Печать Логоса

Отрыгну сердце мое слово благо, глаголю аз дела моя цареви: язык мой трость книжника скорописца. Красен добротою паче сынов человеческих, излияся благодать во устнах Твоих, сего ради благослови тя Бог во век. Препояши мечь Твой по бедре Твоей, Сильне. Красотою Твоею и добротою Твоею, и наляцы, и успевай, и царствуй истины ради и кротости, и правды, и наставит Тя дивно десница Твоя. Стрелы Твоя изощрены, сильне, людие под Тобою падут в сердцы враг царевых. Престол Твой, Боже, в век века: жезл правости, жезл Царствия Твоего. Возлюбил еси правду и возненавидел еси беззаконие, сего ради помаза Тя, Боже, Бог Твой елеем радости, паче причастник Твоих. Смирна и стакти и кассиа от риз Твоих, от тяжестей слоновых, из нихже возвеселиша Тя. Дщери царей в чести Твоей, предста Царица одесную Тебе, в ризах позлащенных одеяна преиспещрена. Слыши, Дщи, и виждь, и приклони ухо Твое, и забуди люди Твоя, и дом отца Твоего. И возжелает Царь доброты Твоея: зане Той есть Господь Твой и поклонишися Ему. И дщи Тирова с дары, лицу Твоему помолятся богатии людстии. Вся слава Дщере Царевы внутрь, рясны златыми одеяна и преиспещрена. Приведутся Царю девы в след Ея, искренния ея приведутся Тебе. Приведутся в веселии и радовании, введутся в храм Царев. Вместо отец твоих быша сынове твои: поставиши я князи по всей земли. Помяну имя Твое во всяком роде и роде. Сего ради людие исповедятся Тебе в век и во век века.

1.1. [1]Глава 3

1.2. [1]Молитва — Слово Божие

Фомино воскресенье, или Красную горку казаки не празднуют так широко, так торжественно, как Светлое Христово Воскресение. Вот и Калитвины ограничились лишь тем, что сходили к заутрене в станичную церковь да пригласили на обед "самчона" Степана и еще нескольких родственников, живущих в станице.

Но все-таки это был большой праздник, а потому, проводив родню, весь оставшийся день Калитвины отдыхали. Я взяла из хозяйской библиотеки книгу и пошла в сад, где в "холодке" под яблонями качался на ветру никем еще не занятый гамак. Был четвертый час дня, небо затянула прозрачная белая дымка, солнечный свет сквозь нее струился мягко, вычерчивая темные силуэты листьев и крохотных, покрытых белесым пушком, только что завязавшихся яблочек.

"История войска Донского и старобытность начал казачества. Сочинение Василия Михайловича Пудавова. Новочеркасск, 1890 г." Я давно нацелилась на эту книгу: у нас в городе ее не достать; тем обиднее было, что в этот блаженный час чтение никак не шло на ум. Просто хотелось лежать и смотреть вверх, на светлую парчу неба с яблочными узорами. В таком расслабленном состоянии меня и застала Домна Федоровна. Мне стало неудобно: схватила букинистический раритет, но вместо того, чтобы читать, валяюсь, бездумно уставившись в небеса. Но она, увидев, что книга так и раскрыта на предисловии, спокойно сказала:

— Не идет книжка, так оставь, не мучайся. Значит, час для того неподходящий.

— Да вот, давно почитать хотела, а не заставить себя никак, — оправдывалась я, вставая с гамака.

— Ну и не заставляй. Когда душа к чтению не лежит, то и на ум книжка не ляжет.

— Да у меня сейчас на ум ничего не ляжет. Мыслей в голове никаких… Так хорошо, так блаженно, будто позади ничего не было, и впереди ничего нет.

— Это правильное состояние. Значит, сердце твое открыто и Спас с тобой говорить может.

— Спас? Говорить со мной? Но… каким образом? Так вот сам сойдет с небес и говорить начнет?

— Спас, доня, с небес не сходит. Он ис-ходит, из сердца твоего, и глубин души твоей.

— Да разве же там есть Спас?

— Только там и есть. А ежели его в сердце твоем нету, то и на небесах его не найдешь.

— И все-таки я не понимаю… Получается, для того чтобы Спас пришел, надо так вот лежать и ничего не думать? У меня такое бывало, не часто, правда, но я помню такие моменты. Однако Спас не приходил.

— А ты его звала?

— Нет… Как же я звать его могу, если не знаю, как его позвать можно?

— Очень просто, взять и позвать: Господи, мое сердце сейчас свободно, приди ко мне, поговори со мной.

Я недоверчиво посмотрела на нее. Вот так вот, просто — приди? Будто не Бога призываешь, а соседку на чай зовешь в выдавшуюся свободную минутку…

Наставница поняла мои мысли, тепло улыбнулась:

— Ну ежели для тебя это пока непонятно, то просто можешь молитву прочесть. Молитвою тоже Спаса позвать можно.

— А какой именно молитвою?

Знахарка задумалась.

— Проще да вернее сказать будет: какая к сердцу ближе. Но, — она поглядела мне прямо в душу, — ты ведь скорее всего и сама не знаешь, какая тебе ближе.

— Не знаю…

— Значит, будем учиться молитве.

