Через высокие плоскогорья и глубокие пропасти 7 страница

В тот же миг дикий рев заставил ее вздрогнуть и открыть глаза. И тут она действительно увидела мо‑ка. Огромный, мохнатый, он загораживал собою широкий вход во впадину и глядел упорнопристально, упорно‑молчаливо. Чунг первым почувствовал его присутствие и подскочил, испуганно ревя. Мо‑ка ответил коротким, глухим рыканьем, приподнялся на задних лапах и навис над ним. Испуганный неожиданностью, чунг растопырил жилистые передние лапы, вытянул их и впился пальцами в мохнатую шерсть на шее у врага. И началась борьба – жестокая, но несоразмерная по силам.

Пома потеряла ощущение различия между сном и действительностью. То, что она увидела сейчас, казалось ей продолжением сна. Она быстро оторвала от себя детеныша, отбросила его назад, под влиянием только что приснившегося схватила камень и подскочила к борющимся. И уже не во сне, а наяву нанесла по голове страшного мо‑ка удар – с силой, порожденной смешанными чувствами – дикой яростью и диким страхом, с силой чунга, обороняющегося от нападения. Потом еще и еще раз. Мгновенно, быстро, как молния.

Раненый мо‑ка глухо заревел. Он оставил чунга, обернулся к ней, вдруг его огромное мохнатое тело закачалось и рухнуло наземь, причем голова у него оказалась прикрытой лапами. Тогда пома вскочила на него и, обезумев от ярости, ревя изо всех сил, продолжала наносить ему удары камнем по голове. Голова мо‑ка залилась кровью.

А пома все продолжала реветь и ударять. В это мгновение она не ощущала ни холода, ни голода, ни сырости – только чувствовала мягкое мохнатое тело мо‑ка под собою и твердый камень в пальцах.

В то время как пома перешла от сна к действительности, чунг стал по‑настоящему переживать когда‑то испытанное. Он глядел, как пома дробит камнем голову мо‑ка, и в сознании у него протянулось длинное чешуйчатое тело тси‑тси, а потом то, как тси‑тси обвил его и как они вместе упали на землю. Потом он увидел, как наклоняется над мертвым телом тси‑тси и разрубает ему кожу и мясо ударами острого камня.

Он подскочил к поме, вырвал камень у нее из лапы и поднес к глазам. Из горла у него вырвался странный, непривычный звук. Звук, какого не издавал еще никто из чунгов. Звук, говоривший о каком‑то окончательном просветлении в его сознании.

Действительно, только сейчас чунг сумел понять со всей ясностью, что можно сделать острым камнем, зажатым в лапе: можно убить любого сильного зверя, ударив его по голове. Только сейчас он понял, что вдвоем с помой, если в лапах у них есть камни, они могут убить любого зверя. Что они сильнее любого зверя. И только теперь он понял, что их не смогут съесть ни мо‑ка, ни и‑вод и что впредь они сами будут убивать всякого и‑вода, всякого мо‑ка, которые нападут на них.

Сквозь пелену облаков на небе вместе с дождевыми каплями просачивался сероватый свет раннего утра. Скалы и деревья вырисовывались все четче, все яснее, но более далекие предметы дремали в неясной серой мгле: легкий туман полз низко по земле и затушевал все стороны горизонта.

Когда совсем рассвело, один из чунгов, снова пустившихся скитаться и бродить по этой местности в поисках кореньев и молодых побегов, увидел у входа в большую скалистую впадину распростертое тело огромного мо‑ка, а сверху, прямо на нем, двоих крупных выпрямившихся чунгов. У одного чунга на туловище висел детеныш. И оба взрослых сжимали в пальцах передних лап по острому камню. И эти камни, как и сжимающие их пальцы, были обагрены кровью.

Это были чунг и пома.

 

Глава 20

Не только убивает…

 

Чунг и пома не выпускали этих камней из лап ни на мгновение, ни в этот день, ни в последующие. Даже присев у невысоких кустов, чтобы разрыть землю и вытащить корни, они держали камни в передних лапах. И тут совершенно случайно пома зацепила землю острым краем камня, а не пальцами. Произошло нечто любопытное: камень выцарапывал из земли мелкие камешки и копал ямки гораздо лучше, чем пальцы. Без больших усилий и совсем без боли.

