Сб.научн.трудов ВНИИ МВД – 2002, с.128-145)

Преступное поведение (новые исследования)

Б. В. Шостакович,

заслуженный деятель науки России,

доктор медицинских наук, профессор;

О. В. Леонова;

И. И. Майорова

(ГНЦС и СП им. В. П. Сербского)

  УБИЙСТВА В СОСТОЯНИИ АФФЕКТИВНО-ПОМРАЧЕННОГО СОЗНАНИЯ

Обычные человеческие эмоции, когда они выходят за рамки естествен­ной реакции на ситуацию, нередко бывают причиной криминального пове­дения и, соответственно, попадают в поле зрения судебных психиатров. Искаженный эмоциональный ответ лежит в основе сверхценных, навязчи­вых образований, реактивно-психогенных расстройств, и, наконец, острых аффективных реакций: физиологического аффекта и так называемых ис­ключительных состояний - патологического аффекта и реакции короткого замыкания. Под патологическим аффектом понимают максимально выра­женную, приводящую к; истощению психических процессов, неадекватную силе и качеству раздражителя эмоциональную реакцию, сопровождающую­ся бурными двигателыными и вазовегетативными проявлениями, резким сужением, а затем помрачением сознания, утратой целесообразности пове­дения, приобретающего! характер автоматизированных, зачастую агрессив­ных действий. Реакция длится от нескольких минут до 1 -2 часов и оканчи­вается критическим выходом с выраженным психическим истощением (прострация, сон) с амнезией периода аффективного поведения. В течении патологической реакция выделяют 3 фазы - подготовительную, кульмина­ции (взрыва) и выхода (Морозов Г. В., 1977; Урсова Л. Г., 1989; Добро-гаева М. С., 1990; Печершикоза Т. П., 1999 и др.).

В судебной психиатфии патологический аффект и близко стоящая к не­му реакция короткого ламыкания отнесены к кратковременным расстрой­ствам психической деятельности в контексте медицинского критерия не­вменяемости ст. 21 УК РФ. Им свойственны: крайняя непродолжитель­ность, наличие расстроенного сознания с полным или частичным запамято-ванием происходивши» в этот период событий и «исключительность» в смысле несвойственности для личности подобного типа реакции (Крафт-Эбинг Р., 1895'; Введенский И. Н., 1950; Морозов Г. В., 1990 и др.). В отли­чие от физиологического аффекта, при патологическом речь идет уже не

1 См.: Крафт-Эбинг Р. Судебная психопатология. СПб., 1895. С. 493-496.

128

только о состоянии сильного душевного волнения, где наблюдается суже­ние сознания, а о «скоропреходящем помешательстве», «умоисступлении», т е. о психотическом состоянии, для которого аффект служит лишь «бли­жайшим поводом». В. П. Сербский (1912) обращал внимание на возмож­ность существования переходных форм между физиологическим и патоло­гическим аффектом, выделяя физиологический аффект на патологической почве у «лиц предрасположенных, с малоустойчивой нервной системой». При этом сознание «не вполне ясное, но степень его расстройства незначи­тельна». Тем самым допускалась возможность возникновения аффектоген-ного состояния, не исключающего вменяемости именно по степени измене­ния сознания. Реакция короткого замыкания характеризуется тем, что воз­никает на фоне длительного аффективного напряжения и представляет со­бой его «разряд, наступающий обычно вслед за каким-либо добавочным впечатлением из той же категории» длительно травмирующих переживаний (Введенский И. Н., 1947)2.

Таким образом была обозначена возможность существования «пере­ходных» форм аффектогенных реакций, различающихся как по степени изменения сознания (от сужения до помрачения), так и по патогенетиче­ским механизмам их формирования (под воздействием внезапной острой психогении или по типу «последней капли»). Отсюда вытекает необходи­мость тщательной дифференцированной диагностики аффективных состоя­ний с обязательным определением вида изменения сознания, с учетом спе­цифичности синдрома и стадии патологической реакции, поскольку от это­го напрямую зависит решение об экскульпации. В процессе диагностики подобных состояний задача психиатра расширяется, наряду с тщательным анализом истории болезни возникает особая необходимость в изучении всей истории жизни испытуемого, свойственных для него видов эмоцио­нального реагирования, системы личностных ценностей, так называемый патоперсонологический подход, без которого трудно определить удельный вес психогении.

В возникновении патологических реакций помимо психогений большое значение имеют и другие патогенные факторы, в частности органическая недостаточность. Была выявлена зависимость между выраженностью пред­лежащих личностных изменений и особенностями клинической картины исключительного состояния. С. И. Арсеньев (1945) обнаружил, что патоло­гический аффект имеет тенденцию возникать у «травматиков, характероло­гические изменения которых развивались по линии астенизации личности», с «астеническим жалом» по Кречмеру. У лиц со стеническими чертами ха-

2 См.: Введенский И. Н. Проблема исключительных состояний в судебно-психиатричёской клинике//Проблемы судебной психиатрии. М., 1947. С. 331-355.                .129

рактера чаще отмечались состояния тяжелого, но физиологического аффек­та. М. С. Доброгаева и другие (1985-1993)3 выделили среди аффектогенных помрачений сознания аффективно-сумеречный вариант (по клиническим проявлениям стоящий ближе к органическому) и аффективно-иллюзорный, более «чистый» вариант психогенного изменения сознания.

В клинике острые аффектогенные реакции с агрессивными действиями встречаются нечасто. Распознавание и оценка их в судебно-психиатрической практике значительно затрудняется ссылками испытуе­мых на запамятование обстоятельств, на отсутствие свидетельских показа­ний на момент правонарушения или наличием противоречивых сведений, что приводит как к ошибочным заключениям, так и к повторным направле­ниям на СПЭ.

Подэкспертный Виктор В., 39 лет, обвиняется в убийстве своей знако­мой Б. По данному делу испытуемый четыре раза проходил СПЭ как амбу-латорно, так и стационарно, где ему устанавливались различные диагнозы («Травматическое поражение головного мозга. Патологический аффект», «Психопатия по смешанному типу. Защитное поведение», «Психопатия смешанная. Ситуационная субдепрессия», «Психически здоров. В период совершения ООД - состояние эмоционального возбуждения с реактивной агрессией, где имеющиеся у него индивидуально-психологические особен­ности оказали существенное влияние на его сознание и поведение в кри­минальной ситуации») и, соответственно, выносились взаимоисключающие заключения - о невменяемости, дважды о вменяемости, и, наконец, об ог­раниченной вменяемости в отношении содеянного.

