Цвет, о котором молчат Библия и Отцы Церкви

 

Библия ставит перед историком цвета сложные, иногда неразрешимые задачи. Не только потому, что слова и выражения, относящиеся к цвету, встречаются там редко, но еще и потому, что даже этот скудный урожай состоит больше из сравнений или метафор, чем из прямых обозначений цвета. Вдобавок часто возникает путаница между названиями цветов и названиями материалов: относятся ли такие слова, как «пурпур», «золото», «серебро», «черное дерево», «слоновая кость», к веществу или к цвету или же к тому и другому одновременно? Контекст не всегда помогает в этом разобраться. К упомянутым трудностям следует добавить и еще один, весьма деликатный вопрос: вопрос перевода. Библия состоит из разнородных текстов, которые возникли в разные эпохи, в разных слоях общества, были много раз переписаны, искажены позднейшими вставками, неправомерно сокращены или переработаны; переводы этих текстов были выполнены в течение долгих веков, в совершенно различных социокультурных средах[40].

При этом лексика порой существенно изменялась, в частности лексика, относящаяся к цвету[41]. В древнееврейском тексте, а также в его переводах на арамейский и греческий эта лексика была скудной и неточной, но в самых ранних латинских переводах и в Вульгате она уже разнообразнее – и, главное, точнее, – а позднее, в переводах на современные европейские языки, становится еще богаче. Вот убедительный пример: в древнееврейском тексте Библии слово «цвет» не встречается вообще; в арамейском (tseva’) и греческом (khróma) – лишь по одному разу. Зато в «Вульгате» оно встречается около тридцати раз и чаще всего – в сопровождении прилагательного, которое уточняет оттенок или нюанс упоминаемого цвета. Таким образом, латинский текст Библии красочнее, чем древнееврейский или греческий. Там, где в древнееврейском тексте сказано «богатая ткань», в латинском тексте будет сказано «pannus purpureus», а в переводах на местные европейские языки – «великолепная пурпурная ткань» или же «алая ткань». Там, где греческий текст говорит: «колонна из темного мрамора», латинский скажет «columna nigra marmorea», привнося обозначение цвета (nigra), которое затем подхватят переводы на местные европейские языки – «колонна из черного мрамора». Вот почему, собираясь исследовать тему цвета в Библии, мы всегда должны учитывать, с каким вариантом текста имеем дело. На каком языке? Какой эпохи? В какой редакции? В каком переводе? Если мы возьмем за основу одну из современных Библий, переведенных на тот или иной западноевропейский язык, у нас ничего не выйдет, какие бы самоотверженные усилия мы ни прикладывали, стараясь верно придерживаться древних текстов. Перевод слов, обозначающих цвета, неизбежно оказывается неверным, даже в большей степени, чем перевод любых других лексических пластов.

Но при всем при том как в древнейших версиях, так и в современных переводах Библия не отличается многословием, когда речь заходит о цвете. Даже в такой книге, как Книга Есфирь, с ее повествовательным характером и обилием описаний – тут и пир, и драгоценные ткани, и великолепные одежды, – о цвете сказано очень мало[42]. Библейский текст больше внимания уделяет свету, веществу или качеству предмета, чем его окраске. Очень часто он говорит о блеске, сиянии, пышности (или бедности), но словно забывает о цветовой характеристике. Исследование на предмет частоты упоминаний показывает, что чаще всего в Библии говорится о белом и красном. Причем и у того и у другого символика двойственная: белый, с одной стороны, ассоциируется с чистотой и девственностью, а с другой – с увяданием, грязью или болезнью (проказой); что же до красного и множества его оттенков, то они могут олицетворять то любовь, красоту, богатство и могущество, то гнев, гордыню, жестокость и кровавые злодеяния. Далее по частоте упоминаний следуют черный и различные тона фиолетового (который в определенных случаях можно отнести к семейству красных), затем коричневый и рыжий (еще одна специфическая разновидность красного). Желтый и зеленый встречаются гораздо реже (причем иногда их путают друг с другом), а синий вообще отсутствует[43].

