double arrow

Приход колдуна на крестьянскую свадьбу. В. М. Максимов. 1875 г.

 

 

 

 

 

Крестьянин в пути. (На заработки.)  С. А. Коровин. Вторая половина 1890-х гг.

Прасковья Копалина, по свидетельству крестьян, кроме порчи девок и жонок, изобличалась еще в том, что «для привлечения в дом свой кого-либо из мужчин для сожития с нею источала из разных частей тела своего кровь и клала оную в муку, дабы таковою лепешкою приворожить к себе молодого мужчину».

Следователь при вторичном расследовании дела пригласил местного штаб-лекаря «для исследования в истине болезни одержимых». Врач после тщательного осмотра дал следующий отзыв: «Таковые люди одержимы истерическими припадками, а не порчею или напущением на них посредством чародейства икоты или кликуш».

Иногда колдунов, наводящих порчу, не только били или предавали суду, но даже убивали.

Так, 13 октября 1879 года временное присутствие Новгородского окружного суда в городе Тихвине, с участием присяжных заседателей, разбирало дело о сожжении солдатки Игнатьевой, считавшейся колдуньей.

Обстоятельства этого дела заключались в следующем: 4 февраля 1879 года в деревне Врачеве Деревской волости Тихвинского уезда была сожжена в своей избе солдатская вдова Аграфена Игнатьева, 50 лет, слывшая среди местного населения еще со времени своей молодости за колдунью, обладавшую способностью «портить» людей. Выйдя замуж, Игнатьева жила в Петербурге, но года за два до своей смерти возвратилась на родину. Когда крестьяне услышали, что Игнатьева переселяется в деревню Врачево, то стали говорить, что среди местного населения снова пойдет «порча». Многие утверждали, что лучше всего взять Аграфену, заколотить в сруб и сжечь.

Как колдунью Игнатьеву боялись все в деревне и старались всячески ей угождать. Так как она по своему болезненному состоянию не могла работать, то все крестьянки из страха пред ее колдовской силой старались снискать себе ее расположение и оказывали ей всякие услуги, как то: работали за нее, отдавали ей лучшие куски, мыли ее в бане, стирали ей белье, мыли пол в ее избе и т. д.

Со своей стороны Игнатьева, не уверяя, что она колдунья, тем не менее не старалась разубеждать в этом крестьян, пользуясь внушаемым ею страхом для того, чтобы жить за чужой счет.

Вера в то, что Аграфена колдунья, стала еще сильнее, когда с некоторыми крестьянками той деревни случились нервные болезни вскоре после возвращения Игнатьевой. Происхождение всякой такой болезни народ связывал с каким-нибудь случаем мелкого разлада или ссоры между заболевшей крестьянкой и Игнатьевой.

Так, однажды Аграфена приходила в дом Ивана Кузьмина и просила творогу, но в этом ей отказали, и вскоре после того заболела его дочь Настасья, стала кликушей и в припадках выкликивала, что испорчена Игнатьевой. Кузьмин ходил к Игнатьевой и кланялся ей в ноги, прося поправить его дочь. Но Аграфена ответила, что Настасьи не портила и помочь не может.

Такой же болезнью «кликушества с припадками» страдала и крестьянка Мария Иванова.

Наконец, в конце января 1879 года заболела дочь крестьянина Ивана Иванова, Екатерина, у которой раньше умерла от подобной же болезни родная сестра, выкликивавшая перед смертью, что она испорчена Игнатьевой. Екатерина Иванова была убеждена, что ее испортила Аграфена за то, что она однажды не позволила своему маленькому сыну идти к Игнатьевой наколоть дров.

Так как Екатерина выкликала, что испорчена Игнатьевой, то ее муж отставной рядовой Зайцев подал жалобу уряднику, который и приехал во Врачево для производства дознания за несколько дней до сожжения Игнатьевой.

В воскресенье 4 февраля в деревне Врачеве происходил в доме крестьян Гараниных семейный раздел и к Гараниным после обеда собралось много гостей. Крестьянин Никифоров обратился к собравшимся с просьбой защитить его жену от Игнатьевой, которая будто бы собирается ее испортить, как об этом выкликала больная Екатерина Иванова. Тогда Иван Коншин вызвал Ивана Никифорова в сени и о чем-то советовался с ним, а затем, возвратившись в избу, стал убеждать крестьян в необходимости, до разрешения жалобы, поданной уряднику на Игнатьеву, обыскать ее, заколотить в избе и караулить, чтобы она никуда не выходила и не бродила в народе.

