Акрам поймал волчонка

 

Повесив сумку за плечо, я шёл к Саддинисе готовить уроки. Шёл, поглаживая сытый живот (две косушки гуджи[19] с катыком съел за обедом), и распевал личные местоимения, которые проходили сегодня в школе: «Я, ты, он, мы, вы, они!» – как вдруг заметил на перекрёстке человек двадцать ребят. Они кого‑то окружили, галдят, размахивают руками. Я, конечно, прямым ходом туда. Вижу: в середине круга мой товарищ Акрам. Изорванная рубаха в крови, штаны мокрые, хоть отжимай. Рядом к электрическому столбу привязан щенок с длинной мордой, довольно рослый, примерно по колено мне будет.

– Чей щенок? – спросил я у Закира.

– Ия, это ты, дружище? – обрадовался тот почему‑то. – Это не щенок, а волчонок.

– Ври больше.

– Верно, верно. Взрослые тоже смотрят – удивляются.

– Кто же его поймал?

– Акрам.

– Ври больше! – опять вырвалось у меня.

– Что ты заладил: «Ври да ври»! – возмутился Закир. – Акрам поймал, говорят тебе, час тому назад, своими руками.

– Да расскажи ты, наконец, как поймал‑то? – не вытерпел косоглазый Алим. – Что мучаешь людей?

Акрам не спеша сплюнул себе под ноги, лениво скрестил руки на груди и начал рассказывать:

– Пришёл я из школы, а мама говорит: «Сходи, сынок, в поле, пусти воду под лук, послезавтра убирать будем, а земля – что твоё железо, наверное. За то я тебе отсыплю целую тюбетейку орехов». – «Хорошо», – согласился я, взял кетмень и отправился в поле. Подошёл к анхору, только взмахнул кетменём[20], вдруг слышу какой‑то шорох в камышах. Не успел обернуться, как вот эта тварь вцепилась мне в спину. Представляете?

– Ещё как! – вставил Алим.

– Ты, друг, не перебивай, а то я позабуду… – Акрам облизал губы и продолжал: – Чувствую: кто‑то крепко цапнул меня. Вот глядите…

Он задрал рубаху и стал медленно поворачиваться по кругу, чтобы всем была видна его спина. На ней и вправду алело несколько продольных полос, из которых ещё сочилась кровь. Нам стало не по себе, а некоторые даже попятились назад, точно сами оказались один на один со свирепым волчищем. Акрам заправил рубаху и повернулся к Алиму.

– Ну‑ка, скажи ты, Алим, что бы ты сделал на моём месте?

Нельзя сказать, что в голосе Акрама не звучали хвастливые нотки.

– Я?.. А что я!.. – забормотал Алим и покраснел.

– Вот как ты лепечешь, хотя на тебя волк и не нападал. А я нисколечко не раздумывал, сразу прыгнул в реку. Вода захлестнула волка. Он навострился бежать, но не тут‑то было: я хвать его за ногу – и под воду!

Акрам помолчал, оглядел нас победоносным взглядом.

– Вы ведь знаете, я большой собаковод. У меня целая дюжина собак. Я со своими щенками давно борюсь в воде, натренировался достаточно. – Сделав это отступление, продолжал: – Упал я с волком в воду и держу его там с головой. Он, само собой, бьётся всеми лапами, царапается – видите, как отделал меня? – но я и не думаю отпускать. Вытащил на берег лишь тогда, когда он вдоволь нахлебался и перестал барахтаться. Засунул в мешок – и бегом к дяде Чутибаю. Дядя Чутибай сказал, что надо отпустить волчонка. «Нето придёт его мамаша и всех нас перегрызёт», – припугнул он. Но я не согласился отпустить. Тогда дядя Чутибай надел на волчонка намордник и велел нам убираться подальше. И вот теперь мы идём домой.

Акрам перевёл дух, сплюнул себе под ноги. Небрежно так, лениво: вот, мол, мы какие, для нас это обычное занятие – прогуливаться с волком на поводке! Признаться, в последнее время между мною и Акрамом точно кошка пробежала, сторонились мы друг друга. А всё после того случая, как Акрам наябедничал на меня. А дело было так.

Я опоздал на урок. Хотел тихонько юркнуть на место, как Акрам крикнул:

«Вахид Салиевич, глядите, сам мулла‑ака на уроки явился!»

Учитель поднял голову. Он сидел на последней парте, проверял домашнее задание Закира.

«Это о ком ты, Акрам?» – спросил Вахид Салиевич, хотя прекрасно видел, что речь идёт обо мне.

«О ком же ещё? – хмыкнул Акрам. – О Хашиме, конечно».

«Ты почему опоздал, Кузыев?» – спросил учитель.

«Ходил напиться», – соврал я.

«Почему вошёл в класс без разрешения?»

«Я вас не заметил, Вахид Салиевич».

Учитель мне ничего не сказал, но я здорово обиделся на Акрама. Во‑первых, за то, что ябедничает, а самое главное, что обозвал меня «муллой». На переменке я собрался проучить его, но удержала Саддиниса.

«Не надо, Хашимджан‑ака, – попросилаона. – Если подерёшься, директор переведёт тебя в пятый класс…»

Сейчас я глядел на этого ябеду, который один на один сразился с волчонком и взял его в плен, и, верите ли, начинал от души любить его. Хотелось подбежать к нему, крепко обнять, расцеловать в обе щеки. Но к нему не то что подбежать, даже протолкнуться не было возможности – так плотно обступили его ребята.

– И тебе не было страшно? – с дрожью в голосе спросил кто‑то. Кажется, Закир.

