Б.Рассел. Человеческое познание: его сферы и границы 2 страница

 

"Это Дизи". С тех пор я очень часто вспоминал это событие вместе с названием "Дизи" как существенной частью этого воспоминания. Это сделало возможным образование привычки посредством повторения идеи (в юмовском смысле), хотя впечатление никогда больше не повторялось. Ясно, что идеи во многом отличаются от впечатлений, но их сходство с их прототипами гарантируется тем фактом, что они выражаются в тех же самых словах. На два вопроса: "На что вы смотрите?" и "О чем вы думаете?" - можно в двух разных случаях ответить одинаково.

 

Рассмотрим различные виды слов, которые обычно изучаются посредством наглядного определения. Я имею в виду логическую форму грамматического учения о частях речи.

 

Мы уже имели случай предварительно рассмотреть собственные имена. Сейчас я больше о них говорить не буду, так как они будут предметом рассмотрения в отдельной главе.

 

Далее следуют названия видов: мужчина, женщина, кошка, собака и так далее Такие виды состоят из некоторого числа отдельных индивидов, имеющих какую-то доступную распознаванию степень сходства друг с другом. В додарвиновской биологии понятие "вида" играло очень большую роль. Считалось, что Бог создал по паре каждого вида, и различные виды не могли смешиваться, а если даже в отдельных случаях и могли, как, например, лошадь и осел, то потомство было бесплодным. Существовала хорошо разработанная иерархия родов, семейств, порядков и так далее Эта классификация, которая была и остается удобной в биологии, была распространена схоластами на другие области и повредила логике тем, что привела к убеждению, что некоторые способы классифицирования являются более правильными, чем другие. Что же касается наглядного определения, то различные впечатления производят разные результаты. Большинство детей знакомится со словом "собака" наглядно; некоторые этим способом узнают о видах собак - о шотландских овчарках, сенбернарах, спаниелях, пуделях и так далее,- другие же, мало знакомые с собаками, могут впервые увидеть эти слова в книге. Ни один ребенок не узнает слово "четвероногое" наглядным способом и еще меньше слово "животное" в том смысле, в каком оно относится к моллюскам. Возможно, что он наглядно узнает о "муравье", "пчеле", "жуке" и, возможно, даже о "насекомом", но в этом случае он будет ошибочно включать в класс "насекомое" пауков, пока его не поправят.

 

Названия вещей, такие, как "молоко", "хлеб", "дерево", явно не обозначающие собрания индивидуумов, легко познаются наглядным способом, когда они обозначают известные из повседневной жизни вещи. Атомистическая теория является попыткой отождествить этот класс объектов с первыми и представляет, например, молоко как совокупность молочных индивидуумов (молекул) по образцу того, как человеческая раса есть совокупность мужчин, женщин и детей. Но для не научного понимания такие названия вещей не тождественны с видами, состоящими из отдельных индивидуумов.

 

Дальше следуют качества - красное, синее, жесткое, мягкое, горячее, холодное и так далее Многие из них обычно познаются наглядно, но менее обычные, как например ярко-красный, могут быть описаны через сходство и различие.

 

Названия некоторых отношений, например "вверх", "вниз", "направо", "налево", "до", "после", обычно познаются наглядно. Таким же способом узнаются и такие слова, как "быстрый", "медленный".

 

Существуют слова, которые я называю "эгоцентрическими" и которые различаются по значению в соответствии с говорящим и его положением во времени и пространстве. Наиболее простые из них, например "я", "вы", "здесь", "теперь", познаются наглядно. В связи с этими словами встают проблемы, которые мы обсудим ниже.

 

Все слова, о которых я говорил до сих пор, принадлежат к миру общественному. Наблюдатель может увидеть, что какой-либо определенный предмет или явление из мира общественного привлекает внимание ребенка, и может назвать этот предмет или это явление. Но как быть с личными переживаниями, такими, как боль в желудке, неудовольствие или воспоминание? Конечно, некоторые слова, обозначающие личные переживания, познаются наглядно. Это потому, что ребенок выявляет в своем поведении то, что он испытывает: есть, например, соответствие между болью и слезами.

 

Не существует конкретных границ для того, что может быть усвоено с помощью наглядного определения. Этим способом могут быть усвоены "крест", "полумесяц", "свастика", но не "тысячеугольник". Нахождение границы, за пределами которой этот способ становится невозможным, зависит от способностей и опыта ребенка.

 

Слова, упомянутые до сих пор, могут употребляться как полные предложения и фактически так и используются в их самом примитивном употреблении. "Мама", "собака, "кошка", "молоко" и так далее могут употребляться поодиночке для выражения как узнавания, так и желания. "Твердый", "мягкий", "горячий", "холодный" более естественно используются для выражения узнавания, чем желания и, обычно, для выражения узнавания, сопровождаемого удивлением. Если сухарь несъедобен потому, что он долго лежал, вы можете сказать "жесткий"; если имбирный бисквит потерял свою рассыпчатость из-за того, что долго лежал на открытом воздухе, вы можете сказать "мягкий". Если вода в ванне обжигает вас, вы скажете "горячо"; если она слишком холодна, вы скажете "холодно". "Быстро" часто употребляется родителями для того, чтобы побудить ребенка к чему-либо; "медленно" употребляется подобным же образом на дорогах и железнодорожных путях, где есть поворот. Слова "вверх" и "вниз" обычно употребляются как полные предложения мальчиками-лифтерами;

 

"внутрь" и "наружу" подобным же образом употребляются в турникетах. "До" и "после" используются как полные предложения в объявлениях о средствах для восстановления волос - и так далее и т. п. Нужно заметить, что не только имена существительные и прилагательные, но и наречия и предлоги могут при случае употребляться в качестве полных предложений.

 

Я думаю, что элементарные употребления слов могут различаться как изъявительные, повелительные и вопросительные. Когда ребенок видит свою приближающуюся мать, он может сказать: "Мама"; - это изъявительное употребление. Когда он нуждается в ней, он зовет: "Мама!"; это повелительное употребление. Когда она наряжается волшебницей, а он начинает догадываться, что это только наряд, он может спросить: "Мама?" Это вопросительное употребление. Усвоение языка должно начинаться с изъявительного употребления, поскольку ассоциация слова с обозначаемым объектом может быть создана только при одновременном наличии и того и другого. Но затем очень скоро усваивается повелительное употребление. Оно связано с рассмотрением того, какое значение мы вкладываем в слова "думать об объекте". Ясно, что ребенок, который только что научился называть свою мать, нашел словесное выражение для состояния, в котором он часто находился до этого, которое ассоциировалось у него с присутствием его матери около него и которое теперь ассоциируется со словом "мама". До того как он овладел этим словом, его состояние было доступно сообщению только отчасти; взрослый, слыша его крик, мог понять, что ему что-то нужно, но он должен был догадываться, что именно. Но тот факт, что слово "мама!" выражает его состояние, показывает, что даже до усвоения языка его состояние имело к его матери какое-то отношение, именно отношение, называемое "думать о" чем-нибудь. Это отношение не создается языком, а, наоборот, предшествует ему. Язык только делает его доступным для сообщения другим.

 

Слово "значение" нужно толковать различно в соответствии с тем, употребляется ли оно изъявительно или повелительно. В изъявительном употреблении слова А обозначает предмет В из окружающей обстановки в следующих случаях:

 

1) когда В фиксирует на себе внимание ребенка, то ребенок или произносит слово А, или испытывает побуждение произнести его, и 2) когда ребенок слышит слово А, то оно побуждает в нем то, что мы можем назвать "идеей" предмета В, что видно из того, что ребенок или ищет глазами В или его поведение становится таким, каким оно было бы в присутствии В. Таким образом, в изъявительном употреблении слово "обозначает" объект, если чувственное присутствие объекта вызывает произнесение слова и если слышание слова вызывает следствия, аналогичные в некоторых отношениях следствиям, вызываемым чувственным присутствием объекта.

 

Повелительное употребление слов должно различаться в соответствии с тем, слышится ли оно или произносится. Вообще говоря, слышимое повелительное слово - например, слово команды в армии - понимается, когда мы видим, что оно вызывает определенное телесное движение или импульс к такому движению. Произнесенное повелительное слово выражает желание и поэтому требует наличия "идеи" желаемого следствия. Таким образом, "выражая" что-то у говорящего, оно "обозначает" внешнее следствие, которого оно требует. При таком употреблении слова существенно различие между тем, что оно "обозначает", и тем, что оно "выражает".

 

В этой главе мы касались только самых примитивных видов употребления самых примитивных слов. Мы не рассматривали употребление слов в рассказе, в гипотезе или в литературно-художественных произведениях, а также не исследовали слов, употребляемых в логике, таких, как "не", "или", "все" и "некоторые"; мы не исследовали, как те, кто учится языку, научаются правильному употреблению таких слов, как "чем" или "о", которые не обозначают никаких предметов из окружающего нас чувственного мира. Пока мы решили только, что слово может ассоциироваться с каким-нибудь заметным предметом окружающей обстановки (вообще с таким, который часто появляется) и что, когда оно так ассоциируется, оно также ассоциируется с тем, что мы можем назвать "идеей" или "мыслью" об этом предмете. Когда такая ассоциация создается, слово "обозначает" этот предмет; произнесение этого слова может быть вызвано данным предметом, и слышание его может вызвать "идею" предмета. Таков простейший вид "значения", из которого развиваются другие его виды.

 

Глава 3.

 

СОБСТВЕННЫЕ ИМЕНА.

 

Существует традиционное различение между "собственными" именами и именами "классов"; это различение объясняется тем, что собственные имена относятся только к одному объекту, тогда как имена классов относятся ко всем объектам определенного рода, как бы многочисленны они ни были. Так, "Наполеон" есть собственное имя, а "человек" - имя класса. Ясно, что собственное имя будет бессмысленным, если не существует объекта, именем которого оно является, имя же класса не подвержено такому ограничению. "Люди, у которых голова ниже плеч" - вполне хорошее имя класса, хотя таких людей и не существует. Может случиться также, что существует только один экземпляр, обозначаемый именем класса, например "спутник Земли". В этом случае единственный член класса может иметь и собственное имя ("Луна"), но собственное имя имеет не тот же смысл, который имеет имя класса, и выполняет другие синтаксические функции. Например, мы можем сказать: "Спутник Земли есть класс с одним членом", но не можем сказать: "Луна есть класс с одним членом", потому что это не класс или, во всяком случае, класс не того же логического типа, что "спутник Земли", а если он рассматривается как класс (например, молекул), то их много, а не одна.

 

В связи с собственными именами встает множество трудных вопросов. Из них два имеют особенно большое значение. Первый - каково точное определение собственных имен? Второй - можно ли выразить все наше эмпирическое знание на языке, не содержащем собственных имен? Этот второй вопрос, как мы увидим, приведет нас к самому существу некоторых древнейших и самых упорных философских споров.

 

Отыскивая определение "собственного имени", мы можем подойти к вопросу с точки зрения метафизики, логики, физики, синтаксиса и теории познания. Я скажу несколько предварительных слов о каждой из них.

 

А. Метафизическая точка зрения. Совершенно ясно, что собственные имена обязаны своим существованием в обычном языке понятию "субстанции" первоначально в элементарной форме "лица" и "вещи". Сначала называется субстанция или нечто самостоятельно существующее, а затем ей приписываются разные свойства. До тех пор, пока принималась такая метафизика, не было никакой трудности с собственными именами, обозначавшими такие субстанции, которые представляли достаточный интерес. Правда, иногда давали имя какой-либо совокупности вещей, например Франция или Солнце. Но такие всегда можно было расширить определение, чтобы охватить совокупности субстанций.

 

Но теперь большинство из нас не признает "субстанцию" полезным понятием. Должны ли мы в таком случае пользоваться в философии языком без собственных имен? Или, может быть, мы должны найти такое определение "собственного имени", которое не зависело бы от "субстанции"? Или, может быть, мы должны прийти к выводу, что понятие "субстанция" было отвергнуто слишком поспешно? Сейчас пока я только ставлю эти вопросы, не пытаясь дать на них ответ. Сейчас я хочу выяснить только, что собственные имена в их обычном понимании являются отблеском субстанций.

 

Б. Синтаксическая точка зрения. Ясно, что синтаксическое определение "собственного имени" должно быть относительным к данному языку или серии языков. В языках повседневной жизни, а также в большей части языков, употребляемых в логике, имеется различие между субъектом и предикатом, между словами, выражающими отношение, и словами, выражающими термины. В таких языках "имя" есть "слово, которое никогда не встречается в предложении иначе, как в значении субъекта или слова, выражающего термин". Или иначе: собственное имя есть слово, которое может встречаться в любой форме предложения, не содержащего переменных, тогда как другие слова могут встречаться только в предложениях соответствующей формы. Иногда говорят, что некоторые слова - "синкатегорематические", что, по-видимому, значит, что сами по себе они не содержат никакого значения, но что-то вносят в значение предложений, в которых они встречаются. Согласно этому способу выражения, собственные имена не являются синкатегорематическими, однако сомнительно, может ли это служить определением. Во всяком случае, трудно получить ясное определение термина "синкатегорематический".

 

Главная несостоятельность приведенной синтаксической точки зрения состоит в том, что она не помогает нам решить вопрос, можно ли построить языки с различными синтаксисами, в которых исчезли бы различия, о которых мы только что говорили.

 

В. Логическая точка зрения. Чистая логика не имеет дела с именами, поскольку ее предложения содержат только переменные. Но логик в те моменты, когда он не стоит на своей профессиональной точке зрения, может интересоваться вопросом, какие постоянные могут быть подставлены под его переменные. Логик выдвигает как один из своих принципов, что если "fx" верно для всякого значения "х", то "fd" верно, где "о" может быть любой постоянной. Этот принцип не возражает против постоянных, потому что слова "любая постоянная" есть переменная; но он предназначен для оправдания тех, кто хочет применять логику. Всякое применение логики или математики состоит в подстановке постоянных под переменные; поэтому, если логика или математика применяются, важно знать, какого рода постоянные могут подставляться под какие переменные. Если допускается любой вид переменных, то "собственные имена" будут "постоянными, являющимися значениями переменных низшего типа". В такой точке зрения содержится много трудностей. Я не буду поэтому развивать ее дальше.

 

Г. Физическая точка зрения. Здесь следует рассмотреть две точки зрения. Первая говорит, что собственное имя есть слово, обозначающее любой интересующий нас непрерывный отрезок пространства-времени; вторая говорит, что если функция собственных имен состоит в том, что говорит первая точка зрения, то они не нужны вообще, поскольку любой отрезок пространства-времени может быть обозначен его координатами. Карнап поясняет, что широта и долгота, или пространственно-временные координаты, могут быть подставлены вместо названия пунктов. "Способ обозначения посредством собственных имен является примитивным; способ позиционного обозначения соответствует более высокой ступени развития науки и имеет значительное методологическое преимущество над первым". На языке, который употребляет Карнап, такие слова, как "Наполеон" или "Вена", заменяются координатами. Эта точка зрения заслуживает серьезного обсуждения, этим я вкратце и займусь дальше.

 

Д. Эпистемологическая точка зрения. Во-первых, здесь различие не тождественно с различием между собственными именами и другими словами, но, вероятно, связано с ним. Это - различие между словами, определяемыми вербально, и словами, определяемыми наглядно. Что касается последних, то ясны два пункта: 1) не все слова могут иметь вербальные определения; 2) весьма произвольным остается, какие слова должны определяться наглядным способом. Например, если "Наполеон" определяется наглядным способом, то "Жозеф Бонапарт" может быть определен вербально, как "старший брат Наполеона". Однако эта произвольность ограничивается тем, что в языке данного лица наглядные определения возможны только в пределах его личного опыта. Друзья Наполеона могли (подчиняясь ограничениям) определить его наглядно, а мы не можем, поскольку мы никогда не сможем сказать: "Вот Наполеон". Ясно, что эта проблема связана с проблемой собственных имен; как именно - сейчас я не буду разбирать.

 

Нам нужно обсудить много проблем, причем, как это случается в философии, трудно сказать точно, что представляют собой эти проблемы. Я думаю, что мы поступим лучше всего, если начнем с учения Карнапа о подстановке координат под собственные имена. Мы должны обсудить вопрос, может ли такой язык выразить всю совокупность нашего эмпирического знания.

 

В системе Карнапа под пространственно-временную точку подставляется группа из четырех чисел. Например, вместо выражения "Синий (a)", обозначенного "Объект а - синий", он подставляет выражение "Синий (х1, х2, х3 х4", обозначающее "Положение (х1, х2 х3, Х4) - синее". Но теперь рассмотрим такое предложение, как "Наполеон был на Эльбе в течение некоторой части 1814 года". Карнап - как я уверен - согласится, что это истинное предложение и что его истинность эмпирического, а не логического характера. Но если мы переведем это предложение на его язык, оно станет логической истиной. "Наполеон" будет замещен выражением: "все четверки чисел, заключающиеся в таких-то и таких-то пределах"; так же будет замещена "Эльба" и "1814". Затем мы будем утверждать, что эти три класса четверок имеют что-то общее. Это, однако, уже логический факт. Ясно, что это не то, что мы имели в виду раньше. Мы даем имя "Наполеон" определенной области не потому, что мы занимаемся здесь топологией, а потому, что эта область имеет определенные, интересные для нас характеристики. Встанем на точку зрения Карнапа и предположим, принимая схематическое упрощение, что "Наполеон" должно значить - "все области, имеющие определенное качество, скажем N", а "Эльба" - "все области, имеющие качество Е". Тогда предложение: "Наполеон провел некоторое время на Эльбе" станет предложением: "Все области, имеющие качество N, и области, имеющие качество Е, частично совмещаются". Но это уже больше не логический факт. Зато здесь собственные имена обычного языка истолковываются как замаскированные предикаты.

 

Но наше схематическое упрощение слишком насильственно. Не существует качества или совокупности качеств, которые были бы налицо везде, где был Наполеон, и отсутствовали бы везде, где его не было. Будучи ребенком, он не носил своей треугольной шляпы, не командовал и не скрещивал свои руки на груди, между тем как все это делалось в свое время другими людьми. Как же в таком случае все-таки определить слово "Наполеон"? Постараемся как можно ближе следовать Карнапу. В момент крещения священник решает, что имя "Наполеон" должно относиться к определенной небольшой области пространства, находящегося рядом с ним и имеющего более или менее человеческую форму, и что оно должно относиться также и к другим будущим областям пространства, связанным с этим, настоящим, не только посредством непрерывности, чего недостаточно для сохранения материального тождества, но и посредством причинных законов - тех именно, которые заставляют нас рассматривать тело в двух разных его проявлениях как принадлежащее одному и тому же лицу. Мы можем сказать: если дана краткая по времени область пространства, имеющая признаки живого человеческого тела, то является эмпирическим фактом, что существуют более ранние и более поздние области, связанные с этой физическими законами и имеющие более или менее сходные признаки; вся совокупность таких областей есть то, что мы называем "лицо", а одна такая область называлась "Наполеон". Тот факт, что наименование имеет обратное действие, явствует из таблички, прибитой на известном доме в Аяччо и гласящей: "lei Napoleon fut concu". "Здесь родился (букв,- был зачат) Наполеон" (французский) Это может рассматриваться как ответ на то возражение, что с точки зрения Карнапа предложение: "Наполеон был некоторое время на Эльбе" - является логическим. Здесь остаются, однако, некоторые очень серьезные вопросы. Мы видели, что "Наполеон" не может быть определен только при помощи качеств, если не считать невозможным, что могут существовать два полностью сходные друг с другом индивидуума. Одно из употреблений пространства-времени заключается, однако, в том, чтобы различать сходных индивидуумов в различных местах. Карнап придает своим предложениям "Синий (3)", "Синий (4)" и так далее значение: "Место 3 синее", "Место 4 - синее" и так далее Предполагается, что мы можем отличить синее в одном месте от синего в другом. Но как различаются сами места? Карнап берет пространство-время как нечто само собой разумеющееся и нигде не рассматривает вопрос, как различаются места в пространстве-времени. В действительности же в его системе пространственно-временные области имеют признаки субстанции. В физике признается однородность пространства-времени, но признается также и то, что; различные области могут различаться. Если мы не обязаны принимать сомнительную метафизику субстанции, то мы должны допустить, что области отличаются друг от друга по их качеству. Тогда окажется, что нет больше надобности рассматривать области как субстанциальные, а нужно смотреть на них как на комбинации качеств.

 

Замещающие имена координаты Карнапа выбираются, конечно, не совсем произвольно. Начало координат и оси произвольны, но когда они зафиксированы, остальное идет по плану. Год, который мы называем "1814", иначе обозначается магометанами, которые ведут летосчисление от Геджры, и иначе еврейским летосчислением, которое ведется со дня творения. Геджра и Хеджра - бегство Магомета из Мекки а Медину 3 июля 622 года нашей эры От этого события мусульмане ведут свое летосчисление. Но год, который мы называем "1815", будет в любой системе обозначаться ближайшим числом, следующим за тем, который мы называем "1814". Это происходит потому, что координаты не произвольны, и потому, что они - не имена. Координаты описывают точку по отношению к началу координат и осям. Но мы должны при этом быть в состоянии сказать: "Вот это - начало координат". Если мы можем сказать это, мы должны быть также в состоянии назвать начало координат или описать его каким-либо способом так, чтобы с первого взгляда его можно было обозначить именем. Возьмем, например, долготу. Началом отсчета долготы является Гринвичский меридиан, но таковым с одинаковым успехом мог бы быть и любой другой меридиан. Мы не можем определить "Гринвичский меридиан" как "долготу 0°, широту 52°", потому что если мы и сделаем так, то у нас не будет никаких средств установить, где находится долгота 0°. Если мы скажем "долгота 0° есть долгота Гринвича", то этого будет достаточно, потому что мы можем поехать в Гринвич и сказать: "Вот это - Гринвич!" Точно так же, если мы живем, скажем, на долготе 40° W, мы можем сказать: "долгота этого места - 40° W", а затем мы можем определить долготу 0° по отношению к этому месту. Но если у нас нет способа узнать положение некоего места иначе, как с помощью широты и долготы, то широта и долгота становятся бессмысленными. Когда мы спрашиваем: "Каковы широта и долгота Нью-Йорка?", мы задаем совсем не такой вопрос, какой задали бы, если бы спустились на парашюте в Нью-Йорк и спросили бы: "Как называется этот город?" Задавая вопрос: "Каковы широта и долгота Нью-Йорка?", мы на самом деле спрашиваем: "Как далеко находится Нью-Йорк к западу от Гринвича и к северу от экватора?" Этот вопрос предполагает, что Нью-Йорк и Гринвич уже известны и имеют названия.

