Факультет актёрского искусства и режиссуры

Федеральное государственное бюджетное образовательное

Учреждение высшего образования

 «Российский государственный институт сценических искусств»

факультет актёрского искусства и режиссуры

 

РЕФЕРАТ

на тему:

Жизнь и творчество Б.М. Кустодиева

 

Работу выполнил

студент курса В.Э.Рецептера

Рагин Даниил Александрович

 

 

Преподаватель

                                                                                                            Валерий Евгеньевич Потапов

 

Санкт-Петербург-2020

   Борис Михайлович Кустодиев был не просто художником, который известен

благодаря картинам, изображавшим русские ярмарки и народность. Нет, его

произведения раскрывали то внутреннее буйство, ту краску и тот размах чувства

которые сидят внутри каждого русского человека. Страсть, если пожелаете,

темперамент, требующий пестрого и яркого выхода, находили его в подходе

Кустодиева. Если у бушующей внутренней энергии есть изображение, я говорю не

об абстрактных рисунках, которые цветом и энергией передаю состояние, а о действительных формах повседневности, об образах привычных для людей, то это, конечно, картины Бориса Михайловича.

   Родился Борис в городе Астрахани, рядом с широким Каспийским морем и

«свободной и вольной» рекой Волгой. Пора юности Кустодиева пришлась на конец

XIX века, и это время расцвета Астрахани — крупнейшего на юге страны центра добычи рыбы, торговли. Южный порт неспроста зовут в народе «баловницей», «балуй-городом». Здесь и рыбы вдоволь, и разных яств, и местное вино, «чихирь», недорого, но голову приятно кружит. По причине того, что Астрахань являлась крупным торговым портом, да и вообще точкой соприкосновения разных народностей — от калмыков до индусов, то рыночная, а вернее сказать, базарная жизнь струилась всюду: «На астраханских базарах — все, что родит и производит русская земля: приходите караванами, приплывайте по Каспию, смотрите, выбирайте, раскидывайте свой товар!»

Борис лишился отца (Михаила Лукича Кустодиева) еще в полуторогодовалом возрасте, и воспитание детей (у Кустодиева было две старшие сестры и младенец-брат) легло на плечи Екатерины Прохоровны. С младенческих лет Боря Кустодиев рос и воспитывался в простонародных русских традициях. И здесь немалая роль принадлежала Прасковье Васильевне Дроздовой, из крепостных крестьян. В прошлом она вынянчила Екатерину Прохоровну, а нынче уже помогала воспитывать  её детишек. Эта красивая высокая старуха была уже фактически не прислугой, а давнишним членом семьи, с «правом голоса»; могла и хозяйке выговор за неэкономность сделать, и детям задать головомойку: как-никак все четверо прошли через ее руки.

Семья Кустодиевых снимала квартиру во флигеле особняка купцов Догадиных (двух братьев Михаила Павловича и Константина Павловича). Вследствие чего дети застали весь размах праздников, к которым купцы подходили с жаром и кропотливой точностью: «Все крупные события, все семейные и церковные праздники справлялись по известному ритуалу, освященному традициями. Как сами торжества, так и приготовления к ним проводились открыто, напоказ, с очевидным расчетом произвести впечатление на «улицу». Дети старались не пропустить ни одной подробности из происходящего...».

Хочется отметить один из эпизодов жизни Бориса, в котором наглядно видно влияние и сказок няньки, и празднований Догадиных на воображение и стремление юного Кустодиева: «Со двора еще слышались песни: купец Догадин устроил соревнование для всех желающих на Кутуме. Лучшему певцу обещал шубу со своего плеча. И певцы старались. Мать и няня тихо подпевали. Дети слушали. Когда стихло, Миша попросил:

 – Няня Паша, расскажи что-нибудь. Ты давно никаких сказок не рассказывала.

– И-и, милые, сколько сказывала, а вам все мало. Не знаю больше.

– Знаешь, знаешь! Ты еще про нечистую силу обещала, помнишь? Ну, пожалуйста.

– Обещала, обещала, когда это было-то? - ворчливо говорила няня, а сама была довольна, что ее просят».

   И Прасковья рассказывала историю о домовых, нечистой силе и купцах, которой Борис был впечатлен: «Боря живо вообразил себе домового и купчиху. И решил: "Завтра встану пораньше и непременно попробую зарисовать"».