Мы уселись в резной беседке, где над виноградным цветом вились пчелы и еще какая-то летающая насекомая мелочь. И опять душу начали прожигать слова знахарки, пропущенные через печать Логоса:

— Молитва, доня, не просто взывание к небесам да иконам, как многие думают. То такая же беседа, как и любой разговор человека с другим человеком. Человек — живое существо, и Спас — живое существо, Дух, который и есть сама Жизнь. Потому не просто надо ему в уши жужжать о своих проблемах да нуждах, а и у самого узнать — что Он-то думает о тебе, о жизни твоей, о том, как ведешь ты себя? Ты ж не забудь, что это мне или кому другому ты пожалиться можешь — и я тебя пожалею, и другой, — потому что ты со своей стороны беду расскажешь, а как оно было на самом деле, да почему произошло, большею частью утаишь. А Спас все ведает и в душе твоей читает ровно в книге открытой. Потому с ним надо быть честной всегда, честнее, чем сама ты с собой бываешь. Для того прежде молитвы всегда покаяние идет. Только каяться не значит бить себя в грудь да прибедняться: я такой-сякой разэдакий. Самоуничижение чрезмерное — та же гордыня, когда человек не достоинством, а грехами своими гордится, хвастается. Вот и батюшка наш Серафим на исповеди всегда строго-строго к таким хвастунам относится. Спасу не истерики твои нужны и не гордыня, а спокойное, трезвое покаяние. Иногда бывает, что покой в душе есть, когда с Богом говорить можешь, а покаяния нету в тебе, не чувствуешь ты — именно сейчас — никакой вины за собой.

— Да, у меня такое часто происходит. Вот и в Великий четверг на исповеди мне никак не стыдно было за все те грехи, которые священник перечислял.

— Это ничего, это не потому что ты такая бессовестная. Просто управлять сердцем своим человеку сложнее всего. Научишься, не беда. Главное — чистоту в сердце хранить и честность. Нет вины, нет покаяния — так и скажи: Господи Спасе мой, сердце мое спокойно и чисто, прости прегрешения мои, о которых ты знаешь лучше меня, а прежде всего прости мне нечувствие мое. Вот после этого уже и можно молиться начинать.

— Своими словами молиться?

— Это ежели они есть у тебя, свои слова молитвенные. Но так редко бывает, и хорошо ведь, что редко.

— Отчего же хорошо, когда редко? — удивилась я.

— Оттого, доня, что слова молитвы — не те обычные, какими мы с тобой разговариваем. Молитва — слово, к Богу обращенное, а Ему надо говорить слова правильные, которые в глуби у тебя вызревают, как то зерно, до твоего сердца доходят. Потому если до тебя слова дойдут да душу возмутят, то и Спас их услышит. А такие слова рождаются не вдруг и не в каждый час жизни, когда ты готова с Господом беседовать. Такие слова вырываются, когда тошно тебе, беда у тебя, когда ты в опасности находишься, когда надежды ни на кого, кроме как на Спаса, у тебя уже не остается. Тогда душа тебе и подсказывает, с каким именно Словом ты обратиться к Нему должна. Еще слова из души вырываются в моменты счастья безмерного… Такие моменты еще реже, чем беда, бывают. Да только мало кто в счастье про Бога вспоминает.

— Потому они так редки…

— Да. Ну, еще свои слова для Бога из сердца льются у тех, кто Спасом давно живет и в глубь Слова молитвенного проник. Немногие до того доходят.

— А вы? Вы уже пришли к этому состоянию? Вы уже можете со своими словами обращаться к Спасу?

Знахарка покачала головой.

— Нет, доня. Я, как и все остальные люди, только в горе да в радости могу с Ним говорить так же просто, как с тобой.

— Если вы не можете, то и у меня не получится никогда…

— С Богом как с человеком говорить — это, доня, высшее Спасом проникновение. К тому стремиться надобно, но не печалься, что не получается у тебя. То маяк твой, светильник, что Путь тебе освещает и показывает, куда идти надобно. Пока же учись молиться, как святые отцы заповедовали.

— Как?

— Молитвами каноническими, Словом, исторгнутым из груди старцев святых, что молитвы свои нам оставили.

— То есть, читать молитвы, которые в молитвенниках написаны?

— И их тоже. Только не сразу читай, осторожной будь.

— Осторожной? А чего стеречься-то?

— Все того же — непонимания и нечувствия. Много же есть молитв, на всякую беду да ко всякому святому. Ум неискушенный глянет и решит, что это вроде таблеточек — та от головы, а эта от живота. Хуже нет молитвой, как рецептом пользоваться. Такие Спаса только гневают.

— Почему же гневают, если молитва сотворена святым старцем?

— Оттого гневают, что старец святой в порыве чувства молитвенного, возвышенного те слова создал. А человек расчетливо пользует. Так и в церковь мы ходим: тому свечку за то, тому за это… Получается, что в храме мы базар устраиваем и сами такие же торгующиеся, как те, кого Христос изгонял из дома Отца его.

— Но ведь люди в основном и молятся только потому, что им от Бога что-то надо.

— А потом удивляются, что Господь их не слышит. Или сделает так, как они просят, а выходит еще хуже, чем было у них до этого.

— Но что же им делать?

— На волю Божью уповать. Но я сейчас с тобой не про всех людей говорю, а про тебя. Мне Спасом не заповедано было всех людей учить Слову его. Ежели ты поймешь — через тебя и людям Знание принесено может быть.

— Хорошо, а мне что делать тогда?

— Тебе вот как раз и надо вникать в Слово Божие именно в те моменты, когда ничего тебе не надо от Него, когда душа твоя в соответствии находится со всем остальным миром. Тогда-то и начинай потихоньку в молитву вникать, ничего от Него не прося и не жалуясь. Ну, а какую молитву выбрать, то ты решить сама должна.

— Просто листать молитвенники и выбирать, что нравится?

