Сцена 05

Пауза

Мадам Пюльшери.Знаю ли… Я… Как это важно... Двести тысяч.

Мадам Пюльшери. Две тысячи.

Мадам Пюльшери. Тысяча шестьсот.

Мадам Пюльшери. Тысяча пятьсот.

Мадам Пюльшери. Тысяча четыреста.

Мадам Пюльшери. Тысяча триста.

Пискарёв. Я не нуждаюсь в ваших деньгах!

Пискарёв. Вы рискуете!!

Пискарёв. Всё!!

Пискарёв. Вы уничтожили наши отношения окончательно!

Пискарёв. Извольте покинуть мой дом! Немедля! (сел в кресло, закинув ногу на ногу)

(Случайнов сел, встал, сел… Пискарёв в это же время – встал, сел, встал… Образ матери, незаметно для Пискарёва, проявился в зеркале и исчез…)

Случайнов. Мадам, вы-ы-ы...

Мадам Пюльшери. Заткнись и пиши.

Случайнов. Как будет угодно. (Прячет пачки денег, выписывает вексель.) Двести... Тысяч... (Дама подписывает вексель.) Прошу удостовериться. Получите в любом банке.

Пискарёв. Двести тысяч... (Берёт вексель, изучает написанное, не глядя достаёт из сапога початую бутылку водки, стакан, наливает... но выпивает Случайнов... Пискарёв не обращая особого внимания на Случайнова, опять наливает, пьёт… Бутылка опустела. Пискарёв отдаёт бутылку Случайнову… Случайнов кашлянул, поблагодарил, Пискарёв очнулся…) Двести тысяч… Двести?Я не ослышался. Двести тысяч... Много. Очень много даёте. Ну, как же... Целое состояние! Боже... (захмелел) Боже мой! Что делается?! Двести тысяч...! Ха! Решили купить бедного художника?! Ха-ха... Как же, за один портрет - Двести тысяч... Эх, Мадам... О таких деньгах ведём речь, а я даже имени вашего не удосужен... Как же доверять вашим… векселям?

Случайнов. Пискарёв, ты глуп, как дерево или хитришь братец. Бери деньги и точка!

Мадам Пюльшери. Имя мне — Пюльшери. Мадам Пюльшери. Батюшка мой — француз русского происхожденья. Няньку его звали — Пульхерья. Любил её батюшка, назвал в память о ней. Пюльшери. По русски — Пульхерья... Смешно?

Случайнов. Пульхерья де ля Дус...

Мадам Пюльшери. Пюльшери, господин Случайнов.

Пискарёв. Вы француженка.

Мадам Пюльшери. По рождению. Ну...? Теперь вы удовлетворены...?

Пискарёв. За портрет, рисованный по памяти, - целое состояние. Двести тысяч... Ну, нечего с вами делать, извольте. Назову последнюю цену. Свою.

Случайнов. Последняя цена??... ну, ты наглец...

Мадам Пюльшери. Господин Случайнов, терпение...

Пискарёв. Нет, оговорился, не цена – условие. Условие – вам, мадам Пюльшери. Исполните в точности, как скажу, тогда – извольте, берусь за ваш заказ. Условие! (опьянев) Позвольте ваше ушко, мадам... (Шепчет мадам на ухо)

Мадам Пюльшери. А что ж..., вы полагаете... И вексель на двести тысяч и...

Пискарёв. И вексель, и... Ну, а как вы думаете, мадам Пульхерья?

Мадам Пюльшери. Как я думаю?.. Я, признаюсь, совершенно потеряна. Ваши недавние речи и теперешнее предложение...

Пискарёв. Однако ж, я бы хотел знать, какие ваши насчет этого мысли?

Мадам Пюльшери. Фу... Какую неприятность предложил, наш смиренник, (шепчет Случайнову на ухо) а…?