Однако этому подсчету верить нельзя. Он опирается на современные понятия и категории. Красный, синий, зеленый, желтый – в нашем сегодняшнем понимании и восприятии все эти цвета четко выражены и отграничены друг от друга, но в древних социумах дело обстояло иначе. То, что выше было сказано о греках, следует отнести и к народам Библии: границы между цветами у них размыты, а такие параметры, как освещенность предмета, материал, из которого он сделан и способ обработки этого материала, имеют гораздо более важное значение, чем его расцветка. Вот почему возникают трудности при переводе слов и выражений, обозначающих цвет, а также при попытках подсчитать, какие цвета упоминаются часто, а какие редко. Мы можем лишь выделить наиболее заметные тенденции: главенствующее положение белого и красного, в меньшей степени – черного; редкие появления желтого и зеленого; полное отсутствие синего.

По правде говоря, зеленый как цвет тоже отсутствует в тексте Библии. Когда он упоминается (yereq по-древнееврейски; viridis по-латыни), речь почти всегда идет либо о траве, либо о растительности, но никогда – о предмете, о ткани или об одеянии. Один лишь изумруд поддерживает здесь честь зеленого: он дважды упоминается в перечне двенадцати драгоценных камней – тех, что украшают наперсник первосвященника (Исход, XXVIII, 17–20), и тех, что украшают основания стены небесного Иерусалима (Откровение, XXI, 19–21). Но это два исключения. Зеленый цвет сводится к описаниям растительности, полей, лесов и пастбищ, мест покоя и отдохновения; когда же он превращается в «бледно-зеленый», то ассоциируется с трупами и смертью.

Редкое упоминание зеленого в Священном Писании, по-видимому, ввело в заблуждение Отцов Церкви, которые охотно и много говорят о цветах и символике цветов[44]. Но что можно сказать о цвете, о котором в Библии не говорится совсем либо говорится очень мало? Ничего, или почти ничего. Это наглядно доказывают подсчеты, сделанные Франсуа Жаксоном при исследовании сочинений Отцов Церкви, созданных до середины IX века. Отметив все слова, обозначающие цвет, встречающиеся в первых ста двадцати томах «Латинской патрологии» (собрание сочинений всех христианских авторов, написанных до XIII века; опубликовано в 1844–1855 годах аббатом Минем и его помощниками[45]), Жаксон пришел к интереснейшим выводам. Доля слов, обозначающих белый цвет, составляет 32 %, черный – 28 %, золотой (и желтый) – 14 %, фиолетовый – 10 %, зеленый – 6 %, синий – менее 1 %[46]. Разумеется, это особые тексты, которые принадлежат к области экзегетики, теологии, агиографии и морали. Но если бы мы взяли сочинения более технического либо энциклопедического характера, относящиеся к тому же времени, изменились бы результаты подсчетов? Я в этом не уверен.

Как бы то ни было, выявить символику зеленого в трудах Отцов Церкви – задача весьма нелегкая. Мы можем сказать только, что авторы не приписывают зеленому ни большинства достоинств, ни большинства изъянов, которые будут связывать с этим цветом впоследствии – юность, мощь, надежда, с одной стороны, хаос, скупость и безумие – с другой. Для них зеленый – прежде всего цвет растительности. Некоторые ассоциируют его с Животворящим Древом (Животворящим Крестом) и наделяют позитивной символикой, связанной с Воскресением. Но эта идея высказывается достаточно робко и обсуждается почти исключительно литургистами.

Действительно, до возникновения геральдики и грандиозных хроматических сдвигов в XII–XIII веках больше всего информации по цветовой символике историку могут дать трактаты по литургике: именно там цвета впервые рассматриваются как концепты, то есть абстрактные категории, а не как нечто неотъемлемо связанное с освещением, материалом или естественными красками природы.

Эту тему следует рассмотреть подробнее.

 

Промежуточный цвет

 

К сожалению, вопрос возникновения и распространения богослужебных цветов до сих пор не вызывал большого интереса у исследователей. Работ по истории литургии написано много, но в них редко идет речь о цветах. По многим моментам наши знания остаются недостаточными[47]. Попытаемся все же отобразить в общих чертах историю этого вопроса до XIII века[48].