С раннего возраста художнику открылось удивительное свойство запоминания, — он обладал фотографической памятью, и этот дар подарил Борису нескончаемый материал для своих будущих работ: «Я помню купчих, которые жили за нашим домом в Астрахани, помню, во что была одета та или другая купчиха или купец», уверял он десятилетия спустя. «...Он помнил, каким был фонарь на том или ином перекрестке, — подтверждает сын художника Кирилл, — мог точно восстановить все вывески над лавками торговых рядов и даже какого-нибудь витиеватого

дракона на конце водосточной трубы в Астрахани...». Мир так и ломился в его глаза всем своим ошеломляющим разнообразием и богатством. Зазывали к себе вывески лавок, манил гостиный двор, где можно было часами рассматривать всякие диковины; даже чинное стояние в церкви оборачивалось красочным зрелищем: «...сверкающие оклады икон, отблеск догорающей свечи на серебре прельщали не менее украшавших образа кусков ярко расшитого бархата, — он помнит снопы ярких цветов на лиловом фоне...».

 Но не только местные красоты вбирались Кустодиевым, его глазу довелось повидать заезжих артистов. Театр, цирк ярмарки — яркие шатры, костюмы, театральные декорации и эффекты, буйство красок и энергии, оркестры и проч., и проч. Это жизнь яркая, балаганная, и подросток Кустодиев, хоть и далеко не всегда может позволить себе то или иное зрелище, жадно упивается ею. Но вот и новое развлечение, совершенно необычное для Астрахани. В газете «Астраханский вестник» от 18 мая 1889 года можно было прочесть, что в субботу, 13 мая, на пароходе «Александр Невский» в город привезены картины «Товарищества передвижных художественных выставок». Через несколько дней в помещении Общественного собрания открылась XVII передвижная выставка картин. Ничего подобного Астрахань еще не видела.

Не видал подобного и юный Борис, которого на выставку, вероятнее всего, привела шестнадцатилетняя сестра Катя, занимавшаяся на тот момент рисованием. Кустодиев познакомился с подлинной живописью, наконец, перед его глазами возникли глыбы художественного мира: Ге, Репин, Шишкин, Васнецов. Всего же, как сообщала 20 мая 1889 года газета «Астраханский вестник», коллекция выставки состояла из 93 «нумеров».  

Вот два примера личного впечатления на выставке от будущего художника: «Возле картины Поленова "Христос и грешница" остановился мальчик в голубой косоворотке. Он не замечает, сколько времени уже прошло, не отрывает глаз от полотна. Его поражает печальное и строгое, усталое и спокойное лицо Христа. Оно совсем не похоже на те, что изображены на иконах. "Как же это нарисовать так можно? Видно даже, что воздух жаркий". Подошел он и к другой картине. Прочел подпись: "Портрет Крамского". Как живой! Глаза маленькие, сидят глубоко и прямо тебе в душу смотрят. А какая фамилия у художника простая: "Репин", от слова "репа"».

Созерцая воочию все эти богатства, подросток был потрясен и очарован. Зерно «прекрасного» упало на благодатную почву, зародив желание попробовать когда-нибудь сделать что-то подобное. Но лишь постепенно начинает овладевать Кустодиевым мысль о том, чтобы целиком посвятить себя этой «забаве», какими было принято считать в окружавшей его среде «малевание» и прочие «художества».

Окончив в 1892 году духовное училище, он продолжает свое образование в  семинарии. «...Почти все время приходится писать сочинения, так что не урвешь времени даже и порисовать», — жалуется он сестре. Любознательному и юркому мальчику тесно от строгости правил. Из преподавателей семинаристами любим и весьма уважаем знаток всеобщей и русской истории Николай Филиппович Леонтьев: «на его уроках услышишь много интересного и о прошлом Астраханского края». С отличием Борис успевает лишь по одному предмету — иконописанию, которое ведет Александр Михайлович Меликов. Помимо прочих увлечений, мальчику нравилось петь в архиерейском хоре Успенского собора.

Завершив первый год учебы в семинарии, летом 1893 года с сестрой Катей — награда за старание! — Борис едет в Петербург к дядюшке, опекающему семью покойного брата, Степану Лукичу Никольскому. Оказавшись в столице, в первую очередь, сестра ведёт Бориса в картинную галерею Эрмитажа. Нечего и говорить о том, что происходило с Кустодиевым в этом хранилище искусства. Захватившее его желание впитывать красоту и мечтательность были, наконец, удовлетворены неиссякаемыми запасами Эрмитажа.

Пока Борис гостил у своего дяди, то ли от него самого, то ли от Екатерины Михайловны желание племянника учиться живописи сделалось известно Степану Лукичу. И «любезный дядюшка», как иронически именовал его мальчик, решил сделать широкий жест, он согласился оплачивать частные уроки, которые Кустодиев мечтал брать у недавно обосновавшегося в Астрахани художника Павла Алексеевича Власова. Власов был родом из Новочеркасска. В 1876—1879 годах учился в Московском училище живописи, ваяния и зодчества у Василия Григорьевича Перова, а после в 1887 году окончил Академию художеств, где проходил обучение под руководством Павла Петровича Чистякова.

