Жанровая система литературы Древней Руси 4 страница

Одной из причин, заставивших Даниила написать свое «Хождение», было желание удержать своих читателей от путешествия в Палестину. Вместо трудного и опасного путешествия ко «святым местам» Даниил предлагал читателям ограничиться простым чтением его книги, поскольку в ней подробно все эти места описаны. В предисловии к книге он так и говорит: «Да кто убо, слышав о местех сих святых, поскорбе бы ся душею и мыслию к святым сим местом и равну мзду примут от бога с теми, иже будут доходили святых сих мест и святой град Иерусалим, и възнесшеся умом своим, яко нечто доброе сътворивше, и погубляють мзду труда своего, от них же первый есьм аз». Как видим, Даниил не только уравнивает благочестие тех, кто прочитает его книгу, с теми, кто сам странствовал в Палестину, но даже ставит труд первых выше труда последних, поскольку последние легко могут возгордиться своим поступком и благодаря этому впасть в грех.

Повествование в «Хождении» ведется от первого лица. Даниил обнаруживает большую любознательность: его интересует природа, планировка города и характер зданий Иерусалима, оросительная система Иерихона. Ряд интересных сведений сообщает Даниил о реке Иордане, имеющей с одной стороны берега пологие, а с другой – э крутые и во всем напоминающей русскую реку Сновь. Русский паломник сам «измерих и искусих» эту знаменитую реку, «перебредя» ее с одного берега на другой. Желая русским читателям ярче представить Иордан, Даниил неоднократно подчеркивает: «Всем же есть подобен Иордан к реце Сновьстей и в шире, и в глубле, и лукаво течет и быстро велми, яко же Снов река». Описывая невысокие деревья, растущие на берегу Иордана, Даниил говорит, что они напоминают нашу вербу, но тут же спешит уточнить: «... но несть якоже наша лоза, некако аки силяжи (кизиль) подобно есть». Он описывает плодородие иерусалимских земель, где «жито добро рождается», поскольку «земля добра и многоплодна, и поле красно и ровно, и около его финици мнози стоят высоци и всякая древеса многоплодовита суть» и т.д. Стремится Даниил передать своим читателям и те чувства, которые испытывает всякий христианин, подходя к Иерусалиму: это чувства «великой радости и слез пролития».

Повествование Даниила обрамлено вступлением и заключением. Основная часть разбита на главки, каждая из которых посвящена определенному предмету: «О Ерусалиме, о Лавре», «О пути в Иерусалим», «О церкви Воскресения Господня», «О гробе Лотове, иже в Сигоре» и т. п. Во вступлении Даниил сообщает, что свое путешествие он, «недостойный игумен», «хужши во всех мнисех, съмереный грехи многими», предпринял, желая увидеть «святый град Иерусалим и землю обетованную». Он просит читателей не зазрить его «худоумью и грубости»; сетует на то, что совершил свое путешествие как человек грешный: «Аз же неподобно ходих путем сим святым, во всякой лености, и слабости, и в пьяньстве, и вся неподобная дела творя». Однако Даниил решился описать все, что видел «очима своима», убоявшись примера того раба, который скрыл данный ему господином его талант и не сотворил «прикуп». И еще два побуждения заставили Даниила предпринять свой литературный труд: личное – любовь к святым местам и боязнь забыть явленное ему Господом, и общественное – желание дать людям точное описание святых мест, дабы они, даже не совершая собственного путешествия, могли под его руководством мысленно посетить их и получить от Бога такую же поддержку, как и те, кому реально удалось побывать там.

