Неопределенность и риски в современном обществе

Французский философ Мишель Фуко о дисциплинарных институтах эпохи модернити.

 

На протяжении этой эпохи фабрики, мастерские, тюрьмы, школы, больницы, при­юты или казармы, какими бы ни были их прокламируемые функции, выступали также и производителями порядка; в этом заключалась их латентная, но, вероятно, непереоценимая социальная функция. Среди таких всепроникающих ин­ститутов два обладали решающим значением для выполнения этой функции, что достигалось благодаря их огромной сфе­ре охвата. То были промышленные фабрики и основанная на всеобщей воинской повинности армия. Можно было заве­домо ожидать, что большинство граждан мужского пола прой­дет через их дисциплинирующие мастерские и обретет при­вычки, которые гарантировали бы их подчинение правилам, конституирующим заданный порядок (а затем, в качестве «глав семейств», они заставят и женщин выполнять эти пред­писания). Но чтобы выполнять свое предназначение, эти все­видящие учреждения нуждались в мужчинах, пригодных для промышленного труда на фабриках и выполнения армейских обязанностей, т. е. способных вынести тяготы физического труда и армейской жизни.

Неспособность к фабричному тру­ду на промышленном предприятии и непригодность к воен­ной службе означали освобождение от контроля и муштры. Так способность работать и сражаться стала мерилом «нор­мы», в то время как неспособность к этому оказалась эквива­лентом социальной аномалии, отклонением от нормы, под­лежащей либо медицинскому лечению, либо уголовному на­казанию. Медицина того времени дала этой норме название здоровья. «Здоровый человек» был персоной, способной пред­принять определенный объем физических усилий, который требовался для производительной работы и/или военных подвигов; тем самым норма, определяющая оценку состояния здоровья, стала «объективно измеряемой». Цель была указа­на; попадание или непопадание в нее можно было определить с высокой степенью точности.

Современному обществу не нужны ни массовый промыш­ленный труд, ни массовая, основанная на воинской обязан­ности армия. Эпоха, на протяжении которой фабрики и вой­ска были основными институтами поддержания порядка (по крайней мере в нашей части земного шара), закончилась. Но то же самое произошло и с всевидящей властью как главным средством социальной интеграции, и с нормативным регули­рованием как главной стратегией поддержания порядка. Большинство людей - как мужчин, так и женщин - объедине­ны сегодня скорее благодаря обольщению, а не администри­рованию; рекламе, а не индоктринации; они нуждаются в творчестве, а не в нормативном регулировании. Большинство выросло и сформировалось в социальном и культурном от­ношении как искатели и коллекционеры чувственного опы­та, а не как производители и солдаты. Постоянная открытость для неизведанных ощущений и жажда нового опыта, всякий раз более богатого и глубокого, чем раньше, - все это необхо­димые условия для того, чтобы поддаваться обольщению. Не «здоровье» (health) с его акцентом на стабильное состояние или неподвижный шаблон, к которому могут быть сведены все хорошо натренированные тела, а «соответствие» (fitness), подразумевающее постоянное движение или готовность к дви­жению, способность к поглощению и перевариванию еще больших объемов раздражителей и стимулов, гибкость и со­противление всякой закрытости - вот что отражает качества, ожидаемые от собирателей опыта, качества, которыми они должны обладать, чтобы искать и впитывать в себя новые ощущения.

 

 

Неопределенность и риски в современном обществе

 

Доклад, сделанный в декабре 1997 года одним из наибо­лее проницательных социологов нашего времени Пьером Бурдье, имел название «Неопределенность присутствует се­годня повсюду». В нем отражено все: ненадежность (неста­бильность, уязвимость) - это широко распространенная (рав­но как и наиболее болезненная) черта современных соци­альных условий. Французские теоретики говорят о precarite, немецкие - об Unsicherheit и Risikogeselleshaft, итальянские - об incertezza, английские - об insecurity. Все они имеют в виду один и тот же аспект людской участи, отмечаемый повсюду в пределах высокоразвитой, модернизированной и обеспечен­ной части планеты и переживаемый как особенно нервирую­щий и подавляющий в силу его новизны и беспрецедентности: явление, которое исследователи стараются постичь, - это совокупный опыт неуверенности человека в его положении, в правах и доступности средств к существованию, неопределен­ности относительно преемственности и будущей стабильнос­ти, отсутствия безопасности для физического тела человека, его личности и их продолжений - имущества, социального окружения, сообщества.

