2020-04-20
81
Из того, что коринфяне сравнивают своих наставников и спорят, кто лучше, видно, что они еще младенцы в вере и не постигли истинного положения вещей. Перед Богом все учители равны.
Пусть никто не хвалится людьми, ибо все ваше:
Павел ли, Аполлос ли, или Кифа,
или мир, или жизнь, или смерть,
или настоящее, или будущее — все ваше,
вы же — Христовы, а Христос — Божий 15.
Тем не менее, коринфянам полезно было бы помнить, кто с самого начала «вскормил их молоком». Ему, Павлу, они обязаны больше всего. «Ведь даже если вы имеете тьму наставников во Христе, то отцов, однако, имеете немного, ибо я родил вас во Христе Иисусе через Евангелие» 16.
Сделав лишь первые неуверенные шаги в церковной жизни, коринфские братья уже возомнили о себе, берутся судить своего отца, который перенес ради них «голод, жажду, наготу, побои и скитания и трудится своими руками». Они считают его двуличным, но на самом деле он ради них же, своих детей, жертвует маловажным во имя основного.
Ибо, будучи свободен ото всех, я всем себя поработил,
чтобы большее число приобрести:
и стал для иудеев как иудей,
чтобы приобрести иудеев,
для подзаконных как подзаконный, —
не будучи сам под Законом, —
чтобы приобрести подзаконных.
Для незнающих Закона как незнающий Закона
(не будучи перед Богом без Закона,
а под Законом Христовым),
чтобы приобрести незнающих Закона.
Я стал немощным для немощных,
чтобы приобрести немощных.
Для всех я сделался всем
чтобы во что бы то ни стало спасти некоторых,
И все я делаю ради Евангелия,
чтобы стать соучастником его 17.
Коринфские братья решили, что нежелание Павла пользоваться материальной поддержкой ставит под вопрос его апостольство. Но он не самозванец, а благовестник, поставленный Богом. Если у него нет рекомендаций с печатями, то разве они, обращенные им, не служат «печатью его апостольства»? Он вправе иметь жену и получать помощь, как и другие служители Христовы. Подобно воинам, они не принадлежат себе и могут претендовать на «содержание». Но он, Павел, отказался от всего этого ради собственной свободы и ради того, чтобы не давать пищи врагам для клеветы. Зная образ жизни Тарсянина, кто сможет заподозрить его в корыстолюбии и желании жить за чужой счет?
ХХХ
Любой истинный апостол принадлежит Церкви, как и пророк, толкователь или целитель. Противопоставлять их друг другу — бессмысленно. У каждого есть свой дар и каждый занимает свое место.
Ибо как тело — одно, но имеет много членов,
а все члены тела, хотя их много,
образуют одно тело, так и Христос.
Ибо все мы были в одном Духе
крещены в одно тело:
иудей ли, эллин, раб или свободный, —
все напоены были одним Духом.
Ибо и тело не один член, а много.
Если скажет нога:
«Я не рука и потому не принадлежу телу»,
неверно это, не может она не принадлежать телу
по этой причине...
Но вот много членов, а тело одно...
Все ли апостолы? Все ли пророки? Все ли учители?
Все ли совершают знамения?
Все ли имеют дар исцелений?
Все ли говорят языками? Все ли толкуют? 18
Из многообразных даров, которыми наделена Церковь, апостол особенно останавливается на «даре языков». В Коринфе многие молились «языками». Такая молитва выражалась в экстатическом славословии, которое не имело характера внятной речи. Это был спонтанный поток изливающегося чувства, подобный тому, что проявился в первую Пятидесятницу.
Есть такие состояния духа, когда слова отступают перед таинственным ритмом, сотканным, точно музыка, из одних звуков. Но несмотря на то, что апостол любил эту «музыкальную» форму молитвы, он советовал на общих собраниях отдавать предпочтение «пророчеству», то есть осмысленным речам. Молиться, писал он, нужно «и умом», а не только непосредственным порывом чувства, тем более, что молитва «языками» способна оттолкнуть новичков: со стороны она может выглядеть как исступление. «Я больше всех вас говорю языками, — заключает Павел, — но в собрании хочу лучше пять слов сказать умом моим, чтобы и других наставить, чем множество слов языками» 19.
Все это волновало Павла недаром. Греки, из которых в основном состояла Коринфская церковь, издавна были склонны к безудержным экстазам. Страна их была родиной Дионисова культа, неистовых менад и сомнамбулических пифий. В подобной среде молитва «языками» получила широкое распространение, приобретая порой болезненный характер. И Павел всеми силами удерживал братьев, удерживал во имя любви. Он не уставал напоминать, что любовь — обращенная к Богу и человеку — превыше всего. Ее не могут заменить никакие чудеса и экстазы.
Когда читаешь Тацита, Светония или Иосифа Флавия, — поражаешься, насколько тогдашний мир был похож на наш, сколько было в нем злобы, насилия, унижения человека человеком, сколько обнаруживалось в людях цинизма, равнодушия, бесчеловечности. И на этом фоне слова Павла звучат словно принесенные из иного мира. Даже рядом с писаниями просвещенных и гуманных литераторов и философов тех дней этот ремесленник из Тарса кажется чудом. Не о «смягчении нравов» говорит он и ратует не за либерализацию социальных установлений, а провозглашает истину, которая могла казаться неуместной, почти безумной. Он указывает на любовь как на спасительный выход для заблудившегося мира. Говоря о ней, Павел становится не только пророком, но и поэтом.
Если я говорю языками земными и небесными, а любви не имею, —
Стал я медью звучащей и кимвалом звенящим.
Если я говорю от лица Божия, постигаю все тайны и все знание,
Если так велика моя вера, что могу передвигать горы, а любви не имею, — я ничто.
Если я раздам все имущество свое, и отдам тело свое на сожжение,
А любви не имею, — нет мне никакой пользы.
Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не ревнует,
Любовь не кичится, не превозносится, не поступает бесчинно, не ищет своего,
Не раздражается, не ведет счет злу, не радуется неправде, а радуется истине.
Все покрывает, всему верит, на все надеется, все переносит.
Любовь никогда не кончается. Пророчества? — Они прекратятся.
Языки? — Умолкнут они. Знание? — Оно будет упразднено.
Ибо мы знаем отчасти, и пророчествуем отчасти.
Когда же придет совершенное, то, что неполно, будет упразднено...
Ибо сейчас мы видим гадательно, как в отражении, а тогда — лицом к лицу...
А сейчас пребывают три: вера, надежда, любовь, однако любовь среди них больше 20.
Этот гимн — вершина Евангелия Павла. Он вылился из недр его существа на одном дыхании, точно у человека, пораженного ослепительным светом. В его словах слышится восторг открытия и удары молота, сокрушающего все, что заслоняет центр Благой Вести. Когда Тарсянин диктовал эти строки о любви, он, может быть, единственный раз стоял на одной высоте с евангелистами...
ХХХ
Апостол помнил, как шесть лет назад афиняне высмеяли его, едва он заговорил о воскресении. Сама эта идея была совершенно чужда греческому мышлению. Почти все античные философы учили, что тело — это гробница духа, тюрьма, из которой дух должен быть освобожден. Страстная влюбленность эллинов в пластическую красоту несла на себе печать меланхолии и безнадежности. Вечность и непреходящие ценности принадлежат лишь духовному миру. Согласно Платону, зримый мир — только бледная и неверная тень незримого. Зачем же воскресать тленному? Напротив, еще при жизни нужно как можно решительнее освобождаться от него. Современник св. Павла, Сенека писал: «Презрение к собственному телу наверняка дает свободу» 21. Такой спиритуалистический взгляд (позднее просочившийся и в христианство) был полной противоположностью библейскому учению. Оно открывало, что плоть, материя есть творение Божие и не воздвигало разделяющей стены между духом и его материальным воплощением. Человек цельное двуединое существо. Жизнь в теле не есть полустанок, после которого воцарится чистый дух, а некий необходимый этап перед возрождением все той же человеческой цельности, хотя и на более высоком уровне.
Апостол Павел, провозглашая истину воскресения, исходил из исторического события — восстания Христа из гроба. Отец воскресил Иисуса Назарянина, чему были сотни свидетелей, «из которых большая часть доныне живы». Он являлся Петру, Иакову, Двенадцати и, наконец, Своему гонителю — Павлу. В победе Христа над смертью заключен залог и нашего воскресения. «А если Христос не восстал, — говорил Павел, — тщетна наша проповедь и вера наша» 22.
Впрочем, плоть Воскресшего не обычная смертная плоть. Она стала «телом духовным», просветленным и преображенным. Более того: Мессия, «начаток умерших», заложил основание новому человечеству, стал новым Адамом. «Вот я говорю вам тайну: умрем мы не все, но все будем изменены» 23. Первый, ветхий Адам был только «душою живою», подверженной смерти. Глава же возрожденного человечества изменит природу людей так, что дух займет в ней подобающее ему царственное положение. Таким образом осуществится замысел Творца о Вселенной и человеке.
Это восхождение мира к свету совершается не без борьбы и преодоления сил тьмы. Будучи членом человечества, Сыном Земнородной, и в то же время Сыном Неба, Христос поразит всех врагов божественной гармонии, включая «последнего врага — смерть».
Бытие Христа открывается апостолу не статическим, а в становлении. Сначала уничиженный, Он обретает мессианскую Славу в воскресении; затем Его Слава распространяется на все мироздание, вплоть до последнего Дня, когда перед Ним склонятся все космические силы.
Когда же подчинено Ему будет все,
тогда и Сам Сын будет подчинен Подчинившему Ему все,
чтобы Бог был все во всем 24.
Говоря иначе, Богочеловек (хотя Павел не употребляет этого слова) приведет природу и людей, с которыми Он породнен тесными узами, к тому неизреченному бытию, где Сущий царит безраздельно, — к Царству Божию.
Таково светлое, жизнеутверждающее, полное надежды благовестие, которое апостол народов противопоставил тоскующему спиритуализму эллинов. Жизнь во всей ее полноте устремится к вечным горизонтам. Тело, пусть пока и немощное, — не гроб, а храм Духа, человек не только в своей «невидимой части», а целиком — как он и задуман — обретает бессмертное бытие в Боге...
Глава одиннадцатая
ТЕРНИИ ПАСТЫРСТВА
