Постоянная комиссия по вопросам культов

Гг.

Гг.

VIII ОТДЕЛ НАРКОМЮСТА СОВНАРКОМА РСФСР

ДЕКРЕТ ОБ ОТДЕЛЕНИИ ЦЕРКВИ ОТ ГОСУДАРСТВА И ШКОЛЫ ОТ ЦЕРКВИ.

После победы Октябрьской революции в течение октября — декабря 1917 г. Совнарком принял ряд декре­тов, обращений и постановлений («О земле», «Деклара­ция прав народов России», «Ко всем трудящимся му­сульманам России и Востока», «О расторжении брака» и т. д.), касавшихся национально-государственного, со­циально-экономического и культурного строительства. В них одновременно разрешались и некоторые из воп­росов деятельности религиозных организаций. Предполагалось более подробно рассмотреть государственно-церковные проблемы в специальном декрете. С целью подготовки его проекта в декабре 1917 г. создается осо­бая комиссия. «Новые начала», вводимые в государст­венную и общественную жизнь страны, уже меняли по­ложение верующих различных конфессий, религий и религиозных обществ: одни теряли былое экономиче­ское могущество, первенствующее положение и приви­легии, другие приобретали «свободы и права». Но все они с пристальным вниманием следили за действиями советского правительства, ожидая его дальнейших ша­гов, затрагивавших сферу их интересов. Во многом ха­рактер формирующихся новых государственно-церковных отношений зависел от того, как сложатся отноше­ния между советским государством и бывшей государственной церковью — Российской православной. 2 декабря 1917 г. на заседании Поместного собора был принят специальный акт — «О правовом положе­нии Российской православной церкви». Он явился од­ним из основных итогов первой сессии Поместного со­бора, заседавшего в Москве еще с августа. Хотя в цент­ре внимания собора были вопросы собственно «церков­ного обновления», но по мере обострения ситуации в стране его деятельность приобретала все более поли­тизированный характер. С лета и особенно осенью 1917 г. на страницах церковной прессы, в проповедях духовенства нарастает волна «обличения» и «опровержения» социализма; большевиков обвиняют во «вреди­тельстве», «предательстве Родины» и т. п. Приступая к обсуждению законопроекта «О право­вом положении Российской православной церкви», чле­ны Собора исходили из предположения, что «нынешние власти» не продержатся более одного-двух месяцев. А потому предлагали сохранить «первенствующее поло­жение» православной церкви среди других религиозных объединений; объявить церковный календарь государ­ственным, а церковные праздники выходными днями; установить порядок, при котором «глава государства», министры просвещения и исповедания должны быть в обязательном порядке православного исповедания; вве­сти во всех учебных заведениях преподавание закона божьего; отчислять ежегодно на нужды православной церкви средства из государственного бюджета. Иными словами, ориентир был на сохранение «союзнических отношений» православной церкви с государством и ее «особого» положения в обществе, на расширение, преж­де всего для нее, «свободы действий». О желательности установления именно таких церковно-государственных отношений говорил, к примеру, на Соборе С. Н. Булгаков: «Законопроект вырабатывался именно в сознании того, что дол­жно быть, в сознании нормального и достойного положения церкви в России. Наши требования обращены к русскому народу через го­ловы теперешних властей. Конечно, возможно наступление такого момента, когда церковь должна анафемствовать государство. Но, без сомнения, этот момент еще не наступил». 31 декабря эсеровская газета «Дело народа» сооб­щает о намерении правительства в ближайшее время рассмотреть проект декрета об отделении церкви от государства, и здесь же излагается его содержание: религия объявляется «частным делом гражданина», при­знается право каждого исповедовать или не исповедо­вать религию, запрещается какое-либо ограничение «свободы совести», не допускаются церковные обряды и преподавание «религиозных предметов» в государст­венных учреждениях и учебных заведениях, «церковные и религиозные общества» лишались прав владения соб­ственностью и прав юридического лица, а имущество их поступает в собственность государства», как иму­щество приходов, так и церковные здания передавались в ведение «волостных, земских и городских самоуправлений», отменялись и религиозные клятвы и присяги, а «духовные лица» отстранялись от записей актов гражданского состояния. Полностью или в изложении проект декрета опубли­ковала и церковная пресса. Таким образом, верующие и неверующие, религиозные организации получили пред­ставление о направленности государственной «церков­ной политики» и возможность высказать свое мнение о ней. Среди иерархии и духовенства православной церкви превалировало отрицательное отношение к проекту, ко­торый рассматривался как акт, узаконивающий «гоне­ние» на религию и церковь, как «угроза» всякому сво­бодному волеизъявлению в вопросах религии. Именно поэтому первое же заседание второй сессии Поместно­го собора, открывшейся 20 января 1918 г., было посвя­щено выработке мер «противоборства» действиям вла­стей и защиты «церкви Божией». Тогда же было огла­шено на Соборе и патриаршее послание к духовенству и верующим. В нем через библейские аллегории и эзо­пов язык проглядывает откровенный призыв к непри­знанию и неподчинению советской власти, отвержению всех ее актов, касающихся церкви. Тихон анафемствовал (проклинал) и власть, и тех, кто проводил и ис­полнял ее постановления или хотя бы сочувствовал ей. И на Соборе и вне его послание было воспринято как антибольшевистское, антиправительственное. Известие о патриаршей анафеме «врагов церкви и государства» сообщается верующим через посланников Собора. Они зачитывали его в храмах, толковали смысл аллегорий, призывали к сплочению «воедино» ради под­держки патриарха и защиты церкви. К вечеру о посла­нии Тихона стало известно в Петрограде. Ближе к ночи созывается заседание Совнаркома. На нем нарком юстиции И. 3. Штёйнберг (левый эсер) и заведующий от­делом Наркомюста М. Рейснер представили проект дек­рета «О свободе совести, церковных и религиозных об­ществах». С учетом ряда ленинских поправок и допол­нений декрет принимается, а наутро, 21 января, текст его публикуется в газетах «Правда» и «Известия». Принятый декрет подтверждал верность принципи­альным положениям «церковной политики» Советского государства, проводимой с Октября 1917 г., и вместе с тем он становился «инструментом», с помощью которого общество «очищалось» от сохранявшихся еще феодально-буржуазных ограничений свободы совести, ког­да, по словам В. И. Ленина, «церковь была в крепост­ной зависимости от государства, а русские граждане были в крепостной зависимости у государственной церк­ви, когда существовали и применялись средневековые, инквизиторские законы, преследование за веру или за неверие, насиловавшие совесть человека.». Декрет отменял всякую дискриминацию граждан в связи с их отношением к религии, провозглашал свет­скость государства и школы; устранял ранее существо­вавшее деление религиозных организаций на «господ­ствующие», «терпимые» и «гонимые» — все они стано­вились равноправными «частными обществами», кото­рые образуются на добровольных началах и содержат­ся за счет верующих; создавал правовые, организаци­онные и материальные условия, когда каждый гражданин мог свободно определить свое отношение к рели­гии и поступать сообразно своим убеждениям. Можно сказать, что в январе 1918 г. Россия встала вровень с наиболее передовыми буржуазными государствами того времени, которые в своих конституционных актах закрепляли принцип свободы совести. Но не только. Она сделала еще один и очень принципиальный шаг вперед, гарантируя не только право на веру, но и пра­во не иметь религиозных убеждений, быть атеистом.