Начнем с предварительного условия всего прочего: со средств к существованию. Они стали чрезвычайно ненадеж­ными. Немецкие экономисты пишут об «обществе двух третей» (Zwei-Drittel Gesellschaft) и ожидают скорого его превращения в «общество одной трети» (Ein-Drittel Gesellschaft), подразуме­вая, что сегодня все необходимое для удовлетворения рыноч­ного спроса может быть произведено двумя третями населе­ния, а завтра для этого будет достаточно и одной трети, что оставит прочих мужчин и женщин без работы, сделав их эконо­мически бесполезными и социально излишними. Между тем, ка­кие хорошие мины ни делали бы политики и какими бы сме­лыми ни были их обещания, безработица в процветающих стра­нах стала «структурной»: работы попросту не хватает на всех.

Легко себе представить, насколько уязвимой и неопреде­ленной стала в результате жизнь пострадавших от этого лю­дей. Дело, однако, в том, что и всех остальных касается дан­ная проблема, пусть пока только лишь косвенно. В мире струк­турной безработицы никто не может чувствовать себя в безо­пасности. Сегодня уже не существует такого понятия, как га­рантированные рабочие места в надежных компаниях; нет и таких профессий или опыта, которые, будучи однажды при­обретены, всегда были бы востребованы и раз и навсегда обеспечивали бы рабочим местом их обладателя. Никто не может считать себя застрахованым от очередного витка «сокраще­ний», «модернизации» или «рационализации», от беспоря­дочных колебаний рыночного спроса и странных, но мощ­ных сил «конкурентоспособности» и «эффективности». «Гиб­кость» стала девизом дня. Она означает наличие рабочих мест, не предусматривающих гарантий прав работника, кон­тракты, ограниченные по времени и подлежащие возобнов­лению, увольнения без предупреждения и компенсации.

Никто не может считать себя поистине незаменимым; даже самый привилегированный статус может оказаться вре­менным и внезапно измениться. И уж если не принимаются в расчет сами люди, то что можно говорить о днях их жизни? При отсутствии долгосрочной уверенности, «немедленное вознаграждение» соблазнительно представить себе в качестве разумной стратегии. Что бы ни предлагала нам жизнь, пусть она предложит это hie et nunc - здесь и сейчас. Кто знает, что случится завтра? Откладывание удовольствий на потом утра­тило свою притягательность: в конце-то концов, в высшей степени неясно, будут ли труды и старания нынешнего дня считаться полезными и тогда, когда дело дойдет до опреде­ления результата; более того, совсем неочевидно, что награ­ды, сегодня столь привлекательные, будут столь же желанны­ми, когда их наконец вручат. Активы имеют обыкновение превращаться в обязательства, блестящие знаки отличия - в клеймо позора, моды приходят и уходят с головокружитель­ной быстротой, а «предметы желаний» устаревают и выбра­сываются прочь еще до того, как мы успели им порадоваться. Стили жизни, считающиеся сегодня «шикарными», завтра станут предметом насмешек.

Если ситуация действительно такова, то во избежание ра­зочарований человеку следует воздерживаться от приобрете­ния привычек и привязанностей, равно как и от принятия на себя долгосрочных обязательств. Вещи, о которых мечтал, особо радуют в момент их обретения, но скоро от них отказы­ваются; рынки кажутся устроенными так, чтобы и вознаграж­дение, и устаревание были немедленными. Не только содер­жимое гардероба нуждается в обновлении каждый сезон; менять следует и автомобили, поскольку дизайн их кабин выхо­дит из моды, и они более не радуют глаз, исправные компью­теры выбрасываются на свалку, поскольку новое программное обеспечение делает их устаревшими, обожаемые коллекции музыкальных записей на пластинках заменяются кассетами, чтобы затем уступить место компакт-дискам лишь потому, что новые записи уже не представлены на прежних носителях.

