Вместо пролога (Исповедь безумца)

Торжество

Из крон высоченных сосен спелыми яблоками посыпались шишки – то белки, словно огненные комочки, упивались своей красотой и скоростью, перескакивая с ветки на ветку. Одни из них вдруг прыгали на других, мирно лущивших семена, и все разом приходило в неистовое движение. Это коловращение захватывало всё новых и новых жильцов лесных квартир ­– казалось, сама жизнь наложила сюда свои персты и управляет здешним весельем. Потоки могучего утреннего света, просеянного через сито игольчатых верхушек, скрещивались и белыми стрелами пронизывали толщу снежного тумана. Легчайшая дымка нежно курилась, поддаваясь дыханию утреннего ветерка. Поверхность этой пелены была живой, по ней проползали белые змеи, проносились белые звери, вверх воспаряли седые птицы. Сердце любого смертного, окажись он здесь в эту минуту, невольно замерло бы от немого восторга, конечно, если бы кто-нибудь в мире дерзнул нарушить уединенное торжество Природы.

Незримая сила разливалась в просветы между деревьев, кровью воздуха пульсировала по невидимым жилам. Сам воздух впитывал солнечные лучи, становясь оттого светоносным. Весь этот хаос материи вдруг обрел закон и форму, подвластный неведомой, но могучей воле. Туман уже не вздымался беспорядочно к верхушкам, но струился жидкостью, уплотнялся, топорщился шерстью. Великолепное спокойствие, охватившее всё кругом, и установившаяся невольно тишина были разом нарушены бормотаньем ветвей и скрипом стволов. Движение вокруг усилилось – казалось, существо медленно возвращается из беспамятства сновидений к реалиям мира. Древнейший разум пробуждался, и, от осознания им своего могущества, красоты и правильности, источал невыразимую негу, наполняя самое себя Величайшим Смыслом. И весь лес огромными глазами взглянул на небо – с такой любовью смотрит трехлетний ребенок на свою мать. Снова всё замерло. Так длилось вечность…

Пистолетным выстрелом треснул сушняк под ногой. Артём невольно закрыл глаза, а когда открыл, наваждение уже исчезло. Всё исчезло. Вокруг были только ряды стройных сосен да тёмная зелень подлеска. Артем пошел дальше.

 

День I

Он двигался все дальше и дальше, уже давно потеряв всякое направление. Большое тело человека легко раздвигало ветки, подминало мелкий кустарник – он, не разбирая пути, пробивал себе дорогу сквозь заросли бузины с крапивой. Осознание страшного рока гнало его по лесу, в глушь, от людей. Человек нарочно так шумел, разгоняя всё живое, – так прокаженные своими колокольчиками в старину давали знать о своём присутствии. Впрочем, СПИД, его СПИД, был едва ли лучше лепры.

Но вот последняя преграда кустарника подалась, и Артём шагнул из зеленого сумрака в залитый солнцем день и снова остановился. Одно из его желаний лежало сейчас перед ним, воплощенное в серых плитах бетона и строительного раствора.

Он стоял на поляне, огромной подковой вдавленной в лес, на ней находилась стройка – здание различной степени завершённости, местами возведённое на два этажа, местами проглядывал голый остов фундамента. Было видно, что работы здесь давно прекращены, все находилось в запустении, людей нигде не было.

Артём, на ходу соображая, как лучше попасть в здание, и прикидывая его план, проник внутрь. Проплутав минут пять по переходам, он выбрался на верхнюю площадку. Подошёл к её краю, огляделся.

Сзади него раскинулся лес, из которого он только что вышел, впереди лежал клочок необработанной степи, справа и немного ниже на расстоянии километра – небольшой посёлок. И опять нигде ни души.

«То, что нужно!»

…Принесённый свежесломанный еловый лапник манил к себе сочным ароматом, и Артёму не пришлось уговаривать себя. Куртка послужила простыней. Он с удовольствием растянулся на зеленом матраце, впервые за несколько дней позволив себе расслабиться. Поворочавшись, он улёгся на спину, заложил руки за голову – любимая поза! – и… вот тут-то сердце Артёма забилось, кратно умножая свой бег. Но не вид небесного свода так поразил его, нет, но внезапное воспоминание всплыло в сознании. Точно такую же картину, со всеми подробностями (даже очертания облаков те же) ему уже доводилось видеть, может сегодня утром, а может много лет назад.