Даниил в своем произведении не только перечисляет увиденные им достопримечательности, но тут же вспоминает и кратко пересказывает связанные с ними ветхозаветные и евангельские сюжеты, обнаруживая знакомство не только с каноническими библейскими книгами, но и с апокрифическими легендами. Так, Даниил с полной убежденностью пишет о том, что вне стены церкви Воскресения за алтарем есть «пуп земли», а в 12 саженях от него находилось распятие, где стоит превышающий высоту копья камень с отверстием глубиной в локоть; в это отверстие и был вставлен крест, на котором распяли Христа. Под этим же камнем лежит голова Адама, и, когда Христа распяли, камень треснул и кровь Христа омыла голову Адама, т. е. все грехи человеческого рода. Достоверность данного «факта» Даниил торопится подкрепить чисто летописным приемом: «И есть разселина та на камени том и до днешняго дни».

Скупо описывает Даниил свою жизнь в Палестине и быт Иерусалимского королевства. Он лишь вскользь говорит о горных дорогах, на которых путников поджидают разбойники-сарацины, отмечает, что в город Тивериаду он смог попасть лишь благодаря тому, что примкнул к войску иерусалимского короля Балдуина, но эту честь Даниил приписал не себе, а уважению к Руси, которую он представляет. Даниил подчеркивает, что он ощущал себя в Палестине посланцем всей Русской земли, и выражает свою заботу о ней, разумеется, в естественных для паломника формах: возжигает лампады в храмах и «во всех местах святых», поручает «молиться за русских князей и княгинь, и детей их, за епископов и игуменов, бояр, детей своих духовных и за всех христиан Руси».

Рассказ Даниила о пребывании в Святой земле многоаспектен. Во-первых, он тщательно описывает различные архитектурные сооружения: храмы с их росписями, военные фортификации, гробницы персонажей Священной истории. Во-вторых, он характеризует природу Палестины, которая интересует его и как место, где произошли разные исторические события, и как проявление величия Бога-Творца, и как реальные условия его путешествия. В-третьих, он обращает внимание на хозяйственную жизнь страны, на особенности земледелия, скотоводства, садоводства, рыбного и других промыслов. Наконец, Даниил вспоминает о своих встречах с самыми разными людьми - католиками, мусульманами, православными, и при этом проявляет удивительную религиозную веротерпимость.

Наиболее ярким разделом в сочинении Даниила является рассказ «О свете небеснем, како сходит ко Гробу Господню». Это последняя и самая большая по объему глава «Хождения». Она интересна в литературном отношении, поскольку ее структурирующим началом является сюжетное повествование. Она интересна в идейном отношении, поскольку в ней выражено конфессионально-национальное самосознание автора. И, наконец, она интересна в церковно-археологическом отношении, поскольку фиксирует ряд фактов религиозной жизни христианского средневековья.

Рассказывая о чуде, Даниил пытается передать то необыкновенное воодушевление, которое охватило всех людей: «Така бо радость не можеть быти человеку, ака же радость бываетъ тогда всякому християнину, видевши светъ Божий святый». Рассказ Даниила о пасхальном богослужении и о «чуде» самовозгорания «святого света» на гробе господнем представляет собой не только в художественном, но и в идейно-политическом отношении кульминацию всей книги «Хождение». Помимо удивительной по колориту прозрачности, которой окружена вся эта пасхальная ночь в рассказе Даниила, читателя поражает замечательная точность и достоверность описания, когда не только указывается место, где стояли все упомянутые в рассказе люди, но и не забыта ни одна малейшая деталь в их поведении.

В кратком заключении к «Хождению» Даниил говорит о действительной цели своей поездки в Святую Землю, которая обусловлена была отнюдь не религиозным эгоизмом и, конечно же, не досужим любопытством. «И Богъ тому послух и святый Гробъ Господень, яко во всех местех святых не забых именъ князь русскых, и княгинь, и детей ихъ, епископъ, игуменъ, и боляръ, и детей моих духовных, и всех христианъ николи же не забыл есмь; но во всех святыхъ местех поминалъ есмь: первее поклонялъся есмь за князей за всех, и потомъ о своих гресех помолился есмь. И о сем похвалю благаго Бога, яко сподоби мя, худаго, имена князей рускых написати в лавре у святаго Савы; и ныне поминаются имена их во октении, с женами и с детьми их… И отпехом литургии за князи русскыя и за вся християны, 50 литургий; а за усопшаа 40 литургий отпехом».

