Глава двадцать первая 2 страница

– Аксинья, – обратилась я к служанке, – пойдем, проводишь меня к конюшне, я тоже хочу взглянуть на карету.

На самом деле мне хотелось кое о чем расспросить ее, но с глазу на глаз.

– Аксинья, что, у матери... я хочу сказать, у княгини, в самом деле не было денег?

– Не было, – прошептала девушка. – Я не знаю, куда они делись.

– Может, она спрятала их куда-нибудь?

Я уже начала злиться неизвестно на кого. В самом деле, послушать обеих женщин, моя мать, княгиня Болловская, была просто нищей, если, заболев – не так уж много времени провела она в Москве, – не имела денег даже на то, чтобы заплатить врачу.

– В саквояже ее сиятельства денег не оказалось. Я думала – может, она прятала их под подушкой? Но когда перестилала постель, тоже ничего не нашла.

Девушка лепетала свои оправдания, как будто я обвиняла ее в отсутствии денег. Или она думала, что всегда будет считаться виноватой, что бы ни случилось? Ее можно было понять. Княгиня Лидия Филипповна Болловская не отличалась мягким характером, и от нее прислуге доставалось в первую очередь. Причем личные качества девушки были в этом случае вовсе не важны. Виноватым у матери оказался бы даже ангел...

Впрочем, что это я? Нарушаю святое правило: о мертвых либо хорошо, либо ничего.

О маминых планах Аксинья могла и не знать. Княгиня была человеком достаточно осторожным. Ей приходилось много ездить не только по стране, но и за границей. И при этом не всегда ее сопровождал отец.

Может, она заплатила за что-то? Тем же мастерам, которые должны были восстанавливать разрушенный войной дом. Но для такой версии не было никаких оснований. Да и мать не стала бы отдавать кому бы то ни было деньги за несделанную работу.

Грешным делом, у меня мелькнула мысль: а не пойти ли мне к московскому полицмейстеру и не попросить разобраться в том, куда подевались наши деньги? Но мне было стыдно. Я ведь стала бы подозревать слуг, среди которых одна – моя крепостная, а другая вообще иностранка.

– Мама не говорила, может, кто-то ее обокрал? Неужели она ни разу не хватилась денег? – продолжила я неуклюжие попытки по выяснению сих странных обстоятельств.

– Лидия Филипповна были в беспамятстве.

– С первого дня болезни?

– Как в ночь заболели, так больше в себя и не приходили.

– И что, врач ее болезни не удивлялся?

– Удивлялся. Говорил: «Где она могла ее подцепить?» Болезнь эту. Вроде она какая-то не наша.

– Ты знаешь этого врача?

Аксинья замотала головой:

– Не знаю. Его приводила Хелен.

– Он что, тоже иностранец?

– Нет, говорил по-нашему. Такой старенький... Виктор Афанасьевич его звали!

Больше мне не удалось вытянуть из нее ничего путного. На все вопросы Аксинья бубнила: «Не знаю», «Не видела».

– Ладно, пошли обратно.

Я повернулась и пошла к флигелю.

– А как же конюшня? – спросила она недоумевая.

– Золотарев все сам осмотрит и мне расскажет.

Некоторое время Аксинья шла молча, а потом вдруг сказала:

– Ой, простите, я и запамятовала! На днях приезжал офицер, спрашивал княгиню Болловскую. Я сказала, что она умерла, но скоро должна приехать ее дочь. Он оставил депешу и просил, ваше сиятельство, вам ее передать.

– Что за депеша? – удивилась я, как раз открывая дверь.

– Вот она. – Аксинья прошла к лавке, на которой, надо понимать, она спала, и подала мне конверт, на что Хелен едва взглянула.

В какой-то момент мне показалось, что сургучная печать на конверте нарушена. Но потом я решила, что Аксинья всего лишь не придала этому значения и положила его куда-нибудь не слишком аккуратно, вот сургуч и треснул.

Я вскрыла конверт.

Госпожу княгиню Болловскую и в самом деле приглашали пожаловать в любое удобное для нее время в Московскую Особенную канцелярию при военном министре по адресу такому-то. Можно было бы проигнорировать это приглашение, но какой-то граф Федор Матвеевич Зотов нижайше просил не отказать в просьбе и посетить заведение, в котором он служил, как я поняла, в чине полковника.

Делать во флигеле мне все равно было нечего, так что я решила последовать приглашению.