Маленькая капля холодного едкого пота попала в глаз, отгоняя всякий возможный сон. Устранив помеху, Артём закусил специально запасённую травинку и теперь уже без страха уставился вверх. Внезапная мысль заставила его подняться со своего ложа, взять измятый листок бумаги и авторучку. Надолго задумываясь, морщась словно от боли, он водил своим «пером», столом ему служил простой кирпич. Наконец, он завершил свой эпистолярный труд. Не забыв швырнуть свой «стол» через стену и прислушавшись к звуку падающего камня, он спрятал письмо и с видимым удовольствием откинулся на ветки. Сон пришел быстро, усмиряя бег сердца, смеживая веки…

 

На лицо упала хвоинка – человек открыл глаза, не понимая, где он и что с ним. Ощущение тела медленно возвращалось вместе с чувством сладкой истомы. Артем потянулся – все тело отозвалось божественным покалыванием тысяч иголочек. Если бы кто-нибудь раньше сказал ему, что он способен вот так выспаться и отдохнуть на ложе из простых веток, накрытых частью одежды, он скорее всего просто рассмеялся бы. Но сейчас он переполнялся чем-то добрым. Он огляделся кругом; да, это место стало его домом и последним, как он надеялся, убежищем – шли уже вторые сутки, как Артем перестал принимать пищу и не пил воды, медленно умирая от голода и жажды. Таково было его решение.

Между тем день близился к концу, и Артем решил исследовать стройку получше на предмет незваных гостей, он просто не желал никого видеть. Письмо свое он оставил в трещине кирпичной кладки недалеко от входа.

Когда он вернулся к своей импровизированной кровати, солнце уже садилось, закат пламенел тысячами пожаров. Он ещё посмотрел в эту сторону и с молчаливым вздохом отвернулся от прекрасного зрелища. Что бы ни случилось, солнце больше не будет вставать и садиться для него. Артём вдруг подумал, что солнце никогда и не вставало ради него и земля вертится тоже не по этой причине, на земном шарике хватает людей, для которых он, Артём, вообще ничто. Его лицо помрачнело, он вдруг поймал себя на мысли, как ему становится стыдно от какого-то смутного неопределенного чувства.

Артём лёг на ветки, устроился поудобнее и… тут же вскочил, испуганно вращая головой. Всем своим существом он ощущал непонятно откуда исходивший страх, постепенно переходивший в неконтролируемый ужас, когда поднимается каждый волосок на теле. Толпы мурашей неприятно холодили спину. Все пять органов чувств спасовали, настойчиво убеждая Артёма в полном его одиночестве, но всё же он знал о присутствии какого-то существа там, в ночи, такого огромного, что даже не знал, с какой стороны его выглядывать. Что-то животное было в этой его беспомощности. В панике он метнулся в сторону, налетел лбом на древесный сук, низко свисающий над стройкой, в глазах вспыхнули молнии, и он в беспамятстве свалился наземь.

Вокруг пронесся долгий стон, верхушки деревьев тронул шепот ветерка, все вдруг заскрипело, задвигалось и… умолкло. Через некоторое время Артем уже лежал на ложе, на ссадине на его лбу красовался невесть откуда взявшийся лист подорожника, смоченный вечерней росой.

 

Ночь I

Была ночь. Было покойно и тепло. Был вопрос.

– Люди рождаются, люди умирают. В промежутке между этими двумя событиями пролетает человеческая жизнь, подобно огненной искре, что за считанные мгновения освещает тьму вокруг и отдает свое тепло ради поддержания костра. Человек с момента своего рождения приговорен ко смерти и с осознанием этого живет всю жизнь и совершает свой путь. Что заставляет вас противиться фатуму, что есть тем скрепляющим началом, общим для всех, которое навевает грусть на лица, обращает взгляды в неизведанную Даль и зажигает в глазах огни нетерпения? А? Ты не знаешь, смертный?

– Ты пришел сюда в поисках чего-то. Чего? Ты сам знаешь, что ты ищешь?

Молчание. В голове Артема стоял туман. Он пытался открыть глаза, но его по-прежнему окутывала серая пелена. Он не понимал, что с ним происходит.

