Дискриминация и перeстройка

 

       Нельзя сказать, что до перестройки не было дискриминации. Однако, она не была осознана. Дискриминирующие женщин практики считались нормой или даже справедливостью, торжествующей вопреки советской идеологии в женском вопросе.

       Однако во время перестройки, когда появились возможности для самореализации как в профессиональной, так и в политической сфере, сензитивность женщин в отношении прав личности и чувства собственного достоинства усилилась. Дискриминирующие практики стали вызывать у них личностный протест. Если в застойное время они готовы были мириться с этим или не обращали внимания, уходя в социальную нишу, то в новых условиях такая позиция стала неприемлемой.

 

       Вот фрагмент из интервью:

 

“Когда я пыталась работать с людьми, которые мне казались своими, - по возрасту, по типу мышления, по идеологии, в 90-е годы все это было очень важно, - то выяснялось, что на самом деле деньги там гораздо больше решают и значат. И что меня больше убило: даже не деньги, а страшное желание стать новой номенклатурой, отношение к людям... Вот был один момент, когда мы ехали в машине, и что меня убило: провожая меня, один из новых начальников, из очень таких уважаемых мною людей молодых, сказал: “Я отвезу Вас на машине, кто у нас сегодня дежурный шофер?” - и сделал пальчиками такой щелчок, вот. После этого я пришла домой и долго говорила мужу, что я себя комфортнее чувствую с людьми, которые... не самоутверждаются за счет шоферов... Это может быть, это даже ко всему новому поколению относится.” (К.Я.)

 

       Второй отрывок показывает как происходит когнитивное освобождение - своеобразное прозрение и осознание сексизма как дискриминации по признаку пола.

 

“Я это не воспринимала как дискриминацию, действительно. Там, где я работала и училась, я под нее не подпала. Я долго считала, что ее нет, потому что я под нее действительно не подпадала.. Я помню, что меня несколько раз даже приглашали на какие-то встречи с какими-то там редакторами чего-то, что “вот у нас такая молодая женщина этим занимается.” (Как в анекдоте - есть квота:) один еврей и две женщины. У нас был такой образцово-показательный еврей один, а женщин было, конечно, больше. А почувствовала я элементы дискриминации на работе, когда я была единственная еще молодая тетка среди наших прославленных этих мастадонтов-демократов в “Огоньке”. Первое, что сказал наш полковник в отставке, МВД-шник, который преступностью занимается: “Ну, теперь, - говорит, - анекдот не расскажешь”. Он нежнейше ко мне относился. Они все ко мне очень хорошо относились. Не говоря о том, что эта моя “женская тема” не вызывала большого энтузиазма у них, они считали, что это глупость, это несерьезно. И когда я про женщин в политике чего-то пыталась сделать, наш главный защитник демократии - редактор отдела политики - был убежден, что я расскажу о том, что бабам нечего соваться. Когда оказалось, что все наоборот, он просто схватил меня за рукав, с вытаращенными глазами говорил: “Вы что, феминистка, что ли?”” (О.Б.)

 

       Перестройка и советский брак

        Семейный кризис и разводы типичны для этих женщин. Много “браков, социалистических по своему происхождению”, было расторгнуто. Ни жены, ни мужья не были удовлетворены изменяющимися отношениями, хотя и по разным причинам. Гендерный контракт, типичный для советской семьи, стал неэффективным и начал разрушаться среди образованного класса (Rotkirch, Temkina 1996, Zdravomyslova 1996-a).

 

       Вот история перестроечного развода из уст одной из респонденток:

 

“(В связи с перестройкой) я вернулась в свой, видимо, динамический стереотип, и у меня началась бешеная раскрутка. А как она у меня начиналась, так она у меня уже не затухала. Т.е. Т. (муж - Е.З.)- он такой парень, достаточно патриархальный: он мне очень помогал - там, по дому и все, но он это делал как бы не потому, что он считал, вот так должно, а потому что он хороший; вот плохие-то - нет, не помогают, а он - хороший, он жену любит... И пока к нему ходили брать интервью, пока его фотографировали, а я подавала кофе, все было нормально. Когда это изменилось, я увидела, что все - мужик гибнет просто. У него пошли обломы с работой, он не вылезал из депрессий, он перестал зарабатывать деньги. Мне это было все равно, потому что я начала зарабатывать очень много, а он на этом начал ломаться. И мы пришли к такому моменту, что я заходила в дом и уже знала, что через пять минут он мне скажет, что посуда грязная, пыль везде... Ну, в общем, это, конечно, обломило очень сильно наш брак.”(Н.Б.)