Что касается языка и стиля произведения, то автор сам предупреждает читателя, что «писал не хитро, но просто». В его языке преобладает над книжными славянизмами просторечие. Повествовательная манера Даниила выражается в стремлении к простым конструкциям фразы. Чаще всего он соединяет простые предложения посредством союзов а, да или начинает их с повторяемого есть, например: «И ту есть близь на горе село... и то село есть святых пророк... и ту лежахом ночь... и ту опочивше... и доидохом по здраву... и ту поклонихомся...» или: «есть же святый град Иерусалим... есть церкви Въскресения... есть пещерка та...» и т. д. Сокращая свой рассказ за счет второстепенных подробностей, Даниил иногда описывает свой путь перечнем названий пройденных им мест и указанием расстояний между ними. Например: «От Паталы острова до Калиполя 100 верст, а от Калиполя до Афана града 80 верст, а оттуда до Крита 20 верст...» и т. д. Иногда же к наименованиям пунктов Даниил присоединяет краткую справку о том, чем они замечательны. Например: «А от Ефеса до Самы острова верст 40. И в том острове рыбы многы всякы, и обилен есть всем остров-от». Своеобразную окраску стилю «Хождения» придает обилие греческих слов в тексте. Например: метухия — подворье, Пентикостия — пятидесятый день, ксилаж — кустарник и т. д. О том, что введение греческих слов было сознательным приемом авторского стиля, можно судить по тому, что Даниил нередко тут же дает перевод этих слов на русский язык. Например: «А имя тому Спудий, иже протолкует-ся тщание богородично... имя месту тому Каламонии, еже протолкуется доброе обиталище... да то зовется место агиапимена, еже протолкуеть святая паства...» и т. п.

Велико просветительное значение «Хождения». Ведь этот литературный труд в качестве путеводителя по Святой Земле знакомил древнерусских людей с христианским Востоком, с его святынями и благочестивыми преданиями о них, а также с разнообразными обычаями Востока. Тем самым он способствовал утверждению христианства на Руси. Кроме того, будучи первым и новаторским литературным результатом работы в жанре повествования о путешествии, «Хождение» игумена Даниила явилось повествовательно-стилистическим образцом художественного очерка о непосредственных впечатлениях от лично виденного и слышанного, которым пользовались впоследствии многие поколения древнерусских книжников.

Величайшим памятником древнерусской литературы XII века является «Слово о полку Игореве», созданное неизвестным нам поэтом между 1185 и 1188 годами. Дошло оно до нас в единственном позднем списке, который был приобретен известным любителем древнерусской письменности А. И. Мусиным-Пушкиным в конце XVIII века в городе Ярославле у архимандрита Спасо-Преображенского монастыря Иоиля Быковского. Фонетические особенности найденной рукописи позволяют предположить, что этот список был сделан в Псковской или Новгородской области, а наличие в рукописи особенностей, характерных для орфографии XV—XVI веков, позволяет отнести ее именно к этому времени. Таким образом, найденная рукопись была не автографом, а довольно поздним списком, отделенным от оригинала по крайней мере тремя столетиями. С найденной рукописи в начале 90-х годов XVIII века была сделана копия для императрицы Екатерины II. В тот же период А. И. Мусиным-Пушкиным, Малиновским и Бантыш-Каменским была подготовлена еще одна копия памятника. В 1800 году «Слово о полку Игореве» впервые былo опубликовано. В 1812 году, во время вторжения наполеоновской армии в Москву, погибла богатейшая библиотека древнерусских рукописей, принадлежавшая Мусину-Пушкину, и в том числе единственная древняя рукопись «Слова о полку Игореве». Таким образом, в настоящее время имеется лишь список «Слова», сделанный в конце XVIII века, и первое издание «Слова», вышедшее в 1800 году. Все попытки найти второй древний список «Слова», предпринимавшиеся за последние полтораста лет, остались безрезультатными.