– Быть может, ты думал, что найдешь здесь решение своих проблем. Но здесь ты так же одинок, как и там, откуда ты пришел. Покой? (Артем прислушался) Ты заблуждаешься, здесь ты его не получишь…

– Мы читаем в душе твоей среди всего прочего злобу и ненависть. Это плохо. Твоя плоть разрушается, твои мысли закрывают истину от твоего разума…

– Мы поможем тебе…

– Мы дадим тебе возможность излить свою злобу так, как ты того хочешь, дабы ты прозрел…

– Мы направим тебя…

– Мы освободим тебя от тела, от всех пут, связывающих тебя…

– Мы будем твоим проводником…

Артем вдруг почувствовал себя ветром. Он больше не был обычным человеком; постепенно растворяясь в окружающем эфире, каждая его корпускула жила теперь своей, особой жизнью. А он сам остался лишь зрителем, немым и бесплотным, поскольку последнее, что ему поведали тихим, замирающим шепотом, было: «Смотри!»

Внезапно яркий свет ослепил его. Артем почувствовал, как падает с какой-то невероятной высоты. Он ничего не боялся и внимал.

 

…Поверхность водной глади словно бы взорвалась, разлетаясь во все стороны миллионами солнечных брызг, – до того резок был контраст между сонным спокойствием полудня и бурей эмоций, привнесенных в лесную глушь людьми. Две пары загорелых рук взлетали и падали, разрубая воду. Их обладателей, которые успели уже заплыть на середину реки, подхватил могучий в своей неспешности поток. Усилия людей и стихии складывались, отчего все получали наслаждение: первые – от скорости, вторая – от осознания превосходства над первыми. Цель их – белая панамка – казалась такой близкой и обманчиво досягаемой! Но когда до нее остались считанные метры – о улыбка судьбы! – она, попав в небольшой водоворот и зачерпнув воды, сердито и бескомпромиссно пошла ко дну.

В наступившей тишине раздался звонкий девичий смех, с которым сплетались нотки мужского баска.

– Да, ты права, Аленка, холодная ванна в утреннее время – полезная вещь, – в голосе юноши слышалось недовольство.

– Ты – Миша! – девушка улыбнулась, отчего солнце заиграло на зубах, и, плеснув ему водой в лицо, кинулась прочь.

– А ты – милая, – прошептал Миша и рванулся догонять беглянку.

Они выбрались на берег, усталые и радостные (большую часть обратного пути Алена проплыла, держась за Мишино плечо), и упали на песок, успокаивая дыхание.

Высушив купальные костюмы на жарком солнце, молодые люди неторопливо оделись, закинули рюкзаки на спины и все так же неспешно, держась за руки, двинулись по тропинке. Вскоре они вступили под сень леса, который, словно зеленый страж, отгородил их от суетного дня.

О чем они говорили в те часы, о чем спорили, чему смеялись и хмурились, какие печали и радости реяли над их головами – бог весть! Природа заботливо следит за соблюдением тайны уединения, не позволяя ничему стороннему стать меж людьми, прервать их духовное общение, слиянье душ. К тем, кто видит в ней не мир низших существ, но отражение своей души, к таким обращает Природа-мать свои светлые лики. Кто ожидает, что она способна причинить зло, сам несет в душе своей черную грязь…

Так шли они, пока очередной поворот дорожки не вывел их снова к реке, широко разлившейся в этом месте. Прямо перед парочкой на возвышенном месте стояла сторожка лесника, Мишиного дяди. Туда они и направлялись.

 

День II

Порывы разъяренного ветра рвали кроны деревьев. В небе проплывали тонны воды, собранные в темень облаков и готовые низвергнуться на землю проливным дождем. Все склонялось от бешеного напора воздушных масс, старалось спрятаться от них, всё, кроме фигурки человечка, балансировавшего на краю бетонной плиты на высоте нескольких этажей. Он словно бросал вызов беснующейся стихии, потрясая над головой сжатыми кулаками.

Артем получал огромное наслаждение от борьбы, от этой игры со смертью, получившей теперь, в его нынешнем положении, особую остроту. У него впервые создалось впечатление полного слияния с природой. Он выбрасывал вперед кулак – ему отвечали ударом на удар, он гордо вскидывал голову – и ветер принимался рвать, трепать его волосы.