— Молитвенники оставь пока. Молитвословом пользоваться еще уметь надо. Начни с Псалтири. Давид-песнопевец, псалмы сотворивший, не просто молитвы творил, он песни пел для Господа своего возлюбленного, песни любви, песни восторга, песни благодарности. Они и сотворены были в радости или в печали. Давид от Бога был псалмопевец, мастер, оттого творения его художеством были, Словом творческим, могущим сердца отмыкать. Через эти песни ты к пониманию придешь, в каком состоянии к Богу обращаться надо, какие Слова его достойны. Еще поймешь, что молитва — то стрела обоюдоострая, которая в двух направлениях летит: к Спасу и к сердцу твоему. На самом-то деле в одном, ибо Спас у тебя в сердце живет, в самых его глубинах, но то оставим пока. Только пойми одно сейчас: молитва — это ниточка от тебя к Спасу и от Спаса к тебе. Она как посох, который ты, сидя в яме глубокой и не имея возможности выбраться оттуда самостоятельно, протягиваешь Спасителю, чтобы он взялся за этот посох и поднял тебя со дна к Себе. Вот псалтирь для тебя таким посохом и станет. Будешь читать со спокойным умом и внимательным сердцем — сразу почувствуешь, как ниточка эта от тебя к Спасителю тянется.

Вечером наставница дала мне Псалтирь, усадила под Стодарником и велела вдумчиво читать первую кафисму. Сама ушла в гости к Федору и Ирине.

Я стала искать нужную страницу, листая высказывания святых отцов о Псалтири. Взгляд упал на строчку «Псалом и из каменного сердца источает слезы». Я тут же вспомнила родничок-аксай, текущий из белых камней в степи. С этим образом в сердце я и подошла к первой кафисме.

Я прочитала кафисму раз, и два, путаясь в малознакомых словах и не очень понимая, о чем это. Я читала очень внимательно и старалась быть честной с собой, но ниточка к Спасу никак не протягивалась. Я уже хотела начать читать и в третий раз, но тут вспомнила слова наставницы о том, что прежде чем обращаться к Спасу с молитвенным словом, надо принести Ему свое покаяние. Я закрыла глаза, глубоко вздохнула и попросила прощения у Него за свои прегрешения, а пуще всего за то, что мое каменное сердце никак не хочет под воздействием псалмов «источать слезы». Мне тут же стало легче: я честно призналась себе и Ему, что в сердце у меня — камень, и я не в силах управлять им. Я снова начала читать:

[цитата]

Блажен муж, иже не идет на совет нечестивых, и на пути грешных не ста, и на седалищи губителей не седе, но в законе Господне воля его, и в законе Его поучится день и нощь. И будет яко древо насажденное при исходище вод…

[конец цитаты]

В этот раз псалмы глубоко тронули меня, а слова, которые я не могла понять, звучали просто как музыка, как аккорд к основной мелодии, которую я слышала прекрасно. Я вдруг услышала за этими печатными буквами — Слово, которое изверглось из груди древнего псалмопевца. Глаза мои увлажнились, читать стало трудно, буквы расплывались, но они уже были неважны: я читала не физическим, а каким-то другим, внутренним, духовным взором. Первая упавшая слеза стала началом целого потока слез, и, когда Домна Федоровна вернулась ко мне, я сидела с полностью зареванным лицом.

Она сказала:

— Ну, вижу прочитала как надо. Давай теперь снова читать, только уже вдвоем.

Совместное прочтение восьми псалмов меня успокоило, я опять вернулась в прежнее состояние ясного спокойствия и осознания.

— То, что не все слова ты понимаешь, доня, не беда. Главное, ты уразумела, что за словами Слово стоит, — повторила она вслух мои мысли. — Теперь скажи мне, какие из этих слов — твои. С чего ты плакала, что тебя тронуло до самой глуби, то, что ты знала уже до этого, а тут в словах песенных нашла?

— «Господи, Господь мой, яко чудно Имя Твое по всей земли», — от этих слов к горлу опять подступил комок.

— Ну-ну… все, не плачь больше, — наставница улыбнулась так тепло, так участливо, что от сердца у меня мгновенно отлегло. — Видишь, как просто все. Вот ты и нашла свои слова, с которыми теперь ты будешь жить и звать Его, когда сердце твое будет готово принять Спаса, говорить с Ним. Очень хорошие слова ты выбрала: не только в спокойствии чистоты душевной можно их повторять, но и в горести, и в радости, а так же когда тебе так некогда, что ты про Спаса и не вспоминаешь. А такие моменты тебе предстоят еще, как на неметчине устраиваться будете. Попомнишь слово мое: всю науку Спасову вмиг забудешь, то одно, то другое, голова закрутится, сердце замолчит, насущными тревогами обремененное. Вот тогда-то и тверди про себя слова свои. Они тебе силу дадут испытания жизненные перенести и к Спасу вернуться, когда ты готова будешь.

— А как же остальные кафисмы?

— И остальные читай так же, с вниманием и сочувствием. Думай, выбирай отрывочки, что тебя в самое сердце разят. Таких отрывочков много-много заучить можно, и в каждый момент жизни тебе разные слова вспоминаться будут — те, которые для сейчас подходят больше всего.

Она закрыла Псалтирь, погладила рукой шершавую обложку, подвинула книгу ко мне.

— Это тебе в подарок от меня будет. С собою возьмешь.

Я молчала, пораженная: книга была очень старой, изданная еще в начале века, наверняка это семейная реликвия… Я хотела отказаться, но вовремя поняла: если наставница дарит книгу, то это неслучайно; с ней она как бы передает мне свое Знание, физически выраженное в этом драгоценном даре.

— Спасибо, — пронесла я через печать Логоса.

— Спаси тебя Господь, — улыбнулась наставница.