В раннехристианскую эпоху еще не существовало особых одеяний для литургии: священник совершал богослужение в своей обычной одежде. Впоследствии появляются одежды для священнослужителей (омофор, стихарь, епитрахиль, фелонь, орарь), однако шьются они из некрашеных тканей, поскольку цвет воспринимается как нечто нечистое. Затем совершается постепенный переход от некрашеного к белому – на Пасху и в другие важнейшие праздники и к черному – в дни скорби и покаяния. Отцы Церкви в своих трудах единогласно провозглашают белый достойнейшим из цветов, а черный – цветом греха и смерти. Позднее, в эпоху Каролингов, когда Церковь ввела в свой обиход некое подобие роскоши, в тканях для церковного убранства и облачениях священников стали использовать золото и яркие цвета. Однако вопрос об их использовании в каждой епархии решался по-своему. С начала второго тысячелетия в выборе цвета богослужебных тканей и одежд устанавливается некоторое единообразие, по крайней мере по важнейшим праздникам: белый – на Рождество и на Пасху, черный в Страстную пятницу и в дни траура; красный – для Пятидесятницы и Воздвижения. Что касается остальных, в частности, праздников святых, а также будних дней, тут решения принимаются на месте, то есть всюду по-разному.

Но все меняется, когда на папский престол восходит Иннокентий III (1198–1216), величайший из понтификов Средневековья, которому удается постепенно убедить священнослужителей в том, что обычаи римской епархии должны стать обычаями всего христианского мира. Он сам описал эти обычаи в своем юношеском сочинении в 1195 году. В то время будущего понтифика звали Лотарио Конти, он пребывал в ранге кардинала и не имел отношения к делам папской курии. Его трактат о мессе назывался «De sacro sancti altari misterio»[49] и по тогдашнему обыкновению был насыщен компиляциями и цитатами. Однако для нас этот трактат ценен тем, что в нем уделяется больше места символике цветов, чем в более ранних текстах, а также описывается и поясняется богослужебная функция цвета в римской епархии в конце XII века.

О белом, красном и черном кардинал Лотарио не говорит практически ничего нового по сравнению со своими предшественниками-литургистами (Гонорием, Рупертом из Дойца, Иоанном Белетом), однако он значительно расширяет список праздников, во время которых следует придерживаться определенных норм в убранстве храма и облачении священников. Белый цвет, символ чистоты, радости и славы, подходит для всех праздников, посвященных Христу, ангелам, девственницам и исповедникам[50]. Красный, напоминающий одновременно о пламени Святого Духа и о крови, пролитой Христом и за Христа, пригоден для Пятидесятницы, для праздников апосто лов и мучеников, а также для Воздвижения. Черный цвет, связанный со скорбью и покаянием, следует использовать для Страстной пятницы, заупокойной мессы и во время Рождественского и Великого постов. Однако самое необычное суждение будущий понтифик высказывает о зеленом. Он рассматривает зеленый как цвет надежды, вечной жизни – а этого до него не делал никто – и произносит фразу, весьма важную для нашего исследования:

 

Зеленый надлежит использовать в те праздники и будние дни, для которых не подходят ни белый, ни красный, ни черный, ибо зеленый – промежуточный цвет, его место – между белым, красным и черным[51].

 

Зеленый – промежуточный цвет! Это утверждение только на первый взгляд кажется бессмысленным. Если вдуматься, зеленый не только представлен здесь как четвертый цвет христианской обрядовости – где, заметим, отсутствуют желтый и синий[52], – но еще и помещен в центр системы – (треугольника?) – тремя полюсами которой являются белый, красный и черный. С одной стороны, кардинал Лотарио, будущий папа Иннокентий III, выступает здесь как наследник древних традиций, бытовавших во многих социумах, включая мир народов Библии и греко-римский мир, и признававших эти три цвета основными. А с другой стороны, он уделяет зеленому, прежде такому редкому и малозаметному цвету, законное, четко обозначенное место в системе и наделяет его важной ролью для нормального функционирования целого. Говоря «промежуточный», автор не подразумевает «незначительный». Поскольку зеленый разрешено использовать и в праздники, и в будни, он по сути становится наиболее востребованным цветом литургического года. А это не пустяк, если учесть, что в XIII веке дело идет к унификации правил богослужения: большинство епархий, которые прежде придерживались местных традиций, одна за другой решают ввести у себя правила, принятые в Риме. Так в значительной части западно-христианского мира зеленый становится богослужебным цветом, и это сообщает ему определенный престиж[53]. Конечно, зеленый не придает происходящему такую торжественность, как белый, красный или черный, однако в теологической и символической иерархии он занимает более высокое положение, чем желтый, синий, фиолетовый и все прочие цвета.