Все бывшие у Гараниных крестьяне, убежденные, что Игнатьева колдунья, согласились на предложение Коншина, и для исполнения этого решения Иван Никифоров отправился домой и принес гвозди и, кроме того, несколько лучин. Затем все крестьяне в числе четырнадцати человек отправились к избе Игнатьевой.

Войдя в избу, они объявили Аграфене, что она «не ладно живет», что они пришли обыскать ее и запечатать, и потребовали от женщины ключи от клети. Когда пришли в клеть, то Игнатьева отворила сундук и стала подавать Коншину разные пузырьки и баночки с лекарствами. Эти лекарственные снадобья, найденные в сундуке Игнатьевой, окончательно убедили крестьян, что она действительно колдунья.

Ей велели идти в избу, и когда она туда направилась, то все крестьяне в один голос заговорили: «Надо покончить с нею, чтобы не шлялась по белу свету, а то выпустим — и она всех нас перепортит». Решили ее сжечь вместе с избой, заколотив окна и двери.

Никифоров взял доску и накрепко заколотил большое окно, выходившее к деревне. После этого Коншин захлопнул дверь и зажженной лучиной зажег солому, стоявшую у стены клети, другие крестьяне зажгли висевшие тут веники, и огонь сразу вспыхнул. Услышав треск загоревшейся соломы, Игнатьева стала ломиться в дверь, но ее (дверь) сначала придерживали, а потом подперли жердями и заколотили.

Дым от горевшей избы был замечен в окрестных деревнях, и на пожар стало стекаться много народу, которого собралось человек триста. Крестьяне не только не старались потушить огонь, но, напротив, говорили: «Пусть горит, долго мы промаялись с Грушкой!»

Иван Иванов, который в тот день приходил во Врачево к своей больной дочери Екатерине, узнав, что Игнатьева заколочена в горевшей избе, стал креститься и бегать около избы, говоря: «Слава богу, пусть горит; она у меня двух дочек справила».

Вскоре прибежал брат Игнатьевой, Осип. Он бросился к дверям, но сени были в огне и туда нельзя было попасть. Он кинулся к окну, желая оторвать прибитое полено, но крестьяне закричали на него, чтобы он не смел отрывать полена, потому что «миром заколочено и пусть горит».

Аграфена, видя неминуемую смерть, пробовала было спастись, вылезя в незаколоченное окно, выходившее на огород, но окно оказалось слишком узким, и крестьяне на всякий случай поспешили заколотить и его.

Так как дым и огонь ветром относило на реку, в сторону от избы, на крыше которой лежал толстый слой снега, то крестьяне решили спихнуть крышу. Несколько крестьян принялись за это, и один из них разворотил жердью бревна на потолке, чтобы жар скорее проник в избу. После этого огонь охватил всю избу, потолок провалился и исчезла всякая возможность спасти Игнатьеву.

Пожар продолжался всю ночь, и на следующий день на пожарище были уже только развалившаяся печь и яма с испепелившимися остатками костей Игнатьевой.

К ответственности были привлечены 17 человек На суде подтвердились все обстоятельства дела; подсудимые и свидетели чистосердечно рассказали все подробности дела: что Аграфену все считали колдуньей, что она многих испортила и что решили ее сжечь.

Во время судебного следствия со свидетельницей Екатериной Ивановой (вышеупомянутой больной) случился ужасный припадок Она вдруг грохнулась об пол, и в течение четверти часа ее страшно ломало и поднимало от пола по крайней мере четверти на полторы. Судорожные движения были настолько сильны, что трудно было понять, как она не повредила себе руки и ноги и в особенности как осталась целой голова, которой Иванова колотилась об пол. Выражение лица у нее было страшное. Глаза то открывались, блистая каким-то адским огнем, то снова закрывались, и в это время лицо искажалось до невероятности. Крик Ивановой похож был на какой-то дикий вопль отчаяния. Эта сцена произвела весьма тяжелое впечатление как на присяжных заседателей, в ногах у которых валялась Иванова, так и на публику — крестьян.

Присяжные отнеслись весьма снисходительно к подсудимым, в которых они видели не обыкновенных преступников, а несчастных, ставших жертвой глубоко вкоренившегося в их среде предрассудка. Суд приговорил только троих к церковному покаянию, а остальных оправдал.