И сказала:

— А несколько есть псалмов, которые не по отрывкам, а полностью знать наизусть надобно. Псалом пятидесятый читай каждый день утром, как встанешь, и вечером, перед тем как заснуть. Это псалом очистительный. Утром он тебя от мечтаний ночных очистит, подготовит ум твой дела дневные исполнять с вниманием и смирением. А ночью ко сну подготовит, от забот дневных сердце отряхнет:

[цитата]

Помилуй, мя, Боже, по велицей милости Твоей, и по множеству щедрот твоих очисти беззаконие мое. Наипаче омый мя от беззакония моего, и от греха моего очисти мя. Яко беззакония моя аз знаю и грех мой предо мною есть выну. Тебе Единому согреших, и лукавая пред Тобою сотворих, яко да оправдишися во словесех Твоих и победиши, внегда судити Ти. Се бо, в беззакониих зачат есмь, и во гресех роди мя мати моя. Се бо, истину возлюбил еси, безвестная и тайная премудрости Твоея явил ми еси. Окропиши мя иссопом, и очищуся, омыеши мя, и паче снега убелюся. Слуху моему даси радость и веселие, возрадуются кости смиренныя. Отврати лице Твое от грех моих, и вся беззакония моя очисти. Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей. Не отвержи мене от лица Твоего, и Духа Твоего Святаго не отыми от мене. Воздаждь ми радость спасения Твоего, и Духом Владычним утверди мя. Научу беззаконныя путем Твоим, и нечестивии к Тебе обратятся. Избави мя от кровей, Боже, Боже спасения моего, возрадуется язык мой правде Твой. Господи, устне мои отверзеши, и уста моя возвестят хвалу Твою. Яко аще бы восхотел еси жертвы, дал бых убо, всесожжения не благоволиши. Жертва Богу дух сокрушен, сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит. Ублажи, Господи, благоволением Твоим Сиона, и да созиждутся стены Иерусалимския. Тогда благоволиши жертву правды, возношение и всесожегаемая, тогда возложат на олтарь Твой тельцы.

[конец цитаты]

Псалом девяностый читают в опасности, в страхе, в болезни, в неведении. Это сильная молитва, от любого обстояния спасает, особливо ежели ты через Логос ее пронесешь:

[цитата]

Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи, и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися: оружием обыдет тя истина Его. Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тме преходяшия, от сряща, и беса полуденнаго. Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится, обаче очима твоима смотриши, и воздаяние грешников узриши. Яко Ты, Господи, упование мое, Вышняго положил еси прибежище твое. Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему, яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих. На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою, на аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия. Яко на Мя упова, и избавлю и: покрыю и, яко позна имя Мое. Воззовет ко Мне, и услышу его: с ним есмь в скорби, изму его, и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое.

[конец цитаты]

Домна Федоровна смолкла, закрыла руками лицо, отдыхая от духовного усилия, с которым она передавала мне Знание. За окном уже давно стемнело, и я подумала, что на сегодня учение закончено. Но она шумно выдохнула, отняла руки от лица и продолжила:

— Что тебе еще про Псалтирь знать надобно, так это то, что при гробе его читают. Это важное знание, потому что когда беда стрясается, и потеря душу гложет, и сердце плачет, и ум терзается, люди в ожесточение впадают, не зная, что делать им. Тяжко терять близких, тяжко, когда кто-то уходит от тебя к Нему. Даже тем, кто знает, что человек не просто в землю идет, а к Творцу своему душой устремляется, и тем тяжко. Чтобы испытание это пройти и не раскиснуть при виде смерти, а наоборот, укрепить дух свой, Псалтирь и нужен. Когда Псалтирь при покойнике читают, пространство вокруг меняется, круг мироздания становится цельным и замкнутым: вот — смерть, а рядом — жизнь. Тогда и ты, и люди вокруг тебя успокоятся и воспримут смерть не как меч Дамоклов, что висит над каждым из нас, а как конец Пути, который наступает только тогда, когда Господь решит призвать человека. Тебе не скоро еще придется это пережить, но более я тебе повторять не буду. Просто знай и помни. Еще обещай мне, что когда я умру, где бы ты ни была, вспомнишь меня, выберешь два часа свободных и прочтешь в память обо мне Псалтирь.

В горле сжало опять, я сглотнула.

— Обещаю.

— Вот и ладно. Ну, теперь давай про молитвословы поговорим. Есть у тебя дома молитвенник?

— Есть маленький, дорожный. Там всего несколько молитв, которые я и так знаю — «Отче наш», «Богородице» и другие, известные.

— Купи большой, где есть и дневные, и вечерние молитвы, и часы, и каноны, и акафисты. Их читать будешь не сразу, не каждый день, а именно во время, когда ум твой от всего свободен. И так же, как с Псалтирью, вникай в слова, выбирай строки, что тебе к сердцу лежат. Все здесь то же самое. Обрати внимание на слова покаянные. Эти слова хорошо к душе льнут, там все-все, что ты чувствуешь, выражено в слове молитвенном. Покаешься своими словами — а потом и молитву покаянную прочтешь. Так вот сердце твое от камня оживать и начнет…

[цитата]

