Социально-культурные основания национализма в национальных государствах

Национализм в Восточной Европе 1990-2000-х гг. стал той идеологией немалой части населения и борющихся за власть политических сил, которая заполнила вакуум, образовав­шийся после краха коммунизма и разочарования в результатах провозглашенных либерально-демократических реформ. По за­мыслам реформаторов вакуум должен был быть заполнен либе­рально-демократическими ценностями. Однако этого не произошло - не было необходимых социально-экономических и политических условий, лишь некие предпосылки, как оказалось, перечеркнутые ложным пониманием степени зрелости собственных обществ и ложными надеждами на эффективность одномоментной модернизации по примеру развитых государств.

Эта объективная ситуация неизме­римо усугубилась неготовностью политических и экономических элит в странах региона к выполнению задач, диктуемых не группо­выми, корпоративными, личными, а общественными и государст­венными интересами. Что могло духовно и политически активи­ровать ту часть населения, которая видела, что пути назад (к госу­дарственному социализму) нет, а путь вперед (к капиталистиче­скому благоденствию) прослеживается плохо? Отчасти религия, но главным же образом национализм, предлагающий рассматривать общество, его группы и ячейки не как поля социального единения и разъединения, а как общенациональную конгрегацию. Как не столько социальный, сколько этнонациональный организм, у которого есть свои вековые и неменяющиеся ценности.

Этот традиционалистский стержень, связывающий десятиле­тия и века, также сближает национализм и популизм, хотя попу­лизм извечен, а национализм относительно молод.

Используя теоретические разработки национализма в мировой науке, сравнивая исторические стадии возникновения и развития этого явления в Восточной Европе и других странах, важно подчеркнуть несколько основных моментов.

Во-первых, все пост­коммунистические страны Восточной Европы исторически либо входили в состав многонациональных империй под властью других этносов, либо находились в вассальной зависимости от них. Нако­пив богатый и героический опыт борьбы за независимость в про­шлом, они не имели сколько-нибудь длительного времени для сво­его национально-государственного строительства. Период между двумя мировыми войнами XX в. был коротким и к тому же омра­ченным непримиримыми глобальными противоречиями между коммунизмом и капитализмом, а также европейским противостоя­нием нарождающегося фашизма, западных демократий и Советского Союза. На этом отрезке времени речь шла не столько о поиске оп­тимальных путей создания национальных государств, сколько о выборе внешнеполитического патрона или лавировании между крупнейшими державами.

Во-вторых, развитие Восточной Европы всегда было обременено острейшими внутренними этноконфессиональными конфликтами, проникающими в жизненную ткань даже этнически близких народов (знаменитый «спор славян между собой»). Такая ситуация была особенно характерна для Юго-Восточ­ной Европы, накануне первой мировой войны он вылился в две балканские войны 1912-1913 гг., которые свели между собой практически все народы полуострова, ранее сталкивавшиеся с еди­ной угрозой турецкого господства.

В-третьих, общая принадлеж­ность к «социалистическому лагерю» после Второй мировой войны стимулировала не формирование наций, а конструирование неких интернациональных общностей, ведомых гиперинтернациональ­ным образованием - СССР. Внешне при этом этнонациональные противоречия исчезали, но в действительности не разрешались окончательно (несмотря на несомненные успехи политики компар­тий в выравнивании уровней экономического и культурного разви­тия разных народов), а загонялись вглубь - что подтвердилось рас­падом СССР, Чехословакии и Югославии.

С началом посткоммунистической трансформации, в конце 1980-х - начале 1990-х годов, латентные и тлеющие этнонациональные противоречия были скрыты под пеленой поли­тического «освобождения» от коммунистического прошлого. Неудов­летворенность ходом и результатами посткоммунистической транс­формации заставили конфликты разгореться с новой силой. Проявление их в новых условиях было в любом случае неизбежно, но масштаб и накал страстей могли быть меньшими.