– А чего бояться!.. – махнул рукой Акрам и опять сплюнул.

Все мы молчали. Наше внимание переключилось на волчонка: он вдруг взъярился, стал бросаться в разные стороны, стараясь порвать верёвку, рычал, бился головой об землю, стараясь скинуть намордник.

– Представление окончено! – объявил Акрам. – Моему волчонку, по всему, надоело ваше общество.

С этими словами он развязал верёвку. Человек пять‑шесть потянулись за ним, но Акрам пригрозил:

– Если вы посмеете и дальше потопать за мной, спущу волчонка!

Ребята отстали. А я, как лунатик, продолжал идти за Акрамом.

– А тебя что, не касается моё предупреждение, мулла‑ака? – удивился Акрам. – Или хочешь подраться?

– Да разве с тобой можно драться?! – возразил я. – С батыром, который ловит волков. Ты же меня запросто одолеешь.

– Нет, давай всё‑таки померяемся силами. А то семиклассники твердят, что, мол, Хашим – сорвиголова, что к нему даже приближаться опасно, не то что драться. А наши ребята говорят, что я ничуть не хуже тебя. Давай всё же померяемся силами, а?

– Нет, не могу.

– Это почему же?

– Да потому, что сейчас я полюбил тебя от всей души. Сам скажи, как я могу драться с любимым человеком?

– Тогда давай поборемся.

– Бороться я согласен.

Как раз в это время мы уже вступили в Акрамов сад, раскинувшийся вдоль берега анхора. Мы привязали усталого волчонка к урючине и схватились. Признаться, я хотел поддаться этому парню, победившему волка, но едва только начал бороться, сам не заметил, как бросил героя дня на землю, будто мешок с отрубями.

– Нельзя же так сразу валить человека, проговорил Акрам, вставая.

– Начнём по‑новому?

Схватились по‑новому. Акрам подступался ко мне и так и эдак, потом вдруг разжал руки и сказал:

– Устал, видно, сегодня, борясь с волчонком. Мы с тобой продолжим завтра.

 

Дружба зверей

 

– Что ты собираешься с ним делать? – спросил я, когда мы присели отдохнуть.

– По правде сказать, сам ещё не знаю.

– Ты когда‑нибудь бывал в цирке?

– Нет. Но видел в кино. А почему ты спрашиваешь?

– Знаешь, когда я путешествовал по республике… – сказал и запнулся.

Такие мечты вдруг нахлынули на меня, что голова кругом пошла. Вот мы приучаем волчонка и какого‑нибудь щенка впрягаться в тележку, а погонщиком делаем котёнка или кролика, одеваем всех в яркие костюмчики и даём представление под названием «Дружба зверей». Народ валом валит на наше представление, мы ездим из кишлака в кишлак, из школы в школу, и всюду с неизменным успехом показываем свой номер. Слава о нас гремит по всему району, по всей области, а там, глядишь, и всамделишными артистами цирка становимся. Акрам‑богатырь выступает со своим волком, а я – клоун, смешу публику… Само собой, учёбу мы не бросим…

Акрам слушал меня с разинутым ртом.

– Здо‑ро‑во! – прошептал Акрам, когда я кончил. – Просто здорово!

– Здорово‑то здорово, но трудностей будет тысячи.

– Я трудностей не боюсь.

– Тогда надо приниматься за дело.

– С чего же мы начнём?

– Перво‑наперво надо соорудить тележку, чтоб волка и щенка можно было запрячь рядышком. А на тележке нужно устроить красивое сиденье для погонщика‑кролика.

Отец Акрама – ветеринар. Наверное, поэтому двор их кишмя кишел большими и маленькими собаками, белыми и чёрными кроликами, на деревьях висело множествоклеток с разными птицами. Дома никого не оказалось. Акрам объяснил, что его отец уехал в город сдавать экзамены, а мама, понятно, на работе. Так что лучших условий для дрессировки волчонка и не придумаешь. В сарае мы обнаружили старый велосипед, тотчас сняли с него колёса и принялись мастерить тележку. Толстая ивовая палка стала оглоблей. Но колёса почему‑то не желали крутиться. Мы с Акрамом переглянулись.

– Нашёл! – воскликнул вдруг Акрам. – Концы оси надо сточить так, чтобы колёса сидели свободно. Ещё это место мы смажем автолом.

– Молодец, богатырь‑волкодав! – похлопал я друга по плечу.

К вечеру мы с горем пополам соорудили нечто похожее на тележку. Только мы хотели начать дрессировку, в калитку постучались.

– Мама вернулась! – побледнел Акрам. – Оттащи тележку в сарай. Быстро! Потом беги на веранду, разложи учебники. Да шевелись ты!

В калитку постучались громче.

– Бегу, бегу! – крикнул Акрам и, еле волоча ноги, направился к калитке. И с запорами возился чуть ли не полчаса. За это время я успел выполнить все указания друга. Мама Акрама вбежала во двор испуганная. Видно, она недавно узнала, что её сын сразился с волком.

– Слава богу, жив‑невредим! – обняла она Акрама. – Покажи‑ка мне своего волка… Ой, да он совсем маленький ещё!

– Ничего, я его выращу.

– По‑моему, его лучше всего отпустить, сынок. Не приведи господь, как бы сама волчица не явилась за ним.

– Не бойтесь, мама. Пока я есть, никакая волчица не осмелится сюда сунуться, – успокоил её Акрам.

Инабат‑апа подошла к веранде и остановилась, услышав мой голос. А я громко читал условие задачки по математике.

– Ой, кто это у нас? – удивилась она.

– Это Хашим, сын Кузыбая‑ака, вместе занимаемся, – представил меня Акрам.