Случайнов. Просто раздирает сердце, когда видишь, до чего достигла наконец безнравственность. А я говорил, вам, говорил! Мужчины от вас без ума, мадам. Вы, мадам, просто, - так пальчики оближешь!! (Делает знак, слуги хватают Пискарёва, вытаскивают за дверь. По грохоту, крикам, и характерным звукам, легко догадаться, что художника бьют.) Но по мне, так я, признаюсь, ничего не нахожу в ней... Манерна нестерпимо. Да, душа моя моя, Пискарёв, она статуя, и хоть бы какое-нибудь выраженье в лице. Ах, как манерна! (Грохот, ругань, крики…) ах, как манерна! Боже, как манерна! Кто выучил ее, я не знаю, но я еще не видывала женщины, в которой бы было столько жеманства.(Грохот, крики…) Ничего живого! Статуя. И бледна как смерть и румянится безбожно. Мел, мел, чистейший мел. А румянец в палец толщиной и отваливается, как штукатурка, кусками. (Грохот…) Мать её выучила, сама кокетка, а дочка еще превзойдет матушку. Ты, Пискарёв положи сам клятву, какую хочешь, я готов сей же час лишиться всего состояния, если у мадам Пюль -Хери есть хоть одна капелька, хоть частица, хоть тень какого-нибудь румянца! Право, нужно быть до такой степени бестолковым мужчиной, чтобы восхищаться ею. (Грохот, тишина… Слуги вводят потрёпанного Пискарёва.) А наш-то прелестник... Эх, Пискарёв... ты оказался противным! Вы, мадам, не можете себе представить, до какой степени он кажется мне противным. Так что там о последней цене?

Пискарёв. (Вытирая кровь с лица…) Не... не о цене. Ус-с-с... Последнее условие. Или я откажусь... Хоть убейте.

Случайнов. Почему она...? Как будто, кроме неё, никого нет.

Пискарёв. Или я откажусь...

Мадам Пюльшери. «Однако же, были некоторые дамы, которые были неравнодушны к нашему герою...»

Пискарёв. Я не ваш... герой.

Мадам Пюльшери. Да я и не говорю об вас... Так, — цитата. (Выходит в другую комнату; За ней шатаясь выходит Пискарёв. Случайнов остаётся в мастерской... ловит муху в стакан, изучает её, дразнит, «корчит рожицы» в зеркало... и т.п. Наконец достаёт из саквояжа БАНОЧКУ с прозрачной жидкостью..., ставит её на стол Пискарёву, вальсируя уходит. Слуги – за ним.)

(Пискарёв и Пюльшери возвращаются. Пискарёв подходит к окну… Пюльшери держит в руках фотоальбом, внимательно рассматривая…)

Пискарёв. Я вёл себя... недостойно, простите. Вы, верно, теперь приняли меня за такого человека, который...

Мадам Пюльшери. Не извиняйтесь... (Переворачивая страницу…)

Пискарёв. Я не думал, что вы согласитесь...

Мадам Пюльшери. И я не думала. Но каково же после этого, … институтское воспитание!

Пискарёв. А вы согласились.

Мадам Пюльшери. Согласилась, Пискарёв... Ведь вот невинность провинциальная, не думал он. Мне, ладно, (улыбаясь) а господину Случайнову ваше предложение поперёк горла стало...

Пискарёв. Почему? Зачем вам этот портрет?

Мадам Пюльшери. Не спрашивай, Пискарёв, (Переворачивая страницу…)не скажу.

Пискарёв. Не скажете.

Мадам Пюльшери. Так ты из бывших актёров. (показывает фото Пискарёв хочет отнять, но Пюльшери не отдаёт – игра (отними)) Подумать только. Придется признаться, что и я из бывших актрис. Не хотелось бы дразнить… (Переворачивая страницу…) Не собираешься возвращаться на сцену?

Пискарёв: Я покончил с театром. Точка. Слишком живо во мне чувство порыва, с которым я искал радость на сцене. Я мог стать великим актёром. А если и не великим, то большим…

Мадам Пюльшери. Театр в мире, есть соблазн и препятствие к спасенью.

Пискарёв: Вы очень односторонни. Так и ваши нападенья на театр односторонни и несправедливы.

Мадам Пюльшери. Некоторые известные духовные лица восстают против театра.

Пискарёв: Монахи даже строже вас. Но они правы, а вы не правы. Разберите лучше, точно ли они восстают против театра или только против того вида, в котором он нам теперь является. Времена изменились. Не театр виноват. Все можно извратить и всему можно дать дурной смысл.

Мадам Пюльшери. Человек на это способен.

Пискарёв. Но надобно смотреть на вещь в ее основании, чем она должна быть, а не судить о ней по карикатуре, которую на нее сделали.

Мадам Пюльшери. Кто ж с тобой спорит… Театр ничуть не безделица и вовсе не пустая вещь. Отдели только собственно называемый живой театр от мёртвого…

Пискарёв: Да! (Пюльшери закрывает альбом…) Как вы верно сейчас сказали. Именно так! И кроме всего театр, на котором представляются высокая трагедия и комедии, должен быть в совершенной независимости от всего. Следовало подумать не шутя о том, как поставить все лучшие произведения драматических писателей таким образом, чтобы… (Переодевается в рабочую одежду – штаны, нарукавники, фартук…)

Мадам Пюльшери. … чтобы все пьесы сделать вновь свежими, новыми, любопытными… Только кто сумеет их поставить как следует? И ставить разучились, и публике всё едино.

