Печатается по машинописи из частного архива г-на Б. А. Кунина

 

В Санкт-Петербурге – <...>, в Москве – <...> (так в машинописи. Здесь и далее прим. Ред.). В Северной Пальмире – «Вяземская лавра», в первопрестольной – «Хитровка». В «детище Петра» – Иван Дмитриевич Путилин, в «граде Мосоха» – Орест Иванович Пандорин

Но. Речь пойдет не о начальнике столичной сыскной полиции, и даже не о чиновнике особых поручений при московском генерал-губернаторе. Мой сказ вовсе не об именитых особах, отмеченных пылкой любовью публики, пристальным вниманием прессы и щедрыми ласками власть предержащих. Сия повесть о скромном паладине законности и правопорядка, вошедшем в историю уголовного сыска Белокаменной как «Detective со Скатерного переулка». Речь пойдет об Онисиме Патрикеевиче Ромашкине.

Трудно сыскать более…(часть текста залита чернилами. – Ред.)

…мнению Ромашкина, всякий уважающий себя сыщик был попросту обязан иметь какую-нибудь индивидуальную особенность (как метко выразилась Дунькина сиделка Мелания, «чудинку»). Так мистер Холмс курит трубку и играет на скрипке. Орест Иванович – тоже курит, – правда, не трубку, а сигары, – и без устали щелкает янтарн. (так в машинописи – Ред.) шариками своих знаменитых четок.

Ромашкин же, как назло, не имел абсолютно никаких индивидуальных особенностей (не считать же таковыми чрезмерную лопоухость и слегка раскосые глаза). Онисим не переносил дыма никотианы, не владел никакими музыкальными инструментами, да и четок у него отродясь не было – ни янтарных, ни нефритовых, ни каких бы то ни было других.

– Damnation! – воскликнул раздосадованный Ромашкин и… радостно засиял, точно надраенная шинельным сукном латунная пуговица на казенном мундире. – Вот она – искомая индивидуальная особенность!

Недолго думая, господин губернский секретарь, постановил, – использование в речи английских словечек и станет его личной сыщицкой «чудинкой». Зря он что ли уже третью неделю грызет гранит филологической науки – постигает по книжке некого безвестного британского литератора премудрости английского языка?

И началось.

Уходя утром из дому, Онисим небрежно кидал через плечо Малашке:

– I’ll be back, – на что изумленная девушка лишь недвусмысленно крутила пальцем у виска.

Возвращаясь со службы, новоявленный англоман кричал прямо с порога:

– Anybody home? – хотя прекрасно знал, что и полоумная сестра, и ее сиделка, конечно же, находятся дома.

А ещё, по поводу и без повода, Ромашкин любил козырнуть вольным переложением на язык Чарльза Диккенса любимой присказки коллеги Ореста Ивановича, жандармского полковника Вармяка, «Ну, это нормально». Выходило у любителя английской словесности что-то типа: «Well, that's normal!»

Помимо сыщицкой «чудинки» Онисим решил обзавестись сыщицким же гардеробом. Прикупил на Хитровке пальто гороховой расцветки, английское кепи с двумя козырьками и завязывающимися на макушке ушами, и черные очки с круглыми стеклами (дабы потенциальная жертва слежки не смогла понять, в какую в данный момент сторону смотрит Ромашкин). А еще – потрепанный матросский бушлат, старую бескозырку (еще без ленточек), латанный-перелатанный армяк и деревянную ногу (как выразился новоиспеченный detective, на всякий пожарный случай).

Также на рынке был куплен зонтик типа «костыль». Очень, доложу вам, полезное приобретение. В случае чего спасет вас от дождя (мало ли за кем и в какую погоду придется следить). К тому же сей нехитрый аксессуар можно приноровить и к сыщицкому ремеслу – использовать для самообороны. Камердинер Ореста Ивановича, китаец Кусай, частенько показывал Ромашкину подобные фокусы. В жилистых руках хитроватого азиата даже самый незамысловатый бытовой предмет превращался в смертоносное оружие. Как-то раз ханец на спор связал Онисима… ни за что не поверите – обыкновенным табуретом! Без помощи Ореста Ивановича Ромашкин ни за что бы ни освободился… Или палочки для еды, которыми Кусай очень даже сноровисто ухомячивал нашу русскую гречневую кашу. Однажды Онисим был свидетелем, как при помощи этих «ковырялочек» китаец лихо расправился с вооруженным огромным тесаком бандитом. Эвон оно как бывает!