15 декабря 1895 года Кашинский окружной суд, с участием присяжных заседателей, разобрал в городе Мышкине Ярославской губернии дело о колдунье, подробности которого заключались в следующем.

В конце ноября 1893 года крестьянка Ольга Брюханова внезапно заболела нервным расстройством, причем стала подвергаться припадкам сильной тоски, конвульсивным судорогам и то отрывисто выкрикивала, то смеялась, то плакала. Не умея объяснить себе этих явлений, бывших последствием развитого в сильной степени состояния «большой истерии», муж Брюхановой, Петр, и мать ее, Капитолина, а равно и сама она относили причину болезни к колдовству, «порче», как они выражались, и за исцелением стали обращаться к ворожеям и бабкам.

Когда же те никакой пользы не принесли, больную стали как можно чаще водить в церковь, но от этого припадки только усиливались, больная кричала, билась, так что приходилось ее держать.

Вполне уверенная в том, что она «испорчена», Брюханова, находясь в нехороших отношениях со своей свекровью Марьей Марковой, неоднократно высказывала мужу и другим родственникам свое предположение о том, что ее «испортила» свекровь.

Чтобы с достоверностью узнать, кто «испортил» его жену, Петр Брюханов, по совету знахарок, в первый день Пасхи, 17 апреля 1894 года, облил святой водой церковный колокол и, собрав воду в пузырек, дал в тот же день из него выпить жене во время бывшего с ней припадка и решительно спросил, кто ее «испортил». Та ответила: «Твоя мать».

Тогда Брюханов отправился за соседями и пригласил к себе в дом Андрея Виноградова, Владимира и Федора Грязновых и их семейства, чтобы все убедились, кого «выкликает» его жена.

Когда все собрались, он вторично дал жене выпить воды из пузырька и, окропив всех присутствовавших святой водой, опять предложил жене тот же вопрос о «порче». Та твердо и подробно ответила, что на Введениев день (21 ноября) 1893 года свекровь дала ей в рюмке водки «порчу», которую сама она взяла от сестры своего мужа Марьи Артемьевой вместе со 100 рублями, каковые зарыла затем у себя дома в погребе. После этого решено было потребовать в избу Марью Маркову.

Она пришла вместе с мужем своим, дряхлым стариком, Никитой Артемьевым. Петр Брюханов в третий раз дал жене «святой воды» и снова предложил вопрос о том, кто ее «испортил», на что получил такой же, как и прежде, ответ, после чего Ольга Брюханова при виде стоявшей перед ней свекрови сильно переменилась в лице, вскочила, «точно ее вихрем подняло», запела что-то и в конвульсивных судорогах бросилась на семидесятилетнюю старуху, повалила ее на землю, стала ее таскать за волосы и сильно бить, требуя, чтобы она «отделала порчу». К ней присоединился Петр Брюханов и вместе с женой стал бить свою мать ногами куда попало.

Все присутствовавшие молча смотрели на это, когда же Никита Артемьев порывался защитить свою жену, Виноградов сел к нему на колени и не позволил встать с места, а Владимир Грязнов в это время придерживал дверь.

Затем Виноградов предложил затащить Маркову в погреб, чтобы она откопала 100 рублей, в которых была «порча», и с этой целью принес веревку, надел старухе на шею и потащил ее к погребу, куда вместе с Грязновыми и втолкнул ее, после чего дали ей в руки косарь, требуя, чтобы она откопала «порчу».

Наконец, когда Маркова совершенно ослабела, ее оставили в покое.

К этому времени стал собираться народ из соседней деревни Петрушино, где уже от мальчишек узнали, что в Синицах «бьют колдунью». Из вновь пришедших кто-то посоветовал Петру Брюханову накалить железный засов, чтобы прижечь ведьме пятки. Петр разложил на дворе костер, но в это время Марья Маркова упала с завалинки, на которой сидела, и скончалась.

Ольга Брюханова, находясь все время в сильном истерическом припадке, плясала, хлопала в ладоши и кричала: «Сейчас разделают, разделают!» (снимут порчу).

Привлеченные в качестве обвиняемых все упомянутые лица, не отрицая самого факта совершения преступления, утверждали, что сами они, кроме Ольги, никаких побоев старухе не наносили, не имея намерения лишить ее жизни, а хотели лишь, чтобы она «отделала порчу», которую, по их мнению, действительно причинила Марья Маркова. Все они, по их словам, были «словно околдованные», так что совсем потеряли рассудок.