Тогда пома под влиянием новой догадки вбила камень в землю и стала царапать им то туда, то сюда. Камень разрезал мокрую каменистую почву, которую пома расчищала пальцами другой лапы. Корни куста обнажались гораздо легче и быстрее, чем когда бы то ни было. Больше того: камень подрезал и несколько более толстых корней, и ей не нужно было наклоняться и отгрызать их зубами.

Чунг перестал выкапывать корни пальцами, следил за действиями помы и мигал глазами. И вдруг он тоже начал долбить землю камнем. В сознании у него тоже прояснилось: камень может не только убивать, он может и делать ямки в земле. Он может выкапывать корни. Он не гнется, как их плоские когти. Дождь продолжал идти и смачивать землю беззвучно и тихо. Однако, насытившись корнями и луковицами, чунг и пома не так сильно ощущали холод и сырость. Они продолжали бродить то туда, то сюда, и только когда начало смеркаться, они поняли, что нужно искать ночлег. Но взгляды их не обратились ни на какое дерево, ибо никакое дерево не могло бы защитить их от дождевой сырости так, как защищала широкая впадина в скале. Деревья могли дать им только безопасное убежище от мо‑ка, но они больше не нуждались в таком убежище: если страшный зверь нападет на них, они убьют его острыми камнями.

Они не стали ночевать под защитой ствола, они уже не помнили, чтобы когда‑нибудь ночевали под защитой ствола. Но они не вернулись и в ту скалистую впадину, у входа в которую лежал убитый мо‑ка. Может быть, потому, что уже забыли, где она находится, или же потому, что там остался убитый зверь.

Они остановились перед другой впадиной, глубокой и темной; вытянув шеи, всмотрелись в темноту и расширили ноздри. Они не уловили никакого тревожащего запаха, до их слуха не донесся никакой раздражающий шум. Затем сначала чунг, а за ним пома стали медленно спускаться в темноту, подняв переднюю лапу с острым камнем, каждую минуту готовые к нападению любого хищника.

Но обоняние у чунгов не было так развито, как зрение и слух, да к тому же пестроголовый пещерный виг не издавал никакого заметного запаха. Логовище его ничем не пахло: отхожее место было далеко от него. Кроме того, во впадине было темно, сама впадина была глубокая, а виг лежал в ее глубине совершенно беззвучно. Поэтому ни чунг, ни пома не могли заметить его, когда вступили внутрь. Чунг почувствовал только, что воздух впереди заволновался, что‑то в темноте мелькнуло у него перед глазами и в грудь ему вонзились острые когти. Он вмиг пригнул голову между плеч – движение, рассчитанное на то, чтобы не дать перегрызть себе горло, бросил камень и схватил невидимого врага жилистыми передними лапами.

Услышав смешанный рев чунга и вига, пома подскочила к ним с детенышем на груди и кинулась в борьбу, крепко зажав в лапе камень.

И в темноте глубокой пещеры завязалась новая кровавая битва. На этот раз она была очень короткой: как бы ни был кровожаден пещерный виг, он не мог сравниться силой ни с и‑водом, ни с мо‑ка. Чунг успел задрать ему голову и перегрызть шейные жилы раньше, чем тот успел схватить его за горло, так что вмешательство помы оказалось ненужным. Но, ясно различив тень вига в темноте, она обрушила камень ему на голову, потом еще и еще раз, глухо рыча при этом. Чунг повалил его наземь, потом нагнулся, нащупал другой камень и начал ожесточенно колотить зверя, и с каждым ударом у него вырывался гортанный звук: кха… кха… кха…

Привыкнув к темноте, чунг и пома нашли и логовище вига: в глубине пещеры сбились кучкой несколько маленьких, очень похожих на вига зверьков. Они были такие маленькие, что, когда чунг схватил одного из них, зверек даже не попытался оцарапать ему лапу. Чунг и пома без труда оторвали им головы и выбросили прочь. Потом поджали задние лапы, сели и прижались спиной друг к другу. Маленький чунг снова начал сосать материнскую грудь.

На другое утро они вышли из пещеры, сели у входа и стали оглядываться по сторонам, вниз и вверх. И вдруг с ужасом увидели, что к ним карабкается мо‑ка. Стиснув камни в передних лапах, сдавленно рыча они следили за ним, и им даже не приходило в голову спрятаться.

