Привлечем к делу друзей

 

 

Хорошие друзья, хорошие книги и спящая совесть – вот идеальная жизнь.

Марк Твен

 

Рано утром запиликал телефон. Звонила коллега по писательскому ремеслу. Мы договорились, что в течение какого-то времени будем подпитывать друг друга своей энергией. Коллеге сейчас нелегко – она пишет синопсис[6] книги. Мне тоже нелегко – я просто пишу, и точка. Ее последний синопсис никого не заинтересовал, и коллега потеряла веру в себя. Она не в состоянии работать – садится за стол, но не может написать ни строчки. Изо всех сил сражается с этим упрямым блоком. Я тоже стараюсь справиться с блоком и потому охотно помогаю ей преодолеть возникающие препятствия.

Мне нравится замысел ее нового синопсиса, и я уверена, что книга быстро найдет своего покупателя. Коллеге нужно лишь закончить набросок, а потом слегка подправить его, сдобрив несколькими забавными эпизодами, чтобы легче читалось. Охваченная страхом и разочарованием, она никак не может этого сделать, хотя обычно такая работа ей вполне по плечу. Я прекрасно знакома с подобными блоками и со всем сочувствием наблюдаю за ее творческими усилиями. Ее регулярные звонки и мне помогают взяться за работу. Мы справляемся с делом вместе, а наше «дело» сейчас – жизнь в творчестве.

 

Самое страшное одиночество – не иметь истинных друзей.

Фрэнсис Бэкон

 

Принято считать, что художник всегда одинок. Мой друг, романист Тим Фаррингтон, описал этот миф весьма едко: «Стереотип одинокого гения, одаренного недоаутиста, который истово и страстно трудится в благородном одиночестве». Какое точное описание – и какая чушь. Художнику вовсе не нужно пребывать в одиночестве и отдалении от других – нас просто приучили в это верить. А вера такого рода способна превратиться в самоисполняющееся пророчество. Художник, нуждающийся в помощи и поддержке, может отказаться от мысли просить о них. В конце концов, разве «настоящий» художник не выше таких мелочей? Ответим коротко – нет.

Нас приучили видеть вокруг одинокой судьбины художника стойкий романтический ореол. В воображении рисуется мансарда из «Богемы»[7], одинокий голодающий художник, который борется с депрессией и страдает крайней эксцентричностью. Мы привыкли считать, что таковы все художники. В прошлые выходные на занятиях в Сан-Франциско я попросила поднять руку всех, кто считает, что художник должен быть одинок. В зале было две сотни людей, и вверх взлетело около двухсот рук. Но если мы верим в этот принцип, то можем реализовать его – перспектива, которая причинит нам немало боли. Кому охота писать роман, если за это придется заплатить утратой всех друзей? И роман остается не начат, и художник не может преодолеть стоящий на пути блок.

Истина же заключается в том, что творчество любит не одиночек, а группы. Возьмем Париж 20-х годов и группу творцов, собиравшихся у гостеприимной Гертруды Стайн[8]. Возьмем «Блумсберийский кружок»[9], члены которого по четвергам собирались за коктейлем и который просто не мог не превратиться в целое направление. Можно утверждать, что успешное творчество строится на успешных дружеских связях. Можно точно сказать, что преодолеть дистанцию художнику помогают именно друзья. Позвольте привести пример.

Недавно я побывала на автограф-сессии наипопулярнейшей нью-йоркской писательницы. Трем ее романам поет дифирамбы даже желчная The New York Times. По ее книгам поставили пьесу в Москве и еще одну – в Нью-Йорке. Ее карьера взлетела на недосягаемые высоты. После автограф-сессии, которую посетило немыслимое количество народу, меня пригласили поужинать с ее друзьями. Мы заняли длинный стол на 16 человек в модном бистро Ист-Сайда – в число приглашенных вошли члены не одной, а целых двух писательских групп, которые посещала эта наипопулярнейшая писательница, причем посещала все те годы, что работала над снискавшим ей славу романом.

«Всем этим я обязана вам», – в какой-то момент сказала она сидящим за столом. Ее друзья зафыркали и замахали руками, но, когда я расспросила их подробнее, признались, что и в самом деле читали черновики важнейших фрагментов книги и делали замечания. Они были «волшебными зеркалами», в которых писательница видела отражение своих возможностей и таланта. Они подбадривали ее шаг за шагом, черновик за черновиком. Они делились с ней предложениями, сомнениями, поддержкой, советами.

Значит ли это, что творить нужно целой командой? Да нет же. Писательница, если помните, работала сама, но пользовалась поддержкой друзей. Всякий раз, когда она показывала им черновик, их энтузиазм заряжал ее и подавал сигнал «Вперед!». Друзья верили в ее книгу. Друзья верили в писательницу. А когда ее собственная вера иссякала, она, в свою очередь, могла верить в их веру. Друзья стали для нее группой поддержки, которая торжествовала победу писательницы. Без них она не справилась бы с задачей.

 

Главное – работа и любовь. Если нет работы и любви – это уже невроз.

Теодор Райк

 

Недавно мне довелось на себе испытать, как дружеская поддержка помогает в работе двигаться вперед. Я писала роман, небольшую любовную историю двоих аутсайдеров, живших на Манхэттене. Завершив первый вариант, отправила его редактору и двум моим друзьям. С редактором мы много раз работали вместе над нон-фикшн. Друзья уже почти 20 лет читают мои рукописи, сначала написанные начерно, а потом отшлифованные.

– Хорошее начало, продолжай, – ответили друзья. – Отличная книга, приятно читается.

Моя маленькая книга понравилась им еще на стадии семечка. А вот редактор, наоборот, очень мрачно отозвалась о центральной линии – да, впрочем, нашла массу проблем и во всем остальном. Ее замечания угодили мне в самое сердце – но там уже стояли наготове друзья со словами поддержки.

– Она ничего не поняла. До нее просто не дошло. Наверное, у нее никогда не было дисфункциональных отношений, – уверяли они. – Не сдавайся. Книга отличная.

– Правда?

– Ну, Джулия, нельзя же сдаваться только потому, что одному-единственному человеку что-то не понравилось.

И вот, побуждаемая друзьями, я отложила замечания редактора и вернулась к работе. На смену первому варианту пришли второй, третий, четвертый, пятый. Книга пошла по профессиональным чтецам, а заодно и по друзьям. Она понравилась другим издателям. Под влиянием порыва я послала законченную работу тому, первому редактору.

– Ах, теперь я поняла! – воскликнула она. – Отлично! Наверное, урок тут такой: никогда не шлите мне первый вариант!

Я не стала говорить ей: «Как легко вы сменили точку зрения! После вашего первого отзыва я чуть не повесилась!»

Меня эта история научила ценить дружбу – и понимать, насколько важны для моей работы друзья. Я поняла, что без их поддержки бросила бы книгу, сказав себе, что нечего слишком много о себе воображать и думать, будто я способна написать романтическую комедию. Скорее всего, я бы даже не поняла, что это саморазрушительное поведение, и назвала бы его прагматичным. (Но я была упорна, и мой роман вышел в издательстве St. Martin’s Press.)

 

Дружба – одна из самых материальных вещей в мире, дарящем все меньше и меньше поддержки.

Кеннет Брана

 

С сожалением вспоминаю о своем раннем романе, который бросила, не доверившись силе дружбы. Я отослала эту книгу двоим друзьям и редактору. Последний отписал: «Срежь розы и закаты вдвое и публикуй!» Мне его замечание показалось саркастическим, и, несмотря на заверения друзей, что книга им понравилась, а количество роз и закатов действительно можно урезать, я сунула роман на дно ящика, где он и окончил свои дни.