[3] Молитва покаянная, святого Макария Великого, читаемая перед отходом к сну

Что Ти принесу, или что Ти воздам, великодаровитый Безсмертный Царю, щедрее и Человеколюбче Господи, яко ленящася мене на Твое угождение и ничтоже благо сотворша, привел еси на конец мимошедшаго дне сего, обращение и спасение души моей строя? Милостив ми буди грешному и обнаженному всякаго дела блага, возстави падшую мою душу, осквернившуюся в безмерных согрешениих, и отыми от мене весь помысл лукавый видимаго сего жития. Прости моя согрешения, едине Безгрешне, яже Ти согреших в сей день, ведением и неведением, словом, и делом, и помышлением, и всеми моими чувствы. Ты сам покрывая, сохрани мя от всякаго сопротивнаго обстояния Божественною Твоею властию, и неизреченным человеколюбием, и силою. Очисти, Господи, очисти множество грехов моих. Благоволи, Господи, избавити мя от сети лукаваго, и спаси страстную мою душу, и осени мя светом лица Твоего, егда приидеши во славе, и неосужденна ныне сном уснути сотвори, и без мечтания, несмущен помысл раба Твоего соблюди, и всю сатанину детель отжени от мене, и просвети ми разумныя очи сердечныя, да не усну в смерть. И посли ми ангела мирна, хранителя и наставника души и телу моему, да избавит мя от враг моих; да востав со одра моего, принесу Ти благодарственныя мольбы. Ей, Господи, услыши мя грешнаго и убогаго раба Твоего, изволением и совестию; даруй ми воставшу словесем Твоим поучитися, и уныние бесовское далече от мене отгнано быти сотвори Твоими ангелы; да благословлю имя Твое святое, и прославлю, и славлю Пречистую Богородицу Марию, Юже дал еси нам грешным заступление, и приимя Сию молящуюся за ны; вем бо, яко подражает Твое человеколюбие, и молящися не престает. Тоя заступлением, и Честнаго Креста знамением, и всех святых Твоих ради, убогую душу мою соблюди, Иисусе Христе Боже наш, яко Свят еси, и препрославлен во веки. Аминь.

[конец цитаты]

[1]Глава 4

[1] Молитва Иисусова

Обычно Домна Федоровна сама звала меня заниматься Учением, но сегодня я первая спросила ее:

— Тетя Домна, вы мне рассказали про Псалтирь и молитвослов, но у вас еще есть «Святцы хворобные» бабушки Оксиньи, из которых я молитвы выписывала от разных недугов; вы про эти «Святцы» мне не говорили ничего.

Знахарка отложила шитье:

— Думала, что не надо оно тебе. Но раз уж ты спросила, значит, должно рассказать. Святцы эти Оксиньей списаны были от отца Николая, священника храма нашего станичного. Еще до революции. Потом пришли большевики, храм разорили, книжки пожгли, теперь только Оксиньин список и остался. На любую хворь там молитва есть к особому святому, который, значит, в хвори этой помогает. Я тебе давеча говорила: молитва как таблетка. Это вот «таблетки» такие духовные и есть. Читаемы они не самим больным, а кто-то ближний за больного молиться должен. Ежели уж совсем некому молитву прочесть (бывает так: заболеешь, а рядом никого), тогда и самому можно. Перед прочтением покаяние принести Спасу надо непременно: за душу нераскаявшуюся святые угодники молитвы возносить не будут.

— Домна Федоровна, — осторожно перебила я ее, — объясните мне, пожалуйста, я ведь человек не сильно воцерковленный, и не разбираюсь в иерархиях небесных: Господь, ангелы, святые… Разве Спаса одного недостаточно человеку, чтобы идти по Пути его?

— Кому-то, может, и достаточно. Тому же святому подвижнику, который Путь свой и жизнь свою в руки Его предал. А ни ты, ни я — не святые. Нам познать Спаса во всей славе Его пока не можно: душа мелковата у нас, сознание не вместит. Мы на Пути его словно дети малые, а детям разве дают пить из большой чаши, для человека возмужавшего назначенной? Нет, детям дают из маленьких кружечек, чтоб не захлебнулись они. Вот и люди так же на пути Христовом. У каждого своя мера Его. Но это не значит, что твой личный маленький Путь хуже, чем большой Путь монаха просветленного. Спасу важно сердце открытое, а там он уж сам наполнит его так, как надобно в этот самый момент жизни человеческой. Вот и святцы хворобные такое же наполнение. Отцы святые, к которым молитвы в хворях возносятся — то наши предки духовные. Они ближе к тебе стоят, их образ сердце твое легче воспримет, потому что они тоже людьми были, как и ты. Помолишься им, покровительства и благословения испросишь — и ко Христу дойдешь легче после их заступления. Ежели хочешь, можешь списать «Святцы». Оно в болезни бывает: тело так измучается, что и душа к Спасу ниточку протянуть никак не может. Вот тогда покаешься, угодникам помолишься — глядишь, и полегчает, и Спас к тебе сам придет благодаря молитвам отцов святых. А ежели не в скорбях, ни в болезнях, а просто в море житейском потеряешься или смущение душевное почувствуешь — тут Матушке нашей Пречистой Богородице Деве молиться нужно. Она — наш земной Господь, мать-земля духовная, Христа-Слово здесь, в Мире воплотившая, ей земные проблемы ближе всего доходят. Милостива она к людям, ровно ко всем детям своим, оттого не гневается, ежели ты по всякому поводу молиться к ней о помощи будешь. Никогда не откажет, всегда поймет и поможет. Образов Богородичных много в Церкви есть. Каждый образ от своей беды помогает. Когда себе образ выберешь, будешь ей в несчастьях молиться.

— А у вас какой образ?

— У нас, у Калитвиных, Донская Божия Матерь. Здесь, на Дону, этот образ многими почитается. И ты ей молись, как преемница моя духовная, покамест у тебя свой образ не появится. Молитвы Богородичные дюжа сильные, ты их тоже спиши да читай помаленьку. Может, через Слово и найдешь свою Богоматерь. Особливо о женских скорбях она молитвенница и заступница великая. Дом, семью, любовь сохраняет. Каждая женщина в себе Богородицу носит. Очень женщинам помогает ее икона «Утоли моя печали». Ты той иконе молитву выучи, тебе пригодится на чужбине.