Но вот первые крупные капли упали на землю, и Артем поспешил укрыться от них. Жажда уже мучила его, но еще не настолько, чтобы подавить волю и заставить броситься наверх, подставив лицо дождю. На голод он не обращал внимания.

Шел ли дождь, когда он вошел в здание больницы? А может, был туман, и машины с зажженными огнями медленно проплывали пятнами света в быстро наступающих сумерках? Интересно, какая погода больше подходила к новостям, подобные которым ему пришлось выслушать?

 

26 января в 16.10 вечера Артём Поляков, 27 лет от роду, служащий фирмы, спортсмен-атлет, без вредных привычек, исправно выплачивающий налоги, взял в руки и прочёл медицинское заключение, из которого следовало, что «обследованный А. П.» заражен вирусом ВИЧ и нуждается в интенсивном лечении. На немой вопрос «как?» врач только кивнул на листок. Среди латыни, переведённой на русский язык, Артём разобрал место, где значилось, что он был заражён здесь же, в госпитале, где ему оперировали аппендицит, при переливании крови.

Он ничего не сказал тогда; с каменным, непроницаемым лицом, от которого медсестра отшатнулась в сторону, а врач посерел от страха, он, безмолвный, продолжал стоять с листком в руках – в тишине чувствовалось приближение сильнейшей бури. Артём ушел после того, как персонал госпиталя принялся лепетать какие-то извинения.

Через десять минут он очутился здесь же, уже в качестве раненого. Выдержав испытание воли наверху, он сорвался в вестибюле. И тогда объектом его безудержной ярости стала стеклянная стойка. И теперь над руками и лицом Артёма колдовали хирурги. За всю операцию от него не услышали ни одного стона.

Шли дни. Артем одну за другой обрывал нити, которые связывали его с миром. Как никогда раньше он почувствовал ту незримую грань, которая отделяет любого человека от общества и зовется одиночеством. Кое-кто отвернулся от него, остальных Артем отгородил от себя сам. Он не хотел никого видеть. Среди всех его знакомых не было ни одного человека, который бы не относился к нему, как к неживому. Друзья? Друзьям нужно было дать возможность научиться обходиться без него…

Снаружи буря уже утихла, зато серой непроницаемой стеной встал дождь. Артем вдруг увидел себя со стороны – сидящего на груде битого кирпича около оконного проема, прислонившегося к стене, затем все здание целиком (каждая капелька разрушала его, вымывая крупицу за крупицей), оно все время уменьшалось, потому что взгляд удалялся, вскоре и лес пропал, утонув в серой взвеси облаков. Время силы и бодрствования прошло.

 

Ночь II

…Как завороженная, стояла Алена на краю помоста, наблюдая за охотой ласточек. Подобно черно-белым молниям, проносились они над рекой, изредка касаясь поверхности воды и тут же взмывая ввысь.

Такой и нашел ее Миша, неслышно подошедший по настилу к деревянной площадке. Он смотрел на нее, спокойную, отрешенную, и с тихой радостью постигал не ведомое до сих пор по силе чувство, щемящее сейчас грудь. Ибо это был один из редких моментов, когда внутренняя красота человека проступала и смешивалась с наружным его обликом. Осторожно поставив термос с горячим чаем, он снова взглянул на девушку, боясь упустить хотя бы одно мгновение, созерцая ее. Все, каждая деталь: посадка головы, прическа, милое лицо, видимое в профиль, очертания фигурки, золотистый загар гладкой кожи, тени и полутона – все замечал он и наносил широкими мазками на картину в своем сознании, осчастливленный видением своей Музы. Миша торопился запечатлеть любимый образ потому, что знал, что вопреки всем своим желаниям не сможет удержать, сохранить навечно и продлить это мгновение. И на миг будто предчувствие наполнило его сердце тревогой и смутным страхом за жизнь, ответственность за которую лежала на нем, но тотчас же эти чувства уступили прежнему восхищению. И сейчас он ждал только одного – того волшебного момента, когда Алена обернется к нему.