 

Можно было бы приписать определенное число координат наудачу, и все они стали бы именами. Когда (как всегда это делается) они даются по какому-то принципу, они являются определениями точек по отношению к началу координат и осям. Но эти определения не действительны по отношению к самим началам координат и осям, поскольку, когда речь идет о них, числа приписываются произвольно. Чтобы ответить на вопрос: "Где находится начало координат?", нужно иметь какой-то способ отождествления места без упоминания его координат. Употребление собственных имен предполагает существование именно таких способов.

 

Я пока прихожу к выводу, что мы не можем полностью обойтись, с помощью только координат, без собственных имен. Мы, может быть, можем свести некоторые собственные имена к координатам, но не можем совсем обойтись без них. Мы можем без собственных имен выразить всю теоретическую физику, но не можем обойтись без них ни в одной части истории или географии; это является нашим, по крайней мере, предварительным выводом, дальше же мы найдем основание изменить его.

 

Рассмотрим несколько подробнее замещение имен описаниями. Допустим, что некто является самым высоким человеком из всех живущих сейчас в США. Предположим, что это - A. В этом случае мы можем на место "А" подставить "самый высокий человек из всех живущих сейчас в США", и эта подстановка, как правило, не изменит истинности или ложности предложения, в котором она произведена. Но она изменит само предложение. Можно знать кое-что об А и можно не знать о самом высоком человеке в США, и наоборот. Можно знать, что А живет в штате Айова, и не знать, что самый высокий человек в США живет в штате Айова. Можно знать, что самый высокий человек в США имеет возраст больше десяти лет, но можно не знать, является ли А мужчиной или подростком. Теперь возьмем предложение "A - самый высокий человек в США". Сам А может не знать этого;

 

может существовать еще и Б, очень близкий к нему по росту. Но А определенно знает, что А есть А Это еще раз иллюстрирует тот факт, что имеются вещи, которые не могут быть выражены посредством замены собственных имен описаниями.

 

Имена лиц вербально определяются с помощью слова "это". Допустим, что вы в Москве и кто-то вам говорит: "Вот это - Сталин"; тогда "Сталин" определяется как "лицо, которое вы сейчас видите" или, полнее, как "та серия явлений, которая составляет это лицо". Здесь "это" не определяется, а "Сталин" определяется. Я думаю, что каждое имя, которым называется какой-то пространственно-временной отрезок, может иметь вербальное определение, в котором имеет место слово "это" или какой-либо его эквивалент. Я думаю, что это отличает имя исторического характера от имени воображаемого лица, например Гамлета. Возьмем лицо, с которым мы не знакомы, скажем, Сократа. Мы можем определить его как "философа, который выпил яд", но такое определение не убеждает нас в том, что Сократ существовал, а если он не существовал, то "Сократ" не имя. Что же действительно убеждает нас в том, что Сократ существовал? Разнообразные предложения, прочитанные и услышанные. Каждое из них есть чувственное явление в нашем собственном опыте. Допустим, что мы находим в энциклопедии утверждение: "Сократ был афинским философом". Предложение, когда мы его видим, есть это, и наше доверие к энциклопедии побуждает нас сказать "Это верно". Мы можем определить "Сократа" и как "человека, описанного в энциклопедии под именем "Сократ". Здесь имя "Сократ" является элементом нашего опыта. Мы можем, конечно, определить и "Гамлета" подобным же образом, но некоторые предложения из этого определения будут ложными. Если, например, мы скажем: "Гамлет был датский принц, герой одной из трагедий Шекспира", то это будет ложно. Истинным будет предложение: "Гамлет" есть слово, которым Шекспир назвал принца Дании". Таким образом, по-видимому, следует, что кроме таких слов, как "это" и "то", каждое имя есть описание, предполагающее какое-то "это", и является именем только в силу истинности какого-то предложения. (Предложение может быть только "Это - имя", что ложно, если это "Гамлет".)