Обращаясь сегодня к осмыслению декрета как ча­сти ленинского наследия, следует учитывать конкретно-исторические условия, в которых он был принят. В. И. Ленин считал, что необходимость декретов этого периода вызывалась потребностью наметить пути социа­листического строительства, причем он допускал, что что-то в них может оказаться невыполнимым, ошибоч­ным, не выдержит испытания временем. Соответствен­но н декрет об отделении церкви от государства не ста­вил задачи разрешить все проблемы, связанные с пра­вовым положением религиозных организаций в социа­листическом обществе. И это понимали, и об этом говорили те государственные деятели, которые имели непосредственное отношение к реализации декрета в жизнь, и в те годы никто не помышлял о его «непогре­шимости» и «незыблемости». Конкретно-историческая обстановка определяла не­обходимость введения некоторых временных' ограниче­ний в деятельности религиозных объединений. Это в первую очередь относится к вопросу о церковной собст­венности и предоставлении религиозным обществам прав юридического лица. Однако последующие собы­тия в стране отодвинули надолго процесс демократиза­ции норм и положений декрета, «снятия» его жестко ограничительного характера. И послание патриарха Тихона, и декрет «О свободе совести, церковных и религиозных обществах» сразу же оказались в центре внимания Поместного собора. На заседании одного из отделов Собора прозвучал сле­дующий диалог:

«А. В. Васильев — Нужно призвать народ на защиту церкви. человек одарен не только словом, но и мускульною силой.

И, А. Артоболевский — Следует предупредить возможное по­дозрение о том, что церковь анафемствует только потому, что кос­нулись ее собственности.

П. И. Астров — Ввиду того, что перед нами развернулась картина полной гибели и России и церкви, на первом плане должны быть меры духовного меча — анафема Я прошу, молю и требую не отступать от этой меры.

Н. Д. Кузнецов — В акте отлучения от церкви должно быть выражено, что собор трепещет не за достояние церковное, а за то, что Русь православная превращается в Русь поганую.

С. Н. Булгаков — Перед нами два положения: объявить на­родных комиссаров врагами церкви и народа, и нужно самые дей­ствия объявить противохристианскимн, сознательные исполнители коих подлежат отлучению. Пункт же о неповиновении декрету тре­бует змеиной мудрости: некоторые пункты декрета (свобода сове­сти, светская регистрация) приемлемы и с ними можно согласить­ся». В постановлении Собора декрет был расценен как «злостное покушение на весь строй жизни православ­ной церкви и акт открытого против нее гонения». Под страхом отлучения от церкви запрещалось верующим какое-либо участие в проведении этого декрета в жизнь. В воззвании же к «православному народу» верующие призывались объединяться вокруг храмов, «составлять» союзы для защиты «заветных святынь», и если придется, то и «кровь свою пролить и удостоиться венца мученического, чем допустить веру православную врагам на поругание». Послание патриарха, постановление и воззвание Собора широко распространялись по стране. Выраженные в них идеи пропагандировались к тому же в различ­ных брошюрах, журналах, газетах, листовках и иных изданиях Поместного собора, епархиальных и церковных советов, в проповедях приходского духовенства. Вот одна из листовок, которая и название-то носит однозначное, не допускающее произвольных толкований,— «Анафема патриарха Тихона большевикам». Уже ее первые слова говорят:

«Патриарх Московский и всея России в послании. обнажил меч духовный против извергов рода человеческого — большевиков и предал их анафеме. Глава православной церкви Российской за­клинает всех верных чад ее не вступать с этими извергами в ка­кое-либо общение». А далее прямые установки: «Родители! Если дети ваши — большевики, требуйте властью, чтобы отреклись они от заблужде­ний своих, чтобы принесли покаяние в великом грехе, а если не послушают вас, отрекайтесь от них. Жены, если мужья ваши — большевики и упорствуют в слу­жении сатане, уйдите от мужей ваших, спасите себя и детей от заразы, губящей душу. Церковь Христова призывает вас на защиту православной веры. Покайтесь, горячей молитвой призовите помощь Господа Сил и стряхните с себя «руки чужих» — исконных врагов веры Хри­стовой, объявивших себя самозванно «народной властью». В январе — апреле 1918 г. по России прокатилась волна сопротивления попыткам ввести декрет в жизнь. Организовывались массовые крестные ходы и богослу­жения на площадях и в общественных местах в поддержку церкви. Кое-где совершались акты насилия в отношении представителей органов власти. В адрес правительства направлялись коллективные петиции с требованием отказаться от отделения церкви от госу­дарства и школы от церкви, с угрозами «народного со­противления» при его реализации. В марте 1918 г. делегация Поместного собора посетила Совнарком и от лица «ста миллионов русского населения» потребовала, по сути в ультимативной форме, отмены декрета и иных распоряжений, касающихся деятельности религи­озных обществ. Российская православная церковь демонстрировала политическое неповиновение и отказывалась исполнять требования государства. Ситуация усугублялась и тем, что церковь заняла откровенно не­гативную позицию не только в отношении «церковной политики» государства, но и в отношении всей его внутренней и внешней политики. К примеру, патриарх осудил стремление правительства выйти из мировой бойни, заключить мирный договор с Германией. И не­случайно ЦК РКП (б), рассматривая 19 мая 1918 г. на своем заседании вопрос об «агитации духовенства», отмечал: «Выясняется, что в последнее время усилилась агитация ду­ховенства против Советской власти. Решено повести против духо­венства усиленную письменную агитацию. Поручить ее ведение тт. Сосновскому, Ем. Ярославскому и Демьяну Бедному, ассигновав необходимую сумму из кассы ЦК. Одновременно поручить тт. из президиума Московского Совета принять меры по вселению город­ской бедноты в монастырские и иные духовные дома. Сообщить об этом решении ЦК партийным работникам, едущим на места для проведения его в жизнь». Но не все церковно- и священнослужители придер­живались подобных позиций. Вот характерный пример из письма священника, опубликованного в газете «Зна­мя Христа», свидетельствовавший о поляризации мне­ний: «Наш долг, наша обязанность не возбуждать темные массы, не творить тех бунтов, которых в России и так немало, а выяс­нить всем и каждому, что отделение церкви от государства и дру­гие декреты в связи с этим нисколько не унижают христианства. Когда всмотришься внимательно во все происходящее, то невольно поднимается вопрос: от кого и от чего наши иерархи призывают спасать Христову веру?». И все же события зимы — весны 1918 г. были в опре­деленной мере неожиданными для большевиков, рас­считывавших на быстрое и относительно безболезнен­ное введение декрета. Залогом тому были уверенность в полной дискредитации «политического лица» духовен­ства и органов церковного управления, рост антиклерикальных настроений в массах, в том числе и в деревне, во времена правления Временного правительства и широкая поддержка ею требований РСДРП (б) провести решительно отделение церкви от государства и школы от церкви. Но провести в жизнь декрет, что называется, с ходу оказалось невозможным. К политическому противодействию органов церковного управления и руководителей религиозных организаций присоединялось прикровенное, а где и откровенное недовольство со стороны многомиллионного крестьянства. Если оно в целом поддерживало меры экспроприации церковно-монастырской собственности, провозглашение равенства граждан вне зависимости от их отношения к религии, расторжение «союза» церкви и государства, то в отношении введения гражданской метрикации, лишения прихода собст­венности, устранения из школы Закона Божьего и некоторых других подобных мер его позиция была не столь однозначной. И было бы упрощением утверждать, что на сторону церковного руководства встали лишь представители «свергнутых классов» да отдельные «верующие-фанатики». Крестьянство выступило против, как ему казалось, «обмирщения» своего традиционного уклада жизни, против ломки «незыблемых», в том числе и в силу «освящения» их православными канонами и догматами, устоев «жизни по вере» в российской деревне. Мешало проведению декрета и отсутствие на местах подготовленных работников и специальных государст­венных органов, занимавшихся «церковной политикой», непоследовательность местных властей, «уклоны» в сто­рону «революционного нажима»; неясности и противоре­чивость некоторых норм декрета; различное их понима­ние и даже тривиальное незнание. Жизнь настойчиво требовала образования специаль­ного органа государственного управления, который бы взял на себя проведение в жизнь декрета. Первоначально им стала Междуведомственная комиссия, образованная при Наркомюсте из представителей комисса­риатов: внутренних дел, просвещения, призрения и др. Для участия в ее работе приглашены были представи­тели православной, старообрядческой, римско-католиче­ской, греко-католической и других церквей. Однако быстро выяснилось, что в таком виде комиссия не мо­жет быть дееспособной, оперативно откликаться на нужды дня, оставался неясным вопрос о ее статусе и полномочиях, месте в системе центральных органов. 8 мая 1918 г. по предложению Наркомюста Совнарком распускает Междуведомственную комиссию и по­ручает проведение в жизнь декрета «особому отделу Наркомюста». Этот отдел получил порядковый номер VIII (с 1922 г.—V), н за ним закрепилось наименование «ликвидационный». Планировалось при отделе сохранить консультативную комиссию из представителей ре­лигиозных организаций. Во главе отдела встал член коллегии НКЮ П. А. Красиков.