Из анамнеза: мать В. по характеру властная, решительная. Отец зло­употреблял алкоголем. В детстве испытуемый формировался общительным, подвижным, неуравновешенным. В дошкольном возрасте боялся темноты, казалось, что с потолка идет «гул», в комнате «кто-то дышит». Атмосфера в семье была «нервозной» из-за тяжелой болезни (остеомиелит) брата, ко­торому уделялось основное внимание, и конфликтов между родителями. Отец наказывал Виктора физически за малейшие провинности вплоть до 14-летнего возраста. У него бывали «истерики»: он рыдал, уходил из дома, однажды хотел «спрыгнуть с веревкой на шее в овощную яму». В 15 лет влюбился, остро переживал все нюансы отношений с девушкой. В школь­ные годы Виктор был эмоциональным, впечатлительным, стремился к справедливости, хотел быть лидером. Он часто менял увлечения - рисовал, играл на гитаре, занимался гимнастикой, боксом (были нокауты). Впослед-

3 Доброгаева М. С., Демонова Д. П. Судебно-психиатрический аспект различных форм па­тологии сознания // Актуальные проблемы общей и судебной психиатрии. М., 1993. С. 54. Доброгаева М. С., Криворучко Ю. Д., Гонопольский А. М. Соотношение органического и пси­хогенного радикалов при кратковременных психотических состояниях // Сочетанные психиче­ские расстройства различного генеза в судебно-психиатрической практике. М., 1991. С. 9-73.

130

ствии он также переносил ушибы головы (падал, дрался, бывал избит). По­сле перенесенных травм беспокоили головные боли, снижение остроты зре­ния, утомляемость, «стал ленивым и диким - не хотел учиться, не мог сдерживать эмоции».

После окончания средней школы уехал с другом в Туапсе, чтобы начать самостоятельную жизнь, наняться юнгой на судно и сбежать за границу. На работу в порту их не взяли, они недолго работали грузчиками на пивзаводе, затем на кладбище, где испытуемый нанимал бродяг копать могилы, а сам «руководил» ими. Он любил модно одеваться, ходить в рестораны. Домой вернулся «за компанию с другом». Поступил в университет, но был отчис­лен, в связи с привлечением к уголовной ответственности («подрался в рес­торане, заступившись за женщину»). Со слов испытуемого, после этого «было не по себе, развилось нервное состояние». Был осужден к трем годам работ на стройках народного хозяйства. Вскоре после суда обратился в ГГНД. Мать рассказывала врачу, что сын стал конфликтным, раздражитель­ным, ломал мебель, бросил в брата ножом, пытался повеситься, а до этого был замкнутым, слезливым.

Тогда Виктор впервые поступил в психиатрическую больницу. При гос­питализации за него говорила мать, а он был угрюм, на глазах слезы. Вы­сказывал суицидальные мысли, говорил, что в нем «одна злость, все без­различно». Жаловался на «апатию», на то, что «трудно соображать». Был выписан с улучшением с диагнозом «Психопатия, осложненная травмой черепа. Психогенная реакция». После выписки приступил к работе по ре­шению суда, но вскоре стал «тяготиться уголовным окружением и пьянст­вом в общежитии» и уехал домой. Обращался к врачам за справкой, но ос­вобождения от работы не получил. По совету матери в сентябре 1980 г. вновь обратился в ГШД. Его «тревожила» необходимость отбывать наказа­ние, а «лучшие годы уходят». В то же время он ходил на тренировки, вел активный образ жизни. На осмотре был вял, безынициативен, выражение лица тоскливое. С диагнозом «Психопатия астенического круга, депрес­сивно-параноидный синдром, исключить шизофрению» был направлен в психиатрическую больницу. За 8 дней пребывания в больнице психотиче­ских явлений не отмечалось. Испытуемый жаловался на кошмарные сно­видения, головные боли. Держался с персоналом заискивающе, а с больны­ми высокомерно. Был выписан с диагнозом «Психопатия, компенсация, рентные установки». После выписки по решению суда наказание отбывал в НТК общего режима. Там неоднократно нарушал режим содержания. По­сле отбытия наказания у него был выявлен туберкулез легких, лечился в тубдиспансере.

С тех пор сменил множество мест работы - был стропальщиком на нефтепромыслах в Тюмени, приемщиком стеклопосуды в Геленджике, художником-оформителем, строительным рабочим, продавал радиоаппарату­ру в Санкт-Петербурге, пригонял автомобили из Германии и т. п. Поступил

131

в политехнический институт и оставил учебу из-за академических задол­женностей. В 1991 г. он заочно закончил финансово-экономический техни­кум. Расстался со школьной подругой, так как «не мог простить ей очеред­ной измены». Затем имел непродолжительные связи с женщинами, которые были значительно моложе его (на 9-14 лет). Будто бы намеревался каждый раз создать семью, но одна из них «не понравилась маме», другая оказалась замужем, а третья «ушла к соседу-наркоману». В 1993 г. женился. По сло­вам испытуемого жена была «слишком спокойная», хотя «верная и надеж­ная». С 1998 г. Виктор работал коммерческим директором в агентстве по недвижимости, где зарекомендовал себя хорошим организатором, добросо­вестным, тактичным. Сослуживцы подчеркивали, что он заботлив, спокоен, никогда не выходит из себя, ведет здоровый активный образ жизни. Соседи сообщили, что он «примерный семьянин», «приветливый, дружелюбный», «не пьет, не курит, занимается спортом». На учете у нарколога и психиатра не состоял, к административной ответственности не привлекался.

С потерпевшей Ольгой Б. испытуемый знаком с лета 1998 г. Подруги Б. считали его «глупым и бестактным», утверждали, что он «постоянно пил пиво», а Б. с момента знакомства с ним иногда ходила «в синяках» и гово­рила, что ее избил испытуемый. По их мнению Ольга была «общитель­ной», чем «вызывала у него приступы ревности». Мать Ольги сообщила, что Виктор ее дочь не избивал. Ни мать, ни ее соседка никогда не видели испытуемого пьяным, но Ольга однажды говорила матери, что «помогает ему выйти из трехдневного запоя». Отношения между Виктором и потер­певшей «развивались на глазах у окружающих». По их мнению, вначале «у них было все нормально», «они любили друг друга». Ольга приезжала в офис к испытуемому, они отдыхали вместе. В семье же отношения испор­тились, и его жена «не понимала в чем дело», пока зимой 1999 г. ей не по­звонила Б. и не «сказала, что она и Виктор любят друг друга». После этого Ольга «стала звонить каждый месяц и говорить, как ей хорошо с Викто­ром», чем жену «сильно доводила», а Виктор стал ночевать дома редко, хотя приезжал каждый день увидеться с ребенком.