Исследованиями этого выдающегося памятника ученые занялись практически сразу после его открытия. Так в XIX веке его изучением занимались М. Максимович, Д. Дубинский, Н. С. Тихонравов, Потебня, П. Вяземский, Вс. Миллер, О. Огоновский, А. Смирнов, Е. Барсов; в XX веке эти исследования продолжили В. Н. Перетц, С. Шамбинаго, В. Ржига, Д. С. Лихачев, В. П. Андрианова-Перетц, Н. К. Гудзий, М. Г. Булахов и др. За прошедшие два века после открытия памятника было сделано множество стихотворных (А. Н. Майков, В. А. Жуковский, К. Д. Бальмонт, В. В. Капнист, Е. А. Евтушенко) и прозаических (Д. С. Лихачёв, Р. О. Якобсон, А. Ю. Чернов) переводов на русский, белорусский (Я. Купала, Р. Барадулин), украинский (О. Огоновский, Т. Шевченко, И. Франко), польский (Ю. Тувим, А. Белёвский) и многие другие языки. Мотивы и образы «Слова о полку Игореве» отразились в творчестве А. Н. Радищева, В. А. Жуковского, А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, К. Ф. Рылеева, Н. М. Языкова, А. Н. Островского, А. А. Блока, в поэзии Т. Шевченко, И. Франко, П. Тычины, М. Рыльского, Я. Коласа, живописцев (В. М. Васнецов, В. Фаворский, Д. Бисти), композиторов (А. П. Бородин).

Автор «Слова о полку Игореве» неизвестен, однако ученые неоднократно делали попытки определить его социальную и профессиональную принадлежность. Одна из популярных точек зрения на этот вопрос была высказана Е. В. Барсовым в XIX веке. Согласно ей автором «Слова» был княжеский дружинный певец, подобный Бояну. Однако автора «Слова» и Бояна можно сравнивать лишь в том отношении, что оба они входили в ближайшее окружение князя как люди, профессионально владеющие искусством слова.

В литературе по «Слову» не раз предпринимались попытки назвать имя автора этого произведения, отождествить его с определенным историческим лицом, известным по историческим источникам конца XII - нач. XIII в., но ни одна из точек зрения не может считаться доказанной.

В основе сюжета «Слова о полку Игореве» лежит история неудачного похода на половцев весной 1185 г. четырех русских князей во главе с князем Новгорода-Северского Игорем Святославичем. Это поражение было неожиданным как для самого Игоря, так и для русских князей, в силу того что Игорь к тому времени снискал славу победителя половцев. К этому моменту на его счету было множество одержанных побед. Этот весенний поход Игоря на половцев был обусловлен не только тщеславием последнего, но и тем, что это была своеобразная попытка оправдаться перед киевским князем Святославом за неучастие в походе на половцев в феврале того же 1185 года, чему помешала гололедица, не позволивашая дружине Игоря соединиться с дружиной Святослава. В марте Игорь отправился в поход без сговора со Святославом, за что и поплатился.

Однако «Слово» – это не посто повествование об этом походе, а публицистический и одновременно глубоко лирический отклик на него как на событие, дающее повод для рассуждений о трагических последствиях политической разобщенности русских князей, их междоусобиц. Сам поход Игоря с его печальными результатами предстает в изображении автора произведения как одно из проявлений этой разобщенности, вина за которую лежит на всех русских князьях.