Поэтому людей готовят (заставляя усвоить трудные уро­ки жизни) к восприятию мира как контейнера, полного по­лезных предметов - предметов, предназначенных для одно­разового использования. Таким должно стать восприятие всего мира, в том числе и других людей. Всякий предмет за­меним, таким ему лучше и оставаться: а вдруг в поле зрения окажется травка позеленее, получше и к тому же еще неощи­панная - ведь удовольствие манит издали? В мире, где буду­щее исполнено опасностей, любой неиспользованный шанс немедленно оказывается упущенным; и отказ воспользовать­ся им непростителен и не имеет оправданий. Поскольку обя­зательства нынешнего дня стоят на пути возможностей завт­рашнего, то чем они легче и поверхностней, тем меньше по­тенциальный ущерб. «Сейчас» становится девизом жизнен­ной стратегии, к чему бы таковая ни относилась. По такому опасному и непредсказуемому миру умудренные путники путе­шествуют налегке и не льют слез перед каждым препятствием.

Таким образом, стратегия «ненадежности», проводимая операторами рынка труда, поддерживается и поощряется «житейской политикой». Обе приводят к одному результату: увяданию и ослаблению, расчленению и разрыву человечес­ких уз, партнерств и сообществ. Обязательства, действитель­ные «пока не разлучит нас смерть», превращаются в контрак­ты, действующие «пока испытывается удовольствие», кон­тракты, временные по самому своему определению и замыс­лам и легко нарушаемые, как только один из партнеров со­чтет более выгодным для себя выйти из игры.

Иными словами, узы партнерства рассматриваются как вещи, которые следует потреблять, а не производить; они под­чиняются тем же критериям оценки, что и все другие пред­меты потребления. Товары же длительного пользования предлагаются на потребительском рынке, как правило, «на испытательный срок», что предполагает возврат денег в слу­чае, если покупатель не будет полностью удовлетворен. Если на таких условиях выбирается и партнер, то образуемый союз не может иметь своей целью создание работающих «взаимо­отношений», сохранения их при любых условиях, он не мо­жет обеспечить поддержки партнерами друг друга как в свет­лые, так и в мрачные дни, облегчить приспособление одного человека к другому, если в этом появится необходимость, поощрять компромиссы и жертвы во имя сохранения союза. Вместо всего этого задачей становится получение удоволь­ствия от уже готового к употреблению продукта; если удоволь­ствие не вполне соответствует обещанному и ожидавшемуся или же новизна ощущений уходит вместе с радостью, то нет и причин оставаться приверженным устаревшему и обесце­нившемуся продукту: можно найти в магазине другой, новый и улучшенный.

Отсюда следует, что временный характер партнерств, стоит его только предположить, имеет шансы стать самосбы­вающимся пророчеством. Если связи между людьми подобно другим предметам не добываются посредством длительных усилий и периодических жертв, а представляются чем-то, от чего ожидают немедленного удовлетворения, что отвергает­ся, если не оправдывает этих ожиданий, и что поддержива­ется лишь до тех пор (и не дольше), пока продолжает прино­сить наслаждение, то нет никакого смысла стараться и выби­ваться из сил, не говоря уж о том, чтобы испытывать неудоб­ства и неловкость, ради сохранения партнерских отношений. Даже малейшее препятствие способно уничтожить партнер­ство; мелкие разногласия оборачиваются острейшими конф­ликтами, легкие трения сигнализируют о полной несовмес­тимости. Как сказал бы американский социолог У.И. Томас, если люди рассматривают свои обязательства как временные и действующие лишь до очередного извещения, эти обязатель­ства и впрямь становятся таковыми вследствие их собствен­ных же поступков.

В наше время неопределенности и рискованности быст­ротечность обретает стратегическое преимущество перед долговечностью. Уже неясно, что выступает причиной, а что следствием. Являются ли хрупкость и уязвимость ситуации, в которой оказались люди, обобщающим результатом распро­страненной жизненной практики, не признающей долгосроч­ных целей и ценностей, которые так трудно заработать и со­хранить? Или же люди склонны предпочитать кратковремен­ное удовлетворение, поскольку в мире осталось немного во­истину прочного, и мало на что можно положиться, чтобы вынести напряжение, связанное с достижением своих целей? Оба эти предположения частично верны, но каждое содер­жит лишь долю истины. Мир, полный неопределенности, и жизнь, разделенная на краткие и приносящие мгновенное удовлетворение эпизоды, представляют собой две стороны одной медали, поддерживают и подкрепляют друг друга.