 

       Женщины стали ориентироваться на новый тип отношений, не слишком распространенный в советских семьях. Они стали обсуждать возможность партнерского союза западного типа или регулярных отношений с партнером вместо брака. Демократизация в интимной сфере стала их требованием, не получившим удовлетворения. Результат - развод. При этом часто “стремление к семейной жизни” и даже “тяга к ней”, сохраняется, однако, наладить ее очень трудно. Трудно организовать партнерские отношения в обществе, где семья предполагает выраженное лидерство и отношения иерархии. Трудно сочетать семейную жизнь с профессиональной. Семейная жизнь означает, по словам одной из респонденток,

“что мне просто нужно менять целиком образ жизни. Это невозможно. Да и очень... как-то безумно сложно строить новые отношения, потому что в тот образ жизни, который я веду, в общем-то муж не вписывается абсолютно. Вписывается друг, но из серии такой - приходящий редко. Так, раз в неделю.” (Н.О.)

 

Респондентка, относящаяся к более молодому поколению, размышляя о планах создания семьи, прямо говорит о сложностях совмещения “личной жизни” и общественной/ профессиональной деятельности:

 

“Я увидела одного своего знакомого, который попадает еще в круг интересных мужчин... И другого его знакомого, милые молодые люди - за последний год, пожалуй, единственные, на кого можно было положить глаз. И... мы пили пиво и... закончился день, и началось утро для меня в другой квартире, на другом конце города. И что: я приехала на работу без текста. Более того, я приехала... с разобранной головой. Хотя выпила я бутылку пива, ничего такого особенного не происходило. Но я вдруг пришла к ужасу, что вот, если я на ночь даже выключаюсь из... Получается, что я тогда не буду успевать делать все, во что я сейчас себя вкрутила.” (Н.М.)

 

 

Феминистская ниша

      

       С того момента, как женщины стали осознавать, что имеет место дискриминация по признаку пола, они стали искать нишу для своего социального и профессионального активизма. Эту нишу они создали сами, используя возможности для инициативного действия, открытые в период перестройки. 

       Среди ресурсов, которые стали им доступны, значимы были навыки общественной активности и международные контакты. Личное знакомство с западными феминистками, проводящими исследования в России, феминистская литература, привезенная с Запада, участие в той или иной международной конференции стали поворотными моментами в “обращении” будущих феминисток.

       В интервью женщины называют имена западных коллег и российских лидеров - пропагандистов идей, вспоминают конкретные события, которые повернули их в сторону феминизма.

       Поскольку западный феминизм активно содействовал формированию групп в России, важным ресурсом мобилизации стало знание иностранного языка, в особенности английского, как языка международного общения. Одна из лидеров феминисткой группы сформулировала мысль о значимости английского языка для феминистской мобилизации следующим образом:

 

“Главная задача нашего движения - изучение английского языка. Это краеугольный камень современного феминизма в России.” (Ж.Д.)

 

       Лидерами новых групп стали женщины, знающие иностранный язык - именно они явились ключевыми фигурами в международных контактах и в распространении идеологии движения. В тех случаях, когда женщины не знали иностранного языка для них особенно значимой становилась фигура подруги-лидера движения, харизма которой подкреплялась знаниями сакральных литературных источников. “Безъязыкие” полагались для вторичные знания, почерпнутые из рефератов и переводов иностранных первоисточников.

           

       Для всех этих опытов и ощущений у этих женщин не было адекватного слова. Но скоро оно нашлось. Это был слово - “феминизм” -, которое пришло с Запада и было усвоено и как термин, и как самоназвание.

 

       Из интервью:

“Сюзанна сказала мне, как только мы с ней познакомились, что я феминистка. Когда мы стали с ней отражать нападки этих мужиков, что женщинам не место в политике, а как не место, если Вера Кригер делала “Демократическую Россию”, Салье и Старовойтова были очень известные женщины-политики; Белла Куркова, Белла Денисенко - также. Как они могли не считаться с ними, да? И тогда Сюзанна мне сказала: “Ну, ты прямо вот чистая, нормальная, совершенная вот феминистка. Может быть. Знаешь, я вот как-то просто жила-жила и не думала. Вот в декабре прошлого года я выяснила, что я пацифистка еще, вот до декабря прошлого года я этого не знала.” (Н.О.)