Взяла извозчика, отмечая мимоходом, что эта трата моими планами не предусмотрена, и поехала туда, куда меня прибыть «нижайше просили».

Надо сказать, что здание, в котором находилась Канцелярия, от огня не пострадало, из чего я заключила, что сгорела не вся Москва, как говорили об этом в Питере.

– Рад! Очень рад! – радостно частил граф Зотов, задерживая мою руку в своей, на мой взгляд, непозволительно долго.

Мне не хотелось его слишком явно отталкивать в самом начале нашего общения, не узнав, зачем меня вызывали в Особенную канцелярию. Уже одно это название заставило бы иную молодую женщину трепетать от страха. Но я была дочерью своего отца и справедливо полагала, что князь Болловский достаточно сделал для своей страны, чтобы его наследники – пока, увы, в единственном числе – могли не бояться вызова в это важное учреждение.

– Отрадно видеть в своем скромном кабинете столь красивую женщину, как вы, княжна! Подумать только, на плечи совсем юной девушки выпали испытания, не каждому опытному мужу под силу.

Федор Матвеевич прямо лучился радушием и сочувствием, но у меня осталось впечатление, что господин граф при этом внимательно меня разглядывал. И в этом разглядывании не было никакой восторженности, только холодное изучение.

– Что-то подсказывает мне: с вами я могу быть предельно откровенен и знать наверняка, что ничего не выйдет наружу из стен нашего уважаемого заведения.

Я лишь кивнула, потому что полагала: людей, занимающих, подобно Федору Матвеевичу, должность военного советника, больше красила бы немногословность. Впрочем, это скорее из вредности.

Как бы я себя ни уговаривала, что ничего плохого мне сделать не могут, а все равно ощущала некоторую сухость во рту и легкую дрожь в коленях. Потому мне и не хотелось продлевать это непривычное и не слишком приятное состояние, а побыстрее выяснить наконец: зачем я понадобилась столь серьезному ведомству?

В это время в кабинет с легким стуком вошел, полагаю, адъютант графа, с подносом, на котором стояли чашки с чаем, вазочка с печеньем и конфетница. Федор Матвеевич решил разрядить обстановку, казавшуюся слишком официальной.

– Вы в Москву к родственникам? – спросил Зотов, мило улыбаясь. Уж он-то, казалось, должен знать, что никаких родственников в Москве у меня нет. Я внимательно посмотрела на него и ничего не ответила.

Легкая улыбка тронула его губы.

– Простите, я сказал глупость. Однако вы и в самом деле не по возрасту выдержанны.

В его тоне послышалось непритворное восхищение. Всякой женщине приятны комплименты, сказанные от души, потому я снизошла до объяснений:

– Мне приходится делать инспекцию своей недвижимости. Возникла настоятельная необходимость... – тут я споткнулась. Сказать графу, что я всерьез обеспокоена состоянием своих дел? Что нахожусь на грани бедности? А надо ли ему об этом знать? – Но ведь вы пригласили меня в свое заведение не для того, чтобы интересоваться моими делами.

– Кто знает, кто знает, может быть, наши с вами дела очень даже связаны, и может статься, от состояния ваших дела зависят и наши, – проговорил он туманно, затем гибко поднялся из-за стола и прошелся по кабинету. Проделав это машинально, граф как бы спохватился. – Простите, дурацкая привычка. Когда я хожу, мне легче думается. Не знаю, как удобнее изложить дело, которое имеет к вам наше ведомство. Вы слышали о таком французском политике, как Талейран?

С некоторых пор, осознав непозволительную медлительность в части собственного взросления, а как следствие, и направление моего самообразования, я стала регулярно читать газеты и интересоваться событиями, происходящими в мире.

– Если не ошибаюсь, его зовут Шарль-Морис. Кажется, он был министром иностранных дел у Наполеона.

Возможность козырнуть своими познаниями принесла мне некоторое удовлетворение, как и вид приподнятых в удивлении бровей Федора Матвеевича.

– А если совсем точно, то Шарль-Морис Талейран-Перигор... Браво, княжна! А впрочем, чему я удивляюсь? Вы – дочь своего отца и не могли быть другой.

Сколько раз мне еще будут об этом говорить? Все равно я не смогу принести своей стране такую же пользу, как мой отец. Или ведомство графа пользуется и услугами женщин? В таком случае мне бы хотелось иметь и собственную значимость, кроме как сходство с отцом некоторыми своими качествами.