Что стало причиной такого взлета? Пространные рассуждения ученых о значении цветов? На рубеже XII–XIII веков об этом писали многие, причем особое внимание уделялось радуге. Мало-помалу наука вновь открывает для себя Аристотеля, который, разумеется, никогда не писал отдельного сочинения, посвященного цветам, но в своих трудах по натурфилософии[54] несколько раз помещал зеленый в центр оси, представляющей собой совокупность цветов. Таким образом, для Аристотеля зеленый – действительно «промежуточный» цвет. Эту идею подхватит автор небольшого трактата под названием «De coloribus», который был написан позднее (во II или III веке до н. э.) и который ошибочно приписывали Аристотелю. В эпоху раннего Средневековья этот трактат часто изучают студенты, и в итоге наука принимает за основу содержащуюся в нем «аристотелевскую» шкалу цветов: белый, желтый, красный, зеленый, синий, фиолетовый, черный. Эта шкала останется базовой вплоть до XVII века. Но была ли она известна в папской курии в конце XII столетия?

Ответить на этот вопрос затруднительно, однако, быть может, объяснение следует искать в другой области, например в материальной культуре. Как мы видели, зеленый цвет занимал весьма скромное место в повседневной жизни древних римлян. Даже «варварские» моды в эпоху поздней Империи не помогли ему обрести большее влияние. Только патрицианки, привередливые и непостоянные в своей страсти к нарядам и украшениям, в разные периоды обращаются к этому цвету. Но после массовых вторжений германцев в V веке все изменится. Германцы принесут с собой навыки красильного дела и традиционную одежду, совершенно непривычные для разноплеменного, но давно романизированного населения Империи. Появятся новые цвета: если раньше в римской палитре доминировали белый, красный и желтый, и расцветка была преимущественно однотонной, то теперь им бросают вызов синий, зеленый и желтый, а также контрастные, резкие сочетания ярких цветов. Даже желтые тона словно вступают в соперничество: традиционный римский оранжевато-желтый – против более или менее зеленоватого желтого у германцев. Появляется даже латинское слово для обозначения этого нового оттенка желтого, который режет глаз уроженцам Средиземноморья: galbinus[55].

Сколько времени должно было пройти, чтобы повседневные привычки римлян и обычаи германцев-варваров слились в единое целое? Источники не дают ответа на этот вопрос, а значит, найти его будет весьма затруднительно. Историки ничего не знают о том, как одевались люди в эпоху Меровингов, даже если речь идет о властителях и их приближенных. Вдобавок, в общепринятых представлениях об этой эпохе, более, чем о какой-либо другой, историческую реальность подменил набор клише, созданных художникамиромантиками: они нарядили королей и принцев VI–VII веков в костюмы, которые те, возможно, никогда не носили, – короткие туники и плащи, голени обнаженные или в обмотках, яркие краски, ткани в полоску или в клетку, меха и звериные шкуры в изобилии. В более позднее время появляется больше изобразительных документов, позволяющих представить себе, как тогда было принято одеваться – по крайней мере, в среде аристократии. Они показывают нам, по какому принципу произошло слияние галло-романской моды и моды варваров: силуэты остались римскими, а цвета стали германскими. Отчасти это можно объяснить тем, что техника красильного дела у германцев имела преимущества перед римской – например, при окрашивании в зеленые тона, а также (правда, в меньшей степени) в синие, хотя синий цвет тогда еще не успел приобрести широкую популярность – это случится только в начале II тысячелетия.

