Балет «Лебединое озеро»

Место действия III акта — замок Зигфрида. Бал посвящен смотру невест. Вслед за маршем, характеризующим дворцовое шествие (№ 15), идут танцы кордебалета и карликов (№ 16), по авторской ремарке — «Balabile». Рассматриваемый обычно как дивертисментный номер, этот музыкальный эпизод исключается или используется в качестве чисто зрелищного момента: танцуют дамы-амазонки, шуты, гости. Между тем музыканта влекло желание создать контраст между беспечностью дворцового празднества и драматизмом надвигающейся беды. В средней части тембровая окраска отличается острой характерностью и придает танцу мрачный оттенок: трио имеет авторскую ремарку— «Карлики танцуют». Принц окружен уродцами и карликами, интригующими его: нечто схожее с рефреном «Три карты» на балу в «Пиковой даме».

Вальс невест (№17) — большой, светлый, беспечный танец, музыка которого становится лейтмотивом акта. У Чайковского вальс превращен в важный элемент действия. Образ юных искательниц счастья — красивых, радостно возбужденных бальной атмосферой и восхищенных принцем, оттеняет нарастающее сгущение действия. Намерения композитора выражены не только в музыке, но и в ремарках в партитуре, остающихся до сих пор вне поля зрения балетмейстера. Чайковский подсказал постановщику разбивку сценических эпизодов, накопление динамики вальса, а вместе с ней и действенного смысла. Музыку вальса дважды прерывают трубные сигналы, извещающие о прибытии новых гостей. В либретто указано, что при первом звуке трубы входят граф с женой и дочерью, которая «по приглашению принцессы принимает участие в танцах». Чайковский уточнил: «Дочь танцует с одним из кавалеров вальс».

Таким образом, вальс проходит трижды; в последний раз подчеркнуто широко и звонко: здесь, по ремарке Чайковского, танцует «кордебалет во всем составе». В последней репризе вальса есть новый средний эпизод с темой у медных, который предвещает тревогу, беду.

Затем идет пантомимный диалог матери с сыном (начало № 18): мать уговаривает Зигфрида найти себе невесту. Диалог построен на видоизмененной мелодии Вальса невест. Решение этого диалога показательно для Чайковского: здесь, как и в I акте, композитор стремится к объединению разобщенных на сцене эпизодов.

Разговор матери и сына внезапно обрывается фанфарой, возвещающей о прибытии новых гостей — Одиллии и Ротбарта (продолжение № 18). На фоне беспокойного тремоло струнных слышны тревожные фразы лебединой песни. Их словно прорезает саркастический смех волшебника, обрадованного впечатлением, которое Одиллия произвела на Зигфрида. Музыка подсказывает выразительную сцену: юноша вышел из глубокого раздумья и бросился к незнакомке, напоминающей Одетту; Одиллия медленно приоткрывает лицо, поражая Зигфрида сходством с девушкой-лебедью; Ротбарт хохочет, глядя на потрясенного юношу; гости в недоумении и замешательстве. Драматический узел создан, остается лишь его развивать.

Ни в сценарии, ни в музыке III акта на первый взгляд нет никаких предпосылок для развития конфликта. Вслед за эпизодом появления Одиллии идет дивертисмент — серия внедейственных танцев, — который заканчивается сценой развязки. Такое пренебрежение элементарной логикой для Рейзингера нормально: балетная практика той поры изобилует аналогичными примерами. Неужели Чайковский смирился с явной драматургической неполноценностью этого акта?

На этот вопрос отвечали утвердительно: Чайковский написал то, что от него требовали; III акт — не что иное, как костюмированный дивертисмент; Одиллии отведено настолько мало места, что в программе премьеры исполнительница этой роли обозначена тремя звездочками.

Чтобы убедиться в обратном, обратим внимание на секстет (Pas de six), составляющий № 19.