Алена же, загипнотизированная медленно текущей водой, по-прежнему не видела ничего, кроме птичьего танца. Ей казалось, что она слышит музыку…

Они полулежали в плетеном кресле, укрытые от вечерней прохлады теплым пледом, согреваемые чаем и взаимным чувством. Внизу, меж столбиков опор, журчала темная вода, неумолчно напоминая о неизбежном истечении времени. Совсем рядом, в густой кроне прибрежного дерева возилась, будто подслушивая, какая-то ночная птаха. Впрочем, что нового, неизвестного из их разговора могла бы она нам поведать, умей разговаривать? Каждому из нас приходилось или еще придется сказать что-нибудь подобное другому человеку. Слова любви и нежности вечны и настолько неизменны, насколько разнообразна и цветиста грубая ругань. Шумная птаха снимается со своего места и летит прочь, тень от тени. Проносятся далеко внизу поля, парки, автострады, муравейники городов и сел, снега горных вершин, молочные от лунного света, нити рек и пустыни океанов с фонариками судов. Все время мечется она, каждый раз поспевая, когда проскочит искорка меж склоненных друг к другу лиц. Неспешна поступь ночи и долог полет. Счастливые!..

– …Если все было, как ты рассказываешь, я не понимаю, Миша, как ты можешь его жалеть?

– Жалость, она в природе человека; только бывает уместной и не уместной. Даже убийца в камере может вызвать сострадание. Мне жалость не помешала наказать его, хотя в школе я знал его как нормального парня. Ладно, завтра дядька берет нас с собой в лес, в обход. Может, даже на целый день, так что двигаем в избушку на отдых.

 

День III

…Горы, леса. Падение. Артем открыл глаза.

Ему было очень холодно от росы, которая выпала к утру и намочила одежду. Совсем непрошенные капельки воды успокоили воспаленные глаза и кожу. Хотя это и добавило ему несколько минут, может, даже часов жизни, сегодня ночью все должно было закончиться. Он смахнул влагу с лица сильно дрожавшей рукой и попытался стянуть мокрую куртку, после чего, обессиленный, опять привалился к стене. Закончиться! А что у него было до этого? Кого обвинить в своем убийстве? Нерадивую медсестру из банка крови, которая поленилась еще раз проверить донора, или персонал, который его оперировал, или того врача, что вынес ему приговор в тот день – но он сам в скором времени по той же причине потеряет внука! А раз нельзя найти конкретного виновника, не стоит стрелять во всех. Кого-то, конечно, уволят, но ему, Артему, на это уже плевать.

Он бросил работу, проведя все это время в разъездах, либо неделями не выходя из квартиры. Когда ему надоедало зарастать щетиной перед телевизором, над книгой или с гитарой, он приводил себя в порядок и отправлялся путешествовать – и тогда в цирках всегда находился помощник фокуснику; в барах кто-нибудь заключал пари, после чего проигравшие всякий раз оплачивали веселье на всех; везде удивлялись кому-то незнакомому, кто умел вышибить слезу речью на похоронах трогательной, а на свадьбах – зажигательной.

Артем не затаил глухую обиду на людей и соблюдал осторожность при общении. Ему нравилось находиться в центре внимания, быть в свете. Его похлопывали по плечу, с ним распивали дорогой коньяк, оставляли адреса и номера телефонов – а он постоянно переезжал с места на место, не стараясь запоминать имена и лица. Какой в этом смысл?

Но одно лицо он запомнил. Оно и сейчас стояло в его сознании, прочно в нем отпечатавшись.

Артем тогда затесался в экскурсию по городу. Их группа, переходя мост через реку, уже возвращалась к автобусам, когда истошные вопли будто парализовали всех. Очевидцы рассказывали, что видели, как обрушились ветхие перила ограждения и человек, видимо, понадеявшись в этот миг на предательскую опору, полетел с приличной высоты в воду. А еще через несколько секунд крики раздались вновь – кто-то еще сильно оттолкнулся от края и прыгнул вниз. Несколько раз обернувшись в воздухе, он натянутой стрункой почти без всплеска вошел в воду.

Артем вынес из воды и бережно уложил девушку на песок, в душе безумно радуясь, что она почти не пострадала. Внешне, по крайней мере, так и выглядело. Поэтому он не удивился, когда она быстро открыла глаза. Заметив улыбку на его лице, девушка тоже улыбнулась. Артему вдруг очень захотелось спросить, как ее зовут, узнать, кто она и откуда, узнать о ней все. Он все смотрел на нее, когда она вдруг подняла руку и провела по его лицу. Мягко отведя руку, мол, нужно лежать спокойно, Артем вдруг посмотрел на ее пальцы – их кончики были в крови. Он лихорадочно ощупал лицо – у него носом шла кровь.