Итак, Борина мечта сбылась. Уже несколько месяцев занимается он у Власова. Позади духовное училище, теперь живет он дома и ходит в семинарию. А два раза в неделю - к Павлу Алексеевичу. Павел Алексеевич горячо любил искусство, и ему не мог не прийтись по сердцу ученик, который, по собственному шутливому выражению, «все свободное время убивал рисованием». Власов долго заставлял его рисовать карандашом орнаменты, потом гипсовые фигуры. Сам энтузиаст и труженик, он почувствовал в Кустодиеве родную душу и отдавал ему много сил и времени. Сблизился Власов и со всей кустодиевской семьей.

Спустя время Борис начинает писать акварелью, и в своём письме к сестре предвкушает их совместную работу: «Я жду не дождусь того времени, когда ты приедешь в Астрахань, и уже строю планы, как мы будем рисовать акварелью с натуры летом... На Рождество я возлагаю большие надежды: хочу все время рисовать, рисовать и рисовать».

Павел Алексеевич организовывает «Кружок любителей живописи и рисования» прямо у себя в квартире, где живёт и даёт частные уроки. В этот кружок входили преподаватели местных учебных заведений, «классные художники» Сергей Иванович Карягин и Николай Васильевич Бобров. Рисуют по определенным дням натурщиков, обсуждают работы друг друга. Вскоре и Кустодиев становится членом кружка.

К концу первого года ученик достиг таких успехов в рисовании, что скупой на похвалы Власов сказал ему несколько лестных слов, однако тут же поспешил дать наставления:

– Копировать научился. Теперь глаз на цвет надо воспитывать, а память - на хорошее любопытство, чтоб не ленилась.

Борис серьезно относился к замечаниям своего учителя, поэтому по пути домой он принимает решение: "Не хочу быть ленивым и нелюбопытным, не буду. Стану воспитывать в себе наблюдательность, как Павел Алексеевич велит, непременно

воспитаю"

На следующий год, в июле 1894-го, Степан Лукич приезжает в Астрахань и предлагает племяннику Борису совершить совместную поездку на Северный Кавказ.

Отправляются они на пароходе в город Петровск (Махачкала), где 13 июля

1894 года будущий художник заводит личный дневник. Естественно ежедневные записи сопровождались и разнообразными набросками и рисунками. На память о посещении Петровска Борис зарисовывает маяк и оконечность мола. В течение путешествия Бориса окружают горы, Терек, Дарьяльское ущелье, и он торопится запечатлеть дивную природу на листах записной книжки.

Примечателен один из рисунков за этот период, который демонстрирует уверенность подростка в своём «художественном» будущем: «На одном из листов записной книжки — удачный вид Эльбруса в окрестностях Ессентуков, и автор горделиво подписывает рисунок: “Кустодиев”». Борис видит и чувствует себя настоящим художником.

В 1896 году Борису исполняется восемнадцать лет и приходит пора выбирать свой дальнейший путь. С одной стороны желание дяди Степана Лукича, чтобы Боря безоговорочно окончил семинарию и получил полное образование, с другой стороны наставник Павел Алексеевич, который говорит, что верит в него, призывая поступать в училище. Первый путь сулил Кустодиеву профессию дьячка или псаломщика, что означало бы отречение от своих мечт, от любимых увлечений и конец жизни. Второй путь это сумеречная надежда на поступление в Московское училище живописи, ваяния и зодчества (по причине того, что в училище принимались ребята младше восемнадцати лет) или шанс поступить в Академию художеств в Санкт-Петербург.

Сделав при содействии Власова окончательный выбор, Борис решает расстаться с духовной семинарией и в мае 1896 года подает прошение об отчислении. На свой страх и риск он пробует поступить в Москву. Есть некоторая надежда и на Власова. Наставник тоже хочет побывать в Москве и, как бывший выпускник училища, готов замолвить перед тамошним начальством слово за своего подопечного.

Борису не удалось поступить в училище, как он и боялся, из-за своего возраста.

Тогда он воспользовался другим вариантом – отправился в Петербург и 1 октября 1896 года подал прошение в Высшее художественное училище при Петербургской Академии художеств. Власов на всякий случай подсказал: хорошо бы оставшийся до приемных экзаменов месяц позаниматься в частной мастерской художника Дмитриева-Кавказского, неплохо знакомого с нынешними требованиями к поступающим в академию.

Поселяется Кустодиев в доме своего дяди, и как на беду в это время резко обострились отношения Кустодиевых с их столичным покровителем. Степан Лукич был недоволен тем, что племянник не кончил курса в семинарии, и, встретившись летом с Екатериной Прохоровной, дал волю своему негодованию на всех и вся. В цветистых выражениях он обвинял ее в том, что она утопает в невежестве, а своей неблагодарностью увлекает за собою и своих чад. И, как ни важна была для семьи дядюшкина поддержка, оскорбленная Екатерина Прохоровна решила отказаться от нее и написала «благодетелю», что просит его забыть