Ольга Брюханова была подвергнута судебно-меди-цинскому испытанию в Ярославской земской больнице и признана совершившей преступление в состоянии умоисступления, вследствие чего уголовное преследование ее по настоящему делу было дальнейшим производством прекращено.

На судебном следствии все свидетели единогласно показали, что побои наносила только Ольга Брюханова, остальные не помогали, но и не мешали.

Далее было установлено, что слух о «порче» Ольги Брюхановой ее свекровью держался в деревне всю зиму; что и в соседней деревне Горохове появилась «порченая» и молва приписывала порчу той же Марье Марковой; что порчи вообще случаются нередко, и, по народному верованию, кого больная выкликает, тот и «испортил».

Далее выяснилось, что Ольга Брюханова была всегда женщина здоровая, родила троих детей и сама их выкормила, но что действительно с Введениева дня она внезапно заболела.

Покойная Марья Маркова была женщина хорошая, но и Петр был хороший сын, и никто из подсудимых не был во вражде со старухой.

Эксперт, уездный врач Ковалев, признал побои тяжкими, угрожающими опасностью жизни, а смерть Марковой, по мнению эксперта, последовала от кровоизлияния в мозг, бывшего в свою очередь результатом ударов твердым предметом по голове покойной. Далее, на вопросы защиты, эксперт высказал мнение, что сильный припадок большой истерии действует заразительно на окружающих, что обвиняемые, будучи сами нормальными и здоровыми людьми, по всей вероятности, однако, находились в состоянии психического оцепенения и едва ли сознавали, что они делали.

Суд приговорил Петра Брюханова к шести годам каторжных работ, Виноградова — к четырехлетней каторге, а Грязновых — к ссылке на поселение в места не столь отдаленные — с лишением осужденных всех прав состояния.

Приговор произвел огромное впечатление. Подсудимые, бывшие на свободе, были немедленно взяты под стражу. Огромная толпа мужиков, баб и детей с рыданиями и воплями провожала их через весь город до стен тюрьмы.

 

«Икотная болезнь»

 

Как мы упоминали выше, на севере России и в Сибири была распространена особая разновидность кликушества — «икота».

Первые указания на «икотную болезнь», по словам доктора Краинского, относятся к 1606 году, когда в Перми поданы были две челобитные жалобы. Челобитчики сделали извет: один на крестьянина Тренку Талева, что он напустил икоту на его жену, а другой — на посадского Семейку Ведерника, который напустил икоту на его товарища по торговле.

У этих кликуш-«икотчиц» приступ начинается икотой, а оканчивается истерическим плачем или смехом. В некоторых случаях, однако, за этим следует обморок. Припадки продолжаются от часа до семи часов.

Икота главным образом была распространена среди женщин по правую сторону Северной Двины, где ею страдало в начале XX века не менее четверти всего женского населения. Дальше, к западу от Двины болезнь эта «пропадала».

Разумеется, русский народ и икоту объяснял влиянием злого духа.

 

Огненный змей

 

Огненный змей, по народным воззрениям, есть олицетворение дьявола. Дьявол принимает этот вид, когда намеревается вступить в половые сношения с женщинами. Сказания о таких связях существуют у всех славянских народов, занесены они и в наши летописи.

Согласно легенде о Петре и Февронии, дьявол вступил в связь с княгиней (супругой Павла, брата Петра) при жизни ее мужа, но в большинстве случаев он выбирает своими жертвами одиноких вдов или девиц, без меры грустящих и убивающихся по своим умершим мужьям или возлюбленным, и заступает место последних. Такие несчастные, всецело поглощенные своей скорбью, нередко забывают свои обязанности по отношению к Богу и ближним. Они перестают молиться, посещать церковь, ропщут на Господа, сомневаются в Его милосердии, богохульствуют.

Вот этими-то обстоятельствами и пользуется дьявол. Наметив такую женщину, он в глухую ночь пролетает по небу в виде огненного змея, останавливается над ее избой, рассыпается искрами и является тоскующей под видом ее мужа или любовника. Конечно, такое явление приводит женщину в ужас, но обаяние дьявола так велико, что она скоро свыкается с мыслью, что любимый ею человек жив, а не умер.

В страстных ласках проводит дьявол с нею ночь и при первом пении петухов исчезает. Затем посещения им новой любовницы происходят уже каждую ночь.