Все рухнуло в один миг! Артем огляделся кругом, и только сейчас заметил людей, собравшихся кругом. На их лицах ему померещилось выражение брезгливости. Как безумный, он вытер ладони девушки и бросился прочь, расшвыривая попадавшихся ему навстречу.

Прочь, скорее прочь!.. За что?.. Почему я не могу остаться, чтобы ухаживать за ней?.. Кого винить?.. Проклятье всем, и первому себе!

 

Артема тряс саркастический смех. «И открылось сердце, и впустило оно черную жижу ненависти и злобы». Откуда-то из глубины поднялась волна, вызвав дрожь во всем теле. Скоро уже все закончится. Он увидел достаточно и узнал все, что ему было нужно для того, чтобы завершить свой путь в спокойствии. Сегодня! За быструю смерть приходилось платить. Артем повернулся к окну. Сейчас!

Он тяжело поднялся, переждал, пока рассеется серый туман в глазах. Держась за стены, добрался до выхода, пару раз быстро вздохнул, отчего чуть не упал, и шагнул наружу.

Идти было тяжело. Медленно, едва не падая, он пытался следовать тропинке. В наступающих сумерках он часто ее терял – зрение ослабело или туманом заволакивало сознание. Но он шел, потому что знал, куда ему нужно идти.

«Мир жесток – это я уже понял, пускай и они узнают».

В воздухе чувствовалась влага, где-то поблизости протекала река, все существо Артема требовало ее. Он шел дальше.

«В этом мире много плохих людей – факт не первой свежести».

Здесь несколько дорожек сливались в одну, которая продолжала вести куда-то вниз. Уже можно было различить несколько человеческих фигур. Нужно было действовать точно, наверняка. На ошибку сил уже могло не хватить.

«Добро всегда побеждает зло – а это мы еще посмотрим».

Два человека стояли рядом, будто обнимаясь. Артем выпрямился, быстро подошел и нанес разящий удар, затем другой. Безмолвное тело осело на песчаный грунт. Красная пелена затмила все.

«Где же второй?»

Уже ослепший, ориентируясь на звук приближавшихся шажков, он ударил наугад, и на этот раз стон возвестил ему, что он победил.

«Все? Неужели все?»

Ночь III

Внезапная мысль остановила Мишу, когда они с Аленой возвращались из небольшого похода, вечный инстинкт заставил обернуться, поднять кулаки и загородить девушку. Но было уже поздно. Жестокая сила бросила его наземь. Уже теряя сознание, он услышал злобный смех.

Этот же смех вывел девушку из замешательства. Она, было, бросилась к Мише, но грубые руки уже схватили ее. Из темноты выплыло моложавое лицо, в воздухе разнесся запах винного перегара. Позади стоял другой, сваливший Мишу. Вырываться оказалось бесполезным, а этот смех сказал ей все.

Невозможно подготовить себя к самому худшему!

Вдруг положение изменилось. Потому что увидела то, что не могли видеть нападавшие, стоявшие спиной, скорее всего, парни из ближайшей деревни. Увидела, как из леса вышел еще один человек, мужчина, и одного за другим обезвредил этих двоих. Алена глядела на него во все глаза – странный человек сделал несколько неуверенных, будто вслепую, шагов и рухнул на землю.

Это было уже слишком для нее. Окруженная телами, она в первую очередь наклонилась к Мише, но тот был без чувств. Тогда Алена подошла к странному мужчине, спасшему их обоих. В темноте она чувствовала его частое, свистящее дыхание.

– Не бойся… он жив…

Слабый голос его напоминал изможденного больного. Алена опустилась перед ним на колени. Прислушалась.

– Стоящий в тени… там… неправду… не жди, беги скорее.

Алена умчалась за помощью, а Артем остался лежать. Все оставшиеся силы он вложил в последний рывок, и теперь только стоило сказать сердцу «усни!», как оно тихонько остановилось бы. Ничто больше не удерживало его.

Но он не хотел уходить! Ведь он знал теперь все, ответ на любой вопрос, потому что сознание мира вошло в него. Не было больше ни одного пути, скрытого от него. Сколько можно было еще сделать, прежде чем болезнь задавила бы его! А теперь все зависит от девочки, от одного простого глотка воды. Успеет ли она?

