Н. Т.Пахсарьян. Испанская драматургия

Текст воспроизводится по изданию: История зарубежной литературы XVII века: Учебное пособие/ Под ред. Н.Т. Пахсарьян. М., 2005. С.271-272.

       Лучшая религиозно-философская драма испанского барокко – «Жизнь есть сон» (1635). Ее сюжет возникает из контаминации и универсализации нескольких мифологических, легендарных и исторических пластов. Чаще всего драму связывают с древней «Повестью о Варлааме и Иосафате», существовавшей в различных версиях и на различных языках и сплетающей восточные (буддийские) и раннехристианские (жития святых) мотивы. С другой стороны, на воплощение этого сюжета у Кальдерона, несомненно, повлияли исторические события Смутного времени в России, отраженные в испанской литературе в нескольких произведениях, в частности в романе Суареса де Мендосы, в драме Лопе де Веги «Великий князь московский» (1609). В истории приглашения на польский престол московского принца под предлогом отсутствия, смерти законного наследника, можно угадать борьбу за власть в России после гибели царевича Дмитрия, притязания некоторых польских властителей на русский трон. Однако историко-политическая основа фабулы не случайно сложно трансформируется в драме Кальдерона почти до неузнаваемости, приобретает философскую масштабность и спиритуализируется. Было бы неточно определять основную проблему пьесы как проблему воспитания идеального правителя. Польский король Басилио, прочитав по звездам, что его сын станет чудовищем и тираном, заключает его с самого рождения в башню в чаще леса. Почувствовав необходимость передать власть наследнику, он приглашает занять его престол московского принца Астольфо, но, прежде чем передать ему власть и женить на Эстрелье, решает проверить справедливость предсказания. Сехизмундо во сне переносят во дворец, объявляют ему о его высокородном происхождении, но принц проявляет свою необузданность, склонность к насилию. Басилио повелевает вновь перенести сына в тюрьму. Однако народ, узнав, что законный наследник жив, поднимает восстание и уговаривает принца принять власть. При этом герой действует на этот раз разумно, правильно не потому, что определил, что в его жребии – реальность, а что – иллюзия, а из убеждения в невозможности отличить жизнь от сна. Сомнение в том, что увиденное им прежде во дворце было сном, усиливается мотивом любви: принц не может забыть Росауру, виденную им во дворце («Вот все прошло, я все забыл/ И только это не проходит…»). Двухфокусность барочной драмы проявляется в этом произведении в линии Росаура – Астольфо. Росаура, бывшая возлюбленная Астольфо, переодевается в мужское платье и следует за героем в Полонию, чтобы вернуть свою честь. Этот лопевский ход лишен у Кальдерона интригующей авантюрности, но служит раскрытию основной темы. Он усложнен также тем, что Росаура – незаконная дочь стража Сехизмундо, Клотальдо, и ей предстоит доказать свое высокое происхождение.

       Главная идея пьесы вынесена в заглавие, ей подчинено все развитие действия, символическое значение которого связывают также с платоновским «мифом о пещере». Каждая деталь в драме несет ту или иную символическую нагрузку: выход Сегизмундо из башни, в которую он заточен, это выход человека из «пещеры», цепи на его ногах – знак несвободы, звериные шкуры, в которые он одет, - «животное» состояние, падение Росауры с лошади символически демонстрирует ее грехопадение и т.д. История принца Сехизмундо, еще при рождении заключенного своим отцом в башню в чаще леса, - это и история познания человеком иллюзорности земного бытия, и размышление о свободе воли. При этом драматург воплощает в перипетиях сюжета различие между христианским Провидением и языческим роком: польский король Басилио, поверивший в предсказание оракула, совершает ошибку, отнимая у своего сына свободу, заточая его в башню, изолируя от людей; принц Сехизмундоо, ощущающий в себе «чудовищную нужду в божественной свободе человека» (Х. Бергамин), изменяет якобы предписанную звездами свою судьбу. Не забывая о первородном грехе как изначальной трагической вине человеческого существа, герой Кальдерона одновременно взыскует свободы, утверждает эту свободу вопреки всякому предопределению, даже Божественному: «А с духом более обширным// Свободы меньше нужно мне?». С одной стороны, драматург демонстрирует неизбежную трагическую бренность каждого смертного существа, ограниченность его возможностей; с другой – свободную волю человека, сражающегося со своим уделом и побеждающего, побеждающего тем, что он осознает свою участь и принимает решение, действует в данных ему условиях «жизни как сна», невозможности установить границы между иллюзией и реальностью, их парадоксального антиномичного единства. Здесь возникает определенное различие между «стойким принцем» и Сехизмундо: персонаж драмы «Жизнь есть сон» обретает свободу не в смерти, а в жизни. Но происходит это только тогда, когда герой осознает их обоюдную иллюзорность, понимает необходимость действовать «умно и осторожно», «творить добро» («obrar bien”), независимо от того, находится ли он во власти иллюзии (спит) или в «реальных» обстоятельств:

       Что важно – оставаться добрым:

       Коль правда, для того, чтоб быть им,

       Коль сон, чтобы, когда проснемся,

       Мы пробудились меж друзей.