Взаимосвязь решения национальных и социальных проблем не была адекватно осознана новой властью, новыми политическими элитами ни в одной из стран Восточной Европы, включая Россию. Партии включали в свои программы трафаретные и нередко тожде­ственные декларации приверженности демократии, гражданскому обществу, социальной справедливости, законности, равенству прав, но при этом ориентировались на определенные социальные и этни­ческие слои электората, распознававшие в программах акценты и ключевые слова, а главное - чутко внемлющие публичным выступ­лениям политиков, которые умело выстраивали партийные приори­теты. Организаций и сил, подобных право- и левоцентристским партиям Западной Европы, стремящимся предложить избирателям различающиеся по приоритетам, но в основе неконфронтационные, консенсусные общенациональные проекты, в Восточной Европе не было.

Не было таких сил, которые могли бы удовлетворительно решить сложнейшие проблемы демократического «транзита» - пере­хода от прежней системы к новой, для которой мало создать инсти­туциональный остов, а необходимо снабдить его «начинкой»: непротиворечивыми идеями, четко проработанными законами и нормами, кадрами, управленческим искусством и т.д., причем в интересах огромных масс населения, а не десяти процен­тов избранных.

Неразрешенность или недостаточная разрешенность социаль­ных проблем обусловила маятникообразную динамику политиче­ских предпочтений восточноевропейского электората на протяже­нии более полутора десятилетий истории «после коммунизма». Общее движение по спирали, сначала взяв резко вправо (эра аполо­гетов быстрой декоммунизации, либерализации и приватизации по образцам США и Великобритании), затем пошло влево (приход к власти сторонников европейского социального государства), затем снова вправо, но уже со скорректированным курсом, на знамени которого значились популистские и национальные лозунги.

Националистические и популистские лозунги были едва различимы в одних странах (Чехия, Словения) и громко продекларированы в других (Ру­мыния, Болгария, Сербия, Польша). Объяснение этого различия кроется в степени остроты социальных и особенно национальных проблем в разных странах.

В Болгарии и Румынии - наиболее бедных по меркам ЕС государствах континента - оба фактора совпадают. Здесь наиболее востребовано сочетание соци­альных обещаний, антипатий к этнически «чужим» (особенно луч­ше материально обеспеченным) и упований на сильную личность во главе государства. Западник Петр Стоянов продержался у власти в Болгарии всего один срок (1997-2001), став не оправдавшей на­дежд промежуточной фигурой между правлениями социалистов Желю Желева и Георги Пырванова, сейчас президентствующего во второй срок.

Между тем с начала XXI в. в болгарской политической жизни появился политик, напоминающий о мо­нархическом прошлом страны, когда царь выступал от имени всех болгар, независимо от социальной принадлежности. Из эмиграции в Испании вернулся делегитимированный коммунистическим режимом наследник престола, никогда от него, однако, не отре­кавшийся, Симеон Саксобургготский, который инициировал популистское движение «Симеон Второй», получив на парламентских выборах 2001 г. 43% голосов, что позволило Симеону стать пре­мьер-министром.

Но если «Симеон Второй» олицетворяет скорее социально, чем этнически ориентированных популистов, то партия «Атака» привлекает под свои знамена националистов, обвиняющих во всех невзгодах инородцев - евреев, турок, цыган - и спекулирующих на демографических прогнозах, согласно которым к середине XXI в. на 3 млн. этнических болгар (сейчас их вдвое больше) придется 2 млн. цыган и 1 млн. турок.

В Румынии ход политического маятника практически совпа­дает с болгарским. Румынский президент-западник Эмиль Константинеску также находился у власти один срок (1996-2000), став «либеральной прокладкой» между правлениями социалиста, быв­шего коммуниста-оппозиционера Иона Илиеску. Популизм был и остается свойствен как лево- так и правоориентированным полити­кам и партиям в Румынии, но малая эффективность выполнения программ тех и других выдвинула на авансцену политиков типа нынешнего президента Траяна Бэсеску и лидера партии «Великая Румыния» Вадима Тудора - националиста, апелли­рующего к антивенгерским, антицыганским и антисемитским чув­ствам избирателей (среди более чем 20-миллионного населения Румынии - полтора миллиона венгров и полмиллиона цы­ган). На сегодня Бэсеску, личность авторитарного толка, распола­гает более широкой поддержкой в массах и вообще не имеет себе равных по популярности (парламент вынес ему вотум недоверия, но 75% населения в ходе референдума в мае 2007 г. отвергли ре­шение парламента).