– Вряд ли, – голос говорившего был ему знаком.

– Уходи.

– Уйдем вместе.

– Ты хочешь, чтобы я повторно отказался от борьбы?

– Есть много видов борьбы.

– Нонсенс – погляди на меня.

– Растворив себя во мне, ты сможешь сделать больше, чем лежа здесь или в больничной палате. Подумай, со знанием, подобным твоему, люди не могут жить на этой земле. Пойдем.

– Нет…

 

Вместо пролога (Исповедь безумца)

Сегодня, в девятнадцатый день от рождения шестого месяца, я пишу это послание в никуда, уверенный в его бесцельности и безрезультатности. Не зная, откуда берется доверие к простому клочку бумаги, я чувствую, что переживания мои настолько мелочны, что недостойны быть переданными другим людям.

Отвергая выспренность и пафос, я не могу отказаться от некоего рода иносказания. Мне нечего бояться осмеяния, ибо вряд ли это письмо найдет читателя, который удосужится взять на себя ответственность правильно оценить написанное, но, небеса-свидетели, как бы я хотел этого! Я могу вызвать осуждение в свою сторону, но не приемлю его, так как в своем отчуждении я не преступал грани дозволенного и своим тусклым существованием, я надеюсь, не вызвал ни у кого огорчения…

Холод, могильный холод лужей зимнего дождя обволакивает меня и растворяет волю и гордость, высасывая тепло идей. И самому себе я кажусь уже ссохшимся комком плоти, в котором бьется еще что-то, направляющее мою руку. Одуряющее бездействие сказывается тем, что сковывает мои движения. Костер моей мысли едва тлеет, подернутый пеплом скверны, но я, утратив стиль и слог, меж тем, пишу это письмо, письмо без адреса.

Лишь вороны сейчас видят, насколько мне тяжело. Смертная усталость одолевает меня, мерзкими объятиями укутывая в темную пелену. У меня уже нет сил бороться, осталась лишь цель, лишь одна святая цель, которая и ведет меня по свету. Если бы не это, кто знает, что бы сделала со мною, куда завела бы меня злодейка-Судьба. А сейчас, поверженный на колени неумолимым роком и не в силах подняться, я стою пред тем, что было предметом моих ожиданий и конечным пунктом пути, длившегося без малого полгода. Это время стало для меня вехой, поворотным пунктом моей жизни – я много познал, еще большего лишился.

Пусть знает прочитавший это – радость и счастье, испытываемые безногим калекой, влачащим свой обрубок, бесконечны в сравнении с теми крупицами, что сейчас просеялись сквозь мои пальцы и растворились в прахе минувшего. Я хотел бы заплакать, но не могу выдавить ни слезинки, ибо даже у самого себя я не вызываю жалости…

Кто я такой, кем я был – о том да будет сказано людьми, не брезговавших моим обществом. Быть может, в их умах отражение мое будет несколько лучше оригинала, такую я питаю надежду. Другие разобьют меня без сожаления и вычеркнут навсегда из своих воспоминаний. И за правду эту я буду молиться, ибо она во все времена достойна благословения…

Путь человека, ищущего Смерти, легок и прост, перед ним расступается вся и все, конец его ужасен. Таким не место больше среди Живых, ибо Познавшего Хаос и великую бессмыслицу мира преследует сам рок. Он уже не ропщет. Внешне он подобен другим, душа же его – выжженная пустыня, сердце – камень. Он всего лишь тень, но не живых, к коим он больше не принадлежит, но самого себя. Удел его – Долина Сумерек, и туда же лежит его дорога.

Письмо, равно как и мой путь, подходит к концу. Я хочу сказать, что необратимых решений не существует. Просто во вспыхнувшем противостоянии разума и чувств я, Обращенный ко Свету, оказался настолько слаб и неподготовлен, что роль моя в нем была сведена всего лишь к наблюдателю, но никак не к примату. Возврат мой еще возможен. Это был бы путь Огня, путь сильных и свободных духом, путь, сплавивший бы воедино волю и силу, это буйство чувств под контролем ума. Все вместе – это то, что недоступно мне одному, но что могла бы привнести с собой