Любовь огненного змея сушит и изводит женщин. Они бледнеют, худеют, истощаются. Дни проводят в тяжелой тоске, с нетерпением ожидая ночи, а с нею и возлюбленного.

Случается, что обольщенная дьяволом разговаривает с ним в присутствии посторонних, но последние не видят и не слышат духа. Иногда от таких связей родятся дети, но не обыкновенные, а богатыри, кудесники или кикиморы.

О происхождении и жизни кикимор в русском народе существует следующая легенда:

«Полюбит красну девицу-душу нечистый, загорит он, окаянный, змеем огненным, осветит он дубровы дремучие. По поднебесью летит он, злодей, шаром огненным; по земле рассыпается горючим огнем, во тереме красной девицы становится молодым молодцем несказанной красоты. Сушит, знобит он красну девицу до истомы.

От той ли силы нечистые зарождается у девицы детище некошное. С тоски, со кручины надрывается сердце у отца с матерью, что зародилось у красной девицы детище некошное. Клянут, бранят они детище некошное клятвой великой: не жить ему на белом свете, не быть ему в урост человечь; гореть бы ему век в смоле кипучей, в огне негасимом.

Со той ли клятвы то детище заклятое, без поры, без времени, пропадает из утробы матери. А и его-то, окаянного, уносят нечистые за тридевять земель в тридесятое царство. А и там-то детище заклятое ровно чрез семь недель нарекается Кикиморой.

Живет, растет Кикимора у кудесника в каменных горах; поит-холит он Кикимору медяной росой, парит в бане шелковым веником, чешет голову золотым гребнем. От утра до вечера тешит Кикимору кот-баюн, говорит ей сказки заморские про весь род человеческий. Со вечера до полуночи заводит кудесник игры молодецкие, веселит Кикимору то слепым козлом, то жмурками. Со полуночи до бела света качают Кикимору во хрустальчатой колыбельке.

Ровно через семь лет вырастает Кикимора. Тонешенька, чернешенька та Кикимора; а голова-то у ней малым-малешенька со наперсточек, а туловище не спознать с соломиной. Далеко видит Кикимора по поднебесью, скорей того бегает по сырой земле. Не старается Кикимора целый век; без одежи, без обуви бродит она лето и зиму. Никто-то не видит Кикимору ни середь дня белого, ни середь темной ночи. Знает-то она, Кикимора, все города с пригородками, все деревни с присе-лочками; ведает-то она, Кикимора, про весь род человечий, про все грехи тяжкие. Дружит дружбу Кикимора со кудесниками да с ведьмами.

Зло на уме она держит на люд честной. Как минут годы уреченные, как придет пора законная, выбегает Кикимора из-за каменных гор на белый свет ко злым кудесникам во науку. А и те-то кудесники люди хитрые, злогадливые; опосылают они Кикимору ко добрым людям на пагубы. Входит Кикимора во избу никем не знаючи, поселяется она за печку никем не ведаючи. Стучит, гремит Кикимора от утра до вечера; со вечера до полуночи свистит, шипит Кикимора по всем углам и полавочной; со полуночи до бела света прядет кудель конопельную, сучит пряжу пеньковую, снует основу шелковую. На заре-то утренней она, Кикимора, собирает столы дубовые, ставит скамьи кленовые, стелит ручники кумачные для пира неряженого, для гостей незваныих. Ничто-то ей, Кикиморе, не по сердцу: а и та печь не на месте, а и тот стол не во том углу, а и та скамья не по стене. Строит Кикимора печь по-своему, ставит стол по-нарядному, убирает скамью запонами шидяными. Выживает она, Кикимора, самого хозяина, изводит она, окаянная, всяк род человечий. А и после того, она, лукавая, мутит миром крещеныим: идет ли прохожий по улице, а и тут она ему камень под ноги; едет ли посадский на торг торговать, а и тут она ему камень в голову. Со той беды великие пустеют дома посадские, зарастают дворы травой-муравой».

Если связь со змеем продолжается долгое время, то женщина сходит с ума и нередко кончает жизнь самоубийством.

Единственным средством избавиться от дьявола-змея является надевание на него шейного креста. Но очарованную женщину трудно уговорить прибегнуть к такой мере. Если однако она послушается, то хотя бы и не успела надеть креста на шею нечистому, однако после нескольких повторов этой попытки дьявол ее оставляет и больная поправляется.

