более после смерти Петра строительство кораблей Балтийского флота почти сворачивается. В 1726–м заложен только один 54–пушечный корабль, в 1727—1730 годах новых судов вообще не строят.

При Анне вели дискуссии о кораблях, и было высказано даже мнение: а может быть, парусный флот на Балтике вообще не очень и нужен? Может, оставить там только галеры?

В конце 1731 года было 36 линейных, 12 фрегатов, 2 шнявы — но это все на бумаге. На самом деле только 8 судов из этого флота могли ходить в океане и 13 — в Балтике, близ берегов. В 1741 году флот попросту не смог выйти из гавани навстречу шведскому флоту. В 1742 году — просто не решился выйти из гавани, хотя числом вымпелов шведский флот превосходил.

Дело в том, что средний возраст службы корабля составлял 5 лет, потом суда вульгарным образом гнили. Тем более полупресная вода плохо действует даже на суда, построенные с соблюдением должной технологии. А тут еще при малейшей неисправности вести суда приходилось в Петербург, на совсем пресную воду — в Кронштадте очень слабой была вся ремонтная база, и корабли чуть что вели в столицу.

Строительство же выливалось в такую копеечку, что плавучий гроб из сырого дуба и со сроком службы в пять лет получался как бы отлитым из золота. Ведь ближайшие от Петербурга дубовые леса находятся километров за 600, на Дону и на Волге! Транспортировка стволов страшно дорога, помещики не хотели рубить эти леса, считая их своим ценным достоянием, а если лес все же рубили, не хотели сажать дубы, ничего не понимая в восстановлении лесов.

В результате при Анне приняли программу умеренную — строить корабли на 66 пушек, не больше, но и эту программу «благополучно» позабыли.

Считалось, что необходимо возводить флот по иноземным образцам, слизывать его до деталей с голландского — вот и возводили! Дошло до того, что современные ученые всерьез утверждают: наверное, у русских до Петра не было специального слова для обозначения морского берега! Слово «берег» означало только границу чего–то пресноводного, реки или озера… А то чего бы это в русском флоте XVIII века берег называли голландским словом «кюст» (Быховский И.А. Петровские корабелы. Л., 1982. С. 14).

Черноморский флот возводили там же, где строил его Григорий Иванович Касогов в 1674 году: под Воронежем. Корабли Касогова не были, конечно, кораблями класса голландских или английских фрегатов и бригантин. Это были парусно–гребные суда, галеры и скампавеи, на которых Григорий Иванович перебрасывал войска по рекам до Азовского моря.

Флот Касогова, эскадра в 60 вымпелов, эти задачи выполнил великолепно, перевозя войска под Азов и нанося удары по турецким и татарским крепостям на побережье Крыма. Касогов же внимательно изучил одну особенность течения Дона… Дело в том, что некоторые реки при впадении в море растекаются очень широко, скорость их течения падает, и в устье их глубина меньше, чем на большей части русла. Эта особенность Дона прекрасно была известна и россиянам, и казакам, и туркам. Из–за нее турки никогда не вводили в Дон крупные корабли и, если Азов осаждали, помогали крепости на малых судах или на плоскодонных галерах.

Правительство Московии интересовало — можно ли все–таки вывести из Дона в Азовское море крупные корабли, типа голландских боевых судов или типа каспийского трехмачтового буса. Пётр, когда начал строить флот под Воронежем, точно знал — в Азовское море эти корабли смогут выйти!

Новый Черноморский флот при Петре строили 26 тысяч человек белгородского разряда в 1695 и 1696 годах (Очерки истории СССР. XVII век/Под ред. Н.М. Дружинина. М., 1955. С. 440—441). Балтийский первоначально строили в Архангельске с его старой школой русских корабелов. Какая была помеха в том, чтобы привлечь к строительству флота корабелов из–под Воронежа или из деревень и посадов по берегам Оки, из Астрахани, где строились корабли для Каспия? Что мешало? Кто мешал? А ничего… кроме желания царя.