Из всего этого можете сделать вывод, что я как писатель излишне чувствительна. Да, пожалуй. Но подозреваю, что повышенная чувствительность – или, говоря словами знаменитой преподавательницы писательского мастерства Натали Голдберг, «чуткость», – свойственна большинству художников. Дело не в том, что мы неспособны воспринимать критику: просто зачастую мы неспособны воспринимать ее взвешенно. Тут-то и приходят на помощь друзья.

 

Нет худа без добра, но многие этого добра не замечают, поскольку ждут большего.

Морис Сеттерс

 

Друзья помогают взвесить позитив и негатив. Они помогают разобраться и понять, когда нас действительно подвергли резкой критике, а когда нам только кажется, будто это произошло. Они помогают отделить осмысленную критику от бессмысленной. Они помогают осознать, когда нас обижают и когда кажется, что обижают. Самим отличить одно от другого бывает нелегко.

Людей, которым мы верим всей душой и не без причины, я зову друзьями «до, во время и после». Они как никто хотят нам добра, они – наши «волшебные зеркала», которые показывают наши сильные стороны и возможности. В число таких друзей человек входит не сразу. Он должен быть проверен временем, доказать, что не только мягок сердцем, но и тверд разумом. Он должен быть тверд, но не настырен. Он должен быть дружелюбен, но не слащав. Чтобы стать «волшебными зеркалами», такие люди должны, подобно настоящим зеркалам, иметь чистую ясную поверхность, которая позволит без искажений отражать все, о чем их попросят поразмыслить. Набор хороших «волшебных зеркал» – лучшее, что может помочь в работе. Я убедилась в этом на собственном нелегком опыте.

В работе нами не всегда руководит вдохновение. И не всегда мы идем верным путем. Друзья, которые знают, как устроена и из чего состоит наша работа, сразу заметят, если мы повернем в новом направлении. Они прекрасно и взвешенно поговорят с нами о том, насколько хорошо это избранное направление и что означает наш отход – что мы успешно осваиваем новые земли или случайно отклонились от избранного пути. Со временем у друзей возникнет собственное мнение относительно нашей золотой жилы – той творческой области, в которой мы работаем наиболее успешно. «Напиши еще один детектив», – попросят они. Или скажут: «Нам так нравятся твои романтические комедии».

Писательское дело не единственная область искусства, выигрывающая от дружеского внимания. «Я вижу, ты серьезно поработал над фоном», – могут сказать друзья портретисту. А хореограф услышит: «Мне особенно понравилось второе па». В идеале друг-наблюдатель учитывает и проделанную работу, и ту, которая еще предстоит. Ощущение прошлых достижений соседствует в нем с ощущением новых возможностей. А иногда расположенный к нашей работе друг активно стремится открыть для нас новые двери.

Даже если друзья не лучше нашего знают, в каком направлении должна пойти работа, они могут ничуть не уступать нам в этом понимании. Когда я работала над поэтическим сборником «Эта Земля» совместно с композитором Тимом Уэзером, он подбивал меня больше внимания уделять стихам на политическую, а не романтическую тему. В результате получившийся сборник удостоился звания «Лучшее музыкальное произведение» от Publisher’s Weekly. Будь в сборнике больше про чувства, вряд ли он имел бы такой успех.

 

Есть деньги на житье, дышать и петь не больно, со мной мои друзья, а значит, я довольна.

Лорен Бэколл

 

Друзья всегда скажут, если мы работаем спустя рукава, и предупредят, если наш внутренний критик совсем разбушевался. Сказанное без обиняков «по-моему, неплохо» способно дать понять, что мы на правильном пути, а вовсе не блуждаем, как могли подумать, ослепнув от страха. Увы, когда дело заходит об оценке качества работы, внутренний критик нам не помощник. Иногда – правда, редко, – он может пропустить второсортную работу, но чаще будет безжалостно нападать на то, что совсем не заслуживает нападения. Тут и становится необходима помощь друзей, способных оценить вашу работу.

«Барахло!» – скажет внутренний критик.

«А по-моему, нет. Нормально», – возразит друг.

Умению больше прислушиваться к друзьям, чем к гиперактивному внутреннему критику, можно научиться. Слишком уж часто страх мешает художнику выйти в самый центр сцены. Застенчивый творец охотно творит, но бежит света софитов, которые вспыхивают, когда он окончит свой труд. И опять на помощь приходит дружеская поддержка. Нам, художникам, нужны те, кто станет болеть за нас, когда мы сосредоточимся, чтобы совершить невероятный рывок, акт веры творца. Им можно позвонить и сказать: «Я боюсь отправлять статью, но все равно отправлю». А потом перезвонить: «Отправил». На языке разнообразных пошаговых программ это называется «бутербродный звонок»: трудная задача окружена поддержкой, словно колбаса двумя ломтями хлеба.

Вера заразна, и порой, когда мы не в состоянии поверить в себя, как минимум, можем поверить в веру окружающих. «Может, я не так уж и плох, – нет-нет, да и подумаем мы. – Может, надо попробовать еще». И вот уже идем и пробуем.

 

Всегда будь чуть добрее, чем необходимо.

Джеймс Барри

 

Волшебная лоза

У вас уже есть список друзей, готовых вас поддержать? Пришла пора его использовать. Позвоните своим «волшебным зеркалам», напишите по электронной или по обычной почте. Встречайтесь с ними во время работы над проектами. Укажите точно, в какой области вам необходима помощь. В прошлый раз вы устраивали подробнейший мозговой штурм с одним другом. Теперь обратитесь к сети друзей и попросите у всех помощи и совета.

Пусть вас не удивит любовь, звучащая в ответах друзей. Когда речь заходит о заботе и помощи художнику, наши друзья могут быть очень мудры. Погрузившись в работу, мы нередко забываем проявлять любовь к самим себе. Мы не останавливаемся, чтобы отпраздновать свои маленькие победы. Вот, к примеру, вы только что закончили работу над набросками к проекту и задумались о работе, ожидающей впереди, – а значит, и о следующих черновиках. А друг может предложить отпраздновать уже достигнутое. Договоритесь пообедать с ним – и отпразднуйте.

Позвольте друзьям проявить участие. Чем более открыто вы будете говорить с ними о своих надеждах, мечтах и разочарованиях, тем больше поддержки они окажут. Ваша задача – искренне открыться перед ними. Перестаньте играть в волка-одиночку и попробуйте довериться. Это идет вразрез с традиционным мифом о художнике-одиночке, но нам незачем быть одиночками (успешный художник вообще редко одинок). Помните, что успех любит не одиночек, а группы и рождается из великодушия. Так дайте же вашим друзьям возможность быть великодушными.

 

 

Упадок духа

 

 

Нет ничего дороже в этом мире, нежели истинная дружба.

Св. Фома Аквинский

 

Мы, художники, редко бываем довольны собой. Мы почти никогда не думаем: «Это лучше всего», – хотя, возможно, «это» и впрямь лучше. Все время нужно быть начеку, дабы не скатиться в недовольство или заурядную апатию. Приходится призвать всю свою отвагу, чтобы поверить, что с течением времени мы становимся лучше, а не сползаем вниз по склону. А чтобы удержаться на этом склоне, нужны две вещи: энергия и решимость, и их мы можем поискать во внешнем мире. Романист Тим Фаррингтон говорит, что работать изо дня в день – все равно что «толкать в гору камень». И он прав – у многих художников практически всегда бывает именно так.