Вот одна из быличек, которые часто рассказывали в деревнях:

«Вот в Ветлуге был случай. Молодая женщина, пожив всего один год замужем, неожиданно лишилась своего супруга: его где-то на стороне убили. Много слез пролила Анна, сильно горевала и не знала, что делать от тоски. Наступила осень, и горожане увидели летуна: появится, осветит и рассыпается над домом, где жила молодая вдова. Многие предостерегали Анну и говорили, что сами видели, как летал к ней огненный змей, и советовали обратиться с молитвами к Богу, но вдова и слышать не хотела, отвергала советы добрых людей. Она, не стесняясь, говорила домашним и знакомым, что муж ее не убит, а только скрывается от людей, потому несчастье его постигло, и он не смеет никому показаться на глаза, кроме своей жены, которую посещает часто. Она рассказывала, что муж, когда ночует у нее, вместе с ней спит, как спал и раньше живой, и уходит около полуночи до пения петухов. Недолго, однако, летал огненный змей к вдове. Начала она быстро таять, ничего по дням не ела, тосковала и лишилась рассудка, а вскоре ее и паралич разбил, так она в совершенном изнеможении и безумии скоро и умерла».

Кроме креста, спасти от огненного змея тоскующую по нему женщину мог заговор, произнесенный знахарем.

Обряд начинался с втыкания в порог и во все щели избы мордвинника, а затем уже произносился сам заговор:

«Как во граде Лукорье летел змей по поморию, града царица им прелыцалася, от тоски по царе убивалася, с ним, со змеем, сопрягалася, белизна ея умалялася, сердце тосковалося, одному утешению предавалася — как змей прилетит, так ее и обольстит. Тебя, змей, не боюся. Господу Богу поклонюся, преподобной Марии Египетской уподоблюся, во узилища заключусь Как мертвому из земли не вставать, так и тебе ко мне не летать, утробы моей не распаляти, а сердцу моему не тосковати. Заговором я заговариваюсь, железным замком запираюся, каменным тыном огораживаюсь, водой ключевой про-хлаждаюся, пеленой Божией Матери покрываюся; аминь».

 

Домовые

 

Домовые — это духи, хранители домов, олицетворение душ умерших предков, родоначальников, почему им и присвоен эпитет дедушки — «дедушка домовой». Домовой имеется в каждом доме, живет всего чаще под или за печкой, иногда в бане или овине.

По народным верованиям, домовой весь оброс густой шерстью и мягким пухом, даже ладони и подошвы у него в волосах, только лицо около глаз и носа «голое». Его мохнатые подошвы зимой обозначаются на снегу, а ладонью домовой гладит по ночам сонных, и те чувствуют, как шерстит его рука. Если она мягкая и теплая, то предвещает счастье и богатство, если холодная и жестокая, то быть худу.

В Вятской губернии рассказывали, что домовой является людям стариком, ростом с пятилетнего ребенка, в красной рубахе, подпоясанный синим кушаком, лицо у него сморщенное, борода белая, волосы на голове желто-седые, а глаза словно огонь горят.

В Сибири домового представляют в виде маленького, косматого старика с длинной бородой и думают, что он проживает в печурке.

В других областях России домового знают плотным, малорослым стариком, в коротко смуром зипуне или синем кафтане, с алым поясом или в красной рубахе: у него седая всклокоченная борода, волосы косматы и застилают лицо, голос суровый и глухой; он любит ворчать, браниться и употребляет при этом выражения чисто народные, крепкие.

У домовых бывают жены и дети, дочери его очень красивы, но любовные связи с ними гибельны для смертных.

Домовой представлялся крестьянам идеальным хозяином: он смотрит за всем домом и двором пуще самого хозяина, блюдет семейные интересы, заботится об имуществе, охраняет всю скотину, надзирает за овином, огородом, конюшней, хлевом, амбарами, за домашней птицей, особенно за курами.

Петушиного пения домовой, в противоположность всей остальной нечистой силе, не боится, напротив, его боятся различные лешие, ведьмы и оборотни, от вредных замыслов которых он охраняет дом.

Домовой сочувствует и семейной радости, и семейному горю. Он предвещает смерть хозяина дома тяжелыми вздохами и плачем. Когда умирает кто-либо из домочадцев, домовой воет ночью, выражая этим свою печаль.

Перед каким-нибудь общим бедствием — чумой, войной, пожаром — домовые уходят из села и воют на выгонах.