Вновь созданный VIII отдел сразу же активно вклю­чился в деятельность по проведению в жизнь декрета об отделении церкви от государства. Его сотрудники выезжают на места, выступают на многочисленных митингах и собраниях, встречаются с духовенством и ве­рующими, разбирают жалобы и конфликтные ситуации, ведут обширную переписку с провинцией. Формируют­ся и местные органы отдела — при губисполкомах обра­зуются отделы или подотделы по проведению в жизнь декрета об отделении церкви от государства, а в неко­торых губерниях — комиссариаты по церковным делам. Разъяснения и указания отдела вплоть до сентября 1918 г. были единственными правовыми документами, регламентирующими порядок разрешения практических вопросов. В июле 1918 г. накануне V Всероссийского съезда Советов, который должен был принять Конституцию РСФСР, центральные газеты публикуют ее проект. Пятая, статья в нем была посвящена свободе совести и гласила: «В целях обеспечения за трудящимися свободы совести цер­ковь отделяется от государства, религия объявляется делом сове­сти каждого отдельного гражданина, на содержание церкви и ее служителей не отпускается средств из государственной казны. Пра­во полной свободы религиозной пропаганды признается за всеми гражданами» При обсуждении этой статьи столкнулись различ­ные точки зрения относительно содержания «свободы совести» и мер ее обеспечения Некоторые, например нарком юстиции П. И. Стучка, указывали, что предложенная редакция, по существу, есть слепое копирова­ние программ европейских социал-демократических пар­тий, не идущих в данном вопросе дальше провозглаше­ния свободы совести в ее буржуазном понимании. А потому предлагалось исключить из проекта такие по­ложения, как религия — «дело совести» гражданина, а также признание «полной свободы религиозной пропа­ганды» «В самом деле,— рассуждал в связи с послед­ним положением П. И. Стучка,— советским юристам придется призадуматься, как соединить некоторые статьи декрета об отделении церкви от государства с этой полной свободой религиозной пропаганды. Мне мерещится, что действительная свобода совести, как ее понимает Маркс, обеспечивается одной свободой антирелигиозной пропаганды, да и только». В результате обсуждения статья о свободе совести была принята в следующей редакции: «В целях обеспечения за трудящимися действительной свободы совести церковь отделяется от государства и школа от церкви, а свобода религиозной и антирелигиозной пропаганды признается за всеми гражданами» В принятой съездом конституции были и другие статьи, касающиеся «религиозного вопроса». Так, пре­дусматривалась возможность предоставлять «убежище» иностранным гражданам, преследуемым за религиоз­ные убеждения, вводились ограничения политических прав в отношении монашествующих и служителей культа. С принятием конституции основные положения дек­рета об отделении церкви от государства стали нор­мой конституционного права, а VIII отдел призван был теперь, наряду с проведением декрета в жизнь, обес­печивать и контролировать соблюдение статьи 13 Кон­ституции РСФСР о свободе совести. О сложной и противоречивой обстановке, в которой приходилось действовать отделу, дают представление отчеты членов отдела о командировках на места. На­пример, один из самых активных его сотрудников М. В. Галкин, совершив поездку в Северную область осенью 1918 г., сообщал, что «проведение в жизнь дек­рета об отделении церкви от государства происходило здесь или путем собственного усмотрения или же на основании телеграфных распоряжений центральных ор­ганов» Касаясь религиозной ситуации он отмечал: «Хотя монастыри благоденствуют по-прежнему, духо­венство, как каста и как известная политическая сила, в настоящее время раздавлено. Крупных контррево­люционных выступлений, вдохновляемых служителями культа, не было. Посещаемость храмов сократилась до минимума, духовенство теряет свое влияние на народ, тем более что алчные действия некоторых его представителей дают богатую пищу для агитации и окончательно роняют духовенство в глазах народа». Галкин подмечал и огрехи в действиях представителей местных властей (небрежность в обращении с архивами, документа­цией церковных органов при выселении их из занимае­мых помещений, конфискация предметов культа без составления описей, расстрелы и аресты без санкции вы­шестоящих органов и т. п.), которые всячески затем гиперболизировались духовенством, отождествлялись с политикой государства в «церковном вопросе». Многочисленные запросы с мест, практическая дея­тельность отдела и аналогичных органов на местах настоятельно требовали выработки документа, определяв­шего единообразие в действиях центральных и местных органов власти при реализации государственной «цер­ковной политики». Таким документом стала инструкция «О порядке проведения в жизнь декрета «Об отделении церкви от государства и школы от церкви», опублико­ванная 30 августа 1918 г. в газете «Известия». Инструк­ция состояла из шести разделов: 1. О церковных и ре­лигиозных обществах. 2. Об имуществах, предназна­ченных для совершения религиозных обрядов. 3. О про­чих имуществах. 4. О метрических книгах. 5. О религи­озных церемониях и обрядах. 6. О преподавании рели­гиозных вероучений. Инструкция затрагивала практически все возникав­шие перед органами власти на местах вопросы по проведению в жизнь декрета, давала необходимый материал для их разрешения. Казалось, что созданы все ус­ловия для планомерного и повсеместного проведения в жизнь всех положений декрета. Но реализовать сло­жившиеся благоприятные предпосылки не удалось. Про­цесс отделения церкви от государства и нормализация отношений между религиозными центрами и советской властью затянулся на несколько лет. Причинами тому были, с одной стороны, разразившаяся гражданская война и интервенция, ас другой — курс органов цер­ковного управления на конфронтацию с государствен­ной властью. Общее обострение политической ситуации в стране летом 1918 г.— мятежи, заговоры, восстания, белый террор в отношении «вождей революции» — вызвало со стороны Совета Народных Комиссаров ответные меры Согласно Постановлению о «красном терроре» расстре­лу подлежали «все лица, прикосновенные к белогвар­дейским организациям, заговорам и мятежам». Полити­зация же все в большей мере действий и решений По­местного собора, органов церковного управления и духовенства с неизбежностью «зачисляла» и церковь в разряд таковых организаций, что неотвратимо вело к столкновению с властью. Уже на следующий день после опубликования ин­струкции на совещании епископов с участием наиболее влиятельных лиц из мирян обсуждаются возможные меры по противодействию данному акту Выдвигается идея введения по всей стране интердикта, т. е. закры­тия всех церквей, прекращения совершения всех рели­гиозных обрядов и треб; проведения массовых крестных ходов, общественных богослужений и всероссийского общенародного «моления о спасении родины». В специальном послании Совнаркому Собор потребовал от «безбожной политической власти» отменить инструкцию, наносящую «смертельный удар» церкви и служащую «средством духовного угнетения и застращивания православного народа». Итак, политический выбор руководством церкви был сделан. Открытое столкновение с властью стало неиз­бежным. Это стало закономерным следствием политиче­ской линии церкви, всегда бывшей на правом фланге по­литических сил в России до февраля 17-го г. и остав­шейся на этой позиции и после Октябрьской революции. В конце сентября церковный Собор был распущен. Епархиальный дом, где в течение года он заседал,— опе­чатан. Хранившиеся там документы и материалы изъя­ты. Меры судебного преследования распространены на патриарха и близких его помощников. Аресты, обыски, конфискация, тюремные заключения коснулись многих епископов, приходских священников, активных мирян. Но до отрезвления было еще далеко. Зато набирал силу другой и, как оказалось в дальнейшем, определяю­щий процесс: в сознании рядовых верующих все более раздваивалось отношение к патриарху и церкви в це­лом. И если как религиозно-духовные авторитеты они по-прежнему оставались непререкаемы и неподсудны, то их политическая «физиономия» становилась неприемлема и более осуждалась. И спустя несколько лет для Патриарха станет ясным, что без изменения политиче­ского курса церкви он обречен на одиночество но это будет в будущем, а сейчас. пропасть между ним и его сторонниками, с одной стороны, и многомиллионной паствой, с другой, только разверзлась. К осени 1918 г. многие из членов Собора примкнули к «белому движению». Созданные на «белой» террито­рии церковные структуры выполняли роль политических организаций, воспитывая паству в «нужном» духе. Здесь же декрет об отделении церкви от государства был отменен, возвращаются старые порядки — церковь служит власть имущим, а те, в свою очередь, покрови­тельствуют ей. К примеру, генерал А. Деникин обязы­вал созданное по его инициативе Высшее временное церковное управление на Юго-Востоке бороться с теми, кто «безучастен к строительству Русского государства», и одновременно «воодушевлять» и «объединять» духо­венство для «живой пастырской работы». Откликаясь на призыв, духовенство «проповедовало» и «осведомля­ло» население об идеях и целях Русской армий, рас­крывало перед верующими «греховность» большевизма и необходимость борьбы с ним, поминая за каждым бо­гослужением «благоверных вождей и правителей». О настроениях в годы гражданской войны служите­лей культа (и не только православной церкви) на тер­ритории Советской России дают представление ежене­дельные сводки ВЧК о политической ситуации в стране. В них был предусмотрен специальный раздел «духовен­ство», в котором отражалось его настроение, отношение к декрету об отделении церкви от государства, к дру­гим актам советской власти. В годы гражданской войны и интервенции «религи­озный вопрос» для государства отодвинулся на третье­степенное место, и если оно и обращалось к каким-ли­бо его аспектам, то к тем из них, которые имели чисто практическое (военное или политическое) значение. К примеру, так было, когда решался вопрос о замене во­инской службы в связи с религиозными убеждениями граждан или при освобождении от воинской и трудо­вой повинности служителей культа. С завершением этого периода активизируется и ранее прерванный про­цесс введения декрета об отделении церкви от государ­ства в полном его объеме. Политическая стабилизация в обществе, настроения верующей его части, в большин­стве своем высказавшейся за советскую власть, опре­делили эволюцию политических взглядов руководите­лей различных религиозных центров: от открытого и активного неприятия к курсу аполитичности и нейтраль­ности. Так, патриарх Тихон в обращениях к В. И. Ле­нину и М. И. Калинину (август 1920 г.) признает, что декрет и Конституция РСФСР провозглашают и обеспе­чивают полную свободу совести. Не вызывает у него возражений и сам принцип отделения церкви от госу­дарства, на котором отныне должны строиться отноше­ния этих сторон. Не возражает он и против существования отдела, ведавшего «церковными проблемами», хо­тя и оставляет за собой право критиковать деятель­ность последнего. Об определенных изменениях в «религиозном вопросе» свидетельствовали и итоги проведенного НКВД в 1920—1921 гг. анкетирования губисполкомов. Они по казали, что, с одной стороны, население в целом поддерживает «церковную политику» Совнаркома; в отчете Карельской трудовой коммуны об этом, к примеру так говорилось: «Случаев отрицательного отношения населения к проведению декрета не было, ибо и самый декрет вводится постепенно». А с другой — необходимо последовательное обновление и развитие юридических норм, касающихся прав, обязанностей, характера деятельности религиозных обществ. Выясняется и еще одно обстоятельство, заключающееся в том, что на местах «церковная политика» сосредоточивалась в руках административных органов. А потому НКВД предлагал «сосредоточить все дело по отделению церкви от государства» в рамках этого наркомата. Однако решение об этом не состоялось и VIII отдел оставался «ведущим» в реализации «церковной политики», хотя нельзя не отметить и того, что он, все более отделяясь от разрешения практических вопро­сов деятельности религиозных обществ и местных органов власти, превращался в своеобразный экспертно-консультативный орган в отношении государственных ведомств и учреждений, имевших то или иное касатель­ство к деятельности религиозных организаций. Так же как нельзя было не замечать, что и НКВД и ВЧКТПУ сохраняли собственное видение содержания и способов проведения «церковной политики» и всяческим образом защищали свою «самостоятельность». Трудности перехода к новой экономической полити­ке, когда требовалось совместить резкий поворот поли­тического курса с умонастроениями в партии, с массовой психологией рабочих и беднейшего крестьянства, сказались и на выработке нового курса в «церковной политике». Трудно было отказаться сразу от ставших привычными военно-административных мер ее проведе­ния, так же как и трудно было отказаться от видения в религиозно-церковных организациях «политических Противников». В ноябре 1920 г. некоторые «сектант­ские» объединения обращались в Совнарком с прось­бами об изменении декрета об отделении церкви от го­сударства, в частности — предоставлении религиозным обществам прав юридического лица, разрешении веде­ния благотворительной и иной социальной деятельно­сти, приобретении в собственность зданий и другого имущества. Все эти предложения были признаны преж­девременными. Груз военно-коммунистического прошло­го, психологии политической борьбы с церковью, ска­зался и при проведении кампании по вскрытию «свя­тых мощей» и особенно трагически при изъятии церков­ных ценностей в 1922 г.