Мо‑ка был еще далеко и совсем не замечал их; он лез медленно и спокойно, то и дело уклоняясь от направления к ним и заглядывая то в ту, то в другую скалистую впадину. Очевидно, эти впадины интересовали его больше, чем чунг и пома. И все‑таки он приближался к ним медленно, но верно.

Его маленькие глаза и уши были видны уже совсем ясно, как вдруг пома швырнула в него камнем, который держала. Камень со стуком упал близко от мо‑ка. Мохнатый зверь поднял голову, насторожил уши. Тогда чунг и пома, грозно ревя, начали быстро и неумело швырять в него камень за камнем, которые, хотя и не все были ловко брошены, осыпали его со всех сторон.

Испуганный и озадаченный этим неожиданным и необычным нападением, мо‑ка отряхнул свою длинную густую шерсть и побежал наискось вниз по склону. А чунг и пома, уже потеряв его из виду, продолжали швырять ему вслед камень за камнем и реветь грозно и громко.

 

Глава 21

Новый детеныш

 

Новая среда и новый климат наложили на природу чунгов новый отпечаток. Они стали суровыми и молчаливыми. Привыкли не удивляться, а соображать. Не любопытствовать, а действовать. И всякие новые случайные открытия, облегчавшие для них условия существования, запоминались ими глубоко, становились ясно осознанными. Ибо теперь для них дело было не в том, чтобы избегать опасностей, а в том, чтобы преодолевать их. А опасностей было много, они грозили отовсюду, всегда.

Вместо грау был мо‑ка. Вместо гри был и‑вод. Одинаково свирепые, одинаково опасные, одинаково кровожадные. Но было и нечто другое, страшнее мо‑ка и и‑вода: были холод, голод и сырость. И‑вода и мо‑ка можно было победить острыми камнями, но холод и голод были непобедимы. Они были и здесь, и там; и вчера, и сегодня.

Деревья отреклись от чунга и помы. Не только не давали им пищи, но и в приюте отказали. Им оставалась только земля. А чтобы жить на земле, нужно было не убегать, а бороться. Ибо бежать они не могли и убегать было некуда.

Условия жизни стали суровыми. Суровыми стали и они. Борьба за существование стала жестокой. Жестокими стали и они. Страх не мог больше спасать их. Они стали смелыми. И вместо того чтобы обороняться, стали нападать. Нападали не с голыми лапами, а с камнями в лапах. Не хватали и душили, а ударяли и убивали. Ложились и вставали с камнем в лапах. Ибо камень в сочетании с огромной мускульной силой, какая была у чунга и помы, поражал быстро, убивал легко и наверняка.

А за это время маленький чунг все подрастал и подрастал. Ему не приходилось заботиться о пище и бороться с суровыми условиями существования. Эту борьбу вела пома, а ее молоко было для него готовой пищей, которая вместе с густым меховым покровом грела его и защищала от холода.

Но однажды он отделился от туловища помы, и вместо того, чтобы сесть и ползти, как всякий детеныш в его возрасте, он встал на задние лапы. Он стоял вполне свободно, не чувствуя потребности опираться на пальцы передних лап. Только теперь чунг и пома заметили в нем нечто другое, новое, на что не обращали внимания, пока он не отделился от материнской груди: новое в соотношении частей его тела.

В то время как они, пытаясь выпрямиться, даже совсем выпрямившись на задних лапах, чтобы передними схватиться за нижние ветки дерева, все‑таки оставались полусогнутыми, с выдававшимся задом, маленький чунг стоял гораздо прямее и зад у него не выдавался. Четыре пальца у него на каждой передней лапе были несколько короче, зато пятый удлинился и противополагался им. А когда маленький чунг нагнулся и поднял камень, то в его пальцах была заметна гибкость, совсем несвойственная пальцам чунга и помы.

У всех чунгов задние лапы были короче, тоньше и слабее передних. Ведь жизнь на деревьях требовала от передних лап большей длины и силы, чем от задних. Но у юного чунга задние лапы оказались длиннее и толще передних. Пальцы у них укоротились еще больше, чем на передних, стали тоньше и короче, а в их движениях была видна заметная неуклюжесть. Да и ладони на задних лапах стали более широкими и плоскими. Это позволяло маленькому чунгу держаться крепче на земле.

Ни чунг, ни пома сначала не могли заметить разницы между собою и детенышем. Только когда все трое побежали, чтобы уклониться от встречи с двумя мо‑ка, маленький чунг, бежавший на задних лапах, обогнал старших, а чунг и пома, хотя и помогали себе передними лапами и делали большие скачки, не могли догнать его. Больше того: они все отставали и отставали. И ни чунг, ни пома не знали, почему все это произошло: потому ли, что у них самих зад выдавался меньше, чем у других чунгов; потому ли, что поме давно уже приходилось передвигаться только на задних лапах пока передние были заняты непрестанными поисками пищи и обороной от других животных, или же потому, что маленький чунг, родившись на земле, никогда не карабкался по деревьям.

Маленький чунг тоже не мог понять разницы между собою и взрослыми чунгами. Он видел только, что ему не нужно при ходьбе опираться на передние лапы, как это делали старшие, и что на бегу он опережает всех.

Однажды ночью началась сильная буря. Ветер резко свистел у входа в пещеру, в глубине которой приютилось семейство чунгов. Голые ветки кустов и деревьев тревожно шумели и иногда словно взвизгивали. Голос бури был настолько силен, что мог бы заглушить голоса сотни чунгов или сотни мо‑ка, а мо‑ка мог бы войти в пещеру совершенно незаметно для чунга и помы. Они напрягали слух, прислушивались: не уловят ли шагов или рычания. Прислушивался и маленький чунг.

Снаружи было тревожно и страшно, внутри – черно и тихо. Ветер визжал и выл у входа в пещеру, словно там столпилось, давя друг друга, множество ри‑ми. Маленького чунга, вслушивавшегося в свирепый вой бури, охватило сильное беспокойство. Этот вой был неизвестен ему, незнаком, невидим, страшен. Не в силах победить тревожное чувство, маленький чунг прижался к матери, как‑то особенно вытянул губы, напряг горло и издал протяжный звук: «У‑у‑у‑у!»

Чунг и пома вздрогнули при этом новом звуке, какого никто из чунгов еще не издавал. Маленький чунг, сам испугавшись этого звука, тотчас же умолк и притаился, но вскоре с унаследованной от всех прежних поколений склонностью к подражанию снова вытянул губы и протянул: «У‑у‑у‑у!»

На рассвете сильная буря утихла и в пещере начало светлеть. Трое чунгов выползли наружу, выделяясь черными тенями на синеватом фоне наступающего дня. Маленький чунг, выпрямившись между двумя взрослыми, шевельнул губами и снова изобразил звук ветра: «У‑у‑у‑у!»

Чунг и пома с изумлением и любопытством приглядывались к тому, как их детеныш вытягивает губы и издает этот необыкновенный звук; по той же свойственной и им склонности к подражанию они, в свою очередь, стали вытягивать губы и раздувать горло. Раздались резкие, шипящие звуки, словно в горле у них застрял самый настоящий ветер; но это уже не были ни рев, ни вой, ни визг, какие они издавали до сих пор.

Долгое время все трое оставались перед пещерой, увлеченные новой игрой в подражание голосу бури. Потом они выползли совсем наружу, и тут их ждала еще одна причина для удивления: над ними и вокруг них в воздухе порхали, подхватываемые затихающим ветром, совсем маленькие белые мягкие пушинки.

Эти белые мягкие пушинки, виденные ими впервые в жизни, слетали с неба, как давешние водяные капельки, падали на землю и, прикасаясь к ней, необъяснимо и бесследно исчезали. Чунги уставились на эти порхающие пушинки, стараясь понять, как и почему они исчезают на земле, но не видели ничего, кроме сырости, которую пушинки оставляли, исчезая.

Мягкие белые пушинки падали чунгу и поме на головы и спины, но и тут быстро исчезали, а вместо них появлялись мелкие водяные капельки, начинавшие стекать по шерсти. Некоторые пушинки упали им на раскрытые ладони и прилипли там. Чунг и пома сжали ладони, чтобы поймать их, но почувствовали, что там нет ничего. Раскрыли ладони – пусто. Они начали ловить эти удивительные пушинки лапами, но без успеха. Пушинки исчезали так же бесшумно и незаметно, как и слетали с неба, и в лапах оставались только холод и сырость.

Через некоторое время ветер совсем стих, и тогда белые мягкие пушинки начали слетать с неба совсем плавно и очень густо. Но чунг и пома, мучимые голодом, больше не думали о них. Они стали бродить кругом, ощупывая ветки кустов и выкапывая острыми камнями их корни. Когда им удавалось выкопать сладкий хрустящий корень или найти луковицу либо мягкий сочный побег, они издавали звуки радости и торжества, а потом съедали находку с необычайным удовольствием. Такой радости, такого удовольствия они никогда не испытывали раньше, когда питались крупными мучнистыми плодами в своем сгоревшем лесу. Ибо в то время плодов вокруг них было такое множество, что они не знали настоящего голода.

Но маленький чунг ел еще жаднее, чем они: он вырывал сочный корень или луковицу чуть не изо рта у них, а когда они успевали съесть лакомство, он недовольно и плаксиво скулил. Чунг обычно огрызался и редко уступал ему найденную пищу, но пома почти всегда позволяла детенышу отнять у нее луковицу или корень, а потом снова начинала искать и выкапывать корни. Иногда все трое начинали обгрызать кору га‑ли или жевать засохшие травяные стебли – так силен был их голод и так ненасытны желудки.

Занявшись добыванием пищи, они не заметили, не могли понять, как и когда мягкие белые пушинки покрыли всю землю и окутали голые вершины деревьев. Они увидели, что все вокруг них побелело, и это так удивило их, что они не знали, о чем думать и куда идти. Их охватил страх: им показалось, что эти пушинки совсем засыплют землю, скроют все луковицы и коренья и им нечем будет утолять голод. И они долгое время оставались у одного куста, изумленные и встревоженные, а когда снова двинулись в путь, то за ними на белом покрове, окутавшем землю, оставались черные следы. А ступни у них озябли так, как еще никогда не зябли раньше.

 

Глава 22

Ненасытные ла‑и

 

В последние дни и ночи мягкие белые пушинки то слетали с неба, то исчезали из воздуха, и вместе с тем белый покров на земле то появлялся, то снова исчезал. Чунг и пома начали привыкать к этому покрову и уже не беспокоились из‑за него, но к холоду все еще не могли привыкнуть и часто дрожали. Особенно холодно им было, когда они бывали голодны. Время от времени облачность в небе рассеивалась и проглядывало белое светило. Но его лучи не грели и не жгли, как когда‑то в вечнозеленом лесу грау и чунгов. Теперь эти лучи были какими‑то холодными, неяркими. Но все же, когда они попадали на чунгов, те забывали даже о своем голоде – так приятно им было чувствовать слабую теплоту на лицах и на спинах.

Особенно радовался лучам белого светила маленький чунг. Тоща он совсем сходил с ума от радости и удовольствия. Он становился очень живым и подвижным, бегал, даже лазал на деревья и непрестанно издавал гортанные звуки. Взрослые чунги тоже ободрялись и иногда приплясывали либо урчали и почесывались от удовольствия. Но это бывало редко, так как редкими бывали дни, когда белое светило показывалось на небе.

С похолоданием, пришедшим вместе с мягкими белыми пушинками, животные, питавшиеся травой и листьями, стали пугливее, а те, которые питались их мясом, стали свирепее. Первые постепенно исчезали, а вторых постепенно становилось все больше. Появились и новые животные, и все они стали нападать друг на друга все свирепее и пожирать друг друга все жаднее.

Однажды ночью появились ненасытные ла‑и. Чунг и пома, дремавшие, прижавшись друг к другу, в глубине скалистой впадины, услыхали их отдаленный высокий протяжный вой, похожий на вой многих ри‑ми сразу. Потом вой повторился, смешался с другим таким же воем, доносившимся с другой стороны, и вскоре вся ночь огласилась этим отдаленным зловещим, стоголосым воем. Чунг и пома, окончательно очнувшись от своей дремоты, крепче сжали в лапах острые камни, которые всегда носили с собою, а маленький чунг, свернувшийся между ними, начал вытягивать губы и издавать звуки, похожие на вой ла‑и.

Все трое провели эту ночь без сна, настороже. На рассвете далекий вой приблизился, стал еще более зловещим, а потом вдруг смешался с другими звуками – с гортанным, страшным, громким ревом. Это ревел мо‑ка. Взъерошенные, рыча, чунг и пома вскочили и кинулись к выходу из пещеры.

По равнине, открывавшейся перед их взглядами, сновали группы каких‑то совсем незнакомых им животных. Издали они были похожи на ри‑ми или хе‑ни, но крупнее первых и меньше вторых. У одних шерсть была рыжая, у других – серая, у третьих – бурая. Они окружили мо‑ка и нападали на него со всех сторон. Поднявшись на дыбы, гортанно ревя, мо‑ка поворачивался кругом и оборонялся мощными передними лапами. Несколько нападавших уже лежали вокруг него с распоротым брюхом, со сломанной шеей; но это не останавливало прочих, число которых все время увеличивалось. Они быстро наскакивали на него и быстро отпрядывали назад, чтобы снова напасть с еще более яростным, свирепым воем. На место погибших под его тяжелыми лапами появлялись другие.

Одно время чунг и пома даже не могли разглядеть мо‑ка и новых зверей в отдельности – все они слились в большой клубок, который кипел и волновался, как клубок переплетенных тси‑тси. А когда вся их масса распалась на отдельные кучки и разбежалась по равнине, чунги больше не увидели мо‑ка. Его больше не было. Страшный мо‑ка, огромный мохнатый мо‑ка, был без остатка съеден этими свирепо воющими зверями. Это были ненасытные ла‑и, чье появление совпало с появлением белых мягких пушинок, падавших с неба, и с еще более сильным похолоданием.

Острый голод чунга и помы притупился, ослабел, а потом и совсем исчез; они долго еще оставались у входа в пещеру, не смея отдалиться от нее. Ненасытные ла‑и большими стаями сновали по всем направлениям, зловеще завывая, нападая на всякое встретившееся им животное и пожирая его раньше, чем оно успевало спастись. Сила и огромный рост мо‑ка, удивительная быстрота и‑вода не стоили ничего перед множеством этих новых зверей.

А однажды чунг и пома увидели еще более страшную, еще более зловещую картину.

Нападению ла‑и подверглись двое чунгов, которые обгрызали побеги на кустах и копали землю в поисках корневищ и луковиц. Один из них успел взобраться на дерево и спастись от свирепых врагов. Другого чунга ла‑и нагнали. Они окружили его со всех сторон, накинулись на него, и злосчастный чунг завертелся среди них, как волчок. С диким, полным ужаса ревом он невероятно быстро и ловко заработал передними лапами во все стороны: отшвыривал далеко от себя одного ла‑и за другим, раздирал им пасти, свертывал шеи, ломал спины. Благодаря способности размахивать передними лапами во все стороны и хватать пальцами все, что попадается, он смог выстоять в этой борьбе дольше, чем мо‑ка. Вокруг него валялось уже десятка два ла‑и, раненых и убитых, с разодранными пастями, с переломанными шеями.

Но вместо того чтобы уменьшиться в числе и ослабить свое нападение, ла‑и все больше умножались и все больше свирепели. Они набрасывались на окруженного чунга по нескольку сразу и кусали его, а он не мог отбивать их всех. И вскоре он был засыпан ими, а потом и вовсе исчез. Борьба закончилась победой ла‑и. Ненасытно голодные хищники съели его еще живым, съели без остатка и всех раненых и убитых ла‑и, а потом одни из них собрались стаями и умчались, а другие окружили дерево, на которое забрался второй чунг, подняли морды кверху и зловеще завыли. Позже к ним присоединилось еще много‑много ла‑и.

Забравшийся на дерево чунг просидел там два дня и две ночи, не переставая реветь, не переставая звать на помощь других чунгов, но напрасно. Маленькие, разбросанные группы чунгов не смели прийти ему на помощь. Приведенные в ужас ненасытностью ла‑и, они даже лишились голоса и ударились в бегство. А ла‑и продолжали без устали осаждать дерево и свирепо, зловеще выть. Одни из них убегали, другие прибегали, но дерево ни на минуту не оставалось без осады.

Наконец чунг на дереве замолк. Жажда, голод, холод, истощение уронили с дерева крупный, тяжелый плод; ненасытные ла‑и подхватили его еще в воздухе и съели без остатка.

Чунг и пома увидели, что ничем не защищены от ла‑и. В ужасе они представили себе, что ла‑и смогут забраться в скалистые впадины и когда‑нибудь ночью съедят их, а они не будут иметь силы и возможности отбить их нападение и не смогут спастись. Камень, который они употребляли уже сознательно для обороны от и‑вода или мо‑ка, теперь казался им уже недостаточным средством обороны, ибо они держали в передних лапах только по одному камню, а ла‑и было много‑много…

 

Глава 23

Совместная борьба

 

Эта новая, невиданная доселе угроза заставила маленькие рассеянные группы чунгов соединиться в более крупные. Теперь их интересовал не только вопрос о том, что есть, но и о том, чтобы не быть съеденными. Не столько сознательно, сколько инстинктом они понимали, что количеству ла‑и нужно противопоставить свое количество.

К маленькой группе чунга и помы присоединились сначала еще один чунг и две помы, потом еще два чунга и две помы с детенышем. Они не могли сосчитать, сколько их стало, но сознавали, что много, и этого было довольно, чтобы успокоить их и внушить им чувство безопасности. Они двигались все вместе. Перед лицом общей опасности, в которой они находились постоянно, недостаток пищи редко становился причиной стычек, ибо ла‑и продолжали бегать большими стаями, словно бешеные, и оглашать ночи своим зловещим, свирепым воем.

Однако для группы в десяток чунгов не всякая скалистая впадина могла служить убежищем. Они оказались вынужденными по вечерам забираться в некоторые из тех пещер, о которых уже знали как о наиболее пригодных для ночлега и о наиболее защищенных от ненасытных ла‑и.

Выбор таких удобных и защищенных убежищ принадлежал чунгу и поме, так как опыт у них был богаче и они знали более верные способы защиты. Остальные чунги молча подчинялись их выбору. Все они инстинктивно понимали, что самое малое отдаление от любой группы представляет собою самую большую опасность. И все они инстинктивно подчинялись решениям самых смелых, самых сильных и самых опытных из них. А такими были именно чунг и пома.

Поэтому, когда однажды большая стая ла‑и издали кинулась на них, чунг и пома, – вместо того чтобы искать спасения на ветвях попадающихся там и сям деревьев или ожидать ла‑и на открытом месте, – помчались большими прыжками к крутому, скалистому склону, увлекая этим за собою и прочих чунгов. Когда они взобрались на склон достаточно высоко, у них вдруг вырвался гортанный рев, ранее подавленный. Но этот рев не был выражением ни беспамятного страха, ни безрассудной ярости: они словно хотели успокоить и подбодрить остальных чунгов, внушить им смелость и уверенность, подготовить их к предстоящей битве с ла‑и.

И действительно, перепуганные, скулящие чунги остановились, столпились вокруг чунга и помы и сами стали угрожающе реветь.

Ла‑и кинулись вверх по склону в таком множестве, что покрыли весь склон, который словно сам зашевелился и пополз кверху.

Те из чунгов, которые уже не раз прогоняли мо‑ка, швыряя в него камнями, первыми начали сдвигать камни и скатывать их по склону навстречу ла‑и. Остальные, поняв, что делают первые, тоже начали швырять камни и осыпать ими разинутые, непрерывно воющие пасти ла‑и.

Один чунг, подняв передними лапами большой камень, вышел вперед и швырнул его вниз с такой силой, что его рев превратился от напряжения в кашель. Вслед за ним стали выскакивать вперед и другие чунги, и перед ла‑и взметнулось одновременно несколько десятков передних лап и на них сразу полетело множество камней.

Серый свет облачного дня потемнел от воя, визга и рева. Заметались внизу ушибленные ла‑и, послышались хрипение, громкий визг. Иногда большой камень, с трудом выломанный чунгами, с грохотом летел вниз, оставляя за собою широкую полосу убитых ла‑и. Те из хищников, которым удавалось наскочить на чунгов незамеченными, летели обратно со свернутыми шеями, с разодранной пастью, потому что к каждому из них протягивалось одновременно по нескольку передних лап, которые мгновенно разрывали его на части и отшвыривали назад.

Когда побежденные ла‑и разбежались, а зловещий их вой стал затихать вдали, победившие чунги начали приплясывать и издавать победно‑торжествующие звуки. А когда опустились сумерки, все они сбились вместе в одной большой пещере, не чувствуя голода. Они ощущали сытость, словно вернулись к крупным сочным плодам своего прежнего тысячелетнего леса. Новая победа насытила их. Пещера была удобная, с мягкой, теплой почвой, и внутри хватало места для всех чунгов. Вход в нее тоже был широкий и удобный, но ни у входа, ни внутри не было камней, которые понадобились бы им в случае нападения ла‑и и мо‑ка.