Если идет нежданная беда — домовой возвещает о ее приближении стуками, ночными поездками, истомляющими лошадей, приказом сторожевым собакам рыть ямы среди двора и выть на всю деревню.

Желая предупредить хозяина о каком-нибудь несчастье, например о начале пожара или о забравшемся воре, домовой толкает и будит хозяина.

Несмотря на свое доброжелательство, домовой вообще любит проказить. Бывают случаи, когда он становится злым даже к семье своего хозяина. Тогда он щиплет домашних животных и птиц, отнимает у них корм, спутывает гривы лошадям и замучивает их ездою, сбрасывает хозяина с саней или телеги, раздевает его во время ночи, стаскивает с постели, наваливается на сонных домочадцев, душит их, щиплет до синяков.

Так объясняет народ причины кошмаров и появление подкожных кровоизлияний на различных частях тела после сна в виде синеватых и багровых пятен различной формы и величины.

10 февраля (нового стиля) праздновали в русском народе именины домового.

Крестьяне были уверены, что болезни и несчастья, появляющиеся с этого дня, происходят от лихого домового. Колдуны и знахари уверяли, что домового можно унять кудесами; а чтобы его всегда держать в смирении, то нужно оставить на ночь гостинцы. Кудесы, унимающие лихого домового, заключаются в следующем: колдун, призванный во двор, ровно в полночь резал петуха, выпускал кровь его на голик (веник). Этим голиком выметал все углы в избе и во дворе, вместе с причитанием разных заговоров. Все это совершалось до пения последних петухов.

Для задабривания домового после ужина оставляли на загнетке горшок каши. Верили, что ровно в полночь домовой выходит из-под печи и ужинает. С той поры он целый год бывает смирен и услужлив.

Существовали особые заговоры на умилостивление домового. Для этого нужно было достать травы плакуна (Orchis maculata), но не с черным корнем (какой у нее бывает обыкновенно), а с белым, и привесить его себе на шелковый пояс, потом взять озими, добытой с трех полей, завязать ее в узелок и привязать узелок к змеиной головке, которая должна висеть на гайтане[28] вместо креста; вложить в одно ухо клочок козьей шерсти (которую особенно уважает домовой), а в другое — последний, в порядке домашней пряжи, клочок шерсти летнины, который крестьянка бросает, когда допрядет кудель, и который следует подобрать скрытно ото всех домашних; потом переодеть сорочку на ночь, то есть на левую сторону, взять горшовик[29] и отправиться ночью в хлев, где, завязав глаза этим горшовиком, сложенным вчетверо, и затворив за собой дверь, сказать: «Суседушко, домоседушко, раб к тебе идет, низко голову несет; не томи его напрасно, а заведи с ним приятство, покажись ему в своем облике, заведи с ним дружбу да сослужи ему легку службу».

Слова эти повторять до тех пор, пока не запоют петухи или пока не услышишь легкого шороха в хлеву. В первом случае вызывание должно отложить до другой ночи, во втором — схватиться одной рукой за корень плакуна, а другой — за змеиную головку и крепко держаться за них, что бы ни делал домовой: тогда последний покажется. Если же вызывающий не успеет ухватить за гайтан и корень или выпустит их из рук, то домовой, схватив гайтан, порвет его и змеиной головой застегает вызывающего до полусмерти.

При переходе в новое жилище домохозяин (или приглашенный знахарь) должен был положить для домового в подполье нового дома целый небольшой хлеб и на него соли да чашку молока. Приготовив это, хозяин ночью в одной сорочке идет в старый дом и говорит: «Кланяюсь тебе, хозяин батюшко, и прошу тебя пожаловать к нам в новыя хоромы: там для тебя и местечко тепленькое, и угощеньицо маленькое сделано».

Без приглашения домовой не пойдет на новое место и будет плакать каждую ночь.

По переезде в новый дом первый ломоть хлеба, отрезанный за первым обедом, зарывают в земле на вышке, в правом углу под избой, приговаривая: «Кормильчик, кормильчик, приходи в новый дом хлеба здесь кушать и молодых хозяев слушать».

Наши предки перебирались в новые дома на Сёмин день, 1/14 сентября.

Для этого сзывали родных и почетных гостей. На такое новоселье хаживал приглашать гостей сам хозяин. Первыми гостями считались тесть с тещей, сваты, дяди и кумовья. Гости наперед присылали на новоселье хлеб-соль по усердию и состоянию.