Незадолго до случившегося Виктор «почувствовал», что Ольга стала «по-другому» к нему относиться. В ночь на 2 августа она позвонила ему и «дала понять», что он может к ней не приезжать. Тем не менее он поехал, «желая убедиться в ее измене и поставить точку в отношениях». Когда во­шел в квартиру, то увидел мужчину, который «как-то усмехнулся и быстро ушел». Ольга выглядела «пьяненькой и самодовольной», в тоне ее слыша­лась «неприкрытая издевка». Увидев «пиршество, интимную обстановку», зажженную свечу и коньяк, В. стал упрекать ее в «предательстве». Хотел уйти, но Ольга не отпускала, ходила за ним, садилась в его машину, проси­ла вернуться, говорила, что «все объяснит», потом кричала вслед, что он «все равно приползет» к ней, и если «у него есть жена, то у нее есть мужчи­на». После ссоры он долго не мог успокоиться, до утра сидел на улице. Об

132

этих событиях испытуемый давал подробные показания во время следст­вия. Его жена сообщила, что 3 августа ей позвонила Ольга и заявила, что «все равно заберет мужа», и если он к ней сам не приедет, то она покончит жизнь самоубийством, отравится.

Как следует из материалов уголовного дела, Виктор обвиняется в том, что в ночь с 4 августа на 5 августа 1999 г. около 4 утра он нанес Б. множе­ство ударов руками и ногами, от которых она скончалась в больнице через день. 12 августа В. явился с повинной в милицию и в присутствии адвоката дал признательные показания, где подробно рассказал о ссоре 2 августа. Далее пояснил, что 4 августа у него был день рождения, и он «весь день нервничал», «не мог найти себе места», «ездил по городу, не мог успоко­иться», так как знал, что Ольга Б. угрожала самоубийством. Приехал к ней около 4 утра. Б. ему сказала, что он «испугался». Испытуемый «стал нерв­ничать». А после ее слов, что «как мужчина он ничего не значит», у него «потемнело в глазах, голову сдавило» и «помнит только, что она ударила по лицу», он «поймал ее руку, она вновь ударила» и он «стал бить ее». Затем «пришел в себя, когда сидел у стены». Она лежала на полу и он «стал при­водить ее в чувство: полил водой, отнес в ванную, завернул в плед, повез в больницу». Дома он все рассказал жене. Так как он находился «на грани нервного срыва», то уехал на дачу. На допросе в тот же день Виктор уточ­нил, что когда он приехал к Ольге, та сказала, что он «приполз», что «от нее недавно ушел мужчина», а над ним она «просто смеется». При этом «у нее началась истерика и она начала бить его по лицу». Испытуемый «пы­тался отстранить ее», потом у него «все слилось». Он не указывал, что на­носил удары, а сообщил, что «голову стиснуло и я, кажется, начал ударять ее тоже, при этом в моей голове звучало только, что она мне изменила, разбила мою жизнь, мою семью». Свои действия он «плохо помнит, пото­му что что-то помутило разум». Он повторил, что поехал к Б., так как «не выдержал и волновался, как бы она что-нибудь с собой не сделала». При проверке показаний на месте происшествия он указал место, где у Б. «на­чалась истерика» и подчеркивал, что он «стал терять контроль над собой», «дальнейшее помнит плохо». Как он наносил удары - не помнит. Когда лришел в себя, то «обнаружил, что сидит в прихожей». На допросах в ка­честве обвиняемого на вопрос следователя ответил, что «может только предположить», что его действия «могли привести к смерти Б.». Он заявил, что умысла убивать у него не было, к потерпевшей он приехал по ее прось-'5е, а когда вез ее в больницу, она была жива, и он оказывал ей помощь. Виктор сообщил, что это может подтвердить мужчина, который показывал ему дорогу в больницу. Установленный следствием свидетель показал, что» В. спросил у него дорогу в больницу, объяснив, что поссорился с подругой, Ушел из ее дома, а когда вернулся - обнаружил ее без сознания. На перед­нем сиденье сидела, не двигаясь, женщина, завернутая в одеяло. По дороге В. несколько раз останавливался и делал ей искусственное дыхание. Врачам

133

МСЧ Виктор также объяснил, что «поссорился с подругой и вышел, когда вернулся, обнаружил ее в ванной, подумал, что она отравилась таблетками и привез в больницу».

Его компаньон сообщил, что 4 августа Виктор был «явно чем-то озабо­чен». В офис звонила Ольга и сказала, что «назло что-нибудь сделает с со­бой», он «понял, что покончит жизнь самоубийством, так как она была склонна к этому». Он рассказал об этом Виктору, «высказав свои опасе­ния». Жена испытуемого сообщила, что в этот день муж несколько раз уез­жал из дома, вернулся около 3 ночи, «посидел дома и вновь уехал». Затем он звонил в б утра и говорил, что «сидит и ждет милицию» в медсанчасти. Около 7 он приехал домой и сказал, что «избил Ольгу и отвез ее в боль­ницу». Позже жена с ним уехали на дачу, В. «все эти дни был подавлен­ным», но она с ним «не общалась». Соседка потерпевшей в ту ночь около 5 утра «проснулась от шума», слышала «женский крик, раза 3», «глухие удары», «падали стулья». Затем «включили громко музыку», «музыка иг­рала минут 10, потом все стихло».

На предыдущих СПЭ испытуемый повторял сведения, сообщенные им во время следствия, при этом был демонстративен, подчеркивал свою жерт­венность, о случившемся говорил взволнованно, охваченно, сбивчиво и непоследовательно.

При настоящем обследовании в Центре: соматическое состояние было удовлетворительным. Отмечались колебания артериального давления в пределах от 120/80 мм рт.ст. до 170/115 мм рт.ст. При неврологическом обследовании выявлены умеренно выраженные органические изменения центральной нервной системы, возможно вследствие повторных черепно-мозговых травм.

Психическое состояние: настроение испытуемого снижено - взгляд по­тухший, мимика однообразная, выражение лица унылое. Предъявляет множество жалоб на утомляемость, головные боли, сердцебиения. Заявля­ет, что каждую ночь во сне «разговаривает» с потерпевшей, видит ее «как наяву», она зовет или упрекает его, а затем «словно пластилин стекает» под кровать. Жалуется на то, что трудно сосредоточиться, мешают мысли о случившемся. Себя характеризует чувствительным, сентиментальным, мяг­ким, «робким в плане знакомства», «с трудом сходится с людьми», в то же время любит справедливость, «верный, честный, надежный», и «того же требует от других». Отмечает у себя явления «уже виденного», спонтанные колебания настроения, работоспособности, в сложных ситуациях - суици­дальные мысли. Отрицает употребление алкоголя, категорически заявляет, что «не выносит пьяниц», это «не его круг». Обстоятелен, склонен к дета­лизации, однако анамнестические сведения дает избирательно, стараясь не касаться негативно характеризующих его фактов. Вначале неразговорчив, насторожен, но если его не перебивают - говорит сбивчивым непоследова­тельным монологом. Постоянно возвращается к теме отношений с потер-

134

певшей, застревает в деталях, красочных подробностях, с трудом переклю­чается на другие темы. Сообщает, что она, «удивительно быстро изучила его слабые стороны», «незаметно обрела власть», заставила «постоянно испытывать чувство вины». Конфликты начались, когда она начала настаи­вать на его уходе из семьи - «закатывала истерики», «швыряла сумку на землю и в слезах убегала», в то же время его «переполняла жалость, когда она как ребенок обхватывала его руками». При этом ее «экстремальные чувства поражали и пугали», казались «неестественным, нездоровым ин­стинктом». О ссоре 2 августа и последующих событиях дает сведения, в целом уже изложенные во время показаний и предыдущих экспертиз. По­сле ссоры «колотилось сердце, дрожали руки, кипела горькая незаслужен­ная обида, унижение». Следующий день словно «вычеркнут из жизни», он ничего не помнит, но знает, что был на работе. О 4 августа воспоминания обрывочные, «все время ждал, что она позвонит». Когда узнал от компань­она и жены, что Б. угрожала «повеситься или отравиться», то вспомнил как она после ссоры уже как-то пыталась отравиться газом и «понял серьез­ность положения». Испытуемый долго собирался с мыслями, бесцельно ездил на машине, не находил себе места, в нем «боролись обида и тревога», он сомневался, медлил и «ждал, когда перестанет колотить». Наконец решился и поехал к ней, «приготовив слова любви и утешения». Ее первая фраза: «Ну что, приполз?» сразу «зазвенела в ушах». Он «пытался ее ус­покоить», призывал «опомниться». Но та «расходилась все больше», говорила, что если бы он приехал пораньше, то застал бы ее с «настоящим мужиком». Испытуемый детально пересказывает как она «оскорбляла и унижала» его, «весь мусор выдала», «площадную брань». После несколь­ких фраз он «почувствовал шум в ушах», «видел, что она кричит, но слов уже не слышал». Ноги «стали ватные», «снизу пошла горячая волна до головы», голову «сдавило тисками», он обнаружил, что «говорить не может», в глазах «то темнело, то прояснялось». Видел ее лицо «то при­ближалось, то удалялось», «мелькали крошечные кулачки». Внезапно он «перестал узнавать ее», «лицо было то знакомое, то чужое». Недоуменно говорит, что перед ним была «дьяволица». Последнее, что видел - «откры­вающуюся челюсть с кривыми зубами», «клыки росли, искривлялись». Дальше помнит, что открыл глаза и обнаружил, что сидит, «нога неестест­венно вывернута». Не мог понять, где находится, было ощущение, словно «птица перенесла куда-то и бросила». Перед глазами плыли темные пятна. Поднялся с трудом, «не было сил», «затылок ломило, все кружилось, ноги подламывались», прошел несколько шагов, упал возле лежащей женщины, «узнал ее, а затем и квартиру». Сразу «понял, что она притворяется, заиг­рывает, требует внимания». Рассказывает, как щекотал ее кисточкой от пледа, носил на руках и клал то на постель, то в теплую ванну. Решил, что она «слишком долго упрямится» и громко сказал ей, что уходит. На улице «пришла мысль, что она наглоталась таблеток, чтобы его попугать и поэто-

135

му заторможенная». Когда вернулся, «бросилась в глаза гора таблеток на столе». Музыки не слышал - «все спрашивают о какой-то музыке, не бы­ло ее». Перекинул Б. через колено, «чтобы ее вытошнило». Б. «не хотела вставать», и он «решил отвезти ее купаться, на свежий воздух». Лишь на реке «растерялся», потому что «она не выходила из машины», «испугал­ся» и решил искать больницу. Приехав из больницы лег спать, так как чув­ствовал сильную усталость, болела голова. Днем отвез жену и ребенка на дачу, «там все время спал». Свей показания в милиции объясняет тем, что уже знал, что потерпевшая скончалась от травм, и «раз там никого не бы­ло, то кроме меня никто ударить не мог». Испытуемый охвачен сложив­шейся ситуацией, растерян, твердит, «не мог я убить любимую женщину», недоумевает: «что за затмение нашло», «как мог столько ударов нанести, зачем?» На будущее планов нет, выражает пассивное нежелание жить. Ис­пытуемый эмоционально ригиден, застреваем, демонстративен, эгоцентри­чен. Фиксирован на сложившейся ситуации. Настроение снижено. Мышле­ние прямолинейное, ближе к конкретно-образному, замедленное по темпу.

В отделении он был бездеятелен, малообщителен, неопрятен, спал или лежал, укрывшись одеялом и днем и ночью, мало обращая внимания на происходящее вокруг. Жаловался персоналу на то, что «во сне приходит она», «зовет», «словно садится на грудь и давит», часто просил успокаи­вающее. После бесед долго не мог успокоиться, отмечалось повышение артериального давления, он без конца ходил по палате, отказывался от еды. Перед комиссией осунулся, глаза ввалились, стал меньше заботиться о производимом им впечатлении, стал более открыт. Написал стихотворение, где выразительно описал яркое сновидение, где видел сам себя - «я падал вниз и зрел свое паденье», «в безмолвной судороге рот мой открывался, и было не понять - кричал я иль смеялся», «не мог спасти себя, прогнать оце­пененье», в лицо «могильным холодом и сыростью разило». Стихотворение заканчивалось сентенцией, что «умного и глупого - сравняет всех могила».