В конце 1922 г. Малый Совнарком, ссылаясь на параллелизм в работе НКВД и «ликвидационного» (V) отдела Наркомюста, ставит вопрос об упразднении по­следнего. И тогда лишь обращение П. А. Красикова к В. И. Ленину предотвратило это решение. И все же логика в предложении Малого Совнаркома была. По существу, лучшие годы V отдела миновали, ибо основ­ная возложенная на него задача отделения церкви от государства и школы от церкви была выполнена. Об­становка требовала поиска новых подходов к разви­тию государственно-церковных отношений, и реализовы­вать эту задачу требовалось не усилиями какого-либо одного ведомства, а высшего государственного органа. Именно об этом в ноябре 1922 г. говорил на заседании коллегии Наркомюста Н. Крыленко (зам. наркома юс­тиции), когда обсуждалась судьба отдела. Обратимся к его словам: «Полагал бы 5-й отдел в составе НКЮ упразднить, предло­жить ВЦИК организовать у себя особую комиссию по церковным делам в качестве руководящего органа советской церковной поли­тики, придав ли в качестве технического аппарата нынешний аппа­рат 5-го отдела с непременным включением в состав комиссии т. Красикова в качестве постоянного представителя НКЮ». Реализовано это предложение тогда не было. Согласно Положению о Наркомюсте V отдел сохранялся, на него возлагалось общее руководство и наблюдение за проведением в жизнь отделения церкви от государст­ва. И в частности: 1) разработка проектов, издание инструкций и циркуляров в области советской полити­ки по отношению к церковным и культовым объедине­ниям; 2) общее наблюдение за правильным применени­ем декретов об отделении церкви от государства (§ 13 и 65 Конституции), а также закона от 21 декабря 1920 г. об освобождении от службы в войсках по рели­гиозным убеждениям; 3) разработка материалов и дан­ных всех ведомств, имеющих отношение к культам и религиозным объединениям всех направлений. Однако тогда же, в 1923 г., на местах упраздняются губернские отделы юстиции и действовавшие при них подотделы и комиссии по введению в жизнь декрета об отделении церкви от государства, а функции, им при­надлежавшие, переходят в ведение местных органов НКВД. Тем самым V отдел терял возможность влиять на практическое проведение «церковной политики» на местах. В августе 1924 г. V отдел Наркомюста упразд­няется, а его функции передаются Секретариату ВЦИКа. Так завершилась деятельность «ликвидационного» отдела, который, несмотря на многие свои недостатки, внес существенный вклад в дело проведения «церковной политики» Советского государства.