Тесть присылал коня любимому зятю, а теща — корову для внучат. Коня встречал зять у ворот с поклонами и почетами, у крыльца кормил ячменем и пшеницей из рукавицы, а в конюшне поил сытой медовой чрез серебро, из ковша. Корову провожала сама теща до зятина двора. Хозяин с хозяйкой встречали корову на дворе с поклонами и ласковым словом, у крыльца кормили хлебом и с радостью провожали все свою буренушку до сарая.

Кум с кумой приносили на новоселье мыло и полотенце. Встреча им была в сенях, где угощали чаркою вина.

Сваты приносили домашнюю птицу, и новых переселенцев кормили на дворе овсом и гречихою.

Все званые сходились праздновать новоселье к обеду, и пиршество оканчивалось вечером, с большими проводами гостей.

Расскажем теперь о поверьях наших предков о новом доме. Дом готов, все отделано, все припасено, все убрано; но не сделано важного, не исполнено нужного. Это важное, это нужное не продается, не покупается. О нем все старшие в доме со страхом вспоминают. А без этого нужного как перейти в новый дом? Как жить? Давно ли были примеры у соседей, что в новом доме пропадало и счастье, и богатство, и веселье?

Если вы знаете заветные тайны наших отцов, вы уже догадались, что в новый дом нельзя перейти без домового дедушки. Он в старом доме берег все хозяйское добро, холил домашний скот, радел и заботился о дворе пуще хозяйского глаза. И его ли оставить, бросить на старом пепелище? Может быть, на новом дворе заведется лихой и грозный домовой? И вот хозяева решаются перевести с собою и домового дедушку, без которого в доме непременно будут болезни и беды.

Свекровь, или бабка, или старшая нянька, или знахарка отправляет со старого пепелища молодую хозяйку, а сама топит печь в последний раз. Весь жар выгребает она из печи в печурку и дожидается полдня. У ней уже заранее приготовлен горшок со скатертью. Ровно в полдень, по солнцу, свекровь кладет в горшок горячие уголья и накрывает его скатертью. Потом растворяет двери и, обращаясь к заднему куту, говорит: «Милости просим, дедушка, к нам на новое усилье».

Затем отправляется на новый двор. Здесь хозяин с хозяйкой, у растворенных ворот, ожидают уже дедушку с хлебом-солью. Подходя к воротам, свекровь стучится в верею[30] и спрашивает: «Рады ли хозяева гостям?» Ей отвечают молодые хозяева с низкими поклонами: «Милости просим, дедушка, к нам на новое место».

Свекровь идет в новые покои; впереди несет хозяин хлеб-соль; сзади провожает хозяйка. Входя в избу, свекровь ставит горшок на загнетку, берет скатерть и трясет ее по всем углам, как будто выпуская домового; потом высыпает все уголья в печурку. С восторгом и радостью садятся всей семьей за стол и едят хлеб-соль.

Горшок разбивают и зарывают ночью под передний угол дома.

Для предосторожности, чтобы злые люди не напустили на двор лихого домового, вешают в конюшню медвежью голову. Все это делается будто для того, чтобы лихой не вступал в борьбу с добрым за жилое и не обессилил бы его.

По переводе в новый дом коров старший хозяин (или знахарь) говорит «дворовым» (духам): «Кормилец батюшко, кормилица матушка, как я люблю этих коровушек, чернухонек, сивухонек (и т. д.) — так и вы их любите».

Когда приведут купленную скотину в хлев, следует произнести: «Дедушко отаманушко, полюби моего чер-неюшка (пестреюшка и пр., смотря по шерсти), пой, корми сытно, гладь гладко, сам не шути и жены не спущай, и детей укликай, унимай».

Кто хочет видеть дворового, должен первый получить от священника, по окончании заутрени на Пасху, красное яйцо и взять из церкви свечу, с которой стоял у заутрени. Затем должен ночью, до петухов, взяв в одну руку зажженную свечу, а в другую красное яйцо, стать перед отворенной дверью хлева и сказать: «Дядя дворовой, приходи ко мне, не зелен, как дубравный лист, не синь, как речной вал; приходи таким, каков я; я тебе христовское яичко дам».

Дворовой выйдет, по виду совершенно подобный произносившему заклятие.

 

 

Глава пятая


Понравилась статья? Добавь ее в закладку (CTRL+D) и не забудь поделиться с друзьями:  



Сейчас читают про: