Баллада о пленном танкисте

Пронзительный, колючий, злой

Гнул ветер пленных серый строй,

Истерзанный, полуживой,

Стоящий плотною толпой.

Приезжий холеный фашист

Сказал, что нужен им танкист,

И, спрятав руки за реглан,

Нам изложил свой гнусный план.

Решили, видите ль, оне

На русской танковой броне

Свой новый испытать снаряд.

Ведь вот что выдумал-то гад.

У них и танк советский есть,

И предлагают они честь —

Геройство наше проявить,

За что достойно наградить.

Сначала щедро накормить,

Потом на волю отпустить.

— Зачем же волю обещать,

Когда хотите расстрелять?..

В лицо бросала вьюга снег.

Казалось, белый свет померк

И нет ни неба, ни земли,

Есть только мы и вот они.

Уж силы не было стоять,

В ушах гудели шум и свист,

Фашисты продолжали ждать,

Когда объявится танкист.

Они уже кричали, злясь,

Что их затея сорвалась,

Что храбрых среди русских нет,

Что всех отправят на тот свет.

И тут, плечом раздвинув строй,

Шагнул оборванный, худой,

Высокий парень молодой.

Фашисту он сказал:

— Постой,

Да ты ж на фронте не бывал,

Раз русских храбрых не видал.

Давай знакомиться, фашист,

Я тот, кто нужен вам,— танкист.

И я готов, вот хоть сейчас,

Исполнить этот ваш приказ.

А про себя подумал он:

«Я вам устрою полигон».

Вот это да, вот это рус!

Но чтоб не вышел, вдруг, конфуз,

Ему пытались втолковать,

Что надо будет выполнять.

Спокойно парень подтвердил,

Что он танкист и не забыл,

Как надо танком управлять

И как врагов уничтожать.

Его велели накормить

И ото всех от нас закрыть

В комендатуре под замок,

Чтоб передумать он не мог.

И видел этой ночью он

Последний в своей жизни сон:

Он видел дом, родную мать

И все хотел ей рассказать,

Как мало в жизни он успел,

Как трижды в танке он горел

И как, уже в четвертый раз

Исполнив боевой приказ,

Упал на поле боя он

И был фашистами пленен.

Но клятве он не изменил,

Нет, он присяги не забыл.

И если все же он в плену,

Не ставь, родимая, в вину:

В бою себя он не щадил,

Сражался, сколько было сил.

Ах! Как состарилась ты, мать,

Наверное, устала ждать,

Когда вернется сын домой

Из этой сечи огневой.

Но пусть она его не ждет,

Сын завтра снова в бой идет —

В последний, лютый, смертный бой;

Уж так назначено судьбой.

И пусть простит его она —

Что не щадит сынов война

Еще хотел он ей сказать...

Но тут пришла пора вставать.

Еще в ушах плыл тяжкий сон...

Но вот уже — и полигон.

Фашисты сворою вокруг,

И танк — надежный, верный друг.

Он танк детально осмотрел,

Не торопясь, проверил бак

И выполнил все это так,

Как будто жить в нем век хотел.

Мотор проверил, тормоза

И переводчику сказал:

— Ну что ж, давайте, я готов...

Освободив от тормозов,

Машину круто развернул

И сходу на шоссе рванул.

Танкист был бесконечно рад:

Он снова в танке, вновь солдат.

Он снова будет воевать —

Все на пути уничтожать!

Мстить за себя и за друзей,

За слезы наших матерей...

Фашисты не могли не знать,

Что он не сможет убежать.

Послав безумца догонять,

Они спокойно стали ждать,

Готовя кару беглецу.

Лишь по надменному лицу

Полковника фон Миттельгол

Заметно было, как он зол.

Круша, что было на пути,

Танкист увидел впереди

Шлагбаум, будку, переезд...

И, если бы носил он крест,

Перекрестился бы не раз,

Увидя это все сейчас...

Ведь это то, о чем мечтал,—

Он быстро приближаться стал.

Взглянув внимательно окрест,

Он прочно занял переезд

И монолитом в рельсы врос,

Подставив танк под паровоз...

В последний миг увидел он

В огне военный эшелон...

 

П. М. КРАВЧЕНКО

Память (Отрывок из поэмы «Злодей и его жертва»)

Вчера, сегодня, завтра—

как память и история,

как волшебство вселенского театра:

события, герои, бутафория...

 

Мой современник, век двадцатый,

«марш смерти» нас роднит с Германией...

«Зиг — хайль!» — звереет бесноватый

ефрейтор, с бонапартьей манией.