Пискарёв: Это вздор, будто публика потеряла к ним вкус! Публика не имеет своего каприза; она пойдет, куды поведут ее. Возьми самую заиграннейшую пьесу и поставь ее как нужно, та же публика повалит толпой. Но нужно, чтобы такая постановка произведена была действительно и вполне художественно, чтобы дело было поручено художнику с воображением, какой отыщется. И не мешать уже сюда никакого приклеиша сбоку, администратора-чиновника;

Мадам Пюльшери. Ноги - ногами, а голова - головой. Значит - только художник… Он один распоряжается во всем. Вот тебе и самодур будет.

Пискарёв: (Готовит краски, кисти…) Опять односторонне! Нужно даже особенно позаботиться о том, чтобы вся ответственность легла на него одного! Убрать бездарных актёров, которые заучивают свои роли по мертвым образцам, дошедшим до них по какому-то темному наущению, таких же бездарных учителей!

Мадам Пюльшери. Браво! Всех вон! Состояние нынешних театров настолько отвратительно, что никто из нынешних актёров, за исключением единиц, не видит никакого живого интереса в своих ролях. Одна только жажда - славы, чинов, званий, денег… Друг мой, кто нынче стремиться к подлинному искусству?

Пискарёв: (Плавит желатин с водой на горелке (помешивая!)…) Художники! Художник не равноценен большинству. Художник с воображением подлинным, фантазией! Он имеет взгляд, как на все роли, так и на всю пьесу! Что ни говорите, мадам, но звуки души и сердца, выражаемые словом, в несколько раз разнообразнее музыкальных звуков. Но, повторяю, все это возможно только в таком случае, когда полная ответственность всего, по части репертуарной, возляжет на первоклассного художника! (Покрывает обратную сторону холста желатином…)

Мадам Пюльшери. То есть трагедией будет заведовать первый трагический актер, а комедией — первый комический актер? Тогда одни они будут исключительные деспоты такого дела. Говорю -исключительные!

Пискарёв: А теперь, по вашему, краше?! Вы, не знаю, но мне доподлинно известно, как много у нас есть охотников прикомандироваться сбоку. Чуть только явится какое место и при нем денежные выгоды, так уже вмиг пристегнется сбоку помощник, секретарь, администратор, или ещё какая шушера. Откуда только возьмется?!

Мадам Пюльшери. Бог весть: точно как из воды выйдет… И выйдет, и докажет… Докажет кровно свою необходимость, как дважды два; заведет кропотню по экономическим делам, потом станет понемногу впутываться во всё, и дело пойдет из рук вон...

Пискарёв. Точно какая-то моль, подточит, спутает всё. Они-то именно больше всех начинают важничать: корчат роль начальника. Они нынче и есть вершители в деле искусства…

Мадам Пюльшери. …и положения дел не изменить, Пискарёв.

Пискарёв: Выходит, и менять ничего не стоит?! (Протирает холст с внешней стороны тряпкой, смоченной в уксусе…) Верно… Просто черт знает что: пирожник принимается за сапоги, а к сапожнику поступает печенье пирогов. (Выходит, к примеру, инструкция для художника, писанная вовсе не художником; которую даже и понять нельзя, зачем она написана и будет - «Писал писачка, а имя ему собачка».) Нужно, чтобы в деле какого бы то ни было мастерства полное его производство упиралось на главном мастере того мастерства, а отнюдь не каком-нибудь пристегнувшемся сбоку чиновнике. Только сам мастер может учить своей науке, слыша вполне ее потребности, и никто другой. Один только первоклассный актер, мастер, художник может сделать хороший выбор пьес, один он знает тайну, как производить репетиции. Он даже не позволит актеру вызубрить роль, но сделает так, чтобы роль вошла сама собою в голову каждого во время репетиций!

Мадам Пюльшери. А как быть с дурными нечувствительными актёрами?

Пискарёв: (Зачищает холст наждачной бумагой…) Тогда и дурной актер может набраться хорошего. Покуда актеры еще не заучили наизусть своих ролей, им возможно перенять многое у лучшего актера. Тут всяк, не зная даже сам каким образом, набирается правды и естественности как в речах, так и в телодвиженьях. Тон вопроса дает тон ответу. Сделай вопрос напыщенный, получишь и ответ напыщенный; сделай простой вопрос, простой и ответ получишь. Всякий человек уже способен отвечать в такт. Но если только актер заучил свою роль, от него изойдет заученный ответ: его ничем не переломаешь; для него станет глухо все окружение обстоятельств и характеров, обступающих его роль, так же как и вся пьеса станет ему глуха и чужда, и он, как мертвец, будет двигаться среди мертвецов.