При экспериментально-психологическом исследовании выступают осо­бенности актуального состояние испытуемого в виде пониженных фона настроения и побудительной активности, подавленности, тревоги, ощу­щения бесперспективности, утраты личностной позиции; чувства своей не­значимости и неполноценности;;, неуверенности в своих возможностях со страхом перед неизвестностью наряду с ожиданием помощи, доверчиво­стью к окружающим, открытостью своих переживаний при внешней эмо­циональной невыразительности. Отмечаются трудности осмысления стимульного материала, снижение продуктивности интеллектуальной дея­тельности; замедленный темп работы, признаки психической истощаемости. Выявляются сужение объема восприятия, снижение мнестических процессов. Отмечаются персеверативные тенденции, некоторая обстоя­тельность испытуемого. Обнаруживается эмоциональная неустойчивость испытуемого, зависимость состояния от внешних факторов и значимых

136

для себя лиц; повышенная сензитивность при склонности к застреванию на фрустрируюших ситуациях, в том числе как с внешним отрицанием зна­чимости для себя создавшихся проблем, так и фиксацией на отрицательно окрашенных переживаниях, их накоплением и переработкой.

Как видно из анамнеза, у В. в пубертатном и постпубертатном периоде вышли на первый план и закрепились свойственные ему с детства патохарактерологические черты реактивной лабильности, эмоциональной неус­тойчивости с аутохтонными колебаниями настроения и склонностью к за­стреванию на негативных переживаниях, к их накоплению. В детстве он часто менял увлечения и интересы, затем - места учебы и работы, ему дол­го не удавалось найти для себя подходящий род занятий, создать семью. Стремление к признанию сочеталось у него с незрелостью, инфантильно­стью, подчиняемостью и несамостоятельностью; жажда «острых ощуще­ний», тяга идеализированным романтическим переживаниям - с неустой­чивой самооценкой, чрезмерной чувствительностью к препятствиям и оценкам окружающих. В сложных ситуациях у него легко возникали психо­генные реакции с демонстрацией суицидальных намерений и конфликтным поведением, которые приводили к нарушению адаптации (госпитализации в психиатрическую больницу, привлечения к уголовной ответственности за хулиганство). Лишь приблизительно к 35-летнему возрасту у него наступи­ла достаточно устойчивая компенсация.

При настоящем клиническом психиатрическом обследовании у В. были выявлены неоднородные патохарактерологические черты. В личности В. дисгармонично сочетаются эмоциональная неустойчивость и ригидность, напряженность, застреваемость, склонность к кумуляции аффекта с отстав­ленной его разрядкой; сенситивность, тревожность и эгоцентричность, не­которая внушаемость, зависимость от оценки окружающих с тенденцией перекладывать на них ответственность, а также нерезко выраженная церебрастеническая симптоматика (истощаемость, вегетативная неустойчивость и т. п.) Эти особенности прослеживаются на протяжении всей жизни Вик­тора, охватывают всю сферу его личностного функционирования, не ис­ключают его вменяемости, но дают основание констатировать у него исте­рическое расстройство личности.

Как же следует расценить состояние испытуемого в момент правонару­шения? Этому состоянию предшествовал двухдневный период аффектив­ного напряжения с переживанием фрустрации, обиды, негодования, с при­соединившимися затем мучительной тревогой и сомнениями, который астенизировал и депримировал испытуемого. После нанесенного ему оскорб­ления у него возникло внезапное чрезвычайное напряжение аффекта, со­провождавшееся вазовегетативной бурей («голову сдавило тисками, в гла­зах потемнело», волна «ватной слабости пошла с ног и ударила в голову»), на высоте которого наблюдалось кратковременное глубокое расстройство сознания, с явлениями фрагментарного и искаженного, иллюзорного вос-

137

приятия окружающего («лицо то отдалялось, то приближалось», «искажа­лись клыки», «в глазах то темнело, то прояснялось»), сопровождающееся неадекватными, стереотипными агрессивными действиями с выключением обычных волевых задержек и полной амнезией своих действий. Нелепые последующие действия по отношению к потерпевшей («щекотал», «окунал в ванну», «возил купаться», делал искусственное дыхание, сообщал о ее самоотравлении) объясняются наблюдавшимся у В. состоянием растерян­ности с дереализационными переживаниями и дезориентировкой («не по­нял где я, кто это») и сужением объема восприятия (бросилась в глаза «гора таблеток» на столе, а пятен крови не видел, музыки не слышал). В попытке психологически «домыслить» ситуацию («наверно, пока я был без созна­ния, наглоталась таблеток, чтобы попугать») явственно прослеживается мотив психологической самооградительной защиты. Переживанием расте­рянности и аффектом недоумения объясняются и неопределенность показа­ний испытуемого во время следствия («могу предположить, что ударил ее»). Состояние это вначале сопровождалось недолгим, но резким психофи­зическим истощением («разламывалась голова, ноги не держали»), которое через несколько часов возобновилось в виде неглубокого, но продолжи- 1 тельного астенического состояния. Таким образом, в криминальной ситуа­ции у испытуемого развилось кратковременное психическое расстройство в ответ на интенсивную психическую травму в форме аффективного помра­чения сознания (патологического аффекта), лишавшее В. возможности осознавать фактический характер и общественную опасность своих дейст­вий и руководить ими.

При настоящем обследовании у В. были обнаружены признаки клиниче­ски выраженной реактивной депрессии. Депрессия развертывалась посте­пенно: от некоторого снижения настроения и тревоги в первые недели по­сле совершения ООД, до подавленности, фиксированности на ситуации со снижением темпа мышления, речедвигательной и побудительной активно­сти, с появлением аффекта витальной тоски во время настоящего обследо­вания. Обращает на себя внимание, что «ключевым депрессивным пережи­ванием» здесь является не столько следственная ситуация, сколько сам де­ликт и бесплодные попытки интериоризировать случившееся («как я мог это сделать», «зачем, как я буду с этим жить?»), что может косвенно свиде­тельствовать о пережитом испытуемым состоянии измененного сознания в момент правонарушения.

Нельзя не отметить и то обстоятельство, что «виктимное» поведение жертвы сыграло немаловажную роль в этой криминальной мелодраме. По­терпевшая постоянно провоцировала его ревность, вносила разлад в его семью, шантажировала его суицидом, требовала от него «экстремальных» сексуальных ощущений. Она, по словам В., «виртуозно играла на грани дозволенного», несмотря на то, что ему временами это казалось «противо­естественным», вселяло в него тревогу, сомнения и неуверенность в своих

138

возможностях. Будучи личностью достаточно слабой, при этом ведомой и конформной, Виктор не мог активно противопоставить ей собственную модель взаимоотношений. У него включались механизмы терпения и вы­теснения, негативные переживания кумулировались к накапливались до тех пор, пока при известном стечении обстоятельств не привели к аффективно­му взрыву.

В случаях «аффективно-сумеречного» варианта помрачения сознания, в отличие от вышеприведенного, который может быть отнесен к «аффектив­но-иллюзорному» варианту, диагностика помрачения сознания более труд­на в силу отсутствия «ярких» обманов восприятия, и, возможно, более не­однозначна.

Подэкспертный Олег Г., 30 лет. Обвиняется в убийстве К. По данному делу он был дважды освидетельствован стационарной ком­плексной СППЭ, где выносилось заключение о том, что испытуемый пси­хическим расстройством не страдает, а в момент правонарушения находился в состоянии физиологического аффекта.

Из анамнеза: отец испытуемого злоупотреблял алкоголем, ушел из се­мьи. Испытуемый воспитывался матерью, рос послушным, спокойным, покладистым. От сверстников в развитии не отставал. Успешно окончил му­зыкальную школу и 8 классов средней школы, занимался в спортивных. секциях. Из школьной характеристики известно, что он со всеми находил г общий язык, был в хороших отношениях, легко вступал в контакт, беседовать с ним было интересно. Олег Г. поступил в энергетический техникум,; но после перенесенного в 16 лет сотрясения головного мозга, по поводу которого лечился стационарно в течение месяца, учебу оставил. Некоторое время работал плотником, а затем окончил ПТУ. Там был старостой груп­пы, активно участвовал в художественной самодеятельности и проявил се­бя, по отзывам преподавателей, «только с положительной стороны». Одна­ко в тот период он привлекался к уголовной ответственности за участие в угоне автомашины, был осужден условно. С 1990 г. и до настоящего право­нарушения работал на одном и том же предприятии. Товарищи по работе отзываются о нем как о грамотном специалисте, «четко выполняющем за­дания, пользующемся уважением». В 1990-1992 гг. Олег служил в армии, служба прошла благополучно. В 24 года он женился по любви на девушке на 10 лет моложе его, родилась дочь. В 1998 г. Г. был привлечен к ответст­венности за кражу медного провода с предприятия. Во время следствия объяснял мотивы преступления тем, что «ему нечем было кормить семью, на руках была годовалая дочь, а зарплату задерживали». Он был осужден на 2 года лишения свободы условно. Жена и мать отзываются о нем как о че­ловеке добром, честном, настолько ласковом и спокойном, что «не обидит и кошки». Знакомые и родственники характеризуют его уравновешенным, «не драчливым», обидчивым, «но не мстительным и не злопамятным», под­черкивают, что «ему надо, чтобы все было справедливо». Соседи Г. отме-

139

чают, что он внимательный сын, заботливый муж и отец, в семье его «царят доверие, взаимопонимание и любовь, в характере преобладают ответствен­ность и чувство справедливости». Наркотики испытуемый не употреблял, спиртное употреблял лишь «по праздником», и, по словам окружающих, в состоянии опьянения становился «веселее, никого не обижал». На учете в НД и ГШД он никогда не состоял, у психиатров ранее не лечился.

Как известно из материалов уголовного дела, Олег Г. обвиняется в том, что утром 16 января 2000 г., он в помещении фотоателье с особой жестоко­стью нанес не менее 46 ударов ножом Сергею К. Согласно заключению СМЭ все ранения по различным частям тела были нанесены в очень корот­кий промежуток времени.

Задержанный и допрошенный в тот же день, Олег в своих первых пока­заниях полностью признал свою вину. Он пояснил, что вечером 15 января они с женой возвращались домой из гостей и встретили Сергея К., который был фотографом на их свадьбе. Следует отметить, что согласно материалам уголовного дела Сергей К. в прошлом подозревался в убийстве и изнасило­вании двух несовершеннолетних девочек, но вина его доказана не была. Сергей пригласил их к себе в фотоателье, они выпили и Олег Г. «уснул прямо за столом». Проснулся, когда жена потребовала идти домой. На ули­це он заметил, что «жена была в истерике». Она рассказала, что Сергей из­насиловал ее и «упала в обморок». Испытуемый ее поднял и довел до дома. Там, «не раздеваясь, взял нож и решил вернуться в фотоателье», купил пи­ва «для предлога зайти». Он сидел и разговаривал с К., «но про изнасилова­ние ничего не говорили». Затем испытуемый попросил его проводить до двери, достал нож и «молча сзади ударил». Сергей, обернувшись, спросил: «Ты что делаешь, тебя посадят!» Испытуемый ответил: «А тебя похоронят» и затем ударил ножом «наотмашь». После того как К. «повалился, свет по­тух». Испытуемый заявил, что дальнейших своих ударов он не помнит, так как «был в стрессовом состоянии», а помнит как начал искать свою шапку, она лежала под телом К., и как пошел в сторону школы и выбросил нож в туалете, как вернулся домой. Позже на допросах и во время судебных засе­даний испытуемый дал уточнения к предыдущим показаниям и сообщил, что заснул за столом, так как «был не столько пьяный, сколько уставший». От слов жены его «заколотило», «в груди заходило ходуном», «в глазах потемнело», «была обида, злость, ярость, но себя контролировал» и донес жену до дома. Испытуемый объяснил, что когда давал первые показания, был пьян и, «похоже, смалодушничал и не мог сказать, что боялся К., по­этому и взял нож». По дороге к фотографу «уже почти успокоился, шел, чтобы разобраться, поговорить, злость прошла, было скорее недоумение». Однако когда Сергей спросил о здоровье жены, воспринял это «верхом цинизма», «именно от этого унизительного вопроса взбудоражило всего», «замкнуло, переклинило, был взбешен до предела». «Автоматически, не­ожиданно для себя выхватил нож» и нанес удар, затем второй - «наотмашь

140

куда попадет», «тогда не думал, что убью». После этого - «ничего не пом­нит», в нем «что-то закипело и перемкнуло». Помнит лишь как светил спичкой и искал шапку, как выбрасывал нож. «Память вернулась» уже до­ма, когда громко сказал, что «никто не может обижать мою жену». Дальше воспоминания последовательные: «ужаснулся, когда отмывал кровь», тогда понял, что «сделал что-то страшное, может и убил», как ходил «словно ро­бот» на рынок за обещанным подарком дочке а потом до прихода сотруд­ников милиции «сидел и пил водку на кухне». Жена Г. рассказала, что по­сле того как она сообщила мужу об изнасиловании, тот промолчал и не сказал ни слова, донес ее до дома, затем сразу же ушел - это было в шес­том часу. Вернулся в восемь. После задержания и первых показаний Олег проспал почти трое суток, не хотел разговаривать с сокамерниками. Разбу­женный для проведения следственных действий, он сказал, что «вздернет­ся» и вновь заснул. Психиатром он не осматривался.