Очень часто наши дни проходят под флагом упорства, а не таланта. Вооружившись поддержкой друзей, мы держимся из последних сил, подаем очередную заявку, стучимся в дверь очередной галереи. Уильям Кеннеди предлагал свой роман «Железный бурьян» в разные издательства 50 раз, прежде чем добился успеха, – после чего его книга получила Национальную книжную премию!

Упадок духа – личный ад большинства художников, и об этом мы предпочитаем не говорить. Так, сейчас я переживаю упадок духа сразу по двум причинам. Первая связана с «Авалоном» – мюзиклом, над которым я работала семь лет. Он в подвешенном состоянии – говоря словами моего менеджера, вызывает «осторожный интерес», однако не привлекает заинтересованных лиц. Вторая причина – роман, который уже давно «вот-вот купят». Жить в состоянии «вот-вот» нелегко. Сколько еще раз мне предстоит услышать, что «редакторам книга очень понравилась, но отдел продаж и маркетинга зарубил проект»? Что толку уговаривать себя – «зато редакторам очень понравилось»? Если мне не сказали «да», значит, я осталась с «нет». А с «нет» жить трудно. Я стараюсь научиться этому искусству. Каждый день читаю стихи Эрнеста Холмса. Молюсь, чтобы Бог избавил меня от цинизма. Молюсь, чтобы сердце мое не ожесточилось.

Быть может, завтра «Авалон» обретет своего продюсера. Быть может, завтра роман уйдет в печать. А сегодня моя задача – верить, вести себя так, будто все уже произошло, писать, как бы трудно ни было, сохранять оптимизм и не поддаваться унынию, продолжать двигаться дальше. Для этого мне нужна помощь. И я научилась о ней просить.

«Есть новости?» – спрашивает Ларри Лонерган, когда я ему звоню. Я настроена пессимистично, но он упорно твердит, что хорошие новости еще впереди. Он верит, что роман купят, а «Авалон» найдет исполнителя. В дни, когда от моей веры ничего не остается, я буквально выезжаю на убежденности Ларри. Прикоснувшись к его вере, обретаю собственную. Я не бросаю работу. Я упорно тружусь. Надо двигаться дальше – значит, будем двигаться.

Дело к вечеру. Я только что поговорила с подругой – той самой писательницей, переживающей сложный период. Она отчиталась, что написала целую страницу, и работа над синопсисом движется. «Спасибо тебе большое, – сказала она. – Я смогла писать, потому что знала – вечером мы с тобой поговорим».

 

Кто видит нужду и ждет, пока попросят о помощи, так же немилосерден, как если бы отказался помочь.

Данте Алигьери

 

«Я тоже сегодня поработала, – отвечаю я. – И еще, может быть, мне удастся спасти кое-что из тех двухсот страниц, что я выбросила. Это было бы просто чудом». Мы смеемся. Потому что истинное чудо – это облегчение, которое один художник испытывает, делясь с другим. Мы – два писателя в одной лодке.

 

 

Волшебная лоза

Чтобы выполнить это упражнение, придется походить и даже побегать. Отправляйтесь в местный книжный магазин или пробегитесь по интернет-магазинам Barnes and Noble или amazon.com. Поищите биографию или автобиографию, посвященную жизни какого-либо художника. Вам нужна книга, в которой речь пойдет об опыте, силе и надежде, чтобы из первых рук узнать, как мастер переживал разочарования. Вообще, полезно знать, что тяжелые времена бывали даже у великих и что вы с вашей черной полосой угодили в неплохую компанию.

Когда я пишу мюзиклы, ищу опору в книгах о Роджерсе и Хаммерстайне – людях, которые добились величайшего успеха, однако успех этот пришел к ним далеко не сразу. Роджерс однажды потерпел такой крах, что почти бросил музыкальный бизнес, вознамерившись стать продавцом белья. После первых успехов, достигнутых в сотрудничестве с Джеромом Керном, но до побед совместно с Роджерсом, Хаммерстайна больше десяти лет кряду преследовали крайние разочарования. Порой, когда я испытываю особую горечь и отчаяние, открываю книгу и спрашиваю себя: «Что сказал бы Оскар Хаммерстайн?» А потом прислушиваюсь к тем наставлениям, которые приходят ко мне через книгу. Зарождающиеся при этом мудрые мысли очень часто словно бы и мне не принадлежат, и не придуманы мной. Книга всегда твердит, чтобы я не сдавалась.

Возьмите ручку. Пронумеруйте строки с первой по пятую и выберите пятерых наставников из числа уже покинувших этот мир. Выберите одного и попросите его о любой помощи и совете, которые он мог бы дать вам именно сейчас. Посидите в тишине и прислушайтесь к тому, что услышите. Запишите услышанное. Очень может быть, что мудрая мысль, которая вас осенит, покажется вам чем-то пришедшим извне.

 

 

Нет безотраднее пустыни, чем жизнь без друзей; дружба умножает блага и облегчает беды; отрада души, она – единственное лекарство от враждебной судьбы.

Бальтасар Грасиан

 

 

Быть как все

 

Весна подмигнула нам и снова спряталась. Сегодня холодно, сыро, серо. В парке стало гораздо меньше гуляющих. Толпы на улицах тоже поредели – словно люди предпочитают сидеть дома и заниматься своими делами. Что до меня, то по плану нынче обычный рабочий день. Позвонила подруга-писательница и сказала, что сегодня будет работать, но меньше обычного. Мы постоянно перезваниваемся, и мне это начинает нравиться. Благодаря этим звонкам дневные труды кажутся не такими неподъемными – мы словно разделяем ношу друг с другом.

Эго коварно нашептывает, что мы, художники, всегда должны быть особенными, не такими как все. Эго любит стоять особняком. Ему нравится смотреть на всех вокруг сверху вниз. Но подобная самоизоляция губительна. Она похожа на прикосновение Мидаса[10], только наоборот, потому что вечно превращает золото в трудности. Если мы, допустим, чего-то боимся – как любой человек, эго превратит это в «страхи творческой натуры» и выдаст за нечто особенное, совладать с чем мы сможем только и исключительно с помощью специалиста, причем дорогостоящего.

 

Я знаю то, что стоит свеч: работа, дружба и беседа.

Руперт Брук

 

Если нас терзает простой и заурядный страх, значит, у проблемы есть решение. На протяжении тысяч лет страхи были верными спутниками рода человеческого, и мы прекрасно научились с ними справляться – молиться об избавлении от них, проговаривать их, проживать и все равно делать то, что необходимо. А вот «страхи творческой натуры» – о, это, наверное, куда хуже и заразнее, и простые решения тут не работают – хотя на самом деле работают и начинают работать ровно в тот миг, когда мы преисполняемся смирения и пробуем простые решения.

Смирение – вот единственное, на что мы, художники, можем надеяться. Когда вместо того чтобы встать особняком от всех, мы решаем признать свою человеческую природу, сразу же становится легче. Если перестаем называть творческий ступор творческим ступором и говорим просто «внутреннее сопротивление» или «прокрастинация», то окружающий мир внезапно теряет изысканную сложность.

К числу худшего, что мы как художники можем с собой сотворить, относится вера в то, что наша работа – особенная и не похожа ни на какую другую. Вероятность того, что работа будет продуктивна и приятна, прямо пропорциональна тому, насколько наш день будет похож на день любого другого человека. Выбор есть всегда. Мы можем поддаться внутреннему сопротивлению – у меня творческий ступор! – или просто сказать: «Работать сегодня не хочется, но я далеко не один такой на свете, это уж точно».