Композиция «Слова», по мнению Д. С. Лихачева, в высшей степени продуманная и стройная, в ее основе лежит принцип переплетения триад, характерный и для литературных произведений Киевской Руси («слов», посланий и т.п.). Внешнюю триаду композиции памятника составляют: зачин, основная часть, концовка. Основная часть в свою очередь, тоже трехчленна: повествование о походе Игоря и его последствиях для Руси, прерываемое тремя авторскими отступлениями, центральный фрагмент, посвященный Святославу (сон Святослава, его толкование боярами «злато слово» Святослава, сливающееся с авторским обращением к князьям) и заключительный фрагмент связанный с возвращением Игоря из плена (плач-заклинание Ярославны, вызывающей Игоря с «того света» бегство Игоря, погоня Гзака и Кончака). Нетрудно заметить, что каждый из моментов основной части также состоит из трех эпизодов. Отдельные сцены «Слова» относительно самостоятельные, искусно сплетены автором в единое целое. Композиционными скрепами между ними служат, в частности, различного рода повторы.

«Слово» начинается со вступления («зачина»), в котором автор сообщает о своих сомнениях в выборе формы повествования. Он излагает свои намерения, противопоставляя их тому, в каком роде стал бы восхвалять поход Игоря его предшественник — Боян. Из этого противопоставления ясно, что дело не только в различиях стилистического характера, а в существе самой темы. Если Боян «пел» славу князьям-победителям, то автору «Слова», слагающему песнь последнему походу Игоря, необходимо придерживаться правды и петь свою песнь «по былинам сего времени». Предстоит «петь» не славу походу Игоря, а нечто вроде плача или даже «антиславы». Это автор осознает и это подчеркивает, воспроизводя манеру Бояна и его традиционные выражения и образы, явно противопоставляя им собственные.

После этого вступления поэт переходит к описанию сборов Игоря в поход. Солнечное затмение не охлаждает воинского пыла князя. «Хощу бо,— говорит он,— копие приломити конець поля Половецьского с вами, Русици, хощу главу свою приложити, а любо испити шеломомь Дону!» Скупыми, но выразительными, меткими словами рисует поэт образ благородного, мужественного героя, готового отдать свою жизнь за родную землю.

Не менее ярко показаны и княжеские дружинники, о которых с такой любовью и гордостью говорит Всеволод, брат Игоря: «А мои ти куряни сведоми къмети; под трубами повити, под шеломы възлелеяны, конець копия въскормлени, пути им ведоми, яруги им знаеми, луци у них напряжени, тули отворени, сабли изъострени; сами скачють акы серый влъци в поле, ищучи себе чти, а князю славе».

Первая битва русских с половцами завершается блестящей победой над «погаными». Красные девушки, золото, поволоки и дорогие аксамиты стали добычей победителей. Но не это нужно отважным бойцам. Они «орьтъмами и япончицами, и кожухы начаша мосты мостити по болотам и грязивым местом, и всякыми узорочьи Половецкыми». Впереди их ждет новый, страшный бой. На другой день «рано кровавыя зори свет поведают; чръныя тучи с моря идут, хотят прикрыти четыре солнца... Быти грому великому! Идти дождю стрелами с Дону великого!» Сама природа полна зловещих предзнаменований: синие молнии сверкают в черных тучах, мутно текут реки, гудит земля, однако это не сотанавливает Игоря и его товарищей.

Героизм русских воинов раскрывается поэтом в образе смелого Всеволода: «Яр туре, Всеволоде! стоиши на борони, прыщеши на вои стрелами, гремлеши о шеломы мечи харалужными. Камо, тур, поскочяше, своим златым шеломом посвечивая, тамо лежат поганыя головы половецкыя». Удивляясь отваге Всеволода, поэт восклицает: «Кая рана дорога, братие», тому, кто забыл «чти и живота, и града Чрънигова, отня злата стола, и своя милыя хоти красныя Глебовны свычая и обычая?»