Я чинно встал с места и поздоровался, приложив руку к груди.

– Ассаламу алейкум, тётушка! Не уставать вам!

– Спасибо, сынок.

– Вот мы сидели тут, готовили уроки, – кивнул я на книжки. Я боялся, как бы взгляд тётушки Инабат не упал на дверь сарая: оттуда торчали оглобли нашей тележки. Впопыхах я плохо прикрыл дверь.

– Мама, мы хотим с Хашимджаном дый день вместе заниматься, можно? – спросил Акрам.

– Можно, если баловаться не будете.

– Нет, нет, что ты! – замахал руками Акрам.

После этого мы отвели волчонка в сарай, посадили в пустующую железную клетку, а дверцу заперли на замок. На ужин бросили ему кусок свежего мяса и расстались до завтра (правда, мы ещё тщательно замаскировали свою цирковую тележку).

Думаю, нет смысла скрывать, что на другой день мы с Акрамом сидели на уроках как на иголках, а с последнего сбежали.

Волчонок спал, распластавшись на полу клетки. Но он сразу учуял наше появление, вскочил на ноги, ощерился и зарычал.

– Не спеши, мой жеребёночек, сейчас мы тебя запряжём! – ласково заговорил Акрам.

«Жеребёночек» норовил укусить нас, поэтому пришлось надеть на него вчерашний намордник. Потом мы с грехом пополам привязали его по одну сторону оглобли, небольшую дворняжку по кличке Мард, что значит «Храбрец», надо было привязать с другой стороны. Но едва Храбрец увидел волчонка, как поджал хвост, заскулил и стал порываться бежать.

– Завяжем ему глаза, – предложил я. – Тогда он не будет видеть волка и перестанет бояться.

– Не выйдет, – возразил Акрам. – Собаки за семь вёрст чуют волка.

– А если заткнуть ему нос ватой?

– Тогда он задохнётся.

В этот момент волчонок рванулся, порвал верёвку и молнией кинулся на Марда. Хорошо, что мы надели на него намордник, а то он наверняка сожрал бы бедного Храбреца. Но наш Храбрец ловко увернулся и забился в свою конуру.

Наверное, мы целый час провозились, прежде чем снова запрягли «лошадок» в тележку (на голову им мы надели мешки). Но лошадки не пожелали даже шагу ступить. Пришлось опять ломать голову, как научить их таскать тележку.

– Давай попробуем запрячь порознь, – предложил я.

Поскольку дворняжку мы считали умнеедикого волчонка, решили начинать с Храбреца, но он оказался таким слабаком, что не мог даже сдвинуть тележку с места. Тогда я опять придумал: запрячь рядом с дворняжкой самого Акрама. Тот не возражал. Наконец тележка покатила по двору. Но разве это скорость? Акрам ковылял на четвереньках, и погонять его не было ну никакой возможности.

– Хватит, все коленки ободрал… – заявил Акрам, сделав с Мардом два круга по двору.

Я распряг его, теперь вместо дворняжки запрягли волчонка, а место Акрама занял я сам. Надо сказать, что такого бестолкового животного, как волк, я ещё не встречал: ни разу по‑человечески не пошёл вперёд. Мы с ним два раза опрокинули тележку.

– Кончай, надоело! – потерял терпение Акрам.

– Погоди, съезжу‑ка я ему разок по башке. – Очень разозлил меня этот бестолковый волчонок. Но чтобы вовсе не испортить дела, я не тронул его.

Мы ещё раз запрягли Марда и волчонка вместе. В руках мы держали по прутику, при каждой попытке «лошадок» ринуться в сторону, вразумляли их прутом. Акрам командовал дворняжкой, а я своим бестолковым волчонком.

К вечеру Мард и волчонок еле волочили ноги, но так и не привыкли к своим обязанностям.

– Завтра я к тебе не приду, Акрам, – сказал я в отчаянии.

– Это почему же? – испугался мой друг.

– Надоела мне эта возня.

– Да что ты! Это ведь только начало, а самое интересное впереди. Вот погоди, мы с тобой ещё выступим в школе с «Дружбой зверей». Все ребята от зависти лопнут!

Наутро только я собрался с сестрёнками в школу, гляжу, вбегает Акрам. Раскраснелся, запыхался.

– Хорошо, что я тебя дома застал! Можно тебя на пару слов?

– Говори.

– Давай пропустим сегодня первый урок. На немецкий ведь можно не ходить.

Акрам был прав. Учительница немецкого языка у нас новенькая. Ни перекличек не делает, ни двоек не ставит. Спросит, кто приготовил уроки, с теми и занимается. Раз так, значит, мы со спокойной совестью можем прогулять первый урок.

Я так быстро согласился с приятелемпотому, что за ночь у меня родилась идея. И я поспешил поделиться ею с Акрамом.

– Честь и хвала твоему уму, приятель! – завопил он и довольно чувствительно двинул меня по спине.

Вот до чего я додумался. Мы впрягаем нашего Марда в тележку, бросаем перед ним кусок мяса. Храбрец, само собой, трусит к мясу, проглатывает. Мы кидаем ему ещё кусок. Мард сметает и его. Всё это видит голодный с утра волчонок и начинает понимать, как себя вести.

Надо сказать, что мы кое‑чего добились.

Волчонок, видя, что какая‑то несчастная дворняжка на его глазах лопает кусок за куском, рассвирепел, стал щёлкать зубами и повизгивать. Мы поскорее привязали его к тележке. Волчонок так ринулся к куску мяса, что я еле догнал его. Мы с ним дали три круга по двору.

– Теперь запряжём обоих, – предложил Акрам, дрожа от возбуждения.