    

Усвоить и применить по отношению к себе лейбл, который имеет отрицательные коннотации в общественном мнении, помог им опыт политической социализации в среде, оппонирующей советскому режиму:

 

“Я рано научилась говорить “нет”. И назвать себя феминисткой - все равно, что сказать “нет” этому обществу.” (Н.Б.)

 

 

Заключение

 

       В заключение мне бы хотелось переформулировать тезис Алмонда и Вербы, которые утверждали, что поколенческий эффект и механизм социализации являются решающими для формированию идеологии. Эти факторы оказались решающими и для формирования коллективной идентичности российских феминисток. В решающий период своей жизни они жили в сходных политических и социальных контекстах, были подвержены действию тех же социальных сил и пережили те же значимые события. “Существует поколенческий эффект, когда одна и та же группа реагирует на одни и те же стимулы... и они несут себе влияние эти стимулов через всю свою жизнь (Mannheim 1952, Almond & Verba 1980:400).

       Социализация российских женщин, принадлежащих к образованному классу, как работающих матерей создала предпосылки для их обращения в феминизм. Процесс роста сознания и когнитивного освобождения был усилен благодаря практикам социальной среды и политическим возможностям активизма в период перестройки. Внешние ресурсы, поступающие от западных феминисток, также и как роль лидерства, также способствовали вовлечению женщин в феминистское движение в Росcии.

 

 

Литература

 

       Almond, G.A. and Verba, S. (Eds.). 1980. Civic Culture Revisited. Princeton: Princeton University Press.

       Allapuro, R. 1993. Civil Society in Russia? In: The Future of the Nation State in Europe. Ed. by Jyrki Livonia, Edward Elgar Publishing Limited.

       Cushman, Th. 1995. Notes From Underground. Rock Music Counterculture in Russia. State University of N.Y. Press.

       Duka, A., Kornev, N., Voronkov, V., Zdravomyslova, E. 1995. Protest Сycle of Perestroika: The Case of Leningrad // International Sociology, Vol. 10, March, pp.83-99.

       Giddens, A. 1992. The Transformation of Intimacy. Polity Press.

       Mannheim, K. 1952. The Sociological Problem of Generations. In: Essays on the Sociology of Knowledge. London.

       Porta, della, D. 1992. Life Histories in the Analysis of Social Movement Activists. In: M. Diani and R. Eyerman (Eds). Studying Collective Action. Sage Publications.

       Rotkirch, A., Temkina, A. 1996. The Fractured Working Mother and Other New Gender Contracts in Contemporary Russia // Actia Sociologia. В печати.

       Shlyapentokh, V. 1989. Public and Private Life of the Soviet People: Changing Values in Post-Stalin Russia. New York: Oxford University Press.

       Zdravomyslova, E. 1996-a. The problems of Becoming a Housewife. In: Women's Voices: Work, Everyday Life and Social Skills of Russian Women. Dartmouth Publishers.

       Zdravomyslova, E., Gerasimova, K., Troyan, N. 1996-b. Gender Stereotypes in Russian Pre-school Literature. In: Women's Voices: Work, Everyday Life and Social Skills of Russian Women. Dartmouth Publishers.

       Zdravomyslova, E. 1996-c. Opportunities and Framing in the Transition to Democracy: the  case of Russia. In: D.McAdam, J. McCarthy and M.Zald (Eds.) Comparative Perspectives on Social Movements. Political opportunities, mobilizing structures and cultural framings. Cambridge University Press. Pp.122-140.

 

       Батыгин Г.С., Девятко И.Ф. 1994. Миф о качественной социологии // Социологический журнал. N 2, с. 28-43.

       Голофаст В.Б. 1992. Социальная структура, иерархия и образованный средний класс // Регинальная политика. N 1, с. 32-51.

       Левада Ю. (ред.) 1993. Советский простой человек. М. “Мировой океан”.

       Московский Центр Гендерных исследований, 1990-1995. МЦГИ, 1995.

       Условия труда и быта женщин. 1992. Статистический сборник. М. Республиканский        информационно-издательский центр Госкомстата России.