Признавая себя частью человечества, мы выбираем верный путь. Но стоит противопоставить себя остальным – и приходят неприятности. При мысли, что мы, художники, совсем не такие, как обычные люди, приходят ощущения обездоленности и безнадежности. Когда же мы понимаем, что, пожалуй, имеем дело со всеми теми же трудностями, что и окружающие, на горизонте начинает маячить решение. Заключается оно в том, чтобы быть частицей человечества. А желание стоять особняком лишь порождает проблемы.

 

Если человек может написать книгу, прочесть проповедь или изготовить мышеловку лучше, чем сосед, то пусть даже он построит свой дом в лесу – мир проторит дорогу к его двери.

Ральф Эмерсон

 

Вместо того чтобы говорить: «Как трудно начать новый роман!» – можно в полном согласии с большинством сказать: «Как трудно начинать любой новый проект». «Как бы мне успеть дописать этот портрет к сроку?» превращается в «Как бы мне успеть выполнить работу к сроку?» Сочиняете ли вы романы, пишете ли портреты – все это совершенно не важно, важнее думать просто и по-человечески: «Не знаю, уложусь ли я в сроки на этот раз». Этот страх известен любому, кто что-то делает. И это нормально.

«Мне трудно начать, пожалуйста, помолись за меня», – просим мы друзей, и внутреннее сопротивление превращается из огромного препятствия в решаемую задачу.

«Мой критик как с цепи сорвался, пожалуйста, помолись, чтобы он хоть на время умолк», – просим мы, и критик лишается своего почти божественного могущества, превращаясь просто в помеху на пути.

Если рабочий процесс идет так, что мы способны рассказать о нем «нормальным» друзьям, – значит, мы на пути к исцелению. Пусть творческий ступор знаком не всем, но с внутренним сопротивлением сталкивался каждый. Когда мы перестаем разыгрывать из себя не такого как все, «художника», становимся способны принять заурядные традиционные решения, которые друзья могут предложить нам в изобилии. Надо лишь попросить о помощи.

Нет на свете такого человека, который ничего не откладывал бы на потом. Многие придумывают целые стратегии для борьбы с прокрастинацией. Мы вдруг понимаем, что можем воспользоваться поддержкой окружающих. Чтобы нас поняли, вовсе не нужно искать такого же писателя. «Я знаю, что надо, но никак не могу себя заставить» – эти слова знакомы любому. И вдруг оказывается, что начать новый роман – совершенно заурядное дело, ничуть не более величественное, нежели, к примеру, уборка в кладовке. Постарайтесь в это поверить, и почувствуете себя лучше. А поверить может каждый, особенно если в этом слегка помогут друзья.

«Поработай полчаса, а потом позвони и скажи, что ты начал», – скажет подруга, которая целыми днями редактирует нудные юридические документы и кое-что понимает в прокрастинации.

«Пообещай себе награду или какое-нибудь удовольствие, – предложит друг. – Сначала работа, потом удовольствие. Я всегда сначала приберу в ванной, а потом позволяю себе полчасика почитать таблоиды».

 

Дружба – это постоянное и сильное стремление двух людей увеличивать благополучие и счастье друг друга.

Юстас Баджелл

 

«Возьми лист бумаги и запиши все, что тебя сердит или не нравится в этом проекте, – вмешается еще одна подруга. – Когда начальник дал мне невыполнимое задание, этот метод очень помог». И внезапно мы оказываемся на пути к исцелению. Наша творческая дилемма превратилась в обычную человеческую проблему.

Все наделены творческими способностями. Чем глубже мы осозн а ем и чем быстрее примем этот факт, тем более естественно будет выглядеть наше творческое начало. Если творить «нормально», значит, об этом можно поговорить с кем угодно. Если об этом можно поговорить с кем угодно, значит, вокруг множество людей, которые помогут в момент упадка духа. И друзья нас поймут.

Мысль о том, что творческая деятельность ничем не отличается от любой другой работы, не по вкусу нашему эго. Оно, эго, предпочитает загадочные и велеречивые заявления типа «для того чтобы творить, необходимо вдохновение». Чушь! Любой честный художник скажет, что в творчестве вдохновение чаще бывает не причиной, а побочным продуктом.

Мы можем не ощущать ни капли вдохновения, но все равно начинаем работу, и этот первый шаг каким-то образом открывает шлюз, из которого льется поток идей. Задним числом мы называем эти идеи вдохновением, но при возникновении они выглядят куда более обыденно. Одно влечет за собой другое, за другим следует третье, и не успели мы толком понять, что это и есть вдохновение, как наступает пора отдохновения – конец рабочего дня. И единственным вдохновенным моментом этого дня было самое начало, когда мы решили действовать в соответствии со слоганом Nike – Just do it («Просто сделай это»).

За окном кабинета серые сумерки сгущаются в непроглядную черноту. Подступает ночь. Сегодня не было красочного заката, последнего привета дня. Просто был еще один день, и он прошел, работа сделана, и это тоже хорошо. Короткий звонок подруге-писательнице – она тоже поработала вполне плодотворно. Вечером она отправится на собрание группы писателей не с пустыми руками. Приятно набросать еще несколько страниц синопсиса, сделав еще шаг вперед. «Как я рада, что работаю», – смеется она. Как приятно быть трудягой среди трудяг, другом среди друзей. А завтра нас снова ждет письменный стол.

 

Не сознавая на себе маски, мы держим особое лицо для каждого из друзей.

Оливер Холмс

 

Волшебная лоза

Вам вновь предстоит поработать со списком друзей, способных поддержать. Однако на сей раз построим работу несколько иначе. Выберите из списка одного человека и позвоните ему, но не затем, чтобы пожаловаться на проблемы в творчестве. Попросите в подробностях рассказать о его повседневной жизни. Это упражнение предназначено для выхода из кризиса и может оказаться весьма полезным. Еще Генри Миллер советовал молодым художникам больше интересоваться людьми. Сейчас вы растите в себе именно этот интерес. Скажите другу: «Я по тебе скучал и понял, что хочу побольше узнать, как у тебя идут дела».

Слушая друзей и говоря с ними, мы твердо стоим на земле. Чем больше мы знаем о том, к чему они стремятся, тем острее ощущаем, что, невзирая на определенное одиночество, характерное при творческом процессе, мы живем среди людей. Мы можем подумать: «Я сейчас пишу, а Эд сидит у себя в юридической компании, а Соня ездит по клиентам. Либби сейчас кормит лошадей, а Ларри отправился на ежедневную пробежку». Зная, как выстроен день у наших друзей, чувствуем сопричастность даже в те минуты, когда сидим за столом или стоим у мольберта. Суть в том, что тема искусства – люди и их состояния, и чтобы наше искусство исполнилось жизненных сил, жизнь должна быть богата опытом и наблюдениями.

 

 

Размеренность

 

Вот уже месяц мы с одной молодой писательницей заняты тем, что адаптируем один из моих романов к экранизации. Каждый день созваниваемся и записываем результаты часовой работы. Мало-помалу мы избавляемся от проблем и прорабатываем решения. В настоящее время работаем уже над третьей версией, и с каждым разом будущий фильм проступает все четче. На самом деле, чтобы улучшить фильм, вовсе не требуется ничего особенного – только время и тщательность. Нет ничего проще. Нет ничего благодарнее. И все равно каждый день, когда наступает время для разговора, ужасно хочется просто позвонить и поболтать ни о чем. Мы смеемся над внутренним сопротивлением, но от этого не легче заставить себя работать. Эго не любит, когда его заставляют следить за временем и трудиться по графику. Эго любит таинственность и дешевые эффекты.