– Ваше сиятельство, вы не находите, что в нашем общении чересчур много патетики? Притом, что я так и не узнала, чем вызван интерес вашего ведомства к моей скромной персоне... – Наверное, я вела себя нахально и вполне могла шокировать графа своим поведением, но у меня было не так много выдержки, как декларировал только что Федор Матвеевич, чтобы без ущерба для своего спокойствия играть с графом в дипломатические игры.

Но господин Зотов, однако, вовсе не спешил удовлетворить мое любопытство, и тогда я продолжила:

– Погодите, попробую угадать. После смерти отца осталось незавершенное дело, каковое вы думаете разрешить с моей помощью.

Граф согласно кивнул, не сводя с меня ободряющих глаз.

– Но мне придется вас огорчить: я была слишком мала и, наверное, легкомысленна, чтобы интересоваться его делами, а потому...

– Нет-нет, Анна Михайловна, вы меня неправильно поняли. Речь идет всего лишь об одном документе, который может найтись... как раз во время вашей инспекции, в которую наверняка входит просмотр бумаг, оставшихся вам в наследство, и может произойти так, что вы случайно наткнетесь...

– Вы думаете, что мой отец мог хранить какой-то секретный документ среди обычных деловых бумаг вроде отчетов нашего управляющего или его переписки с кем-то из немецких знакомых?!

– На вид этот документ – всего лишь обычное дружеское письмо и человека непосвященного даже не заинтересует, но нам... просто необходимо его получить, понимаете, необходимо!

Он чуть ли не вскричал, и я выразила недовольство тем, что встала со стула, намереваясь покончить с этой неприятной беседой. В самом-то деле, при чем здесь я? Если ведомство графа утеряло какое-то там письмо, то за это я никак не могу быть ответственна. Вместо того чтобы сказать «спасибо» – я бросила свои дела, задержала отъезд в имение (кстати, а на чем?), – полковник, пусть он даже и граф, вынуждает меня терпеть его невоспитанность.

– Анна Михайловна! Княжна! Ради Бога простите мою несдержанность, – поняв, что я не на шутку рассержена, чуть ли не взмолился Федор Матвеевич. – Но пока шла война, никто этим документом не интересовался, а теперь, когда французов бьют в хвост и гриву, мое начальство вдруг стало задавать мне вопросы, каковые следовало бы списать на войну. В конце концов, я же не Господь Бог! Всего лишь какое-то письмо! Тут вся Москва горела...

– Вы хотите сказать, что это было письмо Талейрана? – сообразила я.

– Именно. И доставить его императору должен был генерал Болловский, ваш отец. Он с адъютантом опередил французов разве что на пару часов... А теперь императору срочно потребовалось это письмо!

До шестнадцати лет мне оставалось еще четыре месяца, но этого оказалось достаточно, чтобы понять: мужчины словно дети. Если им что-то нужно, они не признают доводов рассудка.

Я бы на месте императора... Поймав себя на этой мысли, я едва не расхохоталась вслух. Ай да Анна! Пытается представить себя ни много ни мало на месте российского вседержителя.

Но тут я взглянула на понурое лицо Федора Матвеевича, и мне стало его жалко.

– Вы думаете, ваше сиятельство, я могла бы вам помочь?

Он сразу оживился. Потому что план наверняка у него был и он надеялся, что сразу мне его выложит, но что-то в его замысле оказалось не так. Очевидно, я представлялась ему молоденькой дурочкой, которой можно легко манипулировать.

Но я, как выясняется, не знала даже того, что выехавший из Петербурга отец посещал и наш московский дом, и имение Дедово.

– Ваш московский дом – точнее, его остатки – мы уже осмотрели. Как и флигель. Увы, ничего. В петербургском доме вряд ли что-то есть – ваш папа просто не успел туда доехать. Остается имение Дедово. Но оно так велико, что осмотреть все места, в каковых можно заподозрить тайники, довольно трудно. Скорее всего для этого понадобится не один день.

– Но я даже представить себе не могу...

То есть как раз в этот момент в моем мозгу мелькнула некая мысль... Но я вовсе не собиралась вот так, с кондачка, высказывать ее постороннему человеку.