Звери раза три‑четыре проволокли тележку по двору (конечно, не без нашей помощи). Дело было сделано. Вы бы видели, как мы ликовали, будущие артисты цирка: обнимались, целовались, поздравляли друг друга, точно в самом деле уже выступили на арене цирка.

В тот день, разумеется, мы пропустили не только первый урок, немецкий, а все шесть. На другой и третий дрессировка тоже отняла у нас почти всё время. К концу недели волчонок и дворняжка свободно катили тележку туда, куда мы указывали. Это ли не победа!

– А теперь нам надо справить цирковую одежду.

Сказано – сделано. Мы сшили из мешковины длинные рубахи и широкие шаровары. Чтобы они походили на одежду настоящих циркачей, разрисовали их чернильными полосами. Так как я должен был выступать в роли клоуна, то изготовил себе островерхую картонную шапку и ярко раскрасил её. Потом левую сторону лица вымазал мукой, а правую – чернилами. Акрам придирчиво осмотрел меня и сказал, что получилось здорово: меня совсем не узнать.

– Вот и хорошо, что не узнать, – обрадовался я, – а то какой же ты артист, если тебя будет узнавать каждый встречный‑поперечный!

Мы решили ещё немного поработать со зверями, чтобы они привыкли к нашему новому обличью. Мы направились к урючине, к стволу которой привязали волчонка. Первым неладное заметил Акрам.

– Ия, где же он?

На земле валялся обрывок верёвки. Волчонка же и след простыл. Мы кинулись в сад, куда была открыта калитка со двора. Но разве волчонок будет сидеть в открытом на все четыре стороны саду и дожидаться тебя!

– Всё кончено! – вскрикнул Акрам, чуть не плача. – Столько старались, столько бились! Ах, неблагодарный волк!..

– Не расстраивайся, друг. Захочет отведать крольчатины – как миленький вернётся, сам увидишь, – успокаивал я его.

У нас совсем опустились руки. Какой интерес запрягать в тележку смиренную дворняжку?! Я потихоньку отправился домой. Акрам проводил меня грустным взглядом.

Беда, говорят, одна не приходит. Я открыл калитку, шагнул во двор и остановился как вкопанный. На сури под виноградником сидели папа, Вахид Салиевич и наш вожатый Закирджан‑ака, который невзлюбил меня ещё с незапамятных времён. Я не знал: то ли повернуться и дать стрекача, то ли подойти к ним. Бежать я не мог, потому что они уже увидели меня, а подойти, значит, признаться, что прогулял целую неделю.

Будь что будет, решил я, и смело направился к сури. Папа, Вахид Салиевич и Закирджан‑ака поднялись с сури и глядели на меня с каким‑то удивлением, чуть ли не со страхом.

– Здравствуйте, добрый вечер! – приветствовал я честную компанию.

– Ия? Хашимджан, так это ты, сынок? – вымолвил папа.

– Вы меня не узнали, папа? – удивился я и только теперь вспомнил, что на мне этот дурацкий цирковой костюм, а лицо размалёвано. Вот опозорился, вот ведь влип!

– Как не узнать, очень даже узнал, – проговорил папа с угрозой в голосе. – Иди отмойся. – И махнул рукой. Это могло означать только одно: «Потом поговорим!»

 

И у меня есть друзья

 

Я разделся и обнаружил, что правое плечо у меня и локоть ободраны, побагровели и вспухли. Я вспомнил, что третьего дня волчонок цапнул меня за руку, но тогда я и не обратил на это внимания. Теперь я почувствовал ломоту и озноб во всём теле. Вот ведь как мы увлеклись дрессировкой! Несмотря на плохое состояние, я всё же вышел к гостям.

– Теперь другое дело! – удовлетворённо воскликнул Вахид Салиевич, оглядев меня. – Садитесь поближе, Хашимджан, и расскажите нам, где вы были, что делали.

– И почему неделями не изволите появляться в школе, – вежливо добавил мой «любимый» вожатый.

– В школе? – повторил я, как попугай.

– Да, в школе! – угрожающе подтвердил папа.

Э‑э, дело оборачивается неважно. Не зря, конечно, они собрались. Втроём, наверное, и обсудили, и осудили, и наказание мне придумали.

– Я болею, – сказал я слабым голосом. – Вот, поглядите руку, если не верите, пожалуйста!

Я скинул рубаху.

– Что с твоей рукой? – спросил Вахид Салиевич, участливо вскакивая с места. – Да она у тебя опухла и посинела!..

Мой дорогой учитель так перепугался, так бережно взял мою руку, что я чуть не расплакался. Не он ли первым поверил, что я смогу стать человеком, не он ли подбадривал меня, заботился, а сегодня пожертвовал своим временем, чтобы проведать меня. Можно обманывать такого человека? Нет, конечно.

– Меня покусал волчонок… – проговорил я, поднимая голову. И всё рассказал от начала до конца.

– Жалко, что он убежал, – пожалел Вахид Салиевич, внимательно выслушав меня. – Вместе бы взялись за дело, глядишь, и добились бы каких‑то успехов. А сейчас, выходит, ни волчонка, ни представления…

Глядя, как убивается учитель, я до того пожалел, что занялись дрессировкой втайне от него, что слёзы сами собой полились из глаз.

– Занимаешься разной чепухой… – проговорил отец с горечью. – Когда, интересно, ты наберёшься ума‑разума!

Я молчал. А что было ответить?