Описывая кровавую сечу, которая является кульминацией произведения, поэт вспоминает минувшие времена, когда дед Игоря, Олег Святославич, прозванный Гориславичем, первый начал сеять крамолу среди князей, ослабляя тем Русскую землю, губя жизнь и достояние Даждь-божья внука, т. е. русского народа. Но и тогда не было такого сражения, как это, говорит поэт: «С зарания до вечера, с вечера до света летят стрелы каленыя, гримлют сабли о шеломы, трещат копиа харалужныя в поле незнаеме, среди земли Половецкыи. Чърна земля под копыты костьми была посеяна, а кровию польяна; тугою взыдоша по Руской земли».

Жестокая битва приходит к своему трагическому концу. Поэт снова переживает ее заключительный эпизод. Словно прислушиваясь к затихающему шуму сражения, он говорит: «Что ми шумить? Что ми звенить далече рано пред зорями? Игорь плъки заворачает, жаль бо ему мила брата Всеволода. Бишася день, бишася другый; третьего дня к полудню падоша стязи Игоревы. Ту ся брата разлучиста на брезе быстрой Каялы; ту кровавого вина не доста; ту пир докончаша храбрии Русичи; сваты попоиша, а сами полегоша за землю Рускую». Поэт объясняет поражение Игоря отсутствием согласия между русскими князьями. Они стали говорить друг другу: «се мое, а то мое же», про малое «се великое», а «погании со всех стран прихождаху с победами на землю Рускую».

Вторая часть «Слова» начинается с описания вещего сна великого киевского князя Святослава, который по замыслу автора является центральной фигурой, объединяющей всю землю Pycскую. Бояре объясняют этот сон Святослава как намек на поражение Игоря. «Тогда великий Святослав изрони злато слово с слезами смешено», в котором он укоряет Игоря и Всеволода за их самонадеянность и легкомыслие. Несмотря на бесспорную храбрость этих князей, они своим поражением нанесли непоправимое зло всей Русской земле и ему, великому князю: «Се ли створисте моей сребреней седине». Однако Святослав, как старший князь, не может предаваться унынию, а должен позаботиться об исправлении ошибок младших князей. Подобно соколу, меняющему весной оперение, Святослав сбрасывает с себя печаль, чтобы не дать «гнезда своего в обиду».

Далее в «Слове» следуют характеристики тех русских князей которые должны были в первую очередь откликнуться на «золотое слово» Святослава и вступиться «за землю Рускую, за раны Игоревы». Здесь и могучий суздальский князь Всеволод Большое Гнездо, который может Волгу вычерпать веслами своих воинов, и галицкий князь Осмомысл Ярослав, высоко сидящий «на своем златокованном столе», подперев «горы Угорьские», «затворив Дунаю ворота», и многие другие зависящие от них князья. Несколько особняком упоминаются полоцкие князья, потомки знаменитого Всеслава, о котором пел еще в свое время Боян. Эти князья выскочили из «дедней славе», они опустили стяги свои, вложили в ножны мечи поврежденные. Но нет отзыва от русских князей, нет среди них единомыслия. «Сего бо ныне сташа стязи Рюриковы, а друзии Давыдовы»,— заключает скорбными словами поэт вторую часть своей поэмы.

Третья часть «Слова» начинается с проникновенного плача Ярославны, жены князя Игоря, замечательной русской женщины. С городской стены старого Путивля слышится на заре ее голос, голос живой, всепобеждающей любви. Он обращен не к людям, которые бессильны помочь ей, а к стихийным силам природы: ветру, Днепру, солнцу. Она заклинает их помочь ее «ладе», вернуть его ей. Думая об участи мужа, Ярославна переживает и о всех русских воинах, ушедших с ним, ее любовь к Игорю неразрывней связана с любовью к Русской земле и ее защитникам. По глубине чувства, по художественной выразительности плач Ярославны имеет мало равных во всей мировой литературе. И словно откликаясь на ее страстный призыв, природа приходит на помощь Игорю во время его бегства из половецкого плена: «Дятлове тектом путь к реце кажут, соловии веселыми песньми свет поведают».