Из программ 1877/78 года видно, что секстет исполнялся не только посторонними основному действию танцовщицами, но и теми, кто играл главные роли, — Зигфридом, Одеттой, Ротбартом. Можно, конечно, сказать, что это обстоятельство ничего не меняет; просто главные исполнители в дивертисменте демонстрировали свое искусство. Но чем мог блеснуть С. Соколов, если и по роли Ротбарта, и по возрасту он преимущественно мимировал? Участвуя в секстете, он мог и должен был выполнять обычную функцию: поддерживать балерину и мимировать. Стало быть, в танцах секстета были действенные элементы. Это предположение подтверждается тем, что роль Одиллии в секстете была поручена исполнительнице роли Одетты. Вероятно, именно к секстету относится следующая фраза из сценария: «Танцы продолжаются, во время них принц оказывает явное предпочтение Одиллии, которая кокетливо рисуется перед ним».

Вот оно, недостававшее драматургическое звено! В музыке секстета содержится выразительная, действенная ситуация. Здесь развиваются нити колдовства и обольщения Зигфрида. Отсюда прямой ход к драматической развязке; по ремарке Чайковского она начинается так: принц приглашает Одиллию на Вальс невест.

 

В секстете композитор создал образ наваждения, являющегося Зигфриду «средь шумного бала», музыка его приобретает смысл, драматическую характерность, известную портретность.

Введение (moderato assai [19/I]) поражает необычностью композиторской манеры — некоторой резкостью, жесткостью, отсутствием плавной мелодии; по-видимому, оно являлось для композитора бравурно-праздничной экспозицией новых персонажей — Одиллии и Ротбарта.

За выходом следует четыре вариации и общая кода. Между 1-й [19/II] и 2-й [19/IV] вариациями содержится эпизод andante con moto [19/III]. Уже по длительности (86 тактов) он не является вариацией: это скорее дуэт или танцевальный ансамбль. Не тут ли завязывался драматический узел, которого недостает в акте для того, чтобы он приобрел сквозное действие? Страстная и грустная мелодия гобоя находит поддержку фагота. С каждым тактом нарастает волнение и постепенно музыка приближается к знакомой лебединой песне. Все сильнее звучат предвестие беды, плач и стенания, которые разольются в музыке IV акта. Достигнув кульминации в напряженном tutti, мелодия гаснет и умолкает в pizzicato струнных, в каденциях кларнета и флейты. Это Одетта пытается бороться за любимого, говорит с ним тревожно и ласково, чует беду, а хор подруг вполголоса «запевает» грустную песню.

Другая вариация [19/IV] — задумчивый монолог. Спокойное, безыскусственное повествование становится взволнованным, почти тревожным. Затем снова восстанавливается душевное равновесие, и монолог продолжается.

3-я вариация [19/V] говорит о волшебнике Ротбарте, Чайковский окрасил ее в характеристические тона. Медные и деревянные инструменты преобладают. Звучат торжественные и устрашающие, злорадно ликующие фанфарные возгласы. Композитор строит музыку на упорных повторах, рисуя облик Ротбарта — властного, настойчивого в проведении своего дьявольского плана, тупого и упрямого, жестокого и уверенного.

4-я вариация [19/VI] напоминает безыскусственную детскую песенку, мелодию которой ведет гобой. Бодрая, мужественная, она исполняется с нарастающей силой и уверенностью. Традиционно-стремительный конец, рассчитанный на вращения и перелеты, резко изменяет характер танца: на место задушевности приходит резвость, на место грусти — короткая вспышка радости.

И, наконец, в коде секстета [19/VII]ярко выражен ее «вакханальный» характер. Принц словно захвачен вихрем ликования; этот вихрь, поднятый Ротбартом, закружил юношу. Эмоциональная образность коды настолько велика, а сама она настолько оригинальна, что остается лишь удивляться, как могли хореографы проходить мимо нее на протяжении трех четвертей века, пользуясь другой, довольно банальной кодой.