Мадам Пюльшери. Всё известные вещи, господин художник… Вы закончили?

Пискарёв: Нет, погодите. Вот… потерял мысль… А! (Молотком подбивает гвозди на подрамнике…) И только один истинный актер-художник может слышать жизнь, заключенную в пьесе, и сделать так, что жизнь эта сделается видной и живой для всех актеров; один он может слышать законную меру репетиций — как их производить, когда прекратить и сколько их достаточно для того, дабы могла пьеса явиться в полном совершенстве своем перед публикой. Умей только заинтересовать, заставить актера-художника взяться за это дело, как за свое собственное, родное дело, докажи ему, что это его долг и что честь его же искусства того требует от него, — и он это сделает, он это исполнит, потому что любит свое искусство. Он сделает даже больше! Он не допустит на сцену никакой ничтожной пьесы, какую допустил бы иной чиновник, заботящийся только о приращении денежной кассы, — потому не допустит, что уже его внутреннее эстетическое чувство оттолкнет ее. Наконец, художник-актер не попустит никогда, чтобы театр стал мёртвым.

Мадам Пюльшери. Согласна, успокойтесь… Не театр виноват.

Пискарёв: (Меняет молоток, на киянку…) Прежде очистите театр от хлама, его загромоздившего, и потом уже разбирайте и судите, что такое театр. Я заговорил здесь о театре не потому, чтобы хотел говорить собственно о нем, но потому, что сказанное о театре можно применить почти ко всему. Много есть таких предметов, которые страждут из-за того, что извратили смысл их; а так как вообще на свете есть много охотников действовать сгоряча, по пословице: «Рассердясь на вши, да шубу в печь», то через это уничтожается много того, что послужило бы всем на пользу. Односторонние люди и притом фанатики - язва для общества, беда той земле и государству, где в руках таких людей очутится какая-либо власть. У них нет никакого смиренья и сомненья в себе; они уверены, что весь свет врёт и одни они только говорят правду.

Мадам Пюльшери. Друг мой, смотрите за собой покрепче. Вы теперь именно находитесь в этом опасном состоянии. Вы и есть – самый натуральный фанатик. Хорошо, что вы вне всякой должности; иначе вы, могли бы наделать больше зла и беспорядков, чем самый неспособный из неспособнейших. Храни вас Бог от односторонности. С нею всюду человек произведет зло: и в литературе…

Пискарёв: Я – художник!.. (Замечает киянку у себя в руке, отбрасывает, берёт кисть…)

Мадам Пюльшери. … и в литературе, и в художествах. На службе, в семье, в свете, словом везде. Односторонний человек самоуверен; односторонний человек дерзок; односторонний человек всех вооружит против себя. Односторонний человек ни в чем не может найти середины. Односторонний человек может быть только фанатиком. Глядите разумно на всякую вещь и помните, что в ней могут быть две совершенно противоположные стороны, из которых одна до времени вам не открыта.

Пискарёв: Какая же сторона?

Мадам Пюльшери. (подходит к Пискарёву.) Подлинная сила искусства не только живит душу но и ранит…

Пискарёв: Равно как и восторг самой публики, восторг от произведений высоких художников бывает двух родов… И живительный и умертвляющий душу.

Мадам Пюльшери. Значит знаешь, Пискарёв… Всё знаешь… (проводит платком по лицу Пискарёва…)

Пискарёв. Во мне нет какого-нибудь одного слишком сильного недостатка, который был бы видней всех моих прочих пороков, все равно как нет также никакой картинной добродетели; Бог дал мне многостороннюю природу. Он поселил мне в душу несколько хороших свойств; но лучшее из них - желанье быть лучшим … Зачем вам портрет?

Мадам Пюльшери. Настырный… Я тебе это скажу после, когда это будет можно; до времени это моя тайна.

Пискарёв. Ваша барышня…

Мадам Пюльшери. Относительно моей барышни… Ты даром руководствуешься первыми впечатлениями. Хотел бы писать всё избранных и лучших красавиц – невинных и чистых. Друг мой! за это я тебе сделаю упрек. Ты же – художник. Ты должен всех любить, особенно те милые создания, в которых побольше дрянца, — по крайней мере, побольше пытаться узнать их. Отчего такое созвучие красоты и порока… Кто просит тебя рисовать проститутку? Пиши её душу!