Важнейшим элементом любой веры является наделение ценностью чего-то более продолжительного, нежели уходя­щая в небытие и изначально ограниченная жизнь отдельно­го человека; чего-то продолжающегося, неподвластного раз­рушению временем, возможно, даже бессмертного и вечно­го. Смерть индивида неизбежна, но жизнь можно использо­вать для «обсуждения условий» обретения места в вечности; жизнь может быть прожита так, чтобы смертность личности была преодолена, чтобы след, оставленный жизнью, не был полностью утрачен. Вера может быть духовной сущностью, но для прочности ей необходим земной якорь, глубоко по­груженный в опыт повседневности.

Семья долгое время служила одним из главных звеньев, соединяющих смертные существа с бессмертием, своеобраз­ным мостом между буднями личной жизни и долговечными ценностями. Пожелтевшие фотографии в семейных альбо­мах, а еще раньше - длинные списки дат рождений, свадеб и похорон в семейных летописях свидетельствовали о долго­вечности, которую отдельные члены семьи не смели подвер­гать риску, а, напротив, [должны были оберегать и] делать все ради ее продления. Сегодня же семейные альбомы заме­няются видеокассетами, но видеопленка отличается от фо­тобумаги тем, что она может стираться раз за разом, освобож­дая место для новых, столь же преходящих записей. Замена фотографии видеотехникой имеет символическое значение; она соответствует меняющемуся статусу семейной жизни, которая для все большего числа мужчин и женщин становит­ся событием, длящимся отнюдь не дольше, чем их земное су­ществование. Сегодня никого не удивляет, что семьи созда­ются и разрушаются множество раз на протяжении жизни одного человека. Семья едва ли может служить материаль­ным, прочным и надежным мостом к бессмертию.

Сколь бы огромными ни были последствия такого разви­тия событий, они не исчерпывают всей масштабности пере­мен; происходящее ныне с семьей как в зеркале отражает глу­бокие изменения в иных аспектах человеческого бытия, прежде способствовавших наведению мостков между личной смертностью и долговременными, даже вечными ценностя­ми. Можно сказать, что теперь само бессмертие может стать «сиюминутным». Мы слышим, как спортивные комментато­ры или ведущие музыкальных фестивалей взволнованными голосами объявляют, что они (и зрители) присутствуют при том, как «творится история». В новом его понимании бессмер­тие есть не что-то, что должно зарабатываться тяжким тру­дом, ценою усилий всей жизни, а скорее нечто, чему надо радоваться не сходя с места, не слишком задумываясь о по­следствиях и не задаваясь вопросом, сколь вечным окажется «бессмертие», обретенное в одно мгновенье. Художники [прошлого] работали с величайшей тщательностью, желая обеспечить своим фрескам и полотнам долгую жизнь, архи­текторы стремились возводить сооружения, способные про­стоять столетия. Теперь любимыми материалами в искусст­ве становятся те, что рекламируют и афишируют свою недо­лговечность; любимой формой визуального искусства явля­ются «хеппенинги» и «инсталляции», организуемые для един­ственного показа, на время определенной выставки, и под­лежащие демонтажу немедленно после закрытия галереи. Во всех областях культуры (включая и науку, целью которой, как считается, выступает поиск вечных истин) известность прихо­дит на смену славе и признается (общепризнанно и бесстыд­но) мгновенным вариантом бессмертия, пренебрегающим всеми другими его формами и безразличным к ним.

Если приверженность долговечным ценностям находит­ся сегодня в кризисе, то происходит это потому, что кризис переживает и сама идея длительности и бессмертия. Но бес­смертие оказывается в кризисе в силу того, что главная, по­вседневная вера в долговечность вещей, способных служить некими вехами в человеческой жизни, подрывается всем со­временным опытом. Это разрушение доверия порождается, в свою очередь, всеобщей рискованностью, хрупкостью, не­уверенностью и неопределенностью места человека в обще­стве.