Сквозь безликость балетмейстерского заказа проступает напряженная мысль композитора-драматурга, ищущего необходимую ему нить действия. И плодом ее явилось оригинальное решение секстета. В нем завязываются нити колдовства и обольщения, ведущие к драматической развязке. Композитор создал прекрасные предпосылки для постановки большого «действенного па». Здесь можно показать в разных вариациях Одетту и Одиллию, Ротбарта и Зигфрида, пестрое сборище званых и незваных гостей, кружащих голову Зигфриду. Фантастика и реальность соединяются в секстете, сливая две сферы, существующие раздельно в предшествующих картинах.

За секстетом следуют характерные танцы (№№ 20-23) — Венгерский, Испанский, Неаполитанский, Польский. В заурядных балетах того времени культивировались псевдонациональные, не народные, а бальные формы характерных танцев. Чайковский отказался от штампов. В его танцах III акта нет еще той достоверности, которой он достиг в «Спящей красавице» и «Щелкунчике». Но яркость национальных тем, их симфоническое развитие, богатство мелодических и ритмических элементов уже здесь ведут к подлинному обновлению жанра.

После характерных танцев снова возникает Вальс невест (начало № 24). В этом нельзя не усмотреть определенного замысла Чайковского. В начале акта принц игнорировал вальс и его участниц, теперь он танцует в паре с Одиллией. Возникновение вальса перед развязкой означает, что долгожданный выбор невесты сделан. Прекрасная драматургическая деталь, к сожалению, оставалась до последнего времени вне внимания балетмейстеров, а музыка вальса подвергалась купюрам.

Следует признание Зигфрида в любви Одиллии. Ротбарт соединяет их руки. Финал акта описан в либретто так: «Сцена мгновенно темнеет, раздается крик совы, одежда спадает с фон Ротбарта, и он является в виде демона. Одиллия хохочет». Тема лебедей звучит теперь еще драматичнее, чем в момент появления Одиллии. Возгласы труб (злорадный смех Ротбарта) разрушают плавную мелодию лебединой песни, создают остроту конфликта. «Окно с шумом распахивается, — сказано в либретто, — и на окне показывается белая лебедь с короной на голове». Музыка взволнованно говорит о переживаниях Одетты и ее подруг. Можно думать, что рукопожатие принца и Одиллии нанесло тяжкую рану Одетте: девушки-лебеди внезапно заполняют потемневший зал, мечутся в тревоге и негодовании.

Сценическая практика нанесла едва ли не самые большие раны музыке III акта. Нынешний III акт — самый неудовлетворительный с точки зрения музыкальной и хореографической драматургии: он в значительной части выпадает из общего русла действия. Обращение к первоначальному музыкальному тексту дает возможность сделать III акт действенной кульминацией спектакля — подготовкой к развязке. Важно понять замысел композитора: весь акт внешне представлялся ему смотринами невест, а по содержанию — испытанием любви героя. При таком толковании танцы приобретают общий смысл. Снова и снова, наперекор вульгаризаторам проблемы действенности танца, Чайковский учит нас самому важному элементу балета — танцу в образе, каким являются и Вальс невест, и секстет, и сюита характерных танцев, и заключительный вальс. Только при таком понимании драматургии этого акта возможно приближение его к замыслу композитора и включение в действие.

 

В антракте к IV акту (№ 25) музыка словно спрашивает: как жить теперь, как быть после того, что случилось? Интонации антракта и следующего музыкального эпизода полны нерешительности, печали. Первый сценический эпизод (№ 26) развивает в танце тему антракта. Девушки-лебеди ждут Одетту. В этой музыке Чайковский исходил из народнопесенных источников. Словно девичий хор оплакивает участь подруги. Glissando арф вводит действие в план большого танцевального номера, названного «Танцем маленьких лебедей» (№27). Этот эпизод - драгоценный и еще недооцененный вклад Чайковского в музыкально-танцевальное искусство. Такой оригинальной композиции — многообразной по чувствованию, демократической по содержанию, народной по песенному складу — балетный театр не знал. С большой силой передана здесь лирика осенней русской природы, мотивы горькой девичьей доли.