Заключительные строки поэмы переходят в торжественный гимн в честь возвращения Игоря: «Солнце светится на небесе, Игорь князь в Руской земли. Девицы поют на Дунай, вьются голоси чрез море до Киева... Страны ради, гради весели». Так ликует Русская земля, встречая Игоря. Автор «Слова», осуждая Игоря за своевольныи поступок, приведший к тяжелым последствиям для русской земли, в то же время отдает должное его беззаветной любви к родине. Здравицей в честь Игоря, Всеволода, Владимира и их дружины заканчивается «Слово».

Таким образом, политическим идеалом неизвестного автора произведения является сильная и авторитетная власть киевского князя, которая скрепила бы единство Руси, обуздала произвол мелких князей. Не случайно великого князя Святослава автор идеализирует и изображает как мудрого, грозного правителя и посвящает ему центральную часть произведения. Золотое слово Святослава не случайно сливается с обращением автора «Слова» к русским князьям, содержащим призыв к единству и совместной обороне Русской земли. Тем самым автор «Слова» как бы вкладывает этот призыв в уста киевского князя Святослава, изображая его объединителем всех русских князей, координатором их совместных военных действий против врагов.

Следует обратить особое внимание и на проблему жанрового своеобразия «Слова о полку Игореве». Общепринятого определения жанра памятника пока нет. Ведется спор даже относительно того, является «Слово» литературным памятником или это записанное произведение устного творчества. Сам автор в заглавии называет свое сочинение словом, а далее именует его также песнью и повестью. И действительно, в тексте произведения мы слышим то песню-славу курянам-кметям, созданную от лица Бояна в традициях дружинной поэзии, то плач-заклинание Ярославны, созданный по образцу народных женских плачей, то слово – страстную речь оратора, обращающегося к князьям, то горестное и глубоко лирическое повествование о походе Игоря. Используя традиции разных жанров, автор «Слова» создает лиро-эпическое произведение, поэму, в которой по законам этого жанра сюжетное повествование ведется через восприятие и непосредственную оценку повествователя, звучащую в лирических отступлениях и эмоциональных восклицаниях-рефренах.

Автор «Слова» использует самые разнообразные художественные средства изображения: гиперболы, метафоры, сравнения, контрасты, эпитеты, олицетворение. Необъятность Русской земли подчеркивается им одновременностью действия в разных ее концах: «девицы поют на Дунае, льются голоса через море до Киева», «трубы трубят в Новгороде, стоят стязи в Путивле», «кони ржут за Сулою, звенит слава в Киеве».

Отличительной чертой поэтики «Слова» является использование в нем символики и образности, основанной на языческом мировосприятии. Автор использует в качестве поэтических символов имена языческих божеств (Даждьбога, Стрибога, Хорса, Велеса) и мифологических персонажей (Дива, Карны и Жли, Девы-Обиды и др.). Следуя поэтически анимистическим представлениям язычников, автор «Слова» одушевляет природу, целиком втягивает ее в события. Не только животные и птицы в произведении наделены способностью к чувствам, предсказаниям, действиям, но и реки, травы, деревья, которые то враждебны к человеку, то сочувствуют и помогают ему. Природа в «Слове» – эмоциональный, музыкальный фон произведения, влияющий на отношение к происходящему, делающий повествование лиричным и взволнованным.

Ритмичность произведения отмечалась разными исследователями. Так, например, Д. С. Лихачев пишет, что «в «Слове» мы находим то тревожный ритм, превосходно передающий волнение Игоря перед бегством, то ритм большого свободного дыхания народного плача в обращениях Ярославны к солнцу, ветру, Днепру, то бодрый и энергичный ритм мчащегося войска в описании кметей Всеволода буй-тура». Ритмичность в произведении создается особым синтаксическим построением фраз, а также различного рода повторами, единоначатиями, приемом синтаксического параллелизма и т.д.