— Хорошо… а какие еще молитвы и образа посоветуете?

— Тут я тебе, доня, не советчица. Всякому человеку своя Божья Матерь близка. Есть образа, которые в народе особо сильными считаются, в разных местах — разные. Где-то Казанская, где-то Владимирская, где-то «Скоропослушница», где-то «Милостивая, или семистрельная»… Но все хороши одинаково, это ж не разные Богородицы, а одна Матерь Божья, только в разных ипостасях, чтобы людям легче было воспринимать образ Ее святой. Только посоветую, и даже не посоветую, а накажу — сон Пресвятой Богородицы списать и всегда при себе иметь.

— Сон Богородицы? Что это? Молитва?

— Оно и не молитва, и не приговор, а стих, вроде как история, случай из жития Божьей Матери. Скорбный, бедовый случай — как Божья Матерь сон увидала о судьбе Сына своего. В нем боль такая, читаешь — и сердце рвется. А как прочтешь, так на душе радостно-радостно становится. По действию стих этот с родами сравнить можно. Пока женщина рожает — мучается, кажется, помрет от боли. А родит — и боль вся куда-то делась, только свет в душе и жизнь новая. Сон Богородицы и в беде, и просто так, и на сон грядущий, и перед дитятем беспокойным читать можно.

— Ну, — спросила она, — теперь все тебе про молитвы ясно или еще какой вопрос остался?

— Нет вроде, вопросов нет… — ответила я растерянно. — А разве это и все, что знать мне надо о молитве?

— В том и дело, что не все. Но прежде чем к главному приступать, надобно все вопросы твои разрешить, чтобы ум боле ни на что не отвлекался.

— А что главное?

— Пока про сказанное думай да молитвы Богородичные списывай. К главному позову тебя особо.

Весь следующий день накрапывал дождик и я почти не выходила из дому, а сидела и переписывала "Святцы хворобные" бабушки Оксиньи. От этого занятия к вечеру у меня разболелась рука, да так сильно, что за ужином я не могла взять вилку: пальцы не слушались совсем. Я не хотела отвлекать хозяев от трапезы, поэтому ела левой рукой; с непривычки это получалось неловко и медленно. Но Домна Федоровна все равно заметила, спросила, что со мной. Я объяснила, поспешив заверить, что все не так страшно и к утру пройдет. Но знахарка вывела меня из-за стола, отвела к выходу, усадила на порог, взяла меня за больную руку, наклонилась к моему плечу и неслышно что-то прошептала. Боль сразу ушла, руку отпустило, так что больше я о ней и не вспомнила. После ужина я спросила ее, какую такую особо сильную молитву она прочитала над моей рукой. Ведунья ответила:

— Богородице Троеручице. Только эта молитва не "особая сильная", а такая же, как и все остальные молитвы. Ежели через слово Спасово пропускать, то любая молитва такой же сильной станет.

На закате она отправила меня в степь к родничку, чтобы я совершила утренний ритуал водохождения. Я немало удивилась: знахарка всегда подчеркивала, что этот ритуал надо делать на восходе, когда впереди еще весь день: ведь он так заряжает энергией, что, сделав его вечером, человек просто не заснет. Тем не менее, я проделала все, что сказала мне наставница и, вернувшись на хутор уже когда стемнело, я была просто переполнена силами.

Домна Федоровна ждала меня в хате-больнице. Она сидела за столом под Стодарником.

— Скажи мне, доня, как ты к Спасу с молитвой обычно обращаешься.

— Я не могу вам сказать про "обычно", потому что с тех пор, как вы начали учить меня Слову, я каждый день это делаю по-новому.

— Хорошо, скажи мне, как ты это делала давеча, когда по родничку ходила.

— Ну как… перебирала четки, ходила по камешкам туда-обратно, читала "Отче наш", посылая молитву в небо…

— Ты всегда в небо молитву посылаешь? — перебила она меня.

— Всегда, если иконы передо мной нет. А если есть, то к иконе.

— Вот теперь, доня, слушай, что я скажу. Небеса — хорошо, и иконы — хорошо, это все сердцу человеческому Бога представить помогает. Но все это — костыли духовные.

— Костыли?!

— Да, донечка, все это костыли. Не нравится тебе слово — ладно, пусть не костыли будут, а ходунки вроде тех, что младенцам устраивают, когда они ходить учатся. Мы на Пути Спасовом такие же дети, я тебе уже говорила про то. Потому и нужны нам эти ходунки: иконы, небеса, свечки, ладан. Но как ребенок вырасти стремится, так и нам надо расти, чтобы до Спаса дотянуться. Это все словно маячки, чтоб мы знали, в каком направлении идти. Когда Спаса в себе обретешь, тебе уже ничего такого не понадобится, в Духе жить будешь и сама Ему уподобишься. Сказано: Царствие Божие внутри вас.

— Но, — добавила она, — эта прекрасность, что сейчас в мозгу у тебя от моих слов сложилась, тебе доступна никогда не будет. Никто при жизни Царствия Небесного не стяжал кроме как святые подвижники. А ты человек мирской, и я человек мирской, оттого нам пока нужны и иконы, и небеса. Но все равно, молитву свою не им возносить нужно.

— А куда же, если не к иконам и не к небесам? — спросила я.

— Внутрь себя, к иконе сердца твоего, к небесам твоим духовным. Ты это делала уже, когда в себя с молитвою погружалась. Но прежде мы двери подсознания твоего отворяли, чтобы недуг душевный отыскать и на свет вытащить. А сейчас будешь учиться свет Божий в себе искать.

— Как?

— Молитвой Иисусовой.