Середина 20-х гг. была переломным временем для страны. Завершилось восстановление разрушенного в годы гражданской войны и интервенции народного хо­зяйства. Шел поиск путей и методов строительства со­циализма в одной отдельно взятой стране. Определи­лись первостепенные практические и перспективные ша­ги на этом пути. Отлаживался механизм взаимодейст­вия союзных республик, накапливался опыт работы об­щесоюзных органов управления. Существенные изме­нения происходят и в духовной сфере, где бурно разви­ваются различного рода инициативы: возникают рес­публиканские и союзные общества, союзы, организации, движения культурно-просветительного, спортивно-оздо­ровительного и научно-технического характера. Во всех республиках Союза произошли качествен­ные изменения в государственно-церковных отношени­ях. Во-первых, в основном была выполнена буржуазно-демократическая программа в части решения «религи­озного вопроса». Во-вторых, наиболее крупные и влия­тельные религиозные организации провозгласили и реа­лизовывали в своей деятельности курс политической ло­яльности к советской власти. В-третьих, накоплен был теоретический и практический опыт регулирования са­мых различных сторон жизнедеятельности религиозных объединений, их отношений с государственными, об­щественными, хозяйственными и иными организа­циями. Таким образом, объективные условия сложившейся в стране социально-экономической и политико-идеоло­гической ситуации вызывали потребность и, более того, необходимость во внесении в «церковную политику» со­юзного государства определенных изменений. Нужно было отказаться от того, что не выдержало испытание временем, и, прежде всего, от обусловленных политикой «военного коммунизма» ограничений деятельности ре­лигиозных организаций; выработать новые формы и при­емы взаимоотношений государства и церкви. Для продвижения на этом пути напрашивалось: во-первых, формирование органа, ведавшего «церковной полити­кой» в общесоюзном масштабе, и во-вторых, выработ­ка общесоюзного законодательства о религиозных ор­ганизациях. Но, видимо, в руководстве партии и государства не была в полной мере осознана необходимость придания государственно-церковным отношениям качественно но­вого характера, да к тому же эти проблемы были от­теснены на второстепенный план обостряющимися со­циально-экономическими проблемами в стране, взаимо­отношениями внутри партийно-государственной «вер­хушки». А потому потенциальные возможности по конструктивному развитию государственно-церковных отношений реализованы не были. Не был сформирован общесоюзный орган, ведавший «церковной политикой». Хотя Президиуму ЦИКа СССР и было предоставлено право принимать обязательные для республик решения по принципиальным вопросам деятельности религиозных объединений и духовенства, но на практике оно реализовывалось очень редко. Отсутствие союзного закона о религиозных органи­зациях приводило к тому, что одни и те же вопросы — о порядке и условиях регистрации обществ и групп, за­крытии культовых зданий, налогообложении духовенст­ва, совершении богослужений, обрядов и церемоний, осуществлении религиозной пропаганды и т. д.— разре­шались в республиках не только различными ведомст­вами, но и по-разному. Отсутствовал и общесоюзный учет религиозных объединений, что не позволяло пра­вительству объективно оценивать масштабы и значи­мость процессов среди верующих и духовенства, за­трудняло выработку долговременной «церковной поли­тики». В РСФСР, после упразднения V (ранее VIII) отде­ла Народного комиссариата юстиции, государственную политику в «церковном вопросе» определяли ВЦИК (прежде всего его Президиум и Секретариат) и Сов­нарком (в лице Объединенного государственного политического управления и Наркомата внутренних дел). ВЦИК разрабатывал и принимал законодательные акты, инструкции и циркуляры, бывшие руководством к действию для местных органов власти, выносил окон­чательные решения по таким вопросам, как регистра­ция и снятие с регистрации обществ и групп, закрытие и дальнейшее использование молитвенных зданий и культового имущества, и некоторым другим. На НКВД в отношении религиозных организаций возлагались обязанности: общий надзор за их деятель­ностью, регистрация (в том числе и уставов) и учет; контроль за исполнением декрета об отделении церкви от государства; выдача разрешений на проведение съездов; пресечение нарушений законодательства о ре­лигиозных культах. ОГПУ контролировало политиче­скую сторону деятельности духовенства и органов цер­ковного управления. Следует добавить, что в осуществле­нии решений ВЦИКа важную роль играли и другие наркоматы: юстиции, финансов, просвещения. Содержание и характер «церковной политики» впря­мую зависели от соотношения основных сил — ВЦИК, НКВД и ОГПУ. Для 1924—1927 гг. характерно пример­ное равновесие между этими организациями и степень их влияния на «церковную политику». Но постепенно практическое осуществление «церков­ной политики» сосредоточивалось в руках ОГПУ и НКВД Одновременно вначале происходит едва замет­ная, а затем все более очевидная переориентация в об­ласти регулирования жизнедеятельности религиозных организаций в обществе «строящегося социализма» на меры административно-командные, направленные на ограничение их деятельности и вытеснение на перифе­рию общественной жизни, замыкание рамками отправ­ления богослужения, обрядов и церемоний Инструк­циями ВЦИКа «воспрещалось» на молитвенных собра­ниях «сектантов» обсуждение экономических, политиче­ских и культурно-просветительных вопросов, а также «учреждение» детских, юношеских и женских кружков при религиозных организациях. Устанавливались огра­ничения, а затем и полный запрет на хозяйственную, благотворительную деятельность. В начале 1927 г. НКВД предлагает в развитие дек­рета об отделении церкви от государства разработать новую инструкцию по его применению. Но вскоре это­го показалось недостаточно, и принимается решение выработать законопроект, регулирующий деятельность религиозных организаций в РСФСР, но который, будучи принят ЦИКом и СНК СССР, послужил бы образ­цом для других республик и лег бы в основу общесо­юзной «церковной политики». В работе над ним, про­должавшейся до 1929 г., приняли участие Антирелигиоз­ная Комиссия ЦК РКП (б), НКВД, НКЮ, ОГПУ. Проект получил название «Положение о культах и культовом имуществе», включая в себя 33 статьи, оп­ределявшие порядок организации «групп верующих» и их права, правила пользования культовыми зданиями и имуществом, проведения религиозных шествий, цере­моний и обрядов; условия строительства новых молит­венных зданий и проведения церковных сборов. В статьях первой части проекта закона — «Общие положения» — были изложены основные идеи ленин­ского декрета об отделении церкви от государства: о праве граждан исповедовать любую религию или не исповедовать никакой, о равенстве граждан независи­мо от ихотношения к религии, о праве свободного ис­полнения религиозных обрядов, о недопустимости ук­лонения от исполнения гражданских обязанностей в свя­зи с религиозными убеждениями и «возможности» изъя­тия этого положения по решению суда, о национализа­ции церковного имущества и т. п. Однако присутствовали и отклонения от декрета. Например, в статье 6, касающейся «преподавания ре­лигиозных верований», из ленинской формулировки бы­ла снята заключительная ее часть, гласившая, что «граждане могут обучать и обучаться религии частным образом». Тем самым предполагалось ввести запрет на религиозное обучение (и для взрослых и для детей) в частной, семейной жизни граждан. Кроме того, проект предусматривал возможность существования религиоз­ных организаций лишь в одной форме — в виде групп верующих, чья деятельность связывалась исключитель­но с культовым зданием и совершением в нем религиозных треб и обрядов. Отныне не допускалась деятель­ность «церковных и религиозных обществ», ранее дей­ствовавших наравне с частными (культурно-просвети­тельными, научными и т. п.) обществами, рамки дея­тельности которых не ограничивались культовым зда­нием. Вводилось и ограничение на отправление культа и произнесение проповедей, которые отныне были «свобод­ны» лишь в том случае, если имели «исключительно ре­лигиозный характер», «не нарушали распоряжения вла­стей» и не были «направлены против основы диктату­ры пролетариата». Проект обсуждался в различных центральных ве­домствах, и было