 

 

Глава третья

 

– А вам и не надо ничего представлять! – засуетился Федор Матвеевич. – Вы только доверьтесь мне, и обещаю, что остальное я возьму на себя. Кто знает, может, такое наше сотрудничество обернется на пользу не только нам, но и вам.

Собственно, его суета тоже показалась мне нарочитой. Он хотел вызвать у меня впечатление человека не слишком далекого, этакого хлопотливого дядюшки, который боится выволочки от начальства.

Да и повторяется он насчет выгодности нашего с ним сотрудничества. Чем он может мне помочь?!

– Вы оказали бы нам любезность, если бы согласились, чтобы вас в Дедово сопровождал мой офицер. Поручик. В войну он показал себя весьма талантливым сотрудником, имеет награды...

– И как я представлю его своим знакомым? – возмутилась я. – Как человека, который меня сопровождает? Охраняет? Что подумают люди?

– Он будет очень деликатен и никоим образом не бросит на вас и тени подозрения в чем-то недостойном.

– Если хотите знать, у меня даже лошадей нет! И нет денег на покупку хотя бы одной. Тут я ломаю голову, как доехать в имение мне и горничной, а вы предлагаете озаботиться еще и доставкой в Дедово вашего офицера!

– Вот видите, – оживился граф Зотов, – я сразу понял, что мы сможем быть друг другу полезны, потому что я дам вам... лошадь!

Лошадь? Но это же меняет дело. Я уже было отправила Сашку на рынок – прицениться к лошадям, в то же время понимая, что мне такая покупка скорее всего будет не по карману.

– Наверное, какого-нибудь одра? – спросила я ворчливо, чтобы граф не думал, будто без его помощи я не обойдусь.

– Почему же сразу – одра. Лошадь не старая, ее надо лишь немного подкормить...

Перехватив мой взгляд, Федор Матвеевич кивнул своим мыслям.

– Я раздобуду для нее корм. Кавалеристы поделятся. – Он рассмеялся чему-то своему. – Смешно сказать, я предложу им обменять штаб-ротмистра Глебова на два мешка овса.

И в ответ на мой недоуменный взгляд пояснил:

– Попался нам тут один армейский кавалерист. Лихой, говорят, рубака. Но и питух изрядный. Выпьет и начинает бушевать. Три жандарма понадобились, чтобы его утихомирили. А к тому же в пьяном угаре он что-то такое болтал... Приходили из полка за него просить, а я как чувствовал, не стал торопиться с его освобождением... Так что, по рукам?

Впрочем, граф тут же спохватился, что разговор между нами напоминает скорее торг между двумя приятелями, чем разговор между представителем официального ведомства и гражданским лицом, вовсе не обязанным содействовать планам полковника Зотова.

– Минуточку, княжна, для начала я хочу познакомить вас с поручиком Зиминым.

Он позвонил в колокольчик – отчего-то я считала, что в таких ведомствах, как Особенная канцелярия, их не должно быть, – и в кабинет заглянул его секретарь, адъютант или... не знаю, как называлась должность этого человека.

– Поручика Зимина ко мне!

– Слушаюсь!

И менее чем через минуту в кабинете возник... человек-медведь. Я ожидала увидеть кого угодно, но не такого великана! У меня даже сердце екнуло. То ли от удивления, то ли еще от чего-то.

Поручик, по моим представлениям, должен был выглядеть худощавым молодым человеком среднего роста, даже чуточку субтильным... Ведь ему не надо было ни с кем бороться, а пользоваться лишь извилинами своего ума.

Прежде я почему-то считала, что слишком большие люди не очень умны. Наверное, из-за бабушки, которая порой ворчала: «Велика Федора, да дура!» Но по глазам поручика не скажешь, что он неумен. Ум в них прямо-таки светился. Да и двигался он вовсе не как медведь, а легко и плавно, несмотря на свою немалую величину.

– Знакомьтесь, поручик, это княжна Болловская... Дочь генерала Михаила Каллистратовича Болловского.

Я протянула поручику руку, и он ее с шиком поцеловал. Нет, недаром держит его при себе хитроумный Зотов! И в войну, наверное, этот Зимин заработал награды не только своим сложением Топтыгина... Да и разве стал бы Федор Матвеевич посылать со мной человека, в ловкости которого он не был уверен?

А впрочем, какое мне дело до его деловых качеств?