— Да, — произнесла я с некоторой долей разочарования. — Я знаю. Это известная мистическая практика, про нее много пишут и говорят.

— И еще много будут, и писать, и говорить. Это действительно мистическая практика, пришедшая к нам от православного монашества скитного. Но доступна она не только монахам, мирские христиане тоже ее повторяют. И ты будешь. А то, что все знают ее и ничего тайного тут нет — ты не расстраивайся. Тайна, которую знает горсточка "посвященных" — это повод для гордыни. Истинная Тайна Христова на поверхности всегда лежит, и открыться может каждому, кто сердцем чист и честен. А кто ради состояний восторженных и чувствований дивных ту практику совершает — нипочем к Тайне не приблизится, ни на крошечку. Творить молитву сердечную, умную (как называли ее отцы-святители) надо не перед иконой, не перед небесами, а перед самим собой. Трудно это поначалу — образа Божия перед глазами не иметь. Но в том-то и суть, чтобы отойти от всех представлений человеческих о Нем и просто открыться внутрь себя и быть готовым воспринять все, что исторгнется оттуда, из глубин души твоей. А исторгнется многое, и не обязательно хорошее. Даже скажу тебе: хорошего мало внутри себя увидишь. Больше дурного найдешь, и ужаснешься — неужели ты это? Главное тут в отчаяние не впадать и дальше, глубже идти каждый раз. Иисусова молитва — практика неоднократная, ее надо постоянно читать, когда время свободное и сердце спокойное будет. И каждый раз заканчивать тогда, когда за слоем грязи и дурноты свет в себе обнаружишь. Так, свет к свету, и будешь душу свою очищать.

— И когда же мне начинать?

— Вот прямо сейчас и начнешь. На первый раз я с тобою рядом буду, чтобы ты не забоялась.

В кухне-гостиной царила кромешная тьма, освещаемая одной лишь лампадой, стоящей перед Стодарником. Я начала дышать так, как показала мне знахарка: глубоко и медленно вдыхая и выдыхая носом, погружаясь с каждым выдохом в "духовное сердце", то есть в солнечное сплетение. С началом выдоха я повторяла про себя "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную", затем, перед вдохом делала небольшую остановку, вдыхала и снова повторяла молитву. Эту, несложную, на первый взгляд, практику, было очень трудно сделать правильно: сознание никак не могло успокоиться и сосредоточиться только на дыхании и молитве. Странное дело: когда то же самое я проделывала, концентрируясь на пламени горящей свечи и посылая с молитвою огонь внутрь себя, мне было гораздо легче, более того — в тот раз я моментально погрузилась в медитацию. А сейчас мы сидели в сплошной темноте (огонек лампады в углу перед иконами не в счет), глазам не за что было "зацепиться" и перед ними все время вставали почти явные картины прошлого или будущего. Я изрядно устала, борясь с этими образами, прошло уже довольно много времени, но наставница все не прерывала практику, и я продолжала дышать и молиться, безуспешно пытаясь погрузиться в глубины духовного сердца. "А может, и нет у меня никаких глубин?" — мелькнула мысль. Измучившись совсем, я на время оставила Иисусову молитву и мысленно обратилась к Спасу с покаянием. После этого я уже не боролась с наплывающими образами, просто давала им проходить сквозь меня, несмотря на то, что они стали ярче, светлее и красочнее. Дыша и направляя внутрь Иисусову молитву, я словно смотрела телевизор. Я сама не заметила, как образы случившегося в прошлом сменились чем-то знакомым, но вместе с тем таким, чего я точно никогда не переживала. Более того — ничего подобного и быть не могло, настолько фантастичными и нереальными были встающие перед глазами картинки. Некоторые из них были отвратительны до такой степени, что меня буквально физически тошнило, некоторые — чисты, ясны и покойны, словно глоток криничной воды; а некоторые красивы такой невозможно сладкой красотой, что казались приторными до горечи и от них меня тошнило едва ли не больше, чем от кошмарных видений.

Я поняла, что это и есть те пласты внутренних глубин, о которых предупреждала меня наставница. Чтобы убедиться в своем предположении, я проследила духовным взором источник, откуда льются эти картины; как и ожидалось, все это шло из моего сердца. Домна Федоровна была права: дурного во мне оказалось гораздо больше, чем хорошего, правда, дурное это было как бы спрятано под благовидным покровом, словно завернутое в яркую конфетную обертку что-то горькое и несъедобное. Я разворачивала одну обертку за другой, доставала оттуда гадости, они вились вокруг меня как вылупившиеся змееныши; гора их росла, вот уже я сама себя не видела под их маленькими скользкими телами, от меня осталось только дыхание и молитва Иисусова. "Господи Иисусе Христе, помилуй мя, грешную" — тяжко дышала я, погружаясь в бездонную яму, полную змеенышей (или это гора их росла над моей головой, все больше и больше погребая меня?)