Д. С. Лихачев также отмечает замечательную звукопись «Слова», которая иногда строится на гармонии начальных звуков: «Пороси поля прикрывают», «Се ветры Стрибожи внуци веють Се ли створисте моей сребреней седине»; иногда достигается искусным чередованием звуков: «с зараниа до вечера, с вечера до света летят стрелы каленыя, гримлют сабли о шеломы, трещат копиа харалужныя в поле незнаеме среди земли Половецкыи». Нередко в «Слове» встречаются ассонансы: «Ольгово хороброе гнездо... не было нъ обиде порождено, ни соколу, ни кречету, ни тебе, черный ворон, поганый половчине!» Природа также полна в «Слове» голосами и шумами. Даже неодушевленные предметы в нем говорят и чувствуют: «крычат телегы», «звенит слава», «поют копиа» и т. д. Но музыкальный строй и ритмичность «Слова» ощущаются бесспорно. Скорее всего, можно предположить, что «Слово» исполнялось особым речитативом, близким к мелодии наших былин. Поэтому стих «Слова» не равностопный, не связанный с правильным чередованием ударных и неударных слогов, а использует самые разнообразные ритмические возможности.

Переводная повествовательная литература Древней Руси. Всвязи с принятием христианства в Киеве развивается переводческая деятельность, достигающая своего расцвета в 30-40-ые годы XI века, о чем свидетельствует «Повесть временных лет» под 1037 годом. В соответствии с запросами времени, в первую очередь переводились богослужебные книги, сборники житий, творения «отцов церкви», церковно-исторические и естественно-научные произведения. Однако русские переводчики не прошли мимо светской литературы, которая по характеру своего идейно-художественного содержания соответствовала духу времени. Переводчики не ставили своей целью точную передачу оригинала, а стремились максимально приблизить его к запросам своего времени и своей среды. Поэтому переводные произведения подвергались редакционной правке – известной русификации.

В XI веке на древнерусский язык были переведены исторические хроники Иоанна Малалы Антиохийского, Георгия Синкелла, Георгия Амартола, излагавшие события мировой и византийской истории с христианской точки зрения. Популярностью пользовалась хроника Георгия Амартола, созданная в IX в. и дополненная Симоном Логофетом в X веке. В этой хронике преобладала церковно-дидактическая точка зрения на исторические события, изложение которых было доведено до 948 года. Материалы этой хроники служили не только назидательным чтением, они знакомили с событиями мировой истории, давали возможность русским летописцам правильнее уяснить место Русской земли в исторических судьбах мира.

Своеобразной средневековой «естественно-научной» энциклопедией являлись «Шестоднев» и «Физиолог». Большой популярностью в средневековой христианской литературе пользовались шестодневы, комментирующие краткий библейский рассказ о сотворении Богом неба, звезд, светил, земли, живых существ, растений и человека в течение шести дней. Это своего рода свод сведений о живой и неживой природе, которыми располагала тогда наука. На Руси были известны «Шестоднев» Иоанна, экзарха болгарского, «Шестоднев» Севериана Гевальского и «Шестоднев» Георгия Пизиды. «Шестоднев» Иоанна – это компилятивное сочинение, но используя множество источников, автор дополнил свой труд собственными рассуждениями. Произведение состоит из пролога и шести «слов», в которых рассказывается о небесных светилах, о Земле, об атмосферных явлениях, о животных, о растениях и о человеке. Все эти сведения, отражавшие естественнонаучные представления того времени, иногда откровенно фантастичные, пронизаны одной и той же идеей: восхищением перед мудростью Бога, создавшего такой прекрасный, многообразный, разумно устроенный мир. Описанию животных, как реальных, так и фантастических, посвящен «Физиолог». При этом истолкование давалось в духе христианского мировоззрения: описываемые свойства животных объяснялись как определенное состояние человеческой души. Каждый рассказ сообщал о свойствах существа или предмета, а затем давал символическое истолкование этим свойствам.