Эго очень старается избегать мысли, что величайший секрет творчества заключается попросту в том, чтобы творить. Эго хочет, чтобы перед творческим процессом мы как минимум настроились. Но любой занятый работой художник скажет, что ждать настроя – чаще всего означает впустую терять время. Мы «женаты» на своем творчестве, и как первое же ласковое прикосновение может пробудить у давно женатых людей интерес друг к другу, так и первого же подхода к работе может быть достаточно, чтобы проснулся к ней аппетит. Иными словами, настрой чаще не порождает действие, а следует за ним.

 

Я считаю театр делом серьезным – он делает или должен делать человека более человечным, а значит, менее одиноким.

Артур Миллер

 

А эго хочет, чтобы все было наоборот!

Эго вовсе не в восторге от мысли о существовании высшего разума, который проявляется во всем, что нас окружает, и доступен каждому. О нет, говорит эго, запас творческой энергии не бесконечен. Мы подключаемся – или не подключаемся – единственно к собственному творческому потенциалу, и молиться о его увеличении бессмысленно, ибо его размер предопределен заранее. Да и вообще, кто в здравом уме верит, что Богу интересно наше творчество? Так эго принижает и обесценивает реальный духовный опыт бесчисленного множества творцов.

Но художник знает: когда мы делаем лучшее, на что способны, возникает ощущение, будто нами руководит нечто большее, нежели мы сами. Мы – трубопровод, канал, и текущая по этому каналу энергия превосходит наши ограниченные ресурсы. По сути, мы подключены к бесконечному потоку творческих идей, которые приходят через нас, но нашими их назвать нельзя. Эго не одобряет саму мысль об этом. Что же, выходит, можно попросить о приросте творческой энергии? Да. Значит, можно рассчитывать на то, что приток творческого начала станет больше? Да. И что, мы все обладаем творческим началом и можем его увеличить? Да.

 

Те из мыслителей, кто не верит в богов, зачастую утверждают, что им достаточно будет любви к людям; быть может, так оно и получилось бы, если бы только они и впрямь любили людей.

Гилберт Честертон

 

Эго не в восторге от таких идей. Они слишком демократичны, слишком эгалитарны[11] – ему их не переварить. Эго любит не товарищество, а конкуренцию. В своем воображении оно рисует небольшое племя «настоящих» художников – «особенных» и «не таких как все». Прислушиваться к этим идеям опасно – можно вылететь на обочину. Творчеством заниматься будет труднее, потому что нам и так нелегко – мы заняты, мы делаем из себя художников. Мы начинаем думать не «что я делаю», а «как я это делаю». Внимание переключается от процесса к продукту – и мы начинаем творить не столько свое дело, сколько самих себя. «Ах, похож ли я на художника?» – задумываемся мы.

Эго нравится держать нас в неведении. Эго любит неуверенность, потому что там, где есть неуверенность, могут произрастать обсессии[12], в особенности – эгоцентризм, любимая игрушка эго. Оно не хочет, чтобы мы были художниками; ему надо, чтобы мы думали о том, как быть художниками. Эго не хочет, чтобы главным для нас в конце концов оставалось само искусство.

Если мы согласимся, что творческое начало есть в каждом, тогда быть творческим человеком станет нормально. А если быть творческим человеком нормально, тогда можно надеяться, что наши друзья – не только официально творческие, но и все вообще, – подбодрят и поддержат нас в этом стремлении.

Избавляясь от мифов о творческом начале, мы изгоняем множество демонов. Нам не нужен демон, который заставляет нас чувствовать себя не такими как все, особенными, одинокими и в противопоставлении всем. Если творческое начало есть у всех, значит, его можно отыскать в сердцах друзей и близких – то есть именно там, где мы стремимся его найти. Я написала первый роман в спальне на втором этаже родительского дома. Родители лежали в больнице, я была на хозяйстве и заботилась о сестрах и братьях, а в те часы, когда младшие могли обойтись без меня, писала роман.

«Пойду побуду наверху» звучало для нас так же привычно, как «пойду в подвал, запущу стиральную машину». Работа над романом была такой же обязанностью, как все остальное, только я сама ее себе назначила. Я готовила обеды, стирала, помогала младшим с домашней работой и писала книгу. Нельзя было пропускать стирку, нельзя было не мыть посуду, и не писать тоже было нельзя. Нужно было писать регулярно, определенными порциями.

 

Трудности – это послания.

Шакти Гавэйн

 

Когда работа над книгой стала для меня не чем-то особенным, а частью обычной жизни, это оказалось очень удобно. Писательская жизнь стала «размеренной», хотя тогда я ее так не называла. «Размеренная» – значит, без перегибов. В 1978 году, когда я в буквальном смысле слова зажила размеренной и трезвой жизнью, избавившись от зависимости, одной из первых вещей, которую помогли наладить новые друзья, была эмоциональная размеренность в работе. Они сказали, что работать надо ежедневно, а работу делить на выполнимые кусочки. «Живи текущим днем» и «Ешь слона по кусочкам» – вот мои тогдашние девизы, которые вполне можно применить и к писательскому ремеслу. Я страстно стремилась исцелиться и зажить размеренной жизнью – и потому последовала этим советам.

Я научилась писать каждый день, думая только об этом дне и об этой странице. Я научилась реалистично планировать работу – для меня это три страницы в день, – и когда норма была выполнена, считала свой рабочий день законченным. Мне посоветовали повесить у письменного стола табличку с надписью: «О’кей, Бог, ты позаботься о качестве, а я – о количестве». Табличка должна была удерживать меня, не давая скатиться в отрицательные эмоции. Меня научили, что эмоциональная работа «запоем» никому не нужна. Работа должна идти размеренно. Эго лучше держать от нее подальше.

Когда я писала пьесу, также установила норму: три страницы сценария в день. Если роман, то те же три страницы прозы в день. Когда занялась нон-фикшн, трехстраничная формула пригодилась и там. Три страницы – это довольно много, чтобы почувствовать, что я потрудилась, но довольно мало, чтобы оставалось время на что-то еще – сходить, например, в гости к друзьям или посмотреть кино.

Я не давала работе завладеть всей моей жизнью целиком, и потому работа не мешала мне жить. Работа – это три страницы в день. Если я напишу эти три страницы с утра, то весь остаток дня могу заниматься любыми другими делами и заботами, не чувствуя вины.

 

Говоря правду, женщина создает вокруг вероятность появления новой правды.

Адриенна Рич

 

В первые годы взвешенной работы я научилась делать «бутербродные» звонки – сначала «Я сажусь писать», а потом – «На сегодня норму сделала». Обращалась я со своими обязательствами отнюдь не только к другим писателям. Иногда звонила актеру, певцу или просто другу нехудожнику. В работе мне помогали друзья всех мастей. В работе не было ничего сверхъестественного. Просто еще одна ежедневная обязанность. Я садилась за пишущую машинку так же, как моя подруга Джеки шла на работу в свой магазин одежды. Я выводила себя на чистую воду. Игнорировала собственное внутреннее сопротивление. Писала свои три страницы. А когда они были написаны, откладывала их в сторону вместе с ролью напряженного писателя. Остаток дня я была любовницей, матерью, сестрой – кем угодно, но только не художником.

Высвободившись из-под груза всей личности разом, я стала работать более легко. Писать получалось легче, я уже не так мучилась и не надувалась от собственной важности. Я перестала быть писательницей и стала женщиной, которая пишет. Самоощущение себя как писателя перестало меня душить, и я обнаружила массу идентичностей, которые гораздо легче выносились. У меня появилось больше друзей. Я могла подружиться с юристом и воспитательницей из детского сада. С художницей и домохозяйкой. Не нужно было быть художником, чтобы стать моим другом. И мне не нужно было вести себя как художнице, чтобы подружиться. Нас объединяло одно – принадлежность к роду человеческому, и этой отличительной черты было вполне достаточно.