Итак, мы видим, что Карл Великий и его преемники носили зеленое чаще, чем императоры поздней Римской империи, но только не само по себе, а в сочетании с красным, цветом власти. Мы сейчас не можем заняться статистическими подсчетами, да и не стоит забывать, что средневековое изображение – отнюдь не «фотография» реальности, но факт очевиден: в IX–XII веках именно эти два цвета выбирают миниатюристы, чтобы одеть королей, принцев и сильных мира сего. Исключение составляют лишь иллюминованные манускрипты Южной Италии и Пиренейского полуострова[56].

К зеленому цвету питают слабость не только германцы, но и жители Скандинавии. Многие хронисты отмечали, что пираты-норманны, которые в течение почти трех столетий высаживались на морском побережье, поднимались по течению рек, грабили церкви и монастыри, часто были одеты в зеленые туники[57]. В Северной Европе окрашивать в зеленое – сравнительно нетрудное дело: крапива, папоротник, подорожник, листья ясеня, кора березы – все они дают большое разнообразие тонов. Но такие красители плохо впитываются в волокна ткани, поэтому зеленый цвет от большинства из них получается блеклый и непрочный. Однако этот цвет, о котором рассказывается во многих документах, по-видимому, считался талисманом у пиратов и моряков с Севера – тех, кого традиционно (но не совсем правильно) называют викингами. Когда незадолго до конца тысячелетия исландские переселенцы под началом Эрика Рыжего высаживаются в Гренландии, они признают местность пригодной для обитания, основывают там две колонии и дают этому краю название, сохранившееся до сих пор: «Зеленая земля». И не потому, что в те времена остров отличался обилием растительности[58], а потому, что для норманнов «зеленая» земля, то есть земля, покрытая зеленью, – знак надежды, счастья и процветания.

 

Зеленый цвет ислама

 

Тема нашей книги – социальная и культурная история зеленого цвета в одной лишь Западной Европе, а не в масштабах всего мира. Для историка проблемы цвета – это главным образом проблемы общества. Вот почему для решения своей задачи он должен ограничиться определенным культурным ареалом, а не стремиться к обобщениям (которые приводят к упрощенчеству) или, наоборот, углубляться в псевдонаучные спекуляции, сопровождая их невразумительными нейробиологическими выкладками. Человек не живет сам по себе, он живет в обществе.

А вот сравнительное исследование может оказаться плодотворным, особенно если речь идет об обществах, которые существуют в тесном соседстве и контактируют друг с другом. Так было с народами ислама и христианской Западной Европой в эпоху раннего Средневековья. До того как двинуться дальше, к истории зеленого цвета в Европе после 1000 года, бросим беглый взгляд на его историю в мусульманском мире. Этот мир занимает огромное пространство, от Марокко до Центральной Азии и Индии. Ограничимся его колыбелью – арабскими странами и периодом между VI и XII веками: «Исламом в его первозданном величии», как гласит название одной известной книги[59].

Коран, то есть собрание божественных откровений, полученных Мухаммедом через посредство ангела Джабраила, принимает законченную форму только через двадцать лет после смерти Пророка, когда по приказу халифа Усмана создается его «официальная» версия. В дальнейшем в текст будут вноситься лишь минимальные изменения. Священная книга состоит из ста четырнадцати сур (глав) неравной длины, общим объемом в шесть тысяч двести двадцать шесть стихов. Каждая сура представляет собой нечто самостоятельное, независимое от остальных. Одни соответствуют мекканскому периоду в жизни Пророка, другие – времени, когда он жил в Медине. Отсюда и фрагментарность сур, а также иногда встречающиеся в тексте повторы или противоречия.

В Коране мало говорится о цветах – как и в Библии, откуда он часто берет заимствования. В тексте всего тридцать три раза упоминаются шесть основных цветов: белый – одиннадцать раз, зеленый – восемь, черный – семь, желтый – пять, красный и синий – по одному разу[60]. Метафор и сравнений, содержащих название цвета, несколько больше, однако их все же меньше, чем в Библии. Зеленый, который интересует нас прежде всего, в Коране всегда имеет позитивное значение: он ассоциируется с растительностью, с весной, с небом и раем. В отличие от черного или желтого, зеленый никогда не воспринимается негативно. Было ли этого достаточно, чтобы превратить его в священный цвет? Быть может, и нет. Какая-то другая традиция должна была объединиться с кораническим текстом, чтобы дать зеленому главенство над всеми остальными цветами, а позднее сделать его религиозным цветом ислама.