признано «нецелесообразным» выно­сить его на утверждение. В частности, объяснялось это тем, что «рассматриваемый проект не вносит чего-либо нового в основной закон от 23.01.18 г. и не выявляет каких-либо особых положений, требующих своего раз­решения в законодательном порядке». Правда, отмечая слабости проекта, НКВД не внес конкретных предло­жений по его качественному обновлению, а вновь пред­ложил ограничиться принятием ведомственной инструк­ции в качестве «единого руководства по применению и проведению в жизнь закона (декрета) об отде­лении церкви от государства и школы от церкви». Общая направленность этой инструкции — введение множества дополнительных, к ранее существовавшим, ограничений, ужесточение контроля за деятельностью религиозных организаций, расширение зоны запретов и вместе с тем сужение поля самостоятельности в действиях верующих и религиозных общин. Трудно сказать, намеренно или нет, не было замечено тех отступлений от ленинского декрета, о которых говорилось выше и которые уже содержали в себе потенциальную возможность «ограничительного уклона» в законодательстве о культах. Так же как и трудно сейчас определить, почему, подвергая критике данный про­ект, не было указано на его основную, по моему мне­нию, слабость, на то, что он не мог стать документом, плодотворно развивающим декрет. Составители проек­та не смогли (или не захотели) попытаться с учетом новых общественно-политических условий преодолеть ограниченность декрета, связанную с конкретно-исто­рическими условиями, в которых он принимался, и по-новому решить насущные проблемы: о предоставлении религиозным организациям прав юридического лица, формах и пределах религиозной пропаганды и обучения религии, о церковной собственности, о месте религиоз­ных организаций в структуре общества. Можно предполагать, что неприемлемой казалась сама попытка принятия закона, ибо к этому времени сформировалось убеждение, что религиозную сферу предпочтительнее регулировать не через закон, а с по­мощью ведомственных инструкций и циркуляров. Обсуждение проекта союзного закона происходило на фоне развернувшейся в обществе оживленной дис­куссии о перспективах существования религии, о функ­циях религиозных организации в социалистическом об­ществе, формах и предназначении «антирелигиозной ра­боты», ее соотношении с общей идеологической работой, партии и воздействии на процессы секуляризации. Пред­лагаемые решения этих и подобных вопросов несли на себе отпечаток сложной общественно-политической си­туации в стране, когда все более отчетливо проявля­лись отход от ленинской концепции строительства со­циализма, забвение марксистско-ленинских принципов государственно-правового регулирования деятельности религиозных организаций. Ситуация усугубляется, когда в общественное со­знание привносится «теория» об обострении классовой борьбы в процессе строительства социализма, размеже­вавшая советское общество на два непримиримых лагеря — пролетариат и крестьянство, с одной стороны, и «буржуазно-капиталистические слои» - с другой. Религиозные организации объявляются проводниками бур­жуазного влияния, агентами «кулацко-нэпманской агентуры». Все чаще звучат утверждения, что деятели рели­гиозных организации принимают активное участие в антисоветской работе кулачества, агитируют против сда­чи хлеба государству и мероприятий по коллективиза­ции и социалистическому переустройству сельского хо­зяйства. Раздаются призывы бороться с религией не как с «отвлеченной идеей о Боге», а как с «контрреволюционной силой». В этих условиях в начале 1929 г в директивных органах сформулировалось мнение о необходимости вы­работки специального партийного постановления по «религиозному вопросу», которое одновременно было бы «руководящим документом» и для государственных органов. Такой подход, по существу, отвергал, делал не­нужным союзное законодательство о религиозных культах, хотя и сохранял за республиками право на при­нятие республиканских законов «о религии и церкви». В феврале 1929г. за подписью секретаря ЦК ВКП (б) Л. Кагановича в республиканские, краевые, областные, губернские и окружные партийные комитеты рассылается письмо ЦК ВКП (б) «О мерах по усилению анти­религиозной работы» (принято 24.01.29 г.). В нем была предпринята попытка проанализировать ситуацию, сло­жившуюся в стране в религиозной сфере, выявить успехи и неудачи антирелигиозной работы; наметить ближ­ние и перспективные цели и задачи в данной области партийных, государственных, хозяйственных и общест­венных организаций. В письме констатируется, что в стране активно раз­вивается «процесс изживания религиозности», который, однако, «тормозится», во-первых, недостаточным внима­нием к этой работе со стороны «партийцев, комсомоль­цев, членов профсоюза и др. советских организаций», а во-вторых, оживлением деятельности религиозных орга­низаций, их стремлением приспособиться к новым со­циальным условиям. Обосновывая необходимость пре­одоления этих «тормозов» в антирелигиозной работе, составители письма обращаются к характеристике по­литических позиций религиозных организаций. При этом они, исходя из постулата об обострении классовой борь­бы в ходе социалистического строительства, зачисляют духовенство, активных рядовых верующих, органы цер­ковного управления и религиозные организации в разряд противников социализма. Им предъявляются обвинения в «мобилизации» реакционных и малосознательных эле­ментов в целях «контрнаступления на мероприятия советской власти и компартии». Присутствует в письме и упоминание о недопустимости применения в отношении религиозных организа­ций и верующих «административных мер», «поверхностной клерикальной борьбы с попами», но это не более чем проформы ради. И в этом достаточно убедиться, об­ратившись к тем конкретным задачам, которые ставятся перед партийными, государственными, хозяйственными и общественными организациями. Спущенное на места письмо, по сути своей, развяза­ло руки местным работникам, санкционируя «силовое» давление на религиозные организации. И все это под аккомпанемент высказываний о контрреволюционном характере религии и смыкании религиозных организа­ций с контрреволюционными организациями. И все это утверждалось вопреки заявлениям руководителей рели­гиозных организаций о лояльности к советской власти, которые теперь «подавались» общественному мнению как «прикрытие» их подлинных антисоветских настрое­ний и действий. Что касается верующих и их руководителей, то они мгновенно отреагировали на изменившуюся ситуацию. К примеру, Всесоюзный совет евангельских христиан (Ленинград) писал в феврале 1929 г. в ЦИК СССР: «Мы получаем с мест целый поток писем, телеграмм и сообщений всякого рода, из которых видно, что на наши общины и их членов предпринят определенный нажим административного характера в различных на­правлениях». Популярна стала и практика проведения сходов, собраний, митингов, на которых простым большинством голосов, зачастую в отсутствие «заинтересованной стороны», принимались решения, быть или не быть дейст­вующей церкви, мечети, синагоги, молитвенному дому в населенном пункте. Вот типичная для тех лет выписка из протокола рабочего собрания фабрики «Красный Октябрь» (Средневолжская область), состоявшегося 15.03.29 г.: «Слушали: О закрытии церкви. Постановили:.Считаем, что церковь, как рассадник религиозного дурмана, нам не нужна. Поручаем горсовету и прочим организациям немедленно церковь закрыть, помещение же церковное использовать под школу. 6 апреля 1929 г. в справке НКВД о религиозной ситуации в стране, представленной в ЦК ВКП(б), утверждалось, что «религиозники» организуют антисоветские выступления масс, прежде всего крестьянства; оказывают «давление» на низовые местные органы власти при перевыборах в Советы; создают подпольные контр­революционные организации; распространяют антисо­ветские листовки, терроризируют активистов-безбожни­ков и поддерживают движение за открытие и построй­ку церквей. Однако при знакомстве с фактическим обоснована ем как этого, так и других документов бросается в гла­за случайность фактов, их «мелкость», заданность выводов. Единичные примеры деятельности конкретных священников подаются как явление организованного со­противления, законные требования верующих об откры­тии и строительстве церквей, проведении религиозных шествий и т. п. расценивается как антисоветская дея­тельность.