Мне и сейчас ее достаточно. Я осталась художником, но постарела, и сегодня все чаще приходится бороться с соблазном рисоваться, подчеркивая, что я настоящий художник. Обладая изрядным послужным списком, я должна изо всех сил стараться не воспринимать себя слишком серьезно. Правила творчества у меня прежние, и, когда я их придерживаюсь, работа идет ровно и уверенно. Три страницы в день. Не спеши, ешь слона по кусочкам. Сделал дело – гуляй смело.

Работая по шажку и живя сегодняшним днем, я написала 20 книг, а теперь еще и немало музыкальных произведений, пьес и сценариев. И все это – в полном соответствии с методом поедания слонов по кусочкам. Я стараюсь быть трубопроводом, каналом. Я стараюсь раствориться в процессе творчества, не тревожась, успешно ли трудится мое «я». Каждый день я три страницы кряду «слушаю» и записываю «услышанное». Можно, пожалуй, сказать, что мои достижения вовсе не мои. Своей плодовитостью я обязана совместным трудам. Я – образец этих трудов, которому могут подражать молодые художники. Я «прихожу» на работу. Они могут делать то же самое.

 

Полюби этот миг, и его энергия не будет знать границ.

Корита Кент

 

«Есть! Закончили!» – воскликнула сегодня молодая писательница, с которой мы работали. Да, мы действительно закончили еще один вариант. Наш фильм начал воплощаться в словах. Герои ведут себя как герои. Сцены разворачиваются, как положено сценам. Это восхитительно – до того восхитительно, что меня так и подмывает с головой уйти в работу. К счастью, я не так глупа. Я уезжаю в Париж и пробуду там восемь дней, а моя коллега пока напишет некоторые пропущенные сцены. Потом я вернусь, и мы снова будем писать вместе, понемногу, по чуть-чуть. Un peu, как говорят в Париже – то есть, кажется, говорят, если я хоть что-то еще помню из моего университетского французского.

 

Она стала для меня островом света, радости, мудрости, и на острове этом я в любое время могла вершить свои открытия и проживать страдания и надежды и всегда бывала радушно принята.

Мэй Сартон

 

Волшебная лоза

Чаще всего мы добиваемся слишком малого, потому что хотим сделать слишком много. Цепенея перед высящейся впереди неподъемной задачей, замираем на месте. Мы еще не начали работу, но уже побеждены. Вот и не начинаем. К примеру, мы хотим написать роман, но считаем, что на это уйдет куча времени, которого у нас просто нет. «Я бы не прочь, – говорим мы, – но…» Но любое творческое начинание удается лишь тогда, когда его разбивают на небольшие ежедневные порции работы.

Ну в самом деле – роман пишется по странице. Установите ежедневную норму в три страницы, и вы получите 90 страниц в месяц, 180 – за два месяца, 270 – за три, а через каких-нибудь четыре месяца у вас будет уже целых 360 страниц – это уже вполне тянет на скромных размеров роман.

Опираться в работе на некую посильную норму может не только писатель. Чтобы научиться играть на пианино, нужно каких-то 20–30 минут в день. Те же полчаса можно провести у мольберта. Или у балетного станка. Да, мы любим свое искусство, мы даже жаждем им заняться, но вовсе незачем тратить на него прорву времени. На самом деле нужно лишь желание потрудиться столько времени, сколько у нас есть.

Возьмите ручку. Ответьте на вопросы. Каким видом искусства вы занялись бы, если бы опирались на принцип «есть слона по кусочкам»? На какой вид искусства вам, по вашему мнению, вечно не хватает времени? Правда не хватает? В какое время дня можете выделить 20 минут на творчество? Как вы убиваете время – смотрите телевизор? Говорите по телефону? А можете не смотреть или не говорить?

Какова ваша цель в творчестве, сколько вы можете работать ради ее достижения каждый день, если оцените свои возможности здраво? А еще меньше – можно? Сколько можете работать в день, не напрягаясь? Вот это и будет вашей разумной нормой.

 

 

Самые лучшие друзья

 

Кто бы мог подумать, что в Париже главным для меня станет не город, а друзья? Что может быть восхитительнее Эйфелевой башни, переливающейся огнями в ночном небе, или Сены, бликующие воды которой струятся через весь город? Что может быть соблазнительнее придорожных лавочек, торгующих тончайшими горячими блинчиками, или кафе на углу, где подают кофе со сливками и горячий шоколад? Все это чудесно, и все же для меня Париж стал городом дружеских связей.

В апреле Париж утопает в цветущих деревьях и поражает великолепием садов, однако внимание наше нередко приковывают вовсе не чудесные виды, а замысловато освещенные помещения галерей, в частности – музея д’Орсе, где хранится изумительная коллекция полотен импрессионистов. Здесь нас встречает летопись, хранящая воспоминания о драгоценной дружбе и о талантах, щедро вскормленных верно выбранными друзьями. Гоген и Ван Гог, Пикассо и Матисс – художники, которые помогали друг другу открыть в себе лучшее и были достаточно мудры, чтобы это понимать. Работая, они словно опыляли друг друга. Они прошли свой путь благодаря дружбе. Что больше всего любили изображать импрессионисты? Завтраки в компании друзей.

 

Ах, долг есть ледяная тень.

Августа Эванс

 

Пестуя свой талант, мы должны делать множество вещей, например искать тех, кто будет достаточно щедр и отразит в себе наш образ одаренного человека. Творческое начало процветает в атмосфере принятия. Стоит научиться подбирать друзей, в кругу которых хочется работать, как плоды трудов станут ощутимо лучше и пышнее. Можно даже сказать, что процветающую карьеру от неудачной отличает один-единственный, но очень важный фактор – друзья. Мы сами выбираем, с кем дружить.

Когда мне было за 20, я была замужем за молодым кинорежиссером Мартином Скорсезе. В число его друзей входили Джордж Лукас, Стивен Спилберг, Брайан де Пальма и Фрэнсис Коппола. Никто из них не был еще знаменит, но все они очень живо и щедро подпитывали раскрывающиеся таланты друг друга. Они показывали друг другу фрагменты своих первых фильмов и выслушивали советы и комментарии. Помню, как Скорсезе по совету Джорджа Лукаса поменял местами и перекроил эпизоды фильма «Нью-Йорк, Нью-Йорк». Со временем все члены этого творческого кружка пошли вверх, однако по-прежнему объединяли ресурсы. Один продюсер вполне мог рекомендовать другому талантливого начинающего актера, которого он нашел. Именно так Скорсезе предложил Копполе для «Крестного отца – 2» молодого Де Ниро. От взаимной щедрости выигрывали все. И все поначалу не были известны – хотя со временем и благодаря дружеской поддержке добились славы.

 

Есть несколько причин того, что в обществе все так запутанно, и одна из них – наша отдаленность друг от друга.

Мэгги Кун

 

Полезно помнить, что знаменитости вовсе не родились знаменитостями – поначалу они были просто одаренными и интересными людьми. У всех есть друзья, которых мы считаем одаренными и интересными. Нам особенно нужны те из них, кто не только одарен и интересен, но еще и великодушен – да так, что готов послужить зеркалом, в котором мы тоже предстанем одаренными и интересными. Так и появляются «волшебные зеркала».