История свидетельствует, что для многих вождей, завоевав­ших массовые симпатии обещаниями лучшего будущего, в случае задержки этого будущего и продления трудных времен спаситель­ной соломинкой становятся внешние вызовы и угрозы, объединя­ющие население вокруг вождей под лозунгами защиты отечества. Таким образом уже почти полвека, к примеру, продлевается мандат народного доверия к Фиделю Кастро, который, отнюдь не являясь националистом, сплачивает кубинский народ в условиях низкого уровня жизни благодаря постоянно висящему дамоклову мечу аг­рессии США. Ни у одного восточноевропейского лидера сейчас нет аналогичного мобилизационного ресурса - хотя в 1990-х годах им пользовался Слободан Милошевич в Югославии, а затем в Сербии.

В ситуации распада СФРЮ Милошевич выразил настроения той части сербской верхушки Коммунистической партии Югосла­вии, которая увидела шанс на продление доверия сербского народа в объединении всех сербов, равно как и территорий их компактного проживания. Великосербская идея поддерживалась авангардом сербской интеллигенции в лице Академии наук; известный сербский политик Воислав Шешель, баллотировавшийся на пост президента Югославии в 2002 г., но проигравший Воиславу Коштунице, видит историческое обоснова­ние великосербского национализма в противодействии попыткам создания «Великой Хорватии».

Выдвижение идеи Великого Национального Государства - феномен не столь уж большого числа европейских стран. Многие из них сумели избежать этой претенциозной мании; это страны, не искушаемые великодержавным прошлым, громкими военными по­бедами над соседями и территориальными притязаниями. Но даже отсутствие подобных благоприятствующих укреплению национа­лизма факторов не гарантирует от его роста, если этнические меньшинства громко отстаивают свои права и начинают казаться противниками титульных этносов.

В Словакии популярности пра­ворадикальной Словацкой национальной партии, вошедшей после выборов 2006 г. в правящую коалицию, способствова­ла критика, направленная в адрес Партии венгер­ской коалиции, представляющей, по разным оценкам, от 500 тыс. до 600 тыс. венгров, проживающих в Словакии, - основного нацио­нального меньшинства в стране с населением более 5 млн. человек.

В Польше наиболее высокий всплеск национализма и попу­лизма зарегистрирован уже после ее вхождения в Европейский союз; он связан с претензиями этой самой крупной посткомунистической страны Центрально-Восточной Европы на особую роль в восточ­ной политике ЕС, с пока не оправдывающимися надеждами насе­ления на материальные дивиденды от вступления и, наконец, с прошлым, в котором запечатлены исторические обиды на велико­державных соседей - Германию и Россию. Польский национализм несет в себе гораздо более замет­ный (особенно с начала правления братьев Качиньских и в их ин­терпретации) антироссийский запал, чем все остальные этнонациональные фобии в Восточной Европе. Этот запал настолько силен, что Польша в последние годы пошла на беспрецедентное сближе­ние с Украиной, патронируя процесс инициации ее вхождения в НАТО и ЕС и рассчитывая на нее как на союзника в выстраивании отношений с Россией. И украинская прозападная политическая элита была готова предать забвению соб­ственные исторические обиды на Польшу ради укрепления нацио­налистической политики и идеологии «помаранчевой революции», имплицитно направленной на ослабление традиционной социокультурной общности и связей с Россией.

Можно сказать, что в целом восточноевропейская популистско-националистическая диспозиция перекликается с образованием и развитием аналогичных политических сил в России, и это естест­венно в силу схожести причин и параметров общественной транс­формации. Следует отметить, что на новоявленный российский национализм огромное влияние оказали и оказывают, во-первых, исторический статус России как великой мировой державы (что объясняет его неизмеримо более явную развернутость во внешнеполитическую плоскость) и, во-вторых, исключительная этническая и конфессиональная гетерогенность российского общества.

Россия - страна много­ликого национализма, наиболее умеренные формы которого прояв­ляются в позициях праволиберальных сил, умеренные - в политике самого государства, экстремистские - в движениях типа РНЕ (баркашовского «Российского национального единства»). И Россия, и Восточная Европа показывают, что национализм начала XXI в. имеет сильную этническую компоненту, возникшую как «ответ на кризис государственных и социальных институтов, определявших идентичность человека как гражданина и личности», где этнос взял на себя главную роль.

В какой степени национализм способен затормозить или исказить движение стран Восточной Европы (включая Россию) к гражданскому обществу и правовому государству? Взаимосвязь между демократическими и националистиче­скими принципами достаточно сложна. Национализм, способствующий ренессансу нации после периода политического и идейного разброда, вполне совместим с демократией и может опираться на ее постулаты. На­ционализм, утверждающий себя за счет ограничения прав нети­тульных (и вообще других) этносов, несовместим с демократией по определению.

С точки зрения мировой истории Восточной Европе суждено переболеть всеми болезнями более ранних стадий формирования современной европейской цивилизации, но в новых условиях и со своей спецификой.

Типы национальной государственности в посткоммунистической Европе:

Все пять старых и 18 новых государств в посткоммунистической Ев­ропе предъявляют претензию быть национальным государством. Однако степень признания этих 23 государств как «свое государство», конечно же, различна.

Обычно государства не заинтересованы в выявлении этого признания в ходе опроса общественного мнения, тем самым такое вы­явление возможно только посредственно путем некоторых индикаторов. Самой низкой была идентификация крупного меньшинства граждан с Федеративной Республикой Югославией в период с 1992 по 2003 год или до 2006 года, а также с Сербией. Из почти двух милли­онов албанских граждан Сербии, очевидно, лишь немногие идентифи­цируют себя со «своим государством», т. е. рассматривают себя члена­ми «сербской нации».

Также граждане Боснии и Герцеговины, которые рассматривают себя членами «боснийско-герцеговской нации», как пра­вило, упрощенно называемые «боснийцами», еще многие годы после Дейтонского мирного договора в 1995 году вряд ли станут подавляющим большинством, даже если они откажутся от насильственной или полити­ческой борьбы за присоединение частей территории своего государства к Сербии или Хорватии. Во всех де-факто государствах наверняка крайне мало число тех, кто рассматривает себя членами все еще существующего в соответствии с международным правом государства и желает воссоеди­нения с ним, чаще всего их можно встретить, пожалуй, среди молдав­ского меньшинства в Приднестровье.

Также степень непризнания Латвии и Эстонии среди собственных граждан, не говоря уже о людях с неопределенным, в прошлом советским гражданством, является довольно высокой. Насколько велико национально-сепаратистское сознание, например, на востоке или юге Ук­раины, на юге Словакии, на севере Румынии и в пограничной зоне неко­торых других стран, очень трудно поддается определению. Оно, конечно же, значительно меняется в зависимости от меняющейся культурной реп­рессии со стороны государственных экспонентов титульного этноса и в соответствии с социально-экономической тенденцией развития и разни­цей жизненных условий, по сравнению с соседним государством.

Этническая структура является одним из индикаторов, хотя и край­не ненадежным, идентификации граждан со своим государством, так как во многих государствах этнические группы чувствуют терпимость по отношению к ним и не имеют национального стремления к достиже­нию собственной государственной независимости или присоединения части существующей территории государства к соседнему государству. С другой стороны, однако, этническая гомогенность является вполне надежным индикатором национального согласия, так как сепаратистские склонности внутри одного этноса встречаются довольно редко.

Стремящееся к сепарации национальное сознание в большинстве случаев развивается в пограничных регионах, в которых определенный этнос представляет собой большинство населе­ния, а значит, гипотетически имеет шанс стать титульным этносом отде­льного государства или присоединиться к конэтническому соседу. В соот­ветствии с этим, этническая гетерогенность государств намного больше, чем их национальная разобщенность.

Число крупных этнонациональных сепаратистских движений после последней волны образования национальных государств и после геноци­дов, этнических изгнаний и вынужденного бегства народов в XX веке значительно понизилось, так что процесс образования национальных го­сударств в Европе, очевидно, более или менее завершен.

Все государства посткоммунистической Европы, за исключением Боснии и Герцеговины, являются государствами с абсолютным этничес­ким большинством. Однако только Польша и Албания этнически почти гомогенны.

Тогда как Боснию и Герцеговину следует рассматривать как полиэтническое государство, остальные 22 государства могут быть названы гибридными этногосударствами (государствами с абсолютным этническим большинством и с более или менее крупным этническим меньшинством). Поэтому можно исходить из того, что все 23 постком­мунистических государства являются желаемыми государствами с точки зрения значительного большинства государственного народа и являются национальными государствами, т. е. одно из них полиэтническое наци­ональное государство, два почти гомогенных этнонациональных госу­дарств и 20 гибридных этнонациональных государств. Гибридное этнонациональное государство в Западной Европе также представляет собой доминирующий тип современного национального государства.