Эта традиция основана на легенде, следы которой встречаются уже в VII веке и согласно которой Мухаммед в течение долгого периода своей жизни отдавал явное предпочтение зеленому цвету: он часто носил зеленый тюрбан и, хотя обычно одевался в белое, любил окружать себя зелеными тканями. В битвах его знамя бывало то зеленым, то черным. Конечно, полагаться на такие свидетельства рискованно, но пристрастие Пророка к зеленому цвету подтверждали многие его соратники, и постепенно оно превратилось в истину, которая больше уже не подвергалась сомнению.

После смерти Мухаммеда в 632 году зеленый, по-видимому, стал если и не цветом новой религии, то, во всяком случае, династическим цветом его семьи или, по крайней мере, тех, кто называл себя его прямым потомком. Таким образом, он приобретает политическое значение: вначале он выступает против белого цвета Омейядов – династии, основанной одним из соратников Мухаммеда и правившей в Дамаске с 650 до 750 года (а в Кордове – с 756 до 1031 года), а затем против черного цвета Аббасидов, правивших в Багдаде с 750 до 1258 года. Позднее, в X веке, Фатимиды, называвшие себя потомками Фатимы, дочери Пророка, разрывают отношения с Багдадом, освобождаются из-под власти Аббасидов, перебираются в Египет, основывают Каир и выбирают зеленый своим династическим цветом.

Как мы видим, до наступления 1000 года зеленый еще не был религиозным цветом ислама, а лишь цветом одной семьи. Но с XII века ситуация меняется. Зеленый приобретает религиозное измерение, а после падения Фатимидов он уже не столько политический цвет, принадлежащий определенной династии, сколько цвет религии, цвет ислама вообще. Черный цвет Аббасидов, белый Альморавидов, а позднее – и красный Альмохадов все еще соперничают, иногда ведут ожесточенную борьбу друг с другом, но зеленый становится цветом-объединителем: под ним соберутся все арабские народы ислама. Этому есть несколько причин, главная из которых, возможно, связана с Крестовыми походами. Поскольку у крестоносцев знамена и нашивки на одежде были бело-красные, нужно было противопоставить им какой-то другой, единый цвет, который имел бы силу и в Испании, и в Северной Африке, и на Ближнем Востоке: и таким цветом стал зеленый. Рискнем предположить, что определенную роль в его «продвижении» сыграла другая воюющая сторона – христиане. Существует гипотеза, что именно крестоносцы сделали полумесяц единственным символическим антагонистом креста, выбрав его из внушительного набора эмблем, которые использовали мусульмане; возможно, то же самое произошло с зеленым цветом – христиане превратили его в единственную цветовую эмблему мусульманского воинства. На всем протяжении мировой истории решающим фактором в войне эмблем и символов всегда становился взгляд противника.

Как бы то ни было, с XII века зеленый окончательно становится религиозным цветом ислама. В то время как в любом обществе каждый цвет обладает и позитивными, и негативными аспектами, в мусульманском мире зеленый всегда воспринимается позитивно. Это почти исключительный случай. Символика зеленого перекликается с символикой рая, счастья, богатства, воды, неба и надежды. Зеленый превратился в священный цвет. Вот почему со времен Средневековья появляется столько экземпляров Корана в зеленом переплете или зеленой обложке, которые сохраняются и по сей день. Кроме того, многие высокопоставленные духовные лица носят одежды этого цвета. В то же время зеленый все реже можно увидеть на коврах, и в конце концов он исчезает оттуда окончательно: нельзя же попирать ногами такой почитаемый цвет.

Вторжение, а затем и владычество турок ничего не изменили в этой цветовой гегемонии. Конечно, в Османской империи существуют свои политические и династические цвета (появляется даже синий – как цвет христианских меньшинств). Но зеленый по-прежнему остается религиозным цветом и цветом-объединителем. Этот цвет, как напоминание и символ, присутствует на флагах всех современных стран исламского мира. Флаг Саудовской Аравии, принятый в 1938 году, целиком зеленый, а единственные декоративные элементы на нем – первый стих Корана и сабля Пророка[61].

 

Глава 2