Многим из нас мысль о «волшебном зеркале» может показаться непривычной. Мы нередко вырастаем в окружении кривых зеркал, в которых наши мечты кажутся эгоистичными, непомерными, даже абсурдными. Только великодушный человек не станет принижать другого. Люди, выполняющие роль истинного «волшебного зеркала», всегда великодушны.

 

Помните, Джинджер Роджерс делала все то же самое, что и Фред Астер, только наоборот и на каблуках.

Фэйс Уиттлси

 

Как распознать при встрече истинное «волшебное зеркало»? В его присутствии вы ощутите воодушевление и увидите открывающиеся возможности. Быть может, ваше «волшебное зеркало» скажет слова, которые вы будете хранить в памяти и вспоминать снова и снова. («Ого, девушки, эта песня тянет на “Оскар”», – заметил один друг-«волшебное зеркало», услышав нашу с Эммой мелодию. Мы были в восторге.) В его словах не будет ни грамма цинизма, ни намека на то, что ваша мечта безумна. В них будут звенеть лишь искренность и счастливый оптимизм.

Самое главное и самое лучшее в «волшебных зеркалах» – их умение верить. Они не страдают элегантным скептицизмом, они исполнены оптимизма и заражают им окружающих. Они верят, что того, кто изо всех сил старается, ждет успех. Что еще важнее – они верят, что всегда можно предпринять вторую попытку. Они реалисты. Они предполагают лучшее, но знают, что для этого придется потрудиться. Они верят, что вы потрудитесь, потому что ваши мечты осуществимы и того заслуживают. И они помогут вам, если смогут.

Они не могут знать только одного – как сильно помогают нам уже одним своим существованием. Иногда, чтобы мы не свернули с пути, достаточно бывает присутствия одного-единственного друга-оптимиста. Приведу случай из жизни в качестве примера.

 

Жизнь нужно прожить, не утратив любознательности. Никогда и ни при каких обстоятельствах нельзя поворачиваться к жизни спиной.

Элеонора Рузвельт

 

В 1946 году Теннесси Уильямс заболел и решил, что вскоре умрет. Утратив перед лицом смерти всякое стеснение, он вызвал к себе письмом Карсон Маккалерс, которую очень уважал. «Я хотел повидаться с ней прежде, чем умру», – писал он позже. Теннесси пригласил ее к себе в Нантакет, где проводил лето. «По сходням спустилась высокая девушка в бейсболке и широких брюках». Так началась их дружба.

Лето прошло в долгих беседах, долгих купаниях в океане, долгих часах за работой по разные стороны кухонного стола – он писал «Лето и дым», она работала над сценарием для пьесы по «Участнице свадьбы». Для обоих писателей эта дружба стала своевременным толчком и щедрым источником поддержки, исходившей от уважаемого человека. Уильямс остался жив. Более того – испытал творческое возрождение. Маккалерс предложила ему свою дружбу и «картошку а-ля Карсон» – блюдо, состоявшее из печеных картофелин с начинкой из оливок, лука и сыра. И то и другое пошло ему на пользу.

И для Уильямса, и для Маккалерс этот случай стал своевременной встречей с «волшебным зеркалом». Дружба освежила и возродила и его, и ее. Позже Маккалерс вспоминала, что то лето было наполнено «солнцем и дружбой». И солнце, и дружба обоим им были очень нужны.

 

С того самого момента, когда я познакомилась с этой девочкой, и до ее недавней смерти мы были друзьями – 70 лет.

Мэри Экли

 

И Уильямс, и Маккалерс поначалу завоевали признание, однако затем многие годы подвергались жестокой критике, которую принимали слишком близко к сердцу. Делясь друг с другом своими чувствами, сумели залечить раны, нанесенные критически настроенными ценителями, и вновь полюбили свою работу, ощутили радость и самоуважение, которые она приносила. В переписке с другими своими друзьями Уильямс вновь и вновь вспоминал, что «сотворила» Маккалерс. Умение восхититься художником, героически творящим вопреки всему, – дар истинного «волшебного зеркала». Некоторое время назад обрела этот дар и я.

Вот уже 20 лет мы дружим с Соней Чокет. Когда работа вызывает уныние, когда Ларри не в силах убедить меня в моих достоинствах, я частенько звоню Соне. Она верит в меня, верит в то, что плоды моих трудов ждет успех. «Вспомни, сколько ты всего сделала за прошлый год, – напоминает она. – Ты написала роман, молитвенник, работала над оперой. Ты работаешь лучше, чем тебе кажется».

Задача «волшебного зеркала» – всегда ориентировать нас на позитив, на веру в то, что «ты работаешь лучше, чем тебе кажется». Когда внутренний критик говорит, что я пишу плохо, Соня не позволяет забыть, что я все-таки пишу. Она говорит, что мои тексты могут представлять опасность для критика – оттого-то он и становится так зол. «Волшебное зеркало» не игнорирует наш негатив – скорее, учитывает его, но само всегда остается на стороне позитива.

Отвергнутый роман «просто пока не нашел своего читателя». Мюзикл, который пребывает в подвешенном состоянии, «просто ждет, пока на рынке наступит подходящий момент». Оба эти утверждения заставляют меня смотреть вперед и не позволяют раскисать. Самое главное в «волшебном зеркале» – это его упорство. Зеркало верно вам и смотрит далеко вперед. Оно внушает чувство собственного достоинства. Оно говорит: «Посмотри, сколько ты уже сделала».

 

Человеку нужно во что-то верить, к чему-то стремиться всем сердцем.

Хана Сенеш

 

«Волшебное зеркало» смотрит на рабочий процесс как художник. Оно убеждено, что достоинство – в творчестве, а не в том, чтобы творить, как художник, – хотя, впрочем, оно всегда готово поверить, что мы и на это способны. «Волшебное зеркало» не верит, что мироздание своенравно и скупо. Оно убеждено, что за хорошо сделанной работой всегда следует награда. «Ты сделала так много, что это просто не может не дать результата», – говорит оно.

Творчество – это акт веры, и «волшебное зеркало» дарит нам веру в нашу веру. «Уловку-22»[13] 22 раза отказывались печатать и лишь потом издали как роман. Чтобы подавать рукопись в издательства снова и снова, автору нужна была очень крепкая вера. «Крепкая вера» – дар «волшебного зеркала». Для писателя «волшебным зеркалом» может стать литературный агент. Для художника – галерист. Впрочем, нашу веру в себя зачастую питают люди, с которыми мы связаны отнюдь не по работе. Друзья, супруги, братья, сестры, родители – любой из них может подарить взгляд, исполненный веры.

 

Я не собираюсь ограничивать себя только потому, что люди не в состоянии поверить, будто я способна на что-то еще.

Долли Партон

 

В сердце каждого художника живет некое здоровое начало; нечто, живо откликающееся на вдохновенное «ага!», в каком бы виде оно ни прозвучало. Взять хотя бы странный союз Ирвинга Берлина и Коула Портера[14], объединенных исключительно восхищением, которое каждый из них испытывал к гению другого. Берлин вырос в нищете гетто. Семья Портера принадлежала к привилегированному сословию. Берлин жил в традиционном браке. Портер был известен как гомосексуалист и женился из соображений практических. Их представления о музыке – и те ни в чем не были схожи; тем не менее оба композитора высоко ценили друг друга и состояли в длительной оживленной переписке. Стороннему наблюдателю их дружба казалась невероятной. Но друг для друга они были «волшебными зеркалами» – каждый видел и отражал талант, который стремился развить в себе другой.

