Руководство под ударом

ПОСЛЕДСТВИЯ БОЛЬШОГО ТЕРРОРА

В деревне, так же как и в Москве, Большой Террор нашел свое наглядное воплощение в инсценировке показательных про-

цессов. Но процессы, прошедшие в 1937 г. в сельских райцент­рах, по своей подоплеке отличались от московских. И те, и дру­гие проводились над контрреволюционными «врагами народа», бывшими партийными руководителями, однако на сельских пока­зательных процессах «враги народа» — значило «враги крестьян­ства». На скамье подсудимых там сидели бывшие районные на­чальники вместе с группой лиц, занимавших более низкие долж­ности, таких как председатели сельсоветов и колхозов, которых обвиняли в плохом обращении с крестьянами, нарушении прав колхозников, определенных Уставом сельскохозяйственной арте­ли, и делали ответственными за катастрофические провалы кол­хозного земледелия⁸⁹.

Эти «враги» не являлись плодом фантазии. Они представляли собой повседневных врагов крестьян в реальной жизни (по край­ней мере, их сценический образ) — тех самых районных «царь­ков», вымогателей — председателей сельсоветов и садистов — председателей колхозов, описанных выше в настоящей главе и столь часто фигурировавших в крестьянских жалобах в высшие инстанции.

Конечно, показательные процессы не были точным отражени­ем реальности Большого Террора в деревне. В жизни начальники действительно становились жертвами репрессий, но не обязатель­но плохие и не только начальники. Простые колхозники тоже рисковали стать ими, хотя и в гораздо меньшей степени, чем ру­ководящие кадры и коммунисты. Под угрозой (как всегда) нахо­дились бывшие кулаки и их родственники, по-видимому, прово­дился принцип облавы на всех обычных подозрительных лиц. Де­ревенские жертвы террора всех категорий — социальные отще­пенцы с криминальным прошлым, незаконно вернувшиеся ссыль­ные, подпольные религиозные деятели — во время Большого Тер­рора были выметены подчистую и во многих случаях казнены без большой огласки.

Несмотря на все это, Большой Террор 1937 — 1938 гг. в дерев­не явился меньшим событием, чем в городе. «Кого там было арес­товывать? Бедных женщин, занимавшихся ткачеством? Все было спокойно», — так А.Н.Яковлев, идеолог перестройки, вспоминает о времени Большого Террора в маленькой волжской деревушке, где он вырос. Однако, как он замечает чуть ниже, его отец (по-видимому, занимавший в деревне какую-то руководящую долж­ность) «избежал в 1937 г. ареста только потому, что армейский приятель предупредил, что за ним должны прийти». Не то чтобы в 1937 — 1938 гг. в деревне не было террора, скорее — не было особого террора. Деревня с начала коллективизации пережила много вспышек репрессий, порой гораздо более опасных для про­стых крестьян. Может быть, отцу Яковлева арест грозил уже не первый раз. Во всяком случае он знал, что делать: «спрятался и переждал, пока не схлынула волна арестов», и через несколько дней опасность миновала^О.

Волны репрессий распространялись по бюрократической лест­нице, пугая и деморализуя кадры на всех уровнях. Обкомы, под­вергшиеся чистке, в свою очередь проводили чистку в подчинен­ных им райкомах, райкомы действовали так же по отношению к подчиненным им кадрам на селе (председателям сельсоветов и колхозов). Так описываются процессы Большого Террора в мемо­рандуме ЦК для внутреннего пользования, написанном во второй половине 1938 г., когда импульс террора уже затухал. Сельские кадры в панике, сообщалось в меморандуме. Число членов сель­ских партийных организаций (включая райцентры) с 1 января 1937 г. по 1 июля 1938 г. сократилось на 62000 чел. (12%). В Но­восибирской области, где на 5000 колхозов не осталось ни одного коммуниста, председатели колхозов «считаются обреченными по­пасть на скамью подсудимых, а затем в тюрьму». Председатель одного колхоза «предложил своей жене готовить сухари для того, чтобы взять их с собой в тюрьму»⁹².