 

Его штандарт — по всей Европе,

блицкриг крушит Восток...

Чтоб русский парень, в полосатой робе,

знал Веймар, Гёте-городок.

 

Подземную его тюрьму,

где заживо людей гноили,

где Бухенвальд пожалован ему:

держался рейх на рабьей силе.

 

Рабами каторжными полон,

из смерти — в ад мчит черный ворон;

гудит дорога—автострад асфальт,—

сердцебиение, галоп секунд...

Вершина Эттерсберга — Бухенвальд:

«Лос-с-с! Рауз! Швайнгунд!..»

 

Неузнаваема планета —

весна, и солнце, и Победа...

С салютами и ликованьем стран,

слезами счастье, горестью землян.

 

Невосполнимости утрат,

ушедшим с бела света

мильонам рыцарей-солдат

навеки памятник — Победа.

 

К горе Поклонной, как святыне,

в полустолетний Юбилей

мы понесем цветы живые,

творенье рук и полевые.

 

Чтя память по оружию собрата,

склонюсь у Вечного огня

и мрамор освящу тюльпаном я —

Могилу Неизвестного Солдата...

 

П. М. КРАВЧЕНКО

Была и есть Россия

(Отрывок из поэмы «Гой ты, Русь»)

Была и есть Россия,

сотен народов героиня-мать,

ни у кого ума и силы

тебе, о Русь, не занимать.

 

Великодушие, и милость,

и удаль, и державный нрав...

Россия в нашем сердце сотворилась,

любовью первой и последней став.

 

В веках и тернии, и потрясения

нашествий, войн и драм —

судьбу свою и возрождение

вверяла Русь богатырям сынам.

 

Что довелось, то довелось пройти,

пред супостатами не став рабыней —

благословенны будь вовек отныне

твои в грядущее пути.

 

Величие Державы,

полустолетний мира Юбилей —

венок Победы, ратной славы

в сиянье майских дней.

 

В январе 1959 г. в развалинах Заксенхаузена был найден блокнот со стихами неизвестного русского солдата. (Этот блокнот в начале 1945 г. спрятали в подвале строившейся кухни особого лагеря норвежский антифашист Мартин Гаусло и автор этого очерка.) В блокноте были такие строки:

Я вернусь еще к тебе, Россия,

Чтоб услышать шум твоих лесов,

Чтоб увидеть реки голубые,

Чтоб идти тропой моих отцов.

 

Какой неистребимой любовью к Родине и верой в победу надо было обладать, чтобы писать такие стихи в лагере, где палачи изощрялись в самых жестоких пытках и зверствах

 

Мужественный воин-поэт знал, какую огромную силу представляли стихи в лагере. Они звали к сопротивлению, вселяли веру в победу над врагом. Найденная тетрадь—это поэтическая летопись борьбы советских людей в Заксенхаузене.

 

Их было восемь — русских, молодых,

Здоровых, полных сил и жизни.

Их было восемь—смелых, дорогих

Друзей, погибших за Отчизну...

Был бой неравен. Враг сильнее был.

И многие в бою жестоком пали,

 

А тех, кто ранен, кто лишился сил,

Фашисты в цепи заковали.

Палач накинул тесную петлю,

Но взмах ножа — и порвана веревка...

 

В памяти тех, кто пережил Заксенхаузен, сохранился этот эпизод. Они помнят, как восемь узников, восемь советских солдат по дороге к виселице оказали сопротивление. Они помнят еще одну казнь, казнь советского воина, бежавшего из лагеря. Когда на него опустилась петля, он крикнул в лицо палачам: «Да здравствует советская Родина!»

 

ДЕТИ В ОСВЕНЦИМЕ

Мужчины мучили детей.

Умно. Намеренно. Умело.

Творили будничное дело,

Трудились – мучали детей.

И это каждый раз опять, -

Кляня, ругаясь без причины…

И детям было не понять,

Чего хотят от них мужчины.

 

За что – обидные слова,

Побои, голод, псов рычанье?

И дети думали сперва,

Что это за непослушанье.

Они представить не могли

Того, что было всем открыто:

По древней логике земли,

От взрослых дети ждут защиты.

 

А дни всё шли, как смерть страшны,

И дети стали образцовы,

Но их всё били.

Так же.

Снова.

И не снимали с них вины.

Они хватались за людей.

Они молили. И любили.

Но у мужчин «идеи» были,

Мужчины мучили детей.

 

Я жив. Дышу. Люблю людей.

Но жизнь бывает мне постыла,

Как только вспомню: это – было.

Мужчины мучали детей.

1961 г