– Вы будете сопровождать княжну до ее имения – продолжал говорить граф, – где поможете... разобрать бумаги ее отца, паче чаяния таковые найдутся. Француз вроде те места прошел стороной, но кто знает...

Француз прошел стороной! А мы с Амвросием чего только не передумали. Даже за разговором при свечах, можно сказать, укокошили нашего управляющего, а он скорее всего жив-здоров... Но тогда почему он не пишет и не передает деньги, как делал это прежде, регулярно из года в год?

– Да, и отведи к дому княжны в Поварском трофейную лошадь.

– Мы же почти продали ее линейщикам!

– Почти, да не продали. Как там вы ее называете? Дуня. Вот Дуня и повезет вас с княжной в ее имение...

– С Хелен и Сашкой, – торопливо добавила я.

Но Федор Матвеевич не обратил внимания на мои слова и продолжал свои наказы поручику:

– Да, вот еще что: придут опять хлопотать за Глебова, скажите, чтобы провели их ко мне. Мол, я рассмотрел дело, но для его успешного разрешения имеются некоторые условия.

Поручик проводил меня к выходу, на ходу интересуясь:

– Вы когда собирались ехать в поместье, ваше сиятельство?

– Чем скорее, тем лучше, – довольно резко ответила я, невольно перенеся свое раздражение на Зимина. – Кажется, все зависит от вашей Дуни. Если она способна везти карету, то не позднее завтрашнего утра.

Терпеть не могу, когда меня к чему-то принуждают. А тут из-за какой-то паршивой лошади придется неизвестно как долго мириться с присутствием подле меня постороннего человека. Меня совершенно не интересовало их дурацкое письмо!

Я и сама не знала, почему злюсь. Может, из-за насмешки, которая чудилась мне в глазах поручика?

– Вообще-то эта Дуня не моя, – улыбнулся Зимин, – но, думаю, в течение часа смогу ее привести. К тому же придется еще нажать на кавалеристов насчет корма для бедной старушки...

– Как – старушки?! – возмутилась я. – Господин граф говорил, что лошадь вовсе не стара.

– Правда? Наверное, начальству виднее. Если командир говорит «не старая», значит, будем считать ее молодой.

Тут я не выдержала, повернулась и пошла не прощаясь. Мне стало казаться, что этот поручик просто надо мной издевается!

В любом случае без лошади мне не обойтись. Нам не обойтись. А ведь со мной собирается ехать Хелен. Вчера она так и сказала:

– Возьмите меня с собой, княжна! Куда угодно, хоть в имение, в сельскую глушь, я на все согласна!

Между прочим, наше Дедово не такая уж и глушь, а вполне современное поместье. Мой папа объездил всю Европу, побывал в Англии и потому не мог не привнести в устройство имения всех новшеств, каковые он там видел.

Конечно, Дедово не шло ни в какое сравнение ни с Останкином, ни с Кусковом, известными своей роскошью, или иными поместьями богатых царедворцев, где их именитые владельцы могли устраивать все, что угодно. Одни только ландшафтные парки чего стоили! И уж они моим родителям были просто не по карману. Не говоря о приемах многочисленных гостей, исчислявшихся сотнями.

Но при этом у нас имелся партер с газонами и цветниками, а также фонтан, устроенный перед домом. Позади дома выкопали пруд, направо от которого, с северной стороны, устроен был грот. Чтобы придать ему достоверности, в имение привезли кусок скалы, а налево построили самый настоящий лабиринт, достаточно запутанный, так что детям позволялось в него заходить только в присутствии взрослых.

На южной границе поместья, там, где прежде находился обыкновенный деревенский пригорок, привезенный папой из Англии геодезист провел настоящий ручеек, отведя его из основного русла и вымостив камнями. Подпитывавший прежде заболоченное место, ручеек стал радовать нас прохладой и чистой прелестью, как и беседка, нарочно устроенная подле него. В самом его широком месте через ручеек был перекинут белый каменный мостик, которым обычно восхищались наши гости.

Потому так горько было мне слышать предположения о том, что наша усадьба, может быть, разграблена французами, а то и нанесен ей куда больший ущерб, ежели в тех местах происходили военные сражения.

Замечание Хелен о глуши – в Дедове, естественно, она ни разу не бывала – так, оказывается, задело меня, что и стали приходить на ум все эти детали устройства нашего поместья, где я, между прочим, хотела бы жить, никуда не уезжая.

Правда, моя бедная матушка наверняка сказала бы:

– Это оттого, моя дорогая, что ты не жила здесь всю зиму. Когда снегом засыпаны пути-дороги и никаких событий не происходит, кроме каждодневного откапывания лестницы, а то и входной двери. Когда снег идет целыми днями, его порой наметает столько, что человек ходит по дорожкам, как по окопам, и со стороны не видно даже его головы.

Но не копать нельзя, потому что тогда оказываются засыпанными и амбары, и кладовые, а как без них?

Зато весна в Дедове – праздник души. Цветущие деревья, газоны с зеленой травкой, фонтан, который к маю чистят и белят, чтобы потом наслаждаться журчанием его струй. Мраморная фигура грустящей девушки, с которой связана красивая легенда...

Но сейчас мне не до грусти. Сашка, конечно, парень шустрый и оборотистый, но он от рождения всего лишь исполнитель. Ждать от него каких-то самостоятельных действий не приходится. Так что мне надо вернуться, распорядиться, чтобы он осмотрел карету и, возможно, отыскал каретника, чтобы привести ее в порядок. А потом проверить упряжь, и когда к нам доставят не очень старую лошадь, обещанную графом Зотовым, то можно будет без промедления впрячь ее в карету...

Я взяла извозчика и поехала к своему дому.

А в нашем московском доме, точнее, во флигеле, царило оживление. Сашка вовсе не стал дожидаться от меня распоряжений, а вытащил из сарая карету – уж не знаю, кто ему в том помог – и теперь, склонившись над колесом, зачем-то прокручивал его и мазал какой-то мазью.

– Ну и как мы на ней поедем? – желчно поинтересовалась я; только что сокрушалась о неспособности Сашки к самостоятельным действиям и уже недовольна, что он занимается каретой без моего указания.

– О, ваше сиятельство, – расплылся он в улыбке, – Ленкин Джим притащил лошадь. Поставили ее пока в конюшне, но лошадка справная, до Дедова дотянет.

Меня покоробило столь амикошонское упоминание Хелен – Ленка! – и я справедливо стала полагать, что если в ближайшее время не возьму бразды правления в свои руки, они покатятся своим чередом без моего участия.

– Нашу горничную зовут Хелен, – напомнила я Сашке высокомерным тоном, которым мы, Болловские, владеем в совершенстве и в случае чего умеем поставить на место любого. Тем более зарвавшегося крепостного. – И чего это так расщедрился какой-то Джим? Он хоть догадывается, что нам нечем платить за его лошадь?

– Догадывается, – отвел взгляд в сторону Сашка, и я чуть не захлебнулась от возмущения: мой крепостной перешел всякие границы! Еще не хватало, чтобы о нашем разорении знали иностранцы. Что он там наплел англичанину? И чего вдруг тот оказывает незнакомому человеку такую помощь?

Впрочем, я тут же взяла себя в руки. Слуги не должны думать, будто их господа не умеют владеть собой, что говорит об их слабости и неумении управлять своей собственностью, включая управление крепостными.

Моя кормилица порой приговаривала: «Взяха любит даху». Меня это смешило, потому что было непонятно. Позже я-то разобралась, что, взявши, надо отдать, и теперь насторожилась от неожиданной щедрости незнакомого мне англичанина.

– Говори, – строго сказала я, – что ему от нас за это нужно?

– Помилуй, матушка-княжна... – заканючил Сашка, и я сразу поняла, что этот пройдоха что-то пообещал от моего имени. – Джим хоть и иностранец, а после войны чувствует усталость и хочет отдохнуть где-нибудь в уютном уголке русской природы, где он сможет побыстрее забыть о перенесенных страданиях...

Вот ведь как заплетает! Если Сашка провинится, он всегда частит и улещивает, и в глаза заглядывает. У меня даже имелось подозрение, что, кроме лошади, Джим подарил ему монетку-другую, против чего тот не мог устоять, потому что выданные ему Амвросием деньги на дорогу потихоньку таяли, новых поступлений в ближайшее время не ожидалось, и это обстоятельство беспокоило моего крепостного.

– Какие такие страдания! – возмутилась я. – Насколько мне известно, в нашей войне с французами англичане не участвовали. Устал он, видите ли! Уж не думает ли этот Джим, будто наше Дедово – пансион для уставших иностранцев?!

Сашка благоразумно помалкивал, так что получалось, я разговариваю сама с собой.

– Он узнал, что мы едем в имение вместе с Хелен? – попробовала догадаться я. Ничего другого в голову мне не приходило.

– Вы, наверное, думаете, будто он за Хелен ухаживает? – удивился Сашка. – Он с ней просто говорит на своем языке. Вроде как душу отводит. Они-то и знакомы совсем недавно. Да и как такая верста коломенская нормальному мужчине может понравиться? В ней же нет никаких... выпуклостей. Доска и доска!

– Александр, ты слишком разговорился, – холодно заметила я, – а насчет того, что Джим собирается отдыхать в поместье без ведома его хозяйки...

– Ваше сиятельство! – взмолился испуганный Сашка. – Я ему ничего наверняка не обещал. Сказал, мол, с княжной говорите, а я что, я человек маленький.

Подозреваю, он получил от Амвросия самые строгие наказы насчет того, чтобы меня слушаться беспрекословно, в противном случае тот пригрозил всевозможными карами.

Кажется, по мере взросления я приобретаю черты характера, свойственные скорее старой деве, а не девице на выданье. Во всем мне видится покушение на мой авторитет. Если подумать, то он либо есть, либо его нет, и вряд ли можно заработать его палкой...

Потому я убрала из разговора нотки желчи и спросила Сашку:

– А как ты нашел нашу карету? Выдержит она... четырех человек? Не развалится по дороге?

– Карета крепкая, – сразу приободрился Сашка, довольный переменой разговора. – Но почему четыре человека? Джим верхом поедет, у него конь под седлом – залюбуешься!

– С нами поедет один... поручик. – Я решила, что должность Зимина можно не скрывать, а вот все остальное, надо думать, государственная тайна. – Император принял решение оказать семье погибшего генерала некоторую помощь и посылает к нам... вроде как инспектора. Он посмотрит, сколько денег потребуется на устройство в Дедове прежней жизни. Возможно, нам выделят некоторую сумму...

Это же надо так неумело врать! Кто, интересно, станет платить мне деньги?.. Кстати, а ведь я об этом не подумала! Амвросий тоже не сообразил: мне наверняка положена пенсия за отца. Пусть она будет и не слишком большой, но на первое время мне бы хватило. Странно только, что Федор Матвеевич ни словом о том не обмолвился. Получилось, что в разговоре с Сашкой я сначала выдала желаемое за действительное, а потом подумала, почему бы желаемому и не стать действительностью...

Я так увлеклась собственной идеей, что едва опять не побежала в Особенную канцелярию, желая решить этот вопрос немедленно. Но потом сообразила, что смогу поговорить о том же с Зиминым – может, что-то он мне и посоветует.

Поймав себя на некой разбросанности чувств, я поняла, что пора остановиться и осмотреться. Иными словами, сесть и подумать, расставив обрушившиеся на меня события в нужном порядке.

Лучше всего было посидеть немного в кондитерской, что недавно опять открылась поблизости от нашего дома, как между прочим сообщила мне Хелен, и там, за чаем с пирожными, спокойно порассуждать о том, что я имела на сегодняшний день.

Я села за столиком у окна и заказала себе одно миндальное пирожное и одно со взбитыми сливками. Как давно я не посещала кондитерской! Народу здесь было немного, наверное, жители окрестных домов еще не были о ней осведомлены. А возможно, пока им просто было не до того...

Итак, неожиданно нашлись даже не одна, а две лошади, чтобы везти карету в Дедово. Но и ту и другую мне отдавали в обмен на что-то, а именно: в первом случае за то, чтобы я взяла с собой в имение некоего поручика Зимина, а во втором опять же в имение – на отдых! – просился незнакомый мне англичанин. Я толком не знала, кто он – дипломат, военный или писатель и что он вообще делает в Москве, которая никак не может привлечь внимание европейца или любого цивилизованного человека своим разоренным видом.

К тому же при мне как само собой разумеющееся осталась Хелен. Хотела быть моей горничной? Но таковую я собиралась подыскать себе сама. Меня вовсе не устраивала в этом качестве долговязая англичанка со снобистскими замашками.

И вообще на первое время мне хватило бы и Аксиньи, а потом я нашла бы себе горничную-француженку. С самого детства меня в качестве воспитательниц окружали именно француженки, и я не понимала, почему выбор мамы остановился на Хелен, к тому же так мало соответствующей маминым же понятиям о горничной.