Дыхание мое стало прерывистым и частым, я уже не успевала произнести целую молитву на выдохе, теперь на вдох и выдох у меня получалось по слову. Одновременно меня с бешеной скоростью уносило в темную воронку, сердце обрушивалось и неслось в пропасть, словно летел под откос скорый поезд, сошедший с рельсов на полном ходу. Я уже решила, что от этого нечеловеческого напряжения оторвется в сердце какой-нибудь сосуд, и я, как терпящий крушение поезд, упаду под откос жизни... Но тут падение начало замедляться, и вот я уже не падаю, а лечу, и уже не лечу, а парю над пропастью, нет — над ущельем, где-то в глубине которого брезжит туманный свет. Я глянула вниз; свет приближался, захватывая меня в свое сияние. Он становился все ярче и ярче и, наконец, стал таким сильным, таким всепроницающим и всепоглощающим, что пронизал и поглотил не только мое тело, но и мысли и чувства... Это не был огонь, это не был солнечный свет, это не была атомная вспышка, это вообще не был свет, который мы привыкли видеть в жизни. Когда уже потом, после всего, я искала образ, с которым можно было бы сравнить этот свет, я не могла подобрать ничего схожего; разве что сравнить его с миллионкратно умноженным сиянием, какое порой исходит от края зеркала, когда попадет на него рефлекс от солнечного луча? Это был и свет, и радуга, и триллионы зеркально сверкающих искринок, и чистота, и прозрачность, и жжение пламени... В потоке этого света я находилась до тех пор, пока горница не осветилась лучами рассветного солнца. И тут я заметила странную вещь: у меня появилась как бы вторая пара глаз. Одни глаза — привычные, человеческие — видели рассвет и горницу, и мебель в ней, и сидящую неподвижно рядом со мной наставницу. Все это было обычным, домашним, близким. Другие глаза видели то же самое, но как бы сквозь призму того Света, и, преломляясь в нем, картинка была уже совсем иная. Все вокруг было точно соткано из серебристо-серой прозрачной субстанции, напоминающей мираж или полуденное марево. От этой невероятной картины меня кинуло в жар, я вскочила с лавки и бросилась вон из хаты. Я бежала со двора в сад, из сада в степь, и все вокруг — и сад, и степь — было таким же миражно-серым. Я глянула на солнце (поднявшееся уже довольно высоко) — и солнце показалось мне серым и совсем не слепящим. Внутренний Свет, который все еще владел мной, был столь ярким, столь сильным, что в его блеске весь остальной мир словно выцвел...

Я бродила по степи несколько часов, пока Свет не истаял во мне и мир не обрел привычные краски. Тогда я обнаружила, что заблудилась, и не знаю, куда идти. Но это открытие вызвало у меня не страх, а веселье. Я шла наобум и громко смеялась, сама не зная чему; вдалеке показался силуэт человека на лошади. Он подъехал ближе, это был Алексей Петрович. Ни слова не говоря, он подал мне руку, правой ногой я уперлась в стремя и, опираясь на мощную ладонь казака, взлетела вверх и уселась позади седла. Этот ловко удавшийся трюк (который для меня в обычном состоянии был бы невозможен) вызвал у меня новый взрыв веселья. Так я и смеялась все время, пока мы ехали домой.

Вечером силы оставили меня, я расслабленно валялась в постели, уставившись в крышу (потолка в моей комнате не было). Мною владело вселенское равнодушие, в теле не было сил, в сердце чувств, в голове мыслей.

Дверь неслышно отворилась, вошла целительница. Перекрестившись на икону Божьей Матери, она села рядом со мной и взяла меня за обе руки. Через мгновение мне стало легче, я обрела способность думать. Осторожно она начала меня расспрашивать о пережитом и увиденном. Я рассказала ей все в подробностях; от воспоминаний меня вновь охватил восторг. Но наставница, хлопнув ладонью по моему лбу, быстро привела меня в спокойное состояние.

— Тем, что пережила ты, донюшка, не гордись. Это тебе малый от Спаса подарок, вроде задел на будущее. Более ты такое вряд ли когда пережить сподобишься, и оно, в общем, неплохо: переживания такие душе неподготовленной ни к чему.

— А что за Свет был со мной? — это волновало меня больше всего.

Точно не скажу, — ответила целительница и как-то нахмурилась. — Думается мне, что был с тобой не полный свет, а крохотный лучик, краешек сияния Божьего, Света Преображенского, что зовут еще Фаворским. Это Свет Духа, и он в действительности ярче солнца, ярче всех звезд вселенной. Несотворенный, изначальный, божественный. Я тебе не могу сказать определенно, потому что в жизни такого сама не видала, только читала да слышала. Может, и не он это был.

— Почему нет?

— Потому что Фаворского сияния удостаиваются лишь самые святые и строгие подвижники. Многие монахи молитву Иисусову творят в надежде стяжать этот Свет, и не дается им. Но ты, доня, в гордыню не впадай и не думай, что ты святее всех. Вовсе нет. Свет Фаворский кажется не просто тем, кто чист да свят, а тем, кто со спокойной душою его принять может и от мира этого не отойти. Как ты думаешь, почему отцы-отшельники в скиты от мира уходили, в пустыне прятались? Да потому что, вкусив, хотя бы раз от Источника Света Вечного, они не могли уже видеть остальной мир, он им таким же пресным да серым казался. Вот и шли в пустыню творить молитву Иисусову, чтобы вечно в Свете находиться... А ты мирской человек, и в скит не убежишь. Поэтому-то краешек ризы Его и узрела. Благодать Господня на тебя излилась из милости его, и в виде Света предстала. А то, что до дна души своей ты добралась и все покровы сняла, не думай. Целую жизнь вглубь идти будешь — и не дойдешь. Потому человек — это вселенная, а вселенная бесконечна и бездонна.

— Домна Федоровна! А чем же молитва Иисусова так сильна, что производит такое действие? Вроде слова-то простые...

— В самой понятной простоте всегда сила главная и заключается. А Иисусова молитва все в себе содержит, все основы Пути Спасова. "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного". В этих простых, как ты говоришь, словах, человек сам себе исповедуется, что Христос — Господь истинный, и Сын Господа, и Логос воплощенный. Ты покаяние Логосу приносишь о несовершенстве своем, а покаяние, ты знаешь — начало любой молитвы. Слова же "помилуй мя" вовсе не просты. Что они значат, по-твоему?

— Ну… помилуй, значит, не осуждай, не наказывай…