Папа, Вахид Салиевич и мой «любимый» вожатый сидели в саду до позднего вечера. Бабушка готовила им плов, я носил чай. А Айша и Доно – хитрые! – сели у окна и делали вид, что готовят уроки. Мол, поглядите, товарищи, какие мы примерные и добросовестные. А сами небось или про наряды шепчутся, или пытаются подслушать, о чём разговаривают взрослые. А речь шла не о таких уж интересных вещах: у директора школы Атаджана Азизова корова объелась жмыха и сдохла, в этом году богатый урожай хлопка, шестиклассники Саддиниса и Хамрокул круглые отличники.

– Так неужели эта Саддиниса у вас круглая отличница? – удивился папа.

– Ещё бы! – проговорил довольный Вахид Салиевич. – Она уроки учит на неделю раньше.

– Не может быть! Такая малюсенькая девочка?

– Ну и что, если малюсенькая! Эта девочка любого мальчика за пояс заткнёт.

Вот заладили! Ведь я знаю, что ради меня затеян этот разговор, ну так сразу и начинали бы, чем ходить вокруг да около. Но вот бабушка принесла глиняный кумган с водой, я полил гостям на руки, после чего они засобирались домой. А мне от этого стало хуже вдвойне, лучше б уж поругали, пожурили, постыдили за прогулы, за плохие отметки.

– Вахид Салиевич, что же вы молчите? – не вытерпел я наконец.

– А что мне говорить? – удивился учитель.

– Но я ведь столько прогулял!..

– Да, но я вижу, что вы сами жалеете об этом. Сами себя наказываете. Зачем же мне ещё ругать вас?

– Я больше не пропущу ни одного урока.

– А вот это вы зря, Хашимджан. Не дело давать клятву, которую не сдержишь.

– Думаете, я не умею держать слово?

– Не знаю. Я этого не видел.

– Хорошо, теперь увидите. Вот торжественно клянусь перед вами, папой, Закиромака, бабушкой, сестрёнками…

– Э, бросьте вы эти торжественные клятвы! – махнул рукой Вахид Салиевич и отвернулся от меня.

Я был готов броситься на землю, биться головой о камни, рвать на себе волосы. Я потерял последнего человека, который мне верил! Я пошёл в дом. Почему‑то земля убегала из‑под ног, к горлу подступала тошнота. Чтобы не упасть, я ухватился за перила веранды.

– Что с тобой, сынок? – подбежала ко мне мама. – Тебе нездоровится?

– Что‑то голова кружится…

– Да у тебя жар! Кузыбай, поди‑ка сюда! – испуганно окликнула она папу, уводя меня в дом.

Градусник показывал 39. И температура всё поднималась. Я это чувствовал по тому, как ломило суставы, волнами накатывал жар. Смутно помню, как мама привела медсестру Сабиру‑апа, как та кипятила в блестящей металлической коробке толстые, как колья, шприцы. Потом, видно, температура моя поднялась ещё выше, и я потерял сознание.

Не знаю, сколько времени я был в беспамятстве. Открыв глаза, я обнаружил, что лежу в своей комнате. Белоснежные подушка и простыня, атласное одеяло. На улице, точно разъярённый волк, завывает ветер. Бросает в стёкла песок, колотит ветками деревьев. У изголовья сидит мама, поминутно вытирает глаза.

– Воды, – прошептал я, еле шевеля спёкшимися губами.

– Ой, верблюжонок мой, очнулся? – Мама нагнулась ко мне, поцеловала в лоб, потом позвала папу.

Он появился не один, а вместе с тем доктором, который недавно оперировал Донохон.

– Я же говорил, что он очнётся, как только спадёт жар. Ну молодцом, Хашимджан, молодцом! – Доктор потрогал мой лоб. – Ну как, молодой человек, болит голова?

– Побаливает.

– Ничего, к вечеру пройдёт. Завтра можно будет вставать с постели, а послезавтра – смело отправляться охотиться на волков.

– Кузыбай, надо бы сообщить Вахиду Салиевичу, что Хашимджан пришёл в себя, – проговорила мама. – Волновался очень, бедняга.

– А что, мама, Вахид Салиевич… Вахид Салиевич знает, что я заболел?

– Он уже трижды приходил узнать, как ты себя чувствуешь. Так он тебя любит.

Я слабо улыбнулся, попытался пошутить:

– Меня ведь, мама, нельзя не любить…

Прежде чем уйти, доктор велел каждые три часа промывать мою рану раствором марганцовки, затем перевязывать, намазав какой‑то вонючей мазью.

А на улице ветер становился всё сильнее.

В комнату вошла Айша. Она только что вернулась из школы: раскраснелась вся, на волосах подтаявшие снежинки.

– Ака, Хашимджан‑ака!

– Чего тебе?

– Ты не спишь?

– Нет, сплю! – буркнул я.

– У тебя же один глаз открытый, – рассмеялась Айша.

– Я смотрю сон, поэтому он открытый. А то как же я увижу сон с закрытыми глазами?

– А знаешь, ака, к тебе ребята собираются…

– Какие ребята? – приподнял я голову.

– Твои одноклассники. Хотят проведать тебя.

Не успела она договорить, как в коридоре затопотало множество ног, послышался чейто громкий шёпот: «Давай, веди ты!» Емуответил другой голос: «Нет, первым ты!» Ктото хихикнул, кто‑то ойкнул. Дверь распахнулась, но в комнату никто не входил, и возня в коридоре не прекращалась. Наконец появился Хамрокул. Рот до ушей, лицо сияет как медный начищенный таз.

– Как ты себя чувствуешь, приятель? – спросил он.

– Э, да я вижу, ты здоров как бык! – высунулся из‑за его спины Мирабиддинходжа.