ПРИ ПРЕЗИДИУМЕ ВЦИК (1929-1934 гг.)

8 апреля 1929 г. Президиум ВЦИК принимает по­становление «О религиозных объединениях», которое, хотя и подвергалось в дальнейшем уточнению, редакти­рованию, дополнению, но в целом сохранялось как дей­ствующее вплоть до 1990 г. Оно законодательно закре­пило ставшее к этому времени господствующим мнение о том, что религиозные общества не вправе занимать­ся какой-либо иной деятельностью, кроме как удовлет­ворением религиозных потребностей верующих, и преи­мущественно в рамках молитвенного здания, что сле­дует «вытеснить» религиозные объединения из всех сфер общества, где до этого они имели право действовать, и запретить им какой-либо вообще «выход» в общество. По сути, религиозные общества превращались в «ре­зервации» для исповедующих те или иные религиозные убеждения граждан. Одновременно деятельность их обставлялась множеством ограничительных и жестко регламентирующих условий. Справедливости ради надо отметить, что Постанов­ление несло в себе и позитивное содержание, отвергая некоторые ошибочные предложения, заложенные в про­ект союзного законодательства о культах, определяя условия образования и функционирования религиозных об­ществ, совершения обрядов и треб и т. п. Но, к сожа­лению, очень скоро выяснилось, что многие из этих позитивных статей в условиях развертывающегося про­цесса «изгнания религии» из общества не реализовыва­лись на практике. Одновременно Президиум ВЦИК на заседании 8 ап­реля 1929 г. для рассмотрения вопросов, связанных с деятельностью религиозных объединений, образовал По­стоянную комиссию по вопросам культов под председа­тельством П. Г. Смидовича и в составе представителей таких ведомств, как НКВД, Наркомюст, Наркомпрос, ВЦСПС и уполномоченного ОГПУ при СНК РСФСР. На деятельности этой комиссии мы еще подробно оста­новимся, а сейчас посмотрим, как установки письма Л. Кагановича сказались на государственной политике в «религиозном вопросе». На состоявшемся в мае 1929 г. XIV Всероссийском съезде Советов наряду с задачами социально-экономи­ческого и культурного развития страны много внимания было уделено «религиозному вопросу». В докладах председателя Совнаркома РСФСР А. И. Рыкова о пя­тилетнем плане развития РСФСР и Наркома по про­свещению А. В. Луначарского о задачах культурного, строительства этой теме уделялось особенно много ме­ста. Оба они исходили из посылки, что в обострившей­ся классовой борьбе «религия и церковь» оказываются на стороне антисоциалистических сил. А. И. Рыков го­ворил, характеризуя обстановку в обществе: «Остатки капиталистических классов — кулаки в деревне, нэп­маны в городе и представители старой идеологии, идеологии рели­гиозного дурмана и частной собственности среди интеллигенции — оказывают и будут оказывать всяческое сопротивление делу орга­низации нового общества. Отсюда то обострение классовой борьбы, которое мы переживаем в настоящее время. Любое затруднение, встречающееся на нашем пути, классовый враг, конечно, исполь­зует для борьбы с диктатурой пролетариата и для того, чтобы создать щель и разлад в союзе рабочего класса с крестьянством». Еще более резко говорил о месте и роли религии и церкви А. В. Луначарский. По его мнению, культурное строительство должно сопровождаться борьбой «с дву­мя главными нашими культурными врагами, со всевозможными церквами и религиями, в каких бы то ни бы­ло формах». И далее: «Это — враг социалистического строительства, и он борется с нами на культурной поч­ве. Школа и все культурные учреждения — батареи, которые обращены против религии со всеми ее ужасами, пакостями, со всем позором узкого национализма, особенно сказывающемся в антисемитизме». Луначарский видел «опасность» не столько со стороны русского пра­вославия, сколько со стороны «реформированной рели­гии»— сектантства, а потому требовал, чтобы «все на­ши культурные учреждения, от школы до театра, от академии наук до изб-читален, должны рассматривать­ся нами как работающие на фронте отражения рели­гиозной опасности и вместе с тем как средство излече­ния масс от этой дурной болезни». Но конечно, в выступлениях А. И. Рыкова и А. В. Луначарского была не только дань «конъюнктуре» идео­логических установок. Они предупреждали от поспешности в «антирелигиозной работе», от увлечения при­нудительными административными мерами, настаивали на необходимости безусловного соблюдения недавно принятого закона о культах. Первая, обязательная, часть их выступлений нашла горячую поддержку, ибо соответствовала настроениям делегатов, и они со своей стороны призывали: усилить борьбу за закрытие церквей, изымать культовые здания под социально-культурные нужды, бороться с престоль­ными праздниками, «поповским» и «религиозным дурманом», сокращать тиражи религиозной литературы, поддерживать коллективные обращения «активистов» о закрытии церквей, не позволять ремонтировать культовые здания, не поддерживать просьбы верующих об оставлении в их пользовании зданий, снимать колокола. Однако вторая часть — защита прав и инте­ресов верующих и религиозных организаций — вызвала со стороны некоторых участников съезда резкое неприятие. К примеру, представитель Владимирской области Никитин заявил: «На съезде был совершен еще один шаг от демокра­тии к законодательному закреплению административ­ного диктата в отношении религиозных организаций. Съезд изменил статью 4 Конституции РСФСР. Вместо признания за гражданами «свободы религиозной и ан­тирелигиозной пропаганды» отныне статья 4 гарантиро­вала лишь «свободу религиозных исповеданий и анти­религиозной пропаганды». В стенограммах съезда не содержится какого-либо развернутого объяснения при­чин, побудивших к этому изменению. Лишь указыва­лось, что поправка «вносится в целях ограничения рас­пространения религиозных предрассудков путем пропа­ганды, используемой весьма часто в контрреволюцион­ных целях». Стоит еще раз подчеркнуть, что данный тезис был намеренно неверен. Слов нет, отдельные факты наруше­ний законов со стороны верующих и духовенства были, но сами документальные материалы тех лет, сохранившиеся в архивных фондах НКВД, не дают оснований говорить о наличии со стороны религиозных организаций какого-либо организованного и целенаправленного политического противодействия советской власти. Не было организации, ставящей задачу ее свержения. На­оборот, практически религиозные организации всех кон­фессий делали неоднократные заявления о политической лояльности. Под «контрреволюционные деяния» были умышленно отнесены требования верующих обеспечить им условия отправления религиозных потребностей. В июне 1929 г состоялся II съезд Союза воинствующих безбожников, определивший антирелигиозную борьбу как один из важнейших участков классовой борьбы, одну из важнейших сторон социалистического наступления как в городе, так и в деревне. Лозунгом антирелигиозного движения стал призыв: «Борьба с религией — есть борьба за социализм». О содержательной стороне его можно судить, в частности, по выступлению Н. И. Бухарина на этом съезде: «Борьба с религией стоит в порядке дня, она актуальна. Она актуальна и с точки зрения всего реконструктивного периода в це­лом. Но она является актуальной и с точки той особой, специфической оригинальной полосы, в которой мы живем, когда заострение классовой борьбы обрисовалось по всему фронту и когда наши противники используют формы религиозного лозунга, религиозного пароля, религиозной человеческой организации, начиная с церкви и кончая различными видами сектантских организаций, для борьбы с социалистической серединкой нашего хозяйства, для ожесточенно­го сопротивления повседневному продвижению социалистических форм нашего хозяйства, для использования в реакционных целях наших трудностей, наших прорех, наших болезней.