Но ведь кроме самого «дерева» — кораблей и канатов, флот — это еще и люди, умеющие кораблями управлять, — морские офицеры, специалисты, матросы. Их–то и не было…

Конечно, можно было взять на службу во флот поморов или астраханцев, умеющих водить каспийские бусы в открытом море. Но это, конечно, было бы глубоко неправильно! Нет в Московии «настоящего» флота, настоящий — только за морем…

Флот для новобранца из континентальной губернии, из центра Московской Руси, где никакого моря от веку не видали, был делом совершенно непонятным, а то и попахивающим серой. «Тебя отправят на флот!» — и парень бежит, разбивает голову сопровождающему собственными кандалами и прибивается к разбойникам. Попавшие на флот, даже если не страдали от морской болезни, если не было других проблем, не хотели учиться быть хорошими матросами, и учить их было почти некому. Жизнь на корабле была так непривычна, странна, тоска так страшно схватывала матросов, что они опять же бежали или просто впадали в оцепенение, не желали дальше жить. Начальство воровало страшно, а ведь на кораблях в открытом море, даже на рейде, и не украдешь ничего, и милостыни не у кого просить.

В 1716 году адмирал Девьер писал Петру:

«Здесь мы нажили такую славу, что и в тысячу лет не угаснет. Из сенявинской команды умерло уже около 150 человек, и многих уже бросили в воду в канал, и ныне покойников 12 принесло к дворам, и народ здешний о том жалуется, и министры некоторые мне говорили, и хотят послать к королю».

Как реагировал Пётр? А никак.

Другой адмирал царя Петра, Паддон, в 1717 году из–за гнилого продовольствия всего за месяц потерял 222 новобранца из 500, а остальные

«почитай помрут с голоду, обретаются в таком бедном состоянии от лишения одежды, что опасаются, вскоре помрут».

Тот же Паддон писал, что

«русский флот, вследствие дурного продовольствия, потерял вдвое больше людей против любого иностранного флота».

Характерно, что это писал англичанин — потому что английский парусный флот был местом, каким мамы пугают непослушных детей. Английского матроса, как правило, заманивали специальные вербовщики, рыскавшие по кабакам. Пригодного к службе крепкого парня и подпаивали, и уговаривали, и, случалось, попросту подливали снотворного зелья в стакан с добрым английским элем. А на флоте было и голодно, и воды не всегда в достатке, и дикие нравы, и порка девятихвостой плетью. В результате говаривали, что трудно найти на островах Тихого океана племя, в котором не живут один–два беглых английских матроса…

Если это и преувеличение, то не очень большое, потому что экспедиция Коцебу в 1819 году находила по беглому англичанину на каждом из посещенных ею островов Маркизского архипелага, а на острове Нуку–Хива так даже двоих — англичанина и француза.

Вообще–то Паддон известен как раз гуманным обращением с матросами, но служить он начинал в английском флоте, и произвести на него впечатление было непросто…

А это ведь идет речь о временах, когда флот все–таки «не оставлялся монаршей милостью», когда флот подпитывали финансово, за злоупотребления можно было и поплатиться. Но стоило умереть Петру, для которого флот был и остался любимой игрушкой, — не стало даже и этого.

В России вообще–то считалось, что флот существует — ведь гнило же что–то там на рейде, торчали борта и мачты над серой балтийской водою. Но так считалось чисто теоретически, потому что задач, для которых флот действительно необходим, у государства Российского попросту не было. Вот когда такие задачи появились, когда в эпоху «матушки Екатерины» появилась насущная задача послать флот в Средиземное море и тревожить там турок, — оказалось, что флота в России практически нет.

Придворные Екатерины привыкли считать самих себя изнеженными и живущими в холе и в цивилизации — по сравнению с суровыми временами основателя Российской империи, Петра. Но именно они, эти изнеженные франты в кружевных рубашках и говорившие по–французски почти без акцента, создали флот, по сути дела, из ничего.

К началу XIX века сложились морские традиции Российской империи. Важную роль в этих традициях играли выходцы из Костромской губернии, в которую когда–то, еще при Иване III, переселяли («переводили») новгородское дворянство. Прошло три века, и потомки русских (но не московитских) мореходов дали миру Невельского, Лисянского, род Бутаковых и многих–многих других. Другой группой морских офицеров стали в Российской империи прибалтийские немцы, «трофейные иностранцы» (Литке, Врангель, Крузенштерн, Коцебу). Так все и вернулось на круги своя…