Ответить ему я не успел: комната наполнилась ребятами. Они принесли букет подзамёрзших цветов, кулёк конфет и штук десять яблок. Положили всё это на стол и давай тормошить меня: кто щупает лоб, кто осматривает руку, а кто и пятки щекочет. Вопросы сыпались градом, я не успевал отвечать. Хорошо, что в это время появился Вахид Салиевич и навёл порядок – рассадил всех куда мог.

– Теперь можно и поговорить с больным. Какое там поговорить! У меня что‑тозастряло в горле, защипало в глазах, вот‑вот заплачу.

Не стану скрывать, я до глубины души переживал, что отстал от сверстников и очутился в чужом шестом «Б» классе, среди чужих ребят. Один из них казался мне хвастуном, другой – болтуном, третий – трусом. В класс этот я входил, как входит, наверное, птица в клетку. От тоски я готов был бежать куда глаза глядят. А ведь я, оказывается, здорово ошибался! И вовсе неплохие ребята мои новые одноклассники. Сам я хорош! Сам виноват во всех своих бедах!

– Температура спала? – поинтересовался Абдусамат. Этот парень любит привязывать девочек косичками друг к другу.

– Да, сейчас нормальная. Спасибо.

– А что, не мог ты почитать над собой молитву, чтобы беду отвадить? – спросил Гияс. – Зря, что ли, учился у муллы Янгока?

Ребята дружно засмеялись. Шахида, которая сидит за моей партой, кажется, почувствовала, что мне неловко, сама атаковала Гияса.

– Хашим учился у муллы Янгока, чтобы проучить его. А ты зачем старался? Всё равно не научился ездить на быке!

Хохот поднялся сильнее прежнего. Гияс вскочил с места, стал оправдываться.

– Попробовали бы вы сами научиться ездить на таком быке! Он был такой высокий, что без лестницы не заберёшься ему на спину. Только начал подниматься, а он как шагнёт вперёд – я и брякнулся на землю вместе с лестницей.

Вы не представляете, как мама обрадовалась приходу моих одноклассников!

– Не думала, не гадала, что у моего непутёвого Хашима столько друзей‑товарищей! Спасибо, детки, что решили проведать моего мальчика, спасибо вашим родителям, породившим таких милых детей, спасибо учителям, воспитавшим вас такими чуткими и добрыми!

Она суетилась в комнате, что‑то поправляла, доставала, но, не докончив начатое дело, спешила на кухню, потом опять появлялась, начинала делать совсем другое. Мама ни за что не согласилась отпустить ребят без угощения. И угостила на славу. Завалила стол разными конфетами, пряниками, сушёными фруктами, которые обычно прятала от нас в шкафу.

– Хашимджан, поправляйтесь скорее, без вас класс наш совсем опустел, осиротел, – сказал, уходя, Вахид Салиевич.

– Нет, не буду поправляться. И стараться не буду! – сказал я, пряча лицо под одеялом.

– Почему же это, Хашимджан? – удивился учитель.

– Потому что все они дразнят меня «муллой»!

Ребята поняли, что я шучу, но что всё же в шутке кроется доля правды. Они зашумели, загалдели, обещая никогда больше не называть меня муллой.

– Тогда считайте, что с сегодняшнегодня я уже поправился, – сказал я, откинув одеяло.

После ухода ребят мама долго сидела возле меня, гладя мне лоб.

– Какие чудесные ребята твои одноклассники, Хашимджан! Весёлые, добрые, ласковые!.. – Голос у мамы дрогнул.

– Я ведь специально остался на второй год, мама, чтобы учиться вместе с ними! (Мама улыбнулась.)

– Этот… как его… тот парень, который поймал волчонка, он тоже…

– Акрам?

– Да, да, Акрам этот… вчера весь день под окнами торчал. Выхожу пригласить его в дом, а он стремглав убегает прочь. Очень переживал за тебя. Материнское сердце не обманешь. И вообще отличные товарищи у тебя в классе, Хашимджан, сынок. Держись их крепче… не потеряй…

 

«А где моя голова?»

 

Вы же знаете, не в моём характере поддаваться обстоятельствам. Если бы не потерял сознание, – с места не сойти! – вовсе не валялся бы в постели. На третий день я был уже на ногах и, несмотря на возражения мамы и бабушки, отправился в школу, в свой любимый шестой «Б» класс. Пусть получу сто двоек, зато буду с товарищами.

Вошёл в класс и тут же пожалел, что поторопился. В нашем классе выпускали стенгазету «Отличник». Так вот новый номер целиком был посвящён нам с Акрамом. Мало чтонарисовали: Акрам скачет верхом на волчонке, а я плетусь на худущей дворняжке. Это ладно, как‑нибудь пережили бы, главное в том, что у обоих не было головы. Вместо головы – круг, а в круг вписана фамилия. Под карикатурой подпись: «Странно, почему у них нет головы?» И ответ: «Будь у них голова – разве пропустили бы столько уроков!»

Признаться, здорово придумано, остроумно, мне понравилось. Вначале я от души посмеялся, потом вдруг подумал: «А ведь точно так, как сейчас я смеюсь сам над собой, над нами смеялись и другие. Может, пришли домой и родителям рассказали, и те тоже посмеялись от души».

Руки сами собой сжались в кулаки, в голову ударила кровь, но я сдержал себя.

– Кто это нарисовал? Очень красиво! – добродушно улыбнулся я, точно хотел расцеловать того великого художника.

Я знал, что редактором у нас левша Таштемир. А он стоял рядышком, покряхтывал от удовольствия. Услышав мой вопрос, Таштемир горделиво выпятил грудь:

– Я нарисовал, апчхи!.. Отойди подальше, у меня насморк, апчхи!..

– Вы поглядите на него, опозорил человека да гордится, точно геройство совершил. Зачем нарисовал?

– Нарисовал, апчхи!..

– Зачем, говорю?

– Апчхи, апчхи!

– А ты погляди, погляди хорошенько, есть у меня голова или нет? – Для большей убедительности я потёрся головой о его живот.

– Сейчас вроде бы есть, апчхи…

– Эй, Апчхи, я тебя спрашиваю, почему нарисовал меня безголовым?

– А почему ты сам… апчхи… прогуливаешь уроки ради всяких… апчхи!.. Тянешь класс назад… апчхи… апчхи… мы очутились…

– Сейчас же сними карикатуру.

– Апчхи… не сниму.

– Ну погоди! – Я оттолкнул Таштемира, сорвал газету.

В классе поднялась страшная суматоха: кто‑то схватил меня за руку, кто‑то поднимал с пола Таштемира, другой отряхивал с него невидимую пыль.

Надо же было, чтобы именно в этот момент в класс вошёл мой «любимейший» Закирджан. Так уж мне всегда везёт, вы знаете.

– Как тебе не стыдно, Кузыев! Ты за это ответишь. Садитесь все по местам. Ну‑ка скажи, почему ты порвал газету?

– Не знаю.

– Прошу после уроков не расходиться.

Проведём собрание отряда. – Закирджан удалился, по‑боевому печатая шаг.

Я тихонько взглянул на Таштемира: как, интересно, он себя чувствует? А несчастный левша отвернулся, надул губы, сидит как индюк. Обиделся, конечно.

Уроки я провёл в беспокойстве: всё подумывал дать стрекача (кто бы мне поверил, если сказал, что плохо себя чувствую!), но я побоялся, что меня сочтут трусом. Будь что будет, что суждено – того не миновать.

Акрам попытался успокоить меня:

– Не бойся, Хашимджан, я свидетель: Таштемир сам виноват.

На классное собрание вместе с Закирджаном пришёл и Атаджан Азизович (Вахид Салиевич, как назло, уехал со старшеклассниками в город на экскурсию).

Собрание открыл Маматджан, самый худущий и длиннющий парень в классе, председатель совета отряда. Справа от него восседал директор, слева – мой «любимый» вожатый.

– Разрешите считать собрание открытым… – Маматджан кашлянул в кулак, схватился обеими руками за край стола и продолжал дрожащим голоском: – Собрание… это… посвящённое… вопросам посещаемости нашего класса «Б»… то есть шестого «Б»…

Я сидел, низко опустив голову (похож ли на раскаявшегося?), и изредка шмыгал носом. Маматджан предоставил слово директору. Атаджан Азизович поднялся, оглядел всех нас, заметно улыбаясь, потом согнал с лица улыбку, грозно нахмурился.

– Ну‑ка, ребята, скажите мне сами: на каком месте ваш класс по посещаемости?

– На седьмом! – раздались нестройные голоса.

– А почему не на первом?

– Потому что у нас прогульщиков много.

– Так. А кто больше всех пропустил уроков?

– Хашим Кузыев!

– Акрам тоже.

– Ещё Умринисо.

– И Шеркузы! – посыпалось отовсюду. Не я один, оказывается, прогульщик! Всемвместе и ответ держать легче. Выпрямил спину, сел поудобнее.

Атаджан Азизович продолжал:

– Выходит, они и виноваты в том, что ваш класс плетётся в самом хвосте, попал на чёрную доску отстающих и портит показатели всей школы. Не так ли?

– Та‑ак! Точно так!

– Тогда пусть эти молодцы выйдут сюда, покажутся нам во всей красе. Так, так, выходите, не стесняйтесь, ребята. Молодцы, молодцы! Вы только посмотрите на них. Симпатичные, хорошие ребята вроде, а на поверку… Никак не пойму, как они докатились до жизни такой – стали злостными прогульщиками. Маматджан, веди дальше собрание, пожалуйста. Я посижу в сторонке, послушаю вас. Посмотрим, есть ли настоящие пионеры в шестом «Б» классе, сумеют ли откровенно сказать товарищам об их недостатках.

– Кто желает выступить? – спросил Маматджан.

Таштемир начал говорить с места, но председатель перебил его:

– Вначале подними руку, возьми слово, тогда и говори!

Таштемир разобиделся и заявил, что теперь ни за какие деньги не выступит.

Мои дорогие одноклассники, видать, здорово соскучились по такому собранию. Активничали: стыдили прогульщиков, осуждали, призывали исправиться. Интересовались, почему прогуливаем, не учим уроки, позорим свой класс. «Ну, пронесло грозу, – подумал я с облегчением, – меня не трогают». Но в этот момент Маматджан возьми да заяви вдруг:

– А теперь поговорим о Хашиме Кузыеве. Кто хочет высказаться?

Все молчат. Я гляжу направо и говорю про себя: «Спасибо, мои дорогие, что молчите! Правильно, так, именно так надо поддерживать друзей!» Гляжу налево, думаю: «Никогда не забуду вашей доброты, милые! Спасибо вам!» Но вдруг вскакивает Таштемир и всё портит. Он поднял руку, с поднятой рукой встал с места и так же с поднятой рукой затараторил:

– Вчера мы выпустили стенгазету… апчхи… простите, посвящённую дисциплине в классе. Об этом специально просил Вахид Салиевич. А мулла‑ака… апчхи… простите, Хашим Кузыев самым хулиганским образом изорвал газету, апчхи… Кузыев должен держать ответ за свой проступок, апчхи!..

– Не может быть! – нарочно удивился Атаджан Азизович. – Неужто он изорвал газету? Почему ты это сделал, Кузыев?

– А почему они нарисовали меня без головы? – спросил я в свою очередь.

Вот уж где началось настоящее собрание, скажу я вам! Атаджан Азизович сам занялся мной. И Акрама поставил рядышком. Меня теперь обсуждали не как рядового прогульщика, а прогульщика‑хулигана. Я стоял и боялся одного‑единственного: как бы они вообще не выгнали меня из школы. Где я найду ещё таких чудесных ребят?

– Ну‑ка, скажите, ребята, в чём состоит главный и священный долг каждого пионера? – спросил вдруг Атаджан Азизович.

– Он должен отлично учиться.

– Ещё в чём?

– Быть дисциплинированным.

– Ещё?

– Учиться без прогулов.

– Молодцы! Выходит, пионер Хашим Кузыев не выполняет ни одну из заповедей пионерского кодекса? Верно?

– Верно!

– А достоин ли такой человек носить красный пионерский галстук?

– Нет, не достоин.

«Всё, – подумал я, – конец. Хоть бы Вахид Салиевич вернулся, уж он‑то не дал бы меня в обиду!»

– У кого какие предложения?

– У меня! – вскочил с места Мирабиддинходжа. – Я хочу сказать… в общем, я хочу сказать…

– Хочешь сказать, так скажи! – поторопил Маматджан.

– Да ничего особенного… просто я хочу сказать, что Хашимджан – хороший парень, только вот ленив немного, неорганизованный… Но если вы выгоните его из школы, ятоже брошу учиться. Вот! – и сел на место, готовый заплакать.

– Кто ещё хочет сказать?

С места встала Саддиниса. Она постояла, наматывая на палец кончик косички, вздохнула и вдруг выпалила:

– Если мы исключим Хашимджана из пионеров, то его мать повесится!

Класс испуганно охнул. Саддиниса продолжала:

– Да, да, я сама не раз слышала, как она говорила: «Если Хашим будет по‑прежнему плохо учиться или бросит школу, я не перенесу этого: или повешусь, или обольюсь керосином и сожгу себя!»

После Саддинисы опять вскочил Таштемир, он уже не рвался съесть меня живьём. Он сказал, что меня можно простить при условии, если я попрошу у товарищей прощения за прогулы и сам выпущу новую стенгазету.

– А за то, что он меня толкнул, мы потолкуем с ним потом на улице, – закончил он.

А класском Хамрокул тут же вставил:

– Верно, верно, Кузыев не выполняет никакой общественной работы. Его надо ввести в редколлегию стенгазеты, пусть поработает. Тем более, что у него почерк хороший.

Маматджан тоже долго и непонятно говорил о том, что выгонять меня из пионеров не стоит, но можно временно отобрать у меня галстук и посмотреть, как я себя поведу дальше.

Выступили почти все ученики нашего класса. Я уже не различал, кто что говорит, меня окутал какой‑то липучий туман, начала кружиться голова…

– Кто за то, чтобы исключить Хашима Кузыева из рядов пионеров, прошу поднять руку, – сказал Азизов.

Я вздрогнул, поднял голову. Сейчас рубанёт. Но что это? Проходит минута, другая, третья. Никто не поднял руки. Сидят, ждут чего‑то.

– Хорошо! – произнёс Азизов непонятно почему повеселевшим голосом. – Молодцы, ребята, другого я от вас и не ожидал. Теперь у меня есть другое предложение. Прошу поднять руки тем, кто готов не пожалеть ни сил, ни времени на то, чтобы помочь Хашимджану Кузыеву исправиться, стать примерным пионером и хорошим человеком.

Вверх взвилось тридцать шесть рук. Мне показалось даже, что кто‑то поднял обе руки, потому что когда Маматджан подсчитал, то оказалось два лишних голоса. Один лишний голос оказался мой, сгоряча я тоже проголосовал, а другой лишний голос остался невыясненным. Может, сам Атаджан Азизович тоже голосовал сгоряча?

– Ну, Хашимджан, что теперь ты скажешь нам? – повернулся ко мне наш любимый директор.

– Я? Я прошу у всего класса прощения. Уверяю, что такое, как сегодня, никогда больше не повторится.

– Значит, даёшь торжественное обещание?

– Нет, обещания дать я не могу.

– Это почему же? – изумился класс.

– Этого я не могу обещать потому, что грош цена стала с некоторых пор моим обещаниям! – горько воскликнул я. – Я их столькопонадавал, что и не помню сколько! Поэтому я просто хочу исправиться, не давая никаких торжественных клятв.

Собрание на этом закончилось.

Я съел в школьном буфете тарелку маставы[21], потом сел возле Таштемира и набело переписал всю газету от начала до конца.

– Ну как? – поинтересовался я, когда тот просмотрел мою работу.

– Пишешь‑то ты красиво, ничего не скажешь, – ответил придирчивый редактор. – Только очень много ошибок. Однако ты не унывай, готовься, во вторник будем выпускать очередной номер «Отличника».

– А что мне готовиться? – удивился я. – Дашь что переписать – я и перепишу.

– Сам напиши заметку. Собери материал обо всём, что заметишь неладного, и накатай фельетон.

– Ладно, я подумаю.

Я шёл из школы вне себя от радости. Уж чего я не ожидал, так этого: стать членом редколлегии стенгазеты шестого «Б» класса! Ещё бы не радоваться: из школы не выгнали, из пионеров не исключили, а вроде бы даже наградили. Впервые за всю свою жизнь получил должность, честным, открытым способом, без никакого волшебства. Как тут не радоваться?!