В отношениях друзей, служащих друг для друга «волшебными зеркалами», есть некая цельность, способность за внешними различиями разглядеть скрывающуюся внутри божественную искру. Этой способностью проникать взглядом вглубь отмечены многие известные союзы творцов. Так, в поворотный момент самого начала творческого пути стали друзьями и «волшебными зеркалами» друг для друга Фицджеральд и Хемингуэй. Вот уж воистину – противоположности притягиваются! Фицджеральд был тонкой натурой, склонной к саморазрушению. Хемингуэй источал удаль и подчеркнутую мужественность. А объединяло этих писателей уважение, которое каждый испытывал к работе другого. Фицджеральд привел Хемингуэя в издательство Scribner’s и помог встать на ноги и начать зарабатывать литературными трудами. Хемингуэй подбивал Фицджеральда довериться воображению и писать свободно. «Бога ради, пиши и не тревожься о том, что скажут парни – шедевр там или не шедевр».

 

Некто попросил мудреца стать его наставником на пути суфизма. Мудрец сказал: «Если ты никогда еще не ходил по пути любви, уходи и полюби. А после возвращайся к нам».

Джами

 

Можно сказать, что «волшебные зеркала» обладают такими общими чертами, как практицизм, стремление концентрироваться на применении таланта и выносить за скобки все остальное. Общаясь с романистом Тимом Фаррингтоном, я могу говорить о том и о сем, но в конце концов он всегда спрашивает: «Ты пишешь?» Как сформулировал Тим, «письмо все спишет». И потому я могу говорить с ним о моих страхах, опасениях, сомнениях, а он всегда сведет разговор к вопросу о моих талантах и о том, использую ли я их на практике.

Общаясь с «волшебным зеркалом», мы сознаем: Бог хочет, чтобы мы пользовались нашими талантами. Это весьма радикальная мысль. В детстве нас нередко приучают к ложной скромности. Нас учат, что лучше и нравственнее быть не большим, а маленьким. Внушают, что мы должны прервать свой творческий полет и усомниться – да прилично ли вообще летать? А «волшебное зеркало» хочет, чтобы мы воспарили. В его глазах наше большое «я» и есть настоящее, то «я», к которому следует стремиться.

Чтобы выразить себя, человек должен поверить в существование доброжелательной заинтересованной Вселенной, которая хочет, чтобы мы росли и развивались. В отсутствие этой веры мы поддаемся сомнению и строго ограничиваем перечень возможных достижений. Мы думаем: «Ах, как было бы здорово», – а потом автоматически отмахиваемся от мечтаний привычным: «Но это невозможно». Но ведь вполне может быть, что и возможно. Задача «волшебного зеркала» – именно заставить нас думать: «А ведь это вполне возможно».

Друг-«волшебное зеркало» никогда не скажет: «Это слишком хорошо, чтобы быть правдой». Он духовен, даже если и не религиозен, и всматривается в первую очередь в божественную искру гения, присутствующую в каждом из нас. Искра эта дарована Богом, а значит, с ней возможно все. Обратившись к таящейся в нас Высшей Силе, мы можем достичь всего, чего пожелаем.

Элмер Грин, известный миру первооткрыватель биологической обратной связи, пишет о существовании так называемых жизнетронов, крошечных частиц энергии, которые активизируются под воздействием намерения. Жизнетроны запускают поток благоприятных совпадений. Полагаю, когда мы создаем союз «волшебных зеркал», тем самым побуждаем жизнетроны работать нам на благо. Именно это имел в виду Христос, когда говорил: «где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них».

Содружество «волшебных зеркал» обладает важнейшим свойством. Мы стремимся увидеть друг в друге исключительно духовный потенциал, не обращая внимания на личности, недостатки, промахи. Мы смотрим исключительно на общую картину, в которую складываются наши достоинства, но не замечаем более мелкой картины недостатков, способной стать помехой творчеству. В глазах друга-«волшебного зеркала» наши недостатки – просто помехи, но никак не исполинские чудовища, какими кажутся нам.

Сегодня я говорила с одним таким «волшебным зеркалом» о страхах и сомнениях, которые испытала в связи с нынешним проектом. Друг выслушал и сказал: «Ну вот что. У твоего нынешнего проекта сейчас такой период, просто нужно потерпеть, и все». Заметьте, насколько оптимистичный диагноз. «Период» (то есть это не навсегда), «твоего нынешнего проекта» (то есть одного из многих, что ты сделала), «просто нужно потерпеть» (то есть ты достаточно эмоционально зрелый для этого человек). Когда разговор был окончен, я повесила трубку и вернулась к работе, вновь чувствуя спокойствие и решимость. Просто нужно еще немного потрудиться – а уж терпения у меня достанет.

Эта решимость – «еще немного потрудиться» – очень часто возникает в результате общения с «волшебными зеркалами». Они уверены, что в конце концов нас ждет успех, и потому не подгоняют нас и не нервничают. Они просто напоминают, что нужно сделать следующий шаг в нужном направлении, и искренне верят при этом, что все будет в точности так, как нам нужно. Если вы признаетесь «волшебному зеркалу», что внезапно произошел невероятный прорыв, друг может повести себя так, словно в этом нет ничего неожиданного или невероятного. С его точки зрения, ситуация просто разворачивается правильным и должным образом.

У веры «волшебного зеркала» есть еще одна отличительная черта: оно и вашу мечту считает «правильной и должной». Оно хочет, чтобы вы добились успеха, и потому любые обстоятельства, способствующие вашему успеху, воспринимаются им как правильный и естественный ход событий. «Волшебное зеркало» не боится, что вы слишком много о себе возомните. Оно скорее побеспокоится, не слишком ли плохо вы о себе думаете. Это не может не вдохновлять.

В Париже, городе дружеских связей, вы по-прежнему можете пойти в кафе Deux Magots и выпить горячего шоколада за тем самым столиком, где сидели Хемингуэй и Фицджеральд. Можете пойти в книжный магазин Shakespeare and Company и почтить память дружбы Джеймса Джойса с владельцем этого магазина. А можете купить парижских открыток и отдать должное собственным «волшебным зеркалам», которые уж точно это заслужили. Напишите им – и, возможно, ощутите, как в вас растут благодарность и надежда.

 

Друг – это человек, в присутствии которого можно думать вслух.

Ральф Эмерсон

 

Волшебная лоза

Пикассо утверждал, что на некоторые из наиболее знаменитых работ его вдохновил Матисс. Друзья, с симпатией относящиеся к нашей работе, и впрямь нередко дарят вдохновение. «Волшебные зеркала» указывают нам новые многообещающие пути для плодотворной деятельности. Так поблагодарим же их за это.

Возьмите ручку и лист бумаги. Вспомните и запишите во всех подробностях, каким образом «волшебные зеркала» помогали вам добиваться цели.

(Подсказка: возможно, будет легче, если вы станете вспоминать свои проекты по порядку.) Мне нетрудно вспомнить, что набраться духу и продолжить работу над мюзиклом «Медиум во весь рост» помогли друзья Соня и Ларри. За неизменную веру в успех романа «Призрак Моцарта» я должна поблагодарить литературного агента Сьюзен Райхофер. Книгу «Путь художника» написала благодаря вере и поддержке Марка Брайана. За пьесу «Любовь в ДМЗ» стоит благодарить Тима Уитера.

Изучите свой список «волшебных зеркал» и вспомните, как именно они делились с вами оптимизмом и силой. Пришла пора поблагодарить за это. Позвоните им, напишите короткое письмо, отправьте открытку – проявите любое внимание и сделайте им приятное. Выделите минутку и протяните между вами ниточку благодарности. И даже если «волшебные зеркала» отмахнутся от вашего «спасибо» и скажут: «Ах, какие мелочи», – мы-то знаем, что на самом деле они сделали для нас очень много.