Во время экспертизы в Центре у Г. невропатологом выявлены выра­женные изменения центральной нервной системы вследствие перенесенных черепно-мозговых травм.

Психическое состояние: испытуемый контакту доступен, держится вежливо, дистанцию соблюдает. Настроение снижено. На вопросы отвечает лаконично, по существу. Не склонен к самоанализу, избегает описаний, сравнений. С большой теплотой и нежностью отзывается о жене и дочке, тревожится о них, часто пишет им письма, говорит, что «это абсолютно беззащитные существа». Подчеркивает, что чувствует ответственность за них, говорит, что они - «смысл его жизни». Жалуется на то, что плохо спит, думает о случившемся. Считает, что психически здоров, а убийство совер­шил «в аффекте, в стрессе», себя не контролировал. При беседе на эту тему начинает волноваться, но события излагает в той же последовательности, как и во время следствия, суда и предыдущих экспертиз. Сообщает, что был не пьян, а «очень устал», накануне происшествия тяжело работал, мало спал. От выпитой водки - «разморило, потянуло в сон». Обратил внимание, что «жену как-то странно потряхивало», когда она сообщила об изнасило­вании и «упала в обморок», его «заколотило всего внутри, злость нахлыну­ла, ярость, не знал, что делать - или жену в себя приводить или идти к нему - разбираться». Когда на руках нес жену до дома - («не мог же бро­сить ее в сугробе!»), «совсем протрезвел», «злость уходила, нарастало не­понимание». Дома уложил жену, «взял нож, так как боялся фотографа». По дороге была мысль «поговорить, разобраться - может что-то не так?». С К. получился «пустой разговор, ни о чем». Фотограф «хвалился мастерской, заработками». Испытуемый «пытался» задать вопрос о причастности Сергея К. к давней истории об убийстве и изнасиловании двух девочек, но тот «ушел от ответа», после чего «вопрос о жене уже не знал как задать», разо­злился на себя «за глупый вопрос - если бы он был причастен, его бы не выпустили из милиции», «понял, что выяснить ничего не получится», «за-

141

путался», «очень уж устал и решил отложить разговор на потом, не сего­дня». Когда стал уходить домой, К. спросил: «Ну, как она там?» Этот во­прос «издевательски зазвучал в ушах», «все заходило в груди», «все, что подавил в себе - ярость, гнев - нахлынули, охватили», «все потемнело, пе­ред глазами был только силуэт его спины». «Словно сам» расстегнулся ру­кав, «выскользнул нож прямо в руку» и, «инстинктивно, не думая», ударил «по силуэту» со словами - «за мою жену». На вопрос К. «в рифму» отве­тил, что его «похоронят» и второй раз «полоснул ножом», куда - не пом­нит. Тут погас свет, раздался грохот и «все закончилось». Далее воспоми­нания «как на снимках» - «стоит на коленях, нож в руке, спичка в руке, шапки нет, мысль одна - где шапка». Следующий «снимок» - стоит в туале­те, из руки падает нож. «Очнулся» дома. Была слабость, качало, как пьяно­го, голова была «пустая». Утверждает, что не понимал тогда, что совершил убийство. Когда мыл руки и «полила кровь», то «ужаснулся, понял, что мог убить его», потом «полная подавленность и безразличие охватили». Затем не хотелось двигаться, сидел на кухне в одной позе и пил водку, «механи­чески» сходил на рынок. Как давал первые показания - «помнит плохо, ус­пел много выпить». Испытуемый выражает раскаяние и признает вину, но при этом заявляет, что «не мог нанести столько ударов», доказывает, что потерпевший был гораздо сильнее. Недоумевает, где «бродил почти 3 ча­са», «почему не помнит, как убивал и что было потом». Сообщает, что «по­стоянно об этом думает и не находит ответа», перед глазами «встает силуэт спины в дверях».

Мышление испытуемого без грубых нарушений, достаточно логичное, прямолинейное, ближе к конкретно-образному, несколько ригидное и за­медленное по темпу. Охвачен сложившейся ситуацией. Настроение сниже­но, с оттенком растерянности. В отделении режим не нарушал. Засыпал поздно, спал с пробуждениями, много лежал в постели с открытыми глаза­ми. Передал врачу стихотворение, отражающее его сверхценное отношение к семье, недоумение по поводу случившегося - «как объяснить, что нету сил бороться с тем, что неизвестно», «произошло само собой убийство...», «...мое безумье все сгубило», «усталость лишь. И вдруг - убийство, как же так? Не поддается пониманью».

При экспериментально-психологическом исследовании обнаруживаются такие индивидуально-психологические особенности, как достаточная целе­направленность, организованность и упорядоченность действий, высокая самооценка, потребность в самореализации. Для Олега Г. характерна декла­рация маскулинных стереотипов поведения, стремление браться за разре­шение проблем (не всегда с реальным учетом имеющихся возможностей), наряду с чувствительностью к критическим замечаниям, повышенным чув­ством справедливости при способности к контролированию непосредствен­ных реакций, которые сочетаются с ожиданием разрешения субъективно сложных конфликтных ситуаций от окружающих с фиксацией на возни-

142

кающих препятствиях и проблемах. Повышенный уровень тревожности в сочетании с аффективной ригидностью, обусловливают склонность к огра­ничительным, в том числе и стереотипным формам поведения при стремле­нии следовать существующим конвенциальным нормам и ожидать этого же от других. Отмечается некоторая недоверчивость, подозрительность, насто­роженность в межличностных контактах, на фоне ригидности мышления с застреванием на отдельных ответах и переносом уже использованного спо­соба решения на другие задания. Обнаруживается достаточно высокий уро­вень развития интеллектуальных возможностей.