       Шуман Г., Скотт Ж. 1992. Коллективная память поколений // Социологические        исследования N 2.

 

Софья Чуйкина

 

 

УЧАСТИЕ ЖЕНЩИН

 В ДИССИДЕНТСКОМ ДВИЖЕНИИ (1956-1986)

Случай Ленинграда

 

 

Введение

         Диссидентское движение было в последние годы объектом исторических, советологических и социологических исследований. Они охватывают различные аспекты диссидентства: идеологию, идейные истоки и наследие, социальную базу. Однако, гендерный аспект участия в диссидентском движении, разделение ролей между мужчинами и женщинами, еще не изучался. Исследование этих вопросов необходимо для понимания диссидентской среды, реконструкции ее повседневной жизни, изучения статусов, ролей и стратегий выживания диссидентов в условиях преследований. Изучение участия женщин в диссидентском движении важно также и потому, что оно вносит вклад в исследование проблем женского участия в политической деятельности, в том числе и в совершенно особой подпольной (нелегальной).

       Объектом данной статьи является мотивация участия и сценарии вовлечения женщин в диссидентское движение; разделение ролей между мужчинами и женщинами в движении; особенности повседневной жизни диссидентов, обусловленные участием в оппозиционной деятельности и преследованиями властей. Исследование охватывает истории жизни трех групп участниц диссидентского движения: участниц подпольных групп (преимущественно 1956-65 гг.), оппозиционных кругов (1965-85 гг.) и участниц феминистской группы (1979-82 гг.).

 

 Понятие “диссидентское движение Ленинграда” 

       В данном исследовании понятие “диссидентское движение” рассматривается в более широком смысле, чем “движение за права человека”. Под “диссидентством” понимается сочетание инакомыслия и инакодействия, оно не подразумевает конкретной политической ориентации. Это совокупность мыслей и поступков, не соответствующих идеологии, нормам и ценностям советского общества, направленных на изменение или подрыв советской общественной системы. Под “движением” понимается “коллективное образование, действующее в течение достаточно длительного времени, целью которого является содействие или сопротивление социальным изменениям в обществе или группке, частью которой оно является.” (Р.Тернер, Л.Киллиан, цит. по Здравомыслова 1993:18). Вопрос о периодизации диссидентского движения дискуссионен. С социологической точки зрения, “рассматривать сопротивление режиму как общественное движение возможно лишь по отношению к периоду, начавшемуся в 1956 году... ХХ съезд КПСС зафиксировал окончание эпохи безоговорочного господства ортодоксального сталинизма. Хрущевская “оттепель” стимулировала распространение не только инакомыслия, но и инакодействия” (Voronkov 1993: 940). Движение закончило свое существование около 1985 года, с началом реформ Горбачева, а окончательно оно прекратило свое существование после 1987, когда были освобождены политзаключенные и стали возможны открытые формы политической деятельности. Таким образом, движение существовало примерно тридцать лет (1956-85) и, “говоря об этом тридцатилетии, следует считать движение сопротивления единым, поскольку объективно главной целью его существования был именно подрыв монополий на идеологию и политическую деятельность” (Voronkov 1993: 940).

        Диссидентское движение разделяют обычно на два этапа: период становления движения (1956-65 гг.) и правозащитный период (1965-85). Первая стадия движения проходила в Ленинграде так же, как и в других крупных городах. Возникло два направления общественного движения: “общее” движение, которое проявлялось в многочисленных дискуссиях в стенах Вузов и в домах интеллигенции, в появлении самиздата и магниздата, и “реформаторское” движение, участие в котором было небезопасно и в него были вовлечены немногие. В это время были предприняты первые попытки объединения для выражения политического протеста, а именно тайные политические кружки и подпольные группы.[1] В период после 1965 года характер диссидентского движения приобрел свою специфику по сравнению с движениями в Москве и других городах.

       Специального исследования, посвященного специфике диссидентского движения в Ленинграде, еще не было проведено, но некоторые исследователи рассматривали этот вопрос. Например, историограф диссидентского движения Л.Алексеева, сравнивая движение в двух столицах, приходит к выводу, что развитие общественной жизни в Ленинграде шло в одном направлении с Москвой, оно “проходит те же стадии, но каждая из них в Ленинграде оказывается продолжительней, чем в Москве, и ‘отставание по фазе’ с течением времени не исчезает, а, возможно, углубляется.” (Алексеева 1993: 270) По ее мнению, инакодействие в Ленинграде характеризуется также большей “подпольностью”. Так, например, в Москве, подпольные группы как форма протеста к концу 60-х прекратили свое существование, тогда как в Ленинграде они продолжали существовать и в дальнейшем.