Особенность переживаемой полосы заключается, между прочим, и в том, что всякий оттенок нашего классового противника хочет закрепиться в ряде организаций религиозного типа. Антирелигиоз­ный фронт кричаще ясно виден, как фронт классовой борьбы». Летом 1929 г. ситуация резко изменилась. Наиболее нетерпеливые советские работники, активисты «антире­лигиозного движения» осуществляли на местах массо­вое закрытие церквей, игнорируя настроения и пожела­ния верующих, с издевательством над их чувствами и надругательствами над предметами культа. И все это подавалось как «проявление революционной активно­сти», как исполнение желания масс «покончить со всем, что напоминает о религии». А право и желание неве­рующего большинства рассматривалось как достаточ­ное основание для проведения подобного курса. Ведь нельзя же в самом деле, утверждали «активисты», при­нимать во внимание настроение меньшинства, да еще, как правило, представляющего из себя «чуждый эле­мент», «врагов», лиц, не желающих идти в колхоз. Взрыв «антирелигиозной активности» серьезно отразился на социально-политической ситуации в стране, особенно в деревне: недовольство и протест со стороны верующей части населения, а в ряде районов — воору­женные столкновения, перераставшие в локальные вос­стания. Стремясь выправить ситуацию, ЦК ВКП(б) в июне — июле направляет в партийные органы на места специальный циркуляр «О тактичном подходе в деле закрытия церквей»;(подписан В. М. Молотовым). И хо­тя в нем ЦК «категорически» предложил всем партийным органам «повести решительную борьбу с извращениями в практике закрытия церквей и других молит­венных домов», содержащиеся в нем правильные при­зывы, указания и предложения существенно на улучше­ние обстановки в «религиозном вопросе» не повлияли. На местах предпочитали быть подвергнутыми критике за поспешное, с нарушением закона проведенное закры­тие молитвенных зданий, чем быть уличенными в от­ступлении от «идеологических установок» партии на «противоборство» с религией. Ведь это автоматически зачисляло «сомневающихся» и «колеблющихся» в раз­ряд лиц, отвергающих «генеральную линию» партии, грозило им зачислением в разряд «внутренних врагов» партии, проявляющих «оппортунизм» и «примиренчест­во» в борьбе с «религиозной идеологией» — «важнейшим препятствием на пути социалистического переустройст­ва и преодоления буржуазного и мелкобуржуазного влияния на трудящиеся массы». Да и как было «устоять» местным партийным работникам, если председатель Антирелигиозной комиссии ЦК ВКП(б) Е. М. Ярославский отстаивал и проводил в жизнь «антирелигиозную политику», главным содер­жанием которой было суживание круга деятельности религиозных организаций всех течений, сведение ее исключительно к отправлению религиозной обрядности, максимальное сокращение количества духовных учебных заведений и учащихся в них, монастырей и числа монашествующих в них, сокращение тиража религиоз­ных изданий, а также количества религиозных съездов и т. д. и т. п. Такие направленность и содержание «церковной политики» партии и государства отстаивал Е. М. Ярославский и в своих обращениях в Политбюро ЦК, и получал одобрение. В этих условиях немногие от­важивались спорить с «главным антирелигиозником» Но такие люди были. К примеру, П. Г Смидович, ко­торый в письме Е. М. Ярославскому в связи с обсуждением итогов II съезда Союза воинствующих безбожни­ков следующим образом выразил свое видение характе­ра «антирелигиозной деятельности»: «Приписать правому оппортунизму терпимость к религии и ре­лигиозным пережиткам — значит вызвать целый ряд недоразуме­ний. Нетерпимостью к религии определить курс партии — это дать возможность прийти к заключению, что курс партии меняется, что начинается период открытого гонения на «религиозные убеждения»

Этот курс «нетерпимости» будет проводить многомиллионная массовая организация Союза Воинствующих Безбожников, которая должна «превратить антирелигиозную работу в широкое массовое движение». А между тем именно в антирелигиозной работе, прежде всего важно качество, а между тем именно качество работы Союза Во­инствующих Безбожников подкузьмляет нашу политику. Выше описанные перспективы грозят такому понижению каче­ства, что политика в этом деле полетит окончательно к черту, не говоря уже о тактике. Циркуляр ЦК «О тактичном подходе от 5.06.29 г.», который безбожниками и теперь, до осуществления вы­шеуказанных перспектив, в жизнь редко проводится. И теперь уже движение Воинствующих Безбожников часто выливается в формы стихийные и не считается с рамками революционной законности». Очень скоро опасения и предвидения П. Г. Смидовича оправдались. Трудности, выявившиеся осенью в ходе кампании по хлебозаготовкам и по мере развер­тывания коллективизации, были отнесены на счет «ку­лацких элементов» и «служителей культа». Организуя и проводя кампании массового закрытия и сноса куль­товых зданий, прибегая к мерам административного ограничения деятельности религиозных организаций и ду­ховенства, местные партийные и советские органы стре­мились заручиться «поддержкой» центра. В адрес ВЦИК и его Комиссии они направляют многочислен­ные обращения, в которых требуют изменения Закона 1929 г., упрощения порядка закрытия культовых зда­ний и снятия с регистрации религиозных обществ, предоставления обл(край)исполкомам права окончатель­ного решения этих вопросов, особенно и прежде всего в районах «массовой коллективизации». Об аргумента­ции и настроении тех лет мы можем судить по письму административного отдела Дальневосточного краевого исполнительного комитета в НКВД (12.10.29 г.): «Несомненно, что между верующими и неверующими в период обсуждения вопроса о здании церкви происходит борьба и, подчас, довольно значительная. Чаще всего на общих собраниях она закан­чивается победой неверующих и дело направляется дальше. Вот тут и особенно важно, чтобы дела разрешались возможно скорее и тем создавалось и упрочивалось то положение в глазах трудя­щихся, что Советская власть идет немедленно навстречу во всех их культурных начинаниях. Отсюда видно, что затяжка в разре­шении дел создает как раз обратное положение и дает возможность церковникам демонстрировать перед населением свою якобы силу и значение в глазах органов власти. Насколько это выгодно, оче­видно само собою.». В своих обращениях в высшие инстанции местные органы власти, кроме упрощения порядка закрытия церквей, требовали и введения таких мер, как ограни­чение разъездов служителей культа, запрещение подворного обхода для сбора денег и религиозных съездов и собраний вне молитвенных зданий, закрытие «церковных библиотек» и изъятие лишней литературы в маку­латуру, ограничение деятельности епархиальных (и им подобных) управлений и постепенное их закрытие. Под­черкнем, что как эти, так и другие подобные предло­жения по ограничению деятельности религиозных орга­низаций вносились в центральные органы зачастую со ссылкой на измененную ст. 4 Конституции РСФСР. По их мнению, если гарантированная ранее конституцией «свобода религиозной пропаганды» включала в себя признание за ними подобного рода деятельности, то «свобода исповеданий» ее уже не допускала. К приме­ру, административный отдел НКВД Крымской АССР, ставя вопрос о запрещении религиозных съездов, прямо писал, что «статья 4 Конституции имеет в виду уничтожение религии», а «свободу исповеданий» нужно рас­сматривать лишь как «терпимость» к культовой дея­тельности, ограниченной церковным зданием. НКВД поддерживал подобные настроения, и в своих инструкциях местным органам НКВД и советским работникам указывал на необходимость активизации работы на «религиозном фронте». В циркуляре председа­телям исполкомов Советов всех ступеней (16.11.1929г.) отме