Какие основания позволили комиссии прийти к выводу о том, что в мо­мент ООД у Г. развилось кратковременное психическое расстройство в форме психогенного сумеречного помрачения сознания, а не просто со­стояние сильного душевного волнения?

Это данные о предшествующем физическом утомлении, недостаточным периоде сна и приеме алкоголя, которые обусловили астенизацию Г. перед правонарушением. После рассказа жены об изнасиловании у него возник резкий подъем и последующий спад эмоционального напряжения в виде ярости, гнева. Переживания, связанные с этим известием, затем подверг­лись личностной переработке с помощью механизма вытеснения, а воз­можно, и произвольного подавления (как способа психологической защиты от психологически непереносимой информации) и сменились непонимани­ем, мучительными сомнениями и состоянием, близким к непсихотической растерянности. Эти факторы, на фоне имеющихся у него неврологических признаков органического поражения центральной нервной системы, при­вели к еще большей астенизации испытуемого, истощили его, создали «функциональную органическую почву», биологическую готовность к взрыву. Это хорошо иллюстрирует высказанную еше 3. Фрейдом мысль о том, что подавленная агрессия, когда она загнана вглубь, не только не исче­зает, но становится более эффективной, т. е. более опасной, разрушитель­ной, неуправляемой. Действительно, примерно через час в ответ на обыч­ный в иной ситуации вопрос о здоровье его жены, который для испытуемо­го приобрел характер оскорбления и сверхсильного раздражителя, у него возникла актуализация подавленных к тому времени переживаний, при­ведшая к кратковременному, но чрезвычайному по силе напряжению аф­фекта, сопровождавшемуся вазовегетативной реакцией, сужением, а затем и помрачением сознания, сопровождавшегося психомоторным возбуждением, неадекватными по силе, стереотипными агрессивными действиями, совер­шенными с жестокостью, точностью и быстротой «автомата или машины» (46 глубоких и поверхностных колото-резаных ран, согласно заключению СМЭ, являлись прижизненными и были нанесены по различным частям тела в промежуток времени, исчисляющийся минутами, долями минут) с последующей амнезией своих действий. Кратковременный период психо­моторного возбуждения сменился периодом автоматизированных привыч-

143

ных действий (поиски шапки, блуждания) в состоянии измененного созна­ния с явлениями дереализации, о чем сохранились лишь фрагментарные воспоминания. У испытуемого в течение нескольких дней сохранялись симптомы астенического состояния, сопровождавшиеся повышенной сон­ливостью, которые сменились ко времени экспертизы симптомами реак­тивной депрессии.

Следует заметить, что большое значение в возникновении указанной па­тологической реакции сыграло и сверхценное отношение испытуемого к своей юной жене, которую он любил и, по его словам, «всегда оберегал и защищал». Тезис «Я - мужчина-защитник» являлся у него одним из базис­ных личностных составляющих, осознаваемым и прочно интериоризированным. И если по определению К. Ясперса, личность - «это сознающая самое себя связь внутри "Я"», то ощущение чуждости содеянного личности играет не основную, но наряду с другими факторами определенную роль в диагностике состояния помраченного сознания, так как психоз «занавеши­вает» личность. Г. вначале собирался «отомстить за жену, разобраться», но совершил убийство, причем не тогда, когда хотел «отомстить», а значи­тельно позже, в неожиданный для себя момент, когда «расслабился и успо­коился». Причем сделал это таким образом, какого от себя не ожидал, что вызвало у него самого непонимание, неприятие и даже неверие в это. «Я знаю, что это сделал я, но не верю, потому что я такого сделать не мог. Как и почему это произошло?» - таков был смысл высказываний обоих испы­туемых по поводу оценки происшедшего.

В механизмах развития и структуре вышеописанных состояний отмеча­ется немало общего. В обоих случаях имелась органическая почва, причем в случае сумеречного варианта - более выраженная. Несмотря на то, что в первом случае было возможно констатировать наличие личностной патоло­гии, а во втором - лишь акцентуацию характера, развертывание патологи­ческой реакции происходило не сразу вслед за травмирующим фактором, как это принято традиционно понимать при формировании патологического аффекта, а отсроченно (через 3 дня в первом случае и через час - во вто­ром), в ответ на казалось бы не столь значимый раздражитель, но из ряда уже действовавших (но не настолько отсроченный, как это описывается при реакции короткого замыкания). Надо отметить, что обе жертвы сами задали вопросы, которым не придавали столь ошеломительного по сравнению с предшествующими событиями значения, и которые, возможно, неожиданно для них, сыграли роль «спускового крючка» в развитии острого аффектогенного состояния. В обоих случаях можно проследить двухфазное измене­ние сознания - сужение, а затем помрачение сознания, в первом случае в его иллюзорной форме, во втором - в сумеречной. И в том и другом случае на­блюдалось «ундулирующее», мерцающее состояние сознания после совер­шения деликта, когда выполняются привычные действия (блуждание и поиски шапки Г., игра и диалог с бездыханным телом в случае В.) с фраг-

144

ментарностью воспоминаний об этом периоде, с деперсонализационно-дерелеационными переживаниями. Наконец у обоих испытуемых по ми­нованию периода постаффективной астении наблюдалось состояние реак­тивной депрессии.

Представляется важным попытаться определить место описанных аффектогенных вариантов помрачения сознания в современной систематике психических расстройств. С нашей точки зрения, в соответствии с класси­фикацией МКБ-10 эти состояния можно квалифицировать как тяжелую реакцию на острый стресс (F43.02). Симптомы возникших расстройств воз­никали немедленно вслед за подверженностью стрессору, отвечали крите­риям генерализованного тревожного расстройства (сердцебиение, дрожь, дереализация, прилив жара, чувство психического напряжения), сопровож­давшихся сужением внимания, дезориентировкой, гневом, неадекватной гиперактивностью. Впоследствии прослеживалась постаффективная асте­ния, сменившаяся затем депрессией с замедлением темпа мышления, сни­жением двигательной активности, снижением фона настроения, речевой и побудительной активности, утратой личностной позиции с чувством собст­венной беспомощности и неполноценности, а также пессимистичностью, безынициативностью, подавленностью с фиксацией на ситуации, со стой­кими воспоминаниями и «оживлениями» ситуации стресса в навязчивых реминисценциях или повторяющихся сновидениях.