       Анализ интервью и воспоминаний показывает, что ленинградское движение имело инфраструктуру, подобную московскому правозащитному движению. Так, функционировали сеть взаимопомощи (фонд помощи политзаключенным, “открытые дома”), сеть информации (“Хроника текущих событий”, различные самиздатские бюллетени и журналы). При этом ленинградское движение было только отчасти “филиалом” московского, но в целом оно имело иную, в большей степени “культурную”, чем “политическую” направленность. Судя по деятельности многих диссидентских кругов Ленинграда, целью их было прежде всего восполнение информационного вакуума в гуманитарных областях и открытие для свободной дискуссии произведений неизвестных западных и русских авторов и исторических документов и публикация их в самиздате.

 

       Методы исследования.

       Исследование проводилось методом коллективной биографии[2]. Было проведено 18 свободных биографических интервью[3] (интервью о жизненном пути) с бывшими участницами ленинградского диссидентского движения. В интервью рассматривались следующие темы: детство; юность; школьные и студенческие годы; формирование мировоззрения и инакомыслия; политические взгляды; мотивы, побудившие к участию в движении; агенты рекрутирования; любовь, семья, воспитание детей; образование, профессия и работа; деятельность в диссидентском движении; опыт заключения или поездок на свидания в лагеря. Полученные интервью обрабатывались при помощи качественного контент-анализа.[4]

 

Особенности “рассказов о своей жизни” [5], сообщаемых женщинами. 

       Об особенностях женских рассказов о своей жизни и о различиях между восприятием своей биографии мужчинами и женщинами писали многие исследователи автобиографий. Например, Альбрехт Леманн указывает на существенные, по его мнению, различия между рассказами о жизни мужчин и женщин: “Женщины переживают такие же периоды жизни, как мужчины, и они включены в тот же процесс исторического развития. Однако, их жизнь движется по иным рельсам, чем жизнь мужчин... Течение жизни мужчин и женщин имеет разные центры. Если мужчина, как правило, живет, прежде всего, своей профессией, то “женский” рассказ о жизни нередко представляет собой ‘ историю брака ’. ” (Lehmann 1983: 50-51) Хотя по отношению ко многим женщинам, это не полностью правдоподобно, такую тенденцию можно проследить и на примере интервью с диссидентами. Особенность информантов-женщин заключалась в том, что, независимо от уровня образования и профессионального статуса, они больше и подробнее рассказывали о повседневной жизни своей семьи, о ежедневных проблемах, о своих детях, чем мужчины из их круга. Эти особенности женских рассказов делают их ценными источниками как для изучения биографической ситуации участниц движения, так и для реконструкции субкультуры диссидентской среды.

 

 

Коллективная биография участниц диссидентского движения: социализация и “путь к диссидентству”

 

       Сравнение рассказов о жизни участниц диссидентского движения позволяет реконструировать обобщенный жизненный путь героинь данного исследования. В этой коллективной биографии отражены основные этапы социализации женщин и факторы, оказавшие влияние на их вовлечение в оппозиционную деятельность.

       Участницы диссидентского движения принадлежат к различным биологическим и социологическим поколениям[6]. Среди них те, кто принадлежит к поколению “шестидесятников” (родившиеся до войны), и те, кто родился в 50-х - начале 60-х годов. Их социальное происхождение (место рождения, профессия родителей, их образовательный уровень, материальное положение семьи) было различным. В диссидентском движении участвовали женщины, родившиеся в Ленинграде и в провинции, в семьях рабочих, военных, интеллигенции... и т.д. Таким образом, социальное происхождение не было дифференцирующим фактором, отличавшим участниц оппозиционной деятельности. Наиболее значимы были события периода вторичной социализации: вовлеченность в неформальные кружки и среды, прочитанные книги и критически воспринятые общественно-политические события, конфликты с советской системой и влияние “значимых других”. Рассмотрим подробнее эти этапы социализации: