Анализ пьесы Чехова "Вишневый сад"
Прототипами Раневской, по свидетельству автора, были русские барыни, праздно жившие в Монте-Карло, которых Чехов наблюдал за границей в 1900 году и в начале 1901 года: «А какие ничтожные женщины... [о некоей даме. — В. К.] “она живет здесь от нечего делать, только ест да пьет...” Сколько гибнет здесь русских женщин» (из письма О. Л. Книппер).
Вначале образ Раневской кажется нам милым и привлекательным. Но затем он обретает стереоскопичность, сложность: обнаруживается легковесность ее бурных переживаний, преувеличенность в выражении чувств: «Я не могу усидеть, не в состоянии. (Вскакивает и ходит в сильном волнении.) Я не переживу этой радости... Смейтесь надо мной, я глупая... Шкафик мой родной. (Целует шкаф.) Столик мой...» В свое время литературовед Д. Н. Овсянико-Куликовский даже утверждал, имея в виду поведение Раневской и Гаева: «Термины “легкомыслие” и “пустота” применяются здесь уже не в ходячем и общем, а в более тесном — психопатологическом — смысле, поведение этих персонажей пьесы “несовместимо с понятием нормальной, здоровой психики”». Но в том-то и дело, что все персонажи пьесы Чехова — это нормальные, обычные люди, только их обычная жизнь, быт рассматриваются автором как бы через увеличительное стекло.
|
|
Раневская, при том, что брат (Леонид Андреевич Гаев) называет ее «порочной женщиной», как ни странно, вызывает уважение и любовь у всех персонажей пьесы. Даже лакею Яше, на правах свидетеля ее парижских тайн вполне способного на фамильярное обращение, не приходит в голову быть с ней развязным. Культура и интеллигентность придали Раневской очарование гармонии, трезвость ума, тонкость чувств. Она умна, способна сказать горькую правду о себе самой и о других, например, о Пете Трофимове, которому она говорит: «Надо быть мужчиной, в ваши годы надо понимать тех, кто любит. И надо самому любить... “Я выше любви!” Вы не выше любви, а просто, как вот говорит наш Фирс, вы недотепа».
Но Раневская лишена воли, она не способна ничего изменить и исправить. Она упрекает себя за то, что бессмысленно тратит деньги в то время, как Варя «из экономии кормит всех молочным супом, на кухне старикам дают один горох», и тут же отдает золотой. Она вначале рвет телеграммы из Франции, не читая их, а затем опять собирается в Париж. Она привязана к Ане и Варе, но оставляет их, забрав с собой последние деньги, которые, она знает, скоро кончатся. Ее, казалось бы, оправдывает любовь (любовь самоотверженная, преданная), но это любовь к человеку подлому, бесчестному. Раневская действительно «ниже любви», как она сама говорит о себе. Странным образом она порождает цепную реакцию развращенности и паразитизма в других: в лакее Яше, парижском любовнике...
|
|
И все же в Раневской многое вызывает симпатию. При всей безвольности, сентиментальности ей свойственна широта натуры, способность к бескорыстной доброте. Это привлекает Петю Трофимова. И Лопахин о ней говорит: «Хороший она человек. Легкий, простой человек».
Двойником Раневской, но личностью менее значительной, является в пьесе Гаев, не случайно в списке действующих лиц он представлен по принадлежности к сестре: «брат Раневской». И он способен иногда говорить умные вещи, быть иногда искренним, самокритичным. Но недостатки сестры — легкомыслие, непрактичность, безволие — становятся у Гаева карикатурными. Любовь Андреевна только целует в порыве умиления шкаф, Гаев же произносит перед ним речь в «высоком стиле». В собственных глазах он аристократ самого высокого круга, Лопахина словно и не замечает и старается поставить «этого хама» на место. Но его презрение — презрение аристократа, проевшего свое состояние «на леденцах» — смешно.
Гаев инфантилен, нелеп, например, в следующей сцене:
«Фирс. Леонид Андреевич, бога вы не боитесь! Когда же спать?
Гаев (отмахиваясь от Фирса). Я уж, так и быть, сам разденусь».
Гаев — еще один вариант духовной деградации, пустота и пошлость.
М. Горький дал в свое время резкую, во многом справедливую характеристику героям: «Эгоистичные, как дети, и дряблые, как старики, они опоздали вовремя умереть и ноют, ничего не видя вокруг себя, ничего не понимая, — паразиты, лишенные силы снова присосаться к жизни». Раневская и Гаев вольно или невольно предают все, что, казалось, им дорого: и сад, и родных, и верного раба Фирса. Финальная сцена и комична, и подлинно трагична. Последнее слово пьесы, произнесенное Фирсом: «Недотепа», — это и о самом Фирсе, и о других героях, и о самой русской действительности тех лет...
Не раз было отмечено в истории литературы, ненаписанной «истории» читательского восприятия произведений Чехова, что он будто бы испытывал особое предубеждение к высшему свету — к России дворянской, аристократической. Эти персонажи — помещики, князья, генералы — предстают в рассказах и пьесах Чехова не только пустыми, бесцветными, но подчас неумными, дурно воспитанными. (А. А. Ахматова, например, Чехова упрекала: «А как он описывал представителей высших классов... Он этих людей не знал! Не был знаком ни с кем выше помощника начальника станции... Неверно все, неверно!»)
Однако вряд ли стоит усматривать в этом факте определенную тенденциозность Чехова или его некомпетентность, знания жизни писателю было не занимать. Дело не в этом, не в социальной «прописке» чеховских персонажей. Чехов не идеализировал представителей никакого сословия, никакой социальной группы, он был, как известно, вне политики и идеологии, вне социальных предпочтений. Всем классам «досталось» от писателя, и интеллигенции тоже: «Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, ленивую, не верю даже тогда, когда она страдает и жалуется, ибо ее притеснители выходят из ее же недр».
С той высокой культурно-нравственной, этико-эстетической требовательностью, с тем мудрым юмором, с которыми Чехов подходил к человеку вообще и его эпохе в особенности, социальные различия теряли смысл. В этом особенность его «смешного» и «грустного» таланта. В самом же «Вишневом саде» нет не только идеализированных персонажей, но и безусловно положительных героев (это относится и к Лопахину («современной» Чехову России), и к Ане и Пете Трофимову (России будущего).