И с зонтом такая же песня. Во-первых, им можно сражаться, как шпагой, или саблей. А то и просто, как палкой. Во-вторых, ручкой-крючком можно подцепить противника за ногу. Или за шею. Получиться не хуже чем удавкой. А ежели в рукоятку еще и клинок упрятать. Или исхитриться и вмонтировать в зонт револьвер! Говорят, в Европе встречаются такие диковинные гибриды – кинжалы, шпаги, сабли, даже топоры со встроенными пистолетами.

И еще измыслил Ромашкин один кунштюк. Повязал на шею длиннющий шарф со вшитым на конце серебряным рублем. Вычитал о подобной штуковине в журнале «Вокруг света». Румал называется. С помощью таких шарфов индийские сектанты туги душили своих жертв… Нет, конечно, душить Онисим никого не собирался. Но вот связать при случае эдаким «румалом» какого-нибудь злодея – очень даже возможно. Не будешь же везде таскать с собою ручные кандалы? Тяжеленные они, неудобные.

Но самым полезным приобретение Ромашкин считал практически новый рыжий парик и рыжие же накладные бакенбарды, что он за сущие копейки купил у спившегося актера Малого театра.

А еще наш герой приобрел небольшой блокнот с золотым обрезом и металлическим замком. Чтобы записывать всё, представляющее интерес для следствия.

«Теперь я похож на настоящего сыщика, – не без гордости полагал Онисим. – Уж коль не на мистера Холмса, то на мсье Лекока уж точно».

Вскоре «московскому Лекоку» представился случай испытать сыщицкий гардероб, а в купе с ним и арсенал на практике. Орест Иванович Пандорин поручил своему ассистенту наиответственнейшее задание – собрать сведения и улики по делу о пропавшем бриллианте княгини N-ской. Ромашкин приклеил бакенбарды, натянул парик, нахлобучил до самых бровей двухкозырьковое кепи, нацепил очки, облачился в гороховое пальто, трижды обмотал вкруг тощей кадыкастой шеи шарф-румал. Не забыл прихватить и зонт-рапиру-крюк.

Денек, как на грех, выдался на редкость безоблачным и жарким. Мало того что зонт, пальто и шарф в середине июня смотрелись несколько несообразно, так еще и кожа под рыжим париком страшно зудела (уж не страдал ли предыдущий хозяин искусственного скальпа педикулезом?). Обливаясь потом и, постоянно почесываясь, Ромашкин крутился вокруг особняка N-ских. Пытался вызвать на откровение многочисленных слуг.

Сперва пристал расспросами к нетрезвому дворнику. Подсел, подмигнул:

– Hello.

– Кто хамло? – насупился не разумеющий аглицкой мовы работник метлы и лопаты.

Онисим смутился, перешел на русский:

– Я говорю, здравствуйте.

– А-а-а, – протянул оттаявший дворник. – И вам, барин, не хворать.

– А что, дедушка, невесты в этом доме имеются?

– Насчет невест не скажу, а вот вдовушка молодая проживать изволит.

– Прямо так и вдова? – присвистнул Ромашкин.

– Ну, как сказать, вдова, – почесал всклокоченную бороденку дворник. – Муж-то, он вроде как и имеется. Но в то же время как бы и нетути его.

– Это как же так, отец?

– А я скажу, – лукаво прищурился дворник. – Вот токмо табачком угости.

Онисим и угостил. Сам-то он не курил (его с детства от папиросного дыма в тошноту кидало), но для сыщицкой работы запас махорки завсегда при себе имел. Знал: некоторых субъектов только через табак да горькую и можно разговорить. А ещё – табаком можно какому-нибудь злодею глаза запорошить. Кусай научил.

Дворник ловко скрутил козью ногу, затянулся. Ромашкин старался дышать через раз, да всё норовил отвернуться. Курильщик же залился соловьем. Всё рассказал, ничего не утаил. И про то, как старый барин уехал несколько лет назад на Восток искать какую-то Шамбулý. И про то, как в его отсутствие евойную молодую супругу постоянно приезжает утешать красавéц гусар.

– И когда в последний раз приезжал? – полюбопытствовал Онисим, разгоняя ладонью клубы зело вонючего дыма.

– Да вот вчерась и приезжал, – сказал словоохотливый подметальщик. – Был среди приглашенных. Как раз когда бруллиант пропал.

– Какой-такой бриллиант? – сделал вид, что удивился Ромашкин.

– Да ты что, – выпучил белесые зенки дворник, – с Луны что ль сверзься? Вся Первопрестольная токмо об энтом бруллианте и говорит. Ты что, газет не читаешь?

И рассказал, что знал. А что мог знать дворовый человек, который за всю жизнь лишь несколько раз бывал в хозяйском доме, и то – выше первого этажа никогда не поднимался? Одни лишь пересуды да слухи. Что от домашней челяди слыхал. Но судил обо всем так, словно постиг все тайные пружины и смыслы бытия.

«Чем менее образован человек, – подумал Онисим, – тем с большим апломбом он рассуждает о сложных материях».

– И кто же по вашему разумению, милейший, украл камень? – спросил Ромашкин.

– Известно кто, – хмыкнул дворник, – арап.

– Какой еще арап? – устал удивляться самоуверенности дворника Онисим.

– Известно какой, из Индии. Он за энтим бруллиантом к нам в Рассею-то и приехал.

И услышал Ромашкин фантастический сказ о том, как индийский брамин (но почему-то при этом арап) при помощи некой магической силы сронил на пол огромную хрустальную люстру. А затем, загипнотизировав всех присутствующих, похитил камень и спокойно вынес из особняка, миновав все препоны и заслоны.

После разговора с умным, но слабо разбиравшимся в расовых различиях дворником Онисим беседовал с кучером, садовником, поваром, горничной и управляющим. И каждый из опрошенных выдал свою версию произошедшего. Кто грешил на гостей, кто на лакеев, кто на прибывших по вызову полицейских, а кто и вовсе на призрака пропавшего барина, якобы объявившегося в доме прошлой зимой.

– А кому ж еще, как не Иннокентию Викентьевичу, этот проклятый булыжник был надобен? – с видом всезнающего доки вещал конюх Герасим. – Он же за него душу дьяволу продал. Вот и умыкнул бриллиант, чтобы обратный торг свершить. Иначе не будет ему на том свете успокоения. Так и станет ночами по дому шлондать да молодых служанок пужать.

«Знать, конюх и дворник не прочь сообразить на двоих,» – сделал вывод из услышанного Ромашкин. Но обе версии – и с индусом-брамином, и барином-призраком – аккуратно занес-таки в блокнот. Но приписочку на полях все-таки присовокупил: «Уж больно сказочно».

Менее мистическую, но тоже не лишенную авантюрного мелодраматизма версию выдал племяш управляющего, вихрастый гимназист Шурка Партенидов.

– Да сам князь и стибрил стекляшку-то! – безо всяких экивоков сказал паренек. – Это ж его бриллиант. Сам подарил, сам и забрал обратно. А чтобы сохранить инкогнито, прибыл князь на тот ужин переодетым.

«Знать, сейчас в гимназии как раз «Одиссею» проходят, – смекнул Онисим, – песню о возвращении хитроумного Лаэртида в родной дом под видом нищего старца... Ну откуда, спрашивается, малец может помнить пропавшего князя? Ему ж тогда, почитай, лет семь или восемь было, не больше».

Но свое сыщицкое дело Ромашкин знал твердо. В блокноте появилась еще одна запись. С пометочкой на полях: «А вдруг?»

Всех опросил наш герой, никого не упустил. Вот только с Арсением Люпи́новым, официантом из «Славянского базара», специально приглашенным в тот злополучный день для обслуживания гостей, не смог перемолвиться. Сгинул Арсений. Никто его со вчерашнего вечера не видел. Ни дома, ни в ресторане. Как в воду канул.

Онисим записал: «А. Люпинов (wow, фамилия, прям как у меня – цветочная!). Официант из «Славянского базара». Бесследно пропал. Что само по себе крайне подозрительно»…

Уже в обед записная книжка с заметками, пометками и приписками на полях легла на стол Ореста Ивановича.

Пандорин щелкнул янтарной бусиной на четках, сказал:

– Приступим к оперативному разбору.

Раскрыл ромашкинский блокнот, погрузился в чтение. Изредка хмыкал, хмурил расписанный зелёнкой высокий лоб, делал какие-то пометки на листе бумаги.

Онисим стоял рядом, украдкой заглядывая «патрону» через плечо. Письменный стол Ореста Петровича был завален разного рода бумагами, касающихся дела о пропавшем бриллианте. Вот список гостей, вот перечень прислуги, вот копия протокола осмотра места происшествия, вот допросные листы всех свидетелей и участников злосчастного события, вот какие-то закладные записки, многочисленные газетные вырезки и даже справки из полицейского архива. Знать, не только Ромашкин работает сегодня «руками-ногами-ушами-глазами» Пандорина. Но и Кусай. А то и от Журковского кого прислали. А может даже и от жандармского корпуса. Ведьмищев ежели чего по настоящему захочет, такие рычаги сумеет в действие привести, что ого-го!

«И как только Орест Иванович, – думал Ромашкин, рассматривая кипу бумаг на столе «патрона», – не потонет в эдаком информационном потоке? Как он умудряется все разложить по полочкам, по шкапчикам, по ящичкам? И всегда-то у него всё выходит логично и стройно. Это раз, это два, это три, это четыре. И бац – дело уже раскрыто!.. Как бы и мне вот так наловчиться? Эх!»

От раздумий Онисима отвлек голос Пандорина.

– Вы полагаете, сказочно?

– Насчет чего? – встрепенулся Ромашкин.

– Насчет индийского арапа.

– Полагаю, да. В конце концов, мы же не в какой-нибудь Калькутте, а в Москве. Откуда, спрашивается, у нас в Белокаменной возьмется факир-магнитизер? Нет, я, конечно, тоже люблю полистать на досуге романы Дюма, дю Террайля, Феваля, но… – Онисим с сомнением поморщился.

– А, тем не менее, – пошевелил соболиными бровями Пандорин, – среди приглашенных на ужин действительно был, как минимум, один восточный человек. Вот только не индус и не арап – а перс. – Орест Иванович дважды подчеркнул в списке гостей какое-то имя. Ромашкин по-жирафьи вытянул шею, прищурился, прочитал: «Джафар Шафакат».

– Так что, – сказал Пандорин, перебирая чётки, – скидывать со счетов версию о попытках вернуть бриллиант на Восток, пока не станем.

– А может это кто-то из слуг? – выдвинул слабое подобие рабочей гипотезы Онисим.

Орест Иванович сдвинул брови домиком.

– Если предположить, что Люцифер из дома вынес один из прислужников, придется допустить мысль о крайней некомпетентности сотрудников господина Журковского. Если верить этим бумагам, – коллежский советник указал на пачку мелко исписанных протоколов, – каждый человек в особняке, исключая, естественно, гостей, был самым тщательнейшим образом обыскан. Даже женщины. Специально присылали надзирательниц из Таганской тюрьмы.

– Ну а вдруг все-таки проворонили? – продолжал упорствовать Ромашкин. – Или, не приведи Господь, какой тайный сговор между злоумышленником и младшим полицейским чином?

– Вы не доверяете коллегам, мой юный друг? – поднял взор на помощника Пандорин.

Онисим забагрянился, что дéвица на выданье. Промямлил:

– Ну… это я к тому, что один из присутствующих на вечере слуг бесследно исчез. И это… как бы…

– Кажется вам подозрительным?

Ромашкин кивнул.

– Как вам, наверное, известно, мой друг, ничто на Земле не исчезает бесследно. – Орест Иванович протянул ассистенту утреннюю газету, указал, какую именно заметку следует читать.

Онисим и прочитал. Вслух.

– Сегодня, в три часа ночи, на Театральной площади попал под лошадь извозчика, крестьянина дер. Кисленка, Венёвского уезда Тульской губернии, Дмитрия Демидова, некто Арсений Люпинов. Пострадавший скончался на месте.

– Вряд ли мы имеем дело с однофамильцем и одновременно тезкой нашего подавальщика, – прокомментировал Пандорин. – Фамилия Люпинов вкупе с именем Арсений, мне кажется, не столь уж и распространена в Первопрестольной.

– А вдруг, – загорелся новой идеей Ромашкин, – Люпинов отнюдь не случайно попал под лошадь? Вдруг как его специально сбила пролетка?! Или толкнул кто, нарочно, с умыслом?

– Не исключено, – с некоторой долей сомнения произнес Орест Иванович. – Но как бы то ни было, бриллианта при Люпинове обнаружено не было, я уже справлялся.

– Ну это понятно! – яростно жестикулируя, заявил Онисим. – Не для того свидетелей убирают, чтобы при них улики оставлять.

– Не будем торопиться с выводами, – несколько умерил пыл молодого человека хозяин кабинета. – После пропажи Люцифера во время званого ужина, прежде чем выйти из залы, где произошел инцидент, Люпинов, как все остальные слуги, был подвергнут тщательнейшему личному досмотру. Нашего официанта досматривал старший полицейский надзиратель Дюжиков. Тёртый калач, матерый профессионал. Я с ним давно знаком, еще по делу о «Прометее». Не такой это, доложу вам, человек, чтобы в сговор с преступником вступать.

– Ну а вдруг как Люпинов проглотил камень?! – из последних сил упирался Онисим. Ну никак не желал восторженный вьюнош расставаться с версией происшествия, обязательно отягощенной насильственной смертью. Нет, в самом-то деле – что это за преступление века, да без кровавого убийства?!

Пандорин промолчал. Лишь встал, прошел к журнальному столику, на котором стояла чашка с грецкими орехами (чиновник для особых поручений ежедневно тренировал крепость рук по системе монахов некого буддистского монастыря с труднопроизносимым названием: колол орехи без помощи щипцов – пальцами), взял самый крупный плод, протянул Ромашкину.

-– Попробуйте проглотить.

Онисим снова запунцовел. Даже не стал пытаться.

– Но, тем не менее, – сказал Пандорин, – есть насчет Люпинова у меня кое-какие мыслишки. Так что пошлю в морг Кусая. Надо кое-что проверить.

Ромашкин решил перевести разговор в иное русло.

– Может тогда кто из гостей позарился на бриллиант? Камень-то необычный, с историей. Такой кого хочешь собьет с праведной дороги. Тем более что гостей в отличие от прислуги не досматривали.

– Благородный муж, – наставительно рёк Орест Иванович, – никогда беспричинно не усомнится в благородстве другого человека.

Ромашкин покраснел пуще прежнего. От оттопыренных ушей хоть сигару прикуривай. Про себя же подумал: «Что-то я не помню у Конфуция такого высказывания».

Пандорин же продолжал:

– На вечере у княгини N-ской были весьма уважаемые и достойные люди. Ни одного случайного лица. Всё цвет московского бомонда. Все – мои хорошие знакомые. – На мгновение задумался, прикинул в уме, вздел холеный указательный перст. – Хотя… Если чисто гипотетически разделить стоимость Люцифера между всеми присутствовавшими на том ужине, то выходит весьма солидная сумма. Даже для генерал-губернатора.

– Так может всё-таки комплот? – заговорщицки прошептал Ромашкин.

– Не думаю. А вот наш питерский коллега-конкурент, опасаюсь, очень даже. Как мне по телефону сообщил Журковский, господин Люстрин надумал провести сегодня вечером в особняке княгини N-ской экспериментальное следственное действо. Он, по методе героя романа Уилки Коллинза, мистера Фрэнклина Блэка, решил максимально правдоподобно воссоздать события злополучного ужина. На эксперимент приглашены все участники вчерашней драмы: от Владимира Андреевича Долгорукова, до последнего лакея. Даже полицейских и надзирательниц из Таганки, что производили обыск прислуги, – и тех обязали явиться. Еще вчера, из Петербурга, Люстрин оттелеграфировал, чтобы залу опечатали и никого в нее не впускали. К дверям приставили жандарма с саблей. Так, говорят, он всех уборщиков разогнал. Не дал даже посуду со столов убрать и пыль протереть… Представляю какой запах ждет сегодня участников спектакля.

– И все равно, – сказал Онисим, – было интересно взглянуть на это действо.

– Вам представится возможность удовлетворить свое любопытство, – одними губами улыбнулся Орест Иванович. – Я договорился с Журковским. Он проведет вас в особняк княгини. Сам-то я, – Пандорин изобразил перед расписанным зелёнкой лицом неопределенный жест, скислился, точно раскусил недозрелый лимон, – пока не могу выйти из дома… Так что помимо Люстрина вы будете единственным человеком, отсутствовавшем на вчерашнем приеме. Обо всем мало-мальски важном сразу докладывайте мне. Можно по телефону, у княгини имеется аппарат. Я буду постоянно на связи. Мне всё одно ждать важный звонок из столицы.

– Вы думаете, – неуверенно спросил Ромашкин, – мы отыщем бриллиант?

– Отыщем, – ровным голосом ответил «патрон». – И………………….

 

X.