Чтобы не оставить и тени сомнения относительно того, к кому относятся мысли и чувства взволнованных лебедей, композитор в следующем явлении (№ 28) обращается к Одетте. Она, как сказано в либретто, «в слезах и в отчаянии»: Зигфрид нарушил клятву верности, надежда на избавление от неволи исчезла. Задыхаясь от обиды и горя, не сдерживая рыданий, Одетта рассказывает подругам о случившемся в замке, а девушки отвечают ей сердечным участием.

Взволнованная музыкальная речь Одетты доходит до драматической кульминации. Как пишет Д. Житомирский, «удары тутти, резкие тональные сдвиги... композитор отмечает ремаркой: «Вот он идет!», взятой из либретто». Новая тема полна страстной тоски, она подготавливает -приближение героя, мучимого раскаянием. Но вместо него появляется злая сова. Начинается буря, «переданная мрачными аккордами и «вихрями» хроматических гамм» — эпизод, никак не зафиксированный в либретто.

Картина бури в IV акте содержит и изображение непогоды, и злобный смех ликующего колдуна, и отчаяние девушек.

Музыка, выражающая действие злой силы, обрывается, точно остановленная властной рукой, и после краткой паузы возникает широкая патетическая кантилена. Так начинается финальная сцена (№ 29) балета: появляется мучимый раскаянием Зигфрид. Можно подумать, что дыхание теплого ветра на миг остановило непогоду. Снова, как и в предшествующем эпизоде, природа и мир стихий и чувств слились воедино.

Развертывается диалог Одетты с любимым. Претерпев ряд изменений в ходе действия, лебединая тема индивидуализировалась, стала неотъемлемым элементом характеристики героев. Здесь в симфонической форме Чайковский создал новый тип хореографического диалога. Рядом с «дуэтом согласия», каким был силен балетный театр XIX века (высшее выражение его — дуэт II акта), композитор поставил «дуэт разрушенного согласия», «дуэт поисков согласия» — явление, неизвестное до этого в хореографическом искусстве.

В оркестре звучит буря чувств героев, она сливается на сцене с бушующими стихиями: волны озера, вторгаясь на сушу, заполняют всю сцену. Усиливающееся звучание главной темы — лебединой песни — призвано здесь характеризовать растущую решимость героев, мятежность их духа, бесстрашие перед лицом неминуемой смерти.

Композитор переводит свое повествование в мажорный план, утверждая победу героев вопреки их гибели. Прием, выкристаллизовавшийся в симфонической музыке, помог с предельной ясностью довести до слушателя в балетной партитуре основную идею произведения. Огромное напряжение, накопленное ранее, разряжается, бушующие стихии успокаиваются, в небольшом апофеозе композитор слагает светлый гимн победившей любви. Развитие действия в IV акте чрезвычайно интересно. Чайковский начал его с рассказа о беде, нависшей над девушками-лебедями. Разработка этой темы» приводит к драматическому монологу Одетты, вызывающему горе ее подруг: все погибло — таков смысл их переживаний. Подчеркнув эту мысль, композитор изображает бурю, поднятую колдуном: злые силы справляют победу над обреченными, над любовью Одетты и Зигфрида. И вдруг, нежданно для колдуна, упоенного своим торжеством, буря обрывается вторжением E-dur’ной темы, сопутствующей появлению принца.

Впервые на протяжении всей партитуры Чайковский наделяет Зигфрида страстной и активной характеристикой: поверженный колдуном герой, оказывается, нашел в себе силы, каких у него не было раньше. В испытаниях родилась решимость юноши биться за возлюбленную, соединиться с ней наперекор непреодолимым преградам. Теперь Зигфрид в полной мере становится героем спектакля (не потому ли у него появилась своя музыка?) и наносит сокрушительный удар колдуну. Поэтому уже не слышно в финале злорадно-ликующей темы Ротбарта. Его чары побеждены любовью героев, возродившейся вместе с готовностью к борьбе. Буря в финальной сцене приобретает новый смысл: в ней звучат не злоба и ликование Ротбарта, а тема всепобеждающей любви, страдающей, но отчаянно борющейся, стоящей перед угрозой смерти, но торжествующей. Потому-то заключительные такты музыки и звучат гимном любви, наперекор мраку смерти.