Этническое многообразие в далеких от этнической гомогенности государствах совершенно по-разному учитывается в подразделениях государства. До 1988 года в коммунистической Восточной Европе су­ществовало 65 больших национальных (54 мононациональных, шесть бинациональных и три многонациональных) территорий, в 1995 году в посткоммунистической Европе их было 68, если не учитывать десять новых кантонов в босняцко-хорватской федерации.

Под территориями понимаются правовые пространства различного характера, начиная от чисто административных единиц до независимых государств. Под на­циональными территориями понимаются правовые пространства, которые эксплицитно или имплицитно имеют национальный, бинациональный или многонациональный характер.

В первом случае территория носит название титульного этноса (например, Татарстан, Словения), в последнем случае характер территории фактически определяется одной или несколькими этнонациями (например, Косово, Нагорный Карабах). Значит, число территорий поразительно мало изменилось. Некоторые территории были разделены, другие объединены.

Из девяти коммунистических государств три были федеративными национальными государствами, из 22 посткоммунистических государств начиная с 1993 года — также три, сегодня — всего лишь два из 23 госу­дарств. Все федерации в Восточной Европе были и остаются в отличие от США, Швейцарии или ФРГ федерациями национальных, а не региональ­ных государств. После распада Федеративной Республики Югославии федеративными государствами остались только Босния и Герцеговина и Россия, которая, однако, является средним вариантом между мультиреги­ональным федеративным государством доминантного этноса русских и многонациональным федеративным государством.

Заключение

 

Сам ход развития мировой цивилизации показывает, что значимость национальных культур возрастает в современном мире, где каждая специфическим образом воспринимает мировые формы развития и вносит свой вклад в процесс становления общечеловеческой культуры.

Цивилизация зародилась тысячи лет назад среди песков и камней долин Тигра, Евфрата, Нила, а позднее - на берегах Средиземного моря. Навсегда культурными достижениями человечества останутся: Шумерское письмо, появившееся почти 5 тыс. лет назад; Греческая Олимпия, где В 776 году до н.э. был зажжён первый Олимпийский огонь; древнеримский театр Колизей на 50тыс и цирк Максимус-350тыс зрителей; Пирамиды в Египте; Гуманизм эпохи Возрождения; кругосветное плавание Магеллана и открытие Америки Колумбом; изобретение первой электрической лампочки П.Н. Яблочковым в 1876году; создание американцем Х. Эйкеном первого компьютера (вычислительной машины, весом 5 тонн с 3304 переключателями); первый полет в космос Ю.А. Гагарина на космическом корабле "Восток"12 апреля 1961.

Однако были в истории человечества и печальные вехи. Это войны. Первая мировая война привела к серьёзным ослаблениям, вторая к колоссальным разрушениям в Европе. В ХХ веке существовала модель монокультуры, отрицающая многообразие существующих в мире культур, основанная на утверждении господства одной национальной культуры, одной нации и одного государства - тысячелетнего рейха -германский фашизм. В любых своих разновидностях фашизм противопоставляет ценностям демократии т. н. новый порядок и предельно жесткие средства его утверждения: идеологический, массовый террор, шовинизм, переходящий в геноцид; ксенофобия по отношению к "чужим" национальным и социальным группам, к враждебным ему ценностям цивилизации. Культура превращена в антикультуру.

Становление мировой культуры 20 века сопровождалось мощным движением роста национальных культур. Всех объединяет единая общечеловеческая культура, связывающая людей и народы общими общечеловеческими ценностями, гуманизмом, распространением передовых знаний, взаимообогащением национальных культур, экологическим отношением к природе.

Список литературы

Каган М.С. Философия культуры. - СПб., 1996

Цукерман B.C. Народная культура. - Свердловск, 1982.

Маркарян Э.С. Узловые проблемы теории культурной традиции // Сов. этнография. - 1981.

Михайлова Н.Г. Ориентация на традиционную культуру в современном народном творчестве // Ориентиры культурной политики. Информ. вып. № 10. - М., 1997.