Такому же риску, хотя и в несколько меньшей степени, под­вергались и те председатели колхозов, которые не были членами партии. Увеличившаяся в 1937 — 1938 гг. текучесть кадров среди председателей и других работников правления показывает, что репрессии и здесь оказали значительное влияние. В конце 1937 г. 40 — 50% председателей колхозов, бригадиров и заведующих кол­хозными фермами, а также 35% бухгалтеров и счетоводов работа­ли на своем месте меньше года. В 1938 г. 54% председателей за­нимали эту должность меньше года, тогда как в 1934 г. таких было 30%92. Конечно, эти показатели текучести кадров нельзя ме­ханически приписывать арестам и приговорам к тюремному за­ключению. Арест вовсе не обязательно сопутствовал снятию с должности и далеко не всегда являлся прелюдией к длительному заключению. Скорее всего, лишь небольшая часть сельских долж­ностных лиц, потерявших работу в 1937 — 1938 гг., попала в Гулаг.

Порой председатели сельсоветов и колхозов становились жер­твами Большого Террора из-за ареста своих патронов в районном руководстве. Так, в одном районе Курской области заведующий райзо был арестован как враг народа. Этот чиновник недавно снял с работы председателя колхоза «Красная Заря» по жалобе нескольких колхозников, которые считались его протеже. Его арест дискредитировал колхозников, жаловавшихся на поведение председателя, и двое из них также были арестованы (один по об­винению в контрреволюционной агитации, другой — как «соци­ально-вредный элемент»)93.

Процесс втягивания низших руководящих кадров в жернова Большого Террора с падением их начальников иллюстрируют по­казательные процессы, состоявшиеся осенью 1937 г. во многих районах. На этих процессах фигурировала группа районных руко-

водителей — почти неизменно включавшая секретаря райкома и председателя райисполкома вместе с еще несколькими высшими должностными лицами, например заведующими отделами райис­полкома, — обвиняемых в плохом обращении с колхозниками и вредительстве в сельском хозяйстве. К ним присоединялось неко­торое число руководителей низшего звена, председателей сельсо­ветов и колхозов, объявляемых в обвинительном заключении ору­диями врагов народа из районного руководства. Эти низшие адми­нистративные кадры, как правило, отделывались более легкими приговорами, а иногда осуждались за обычные, не «контрреволю­ционные» преступления⁹⁴.

Низшие руководящие кадры (колхозные председатели, бух­галтеры, председатели сельсоветов) могли стать жертвами террора и в том случае, если были связаны с какими-либо экономическими провалами, например, полным развалом колхоза или вопиющим отставанием от плана хлебозаготовок. Репортаж из Сибири, опуб­ликованный осенью 1938 г., описывает следующий инцидент:

«В конце июля заведующий Солтонским райземотделом Кош-каров держал напутственную речь перед выезжающей в колхозы группой счетных работников. — На вашу долю падает задача не только глубоко обследовать колхоз... но и всемерно выявлять вра­гов народа. По тому, кто и сколько из вас выявит врагов народа в колхозах, будем судить о качестве проделанной вами работы. Кто-то задал оратору вопрос: — Как же нам искать врагов? Кош-каров не замедлил с ответом: — Вы, счетные работники, ищите с карандашом в руках путем подсчетов. Если, скажем, в колхозе недосев или недобор зерна против плана, недобор от падежа скота, переведите все на рыночную стоимость и, если цифра боль­шая, ищите врага!»⁹⁵

Представители сельской администрации могли подвергнуться репрессиям в результате доноса снизу. Из сел потоком хлынули жалобы на руководителей и должностных лиц, особенно предсе­дателей колхозов и сельсоветов. «Крестьянская газета» в 1938 г. получала столько доносов на местное руководство, что собирала такие письма под особой рубрикой «Злоупотребление властью и вредительство». Трудно сказать наверняка, предшествовала ли эта лавина жалоб сигналу из центра, узаконивающему и поощряюще­му жалобы на начальство, или последовала за ним. Еще в апреле 1937 г. заведующий отделом писем «Крестьянской газеты» инфор­мировал Западный обком партии о потоке полученных от колхоз­ников жалоб на злоупотребления и правонарушения должностных лиц в области⁹⁶.

По заведенному порядку подобные жалобы и доносы расследо­вались; в 1937 — 1938 гг., как видно из архивных документов, рас­следования зачастую приводили к снятию с должности, а порой к аресту и уголовному преследованию⁹?. Такие доносы — или обви­нения, на них построенные, — легли в основу районных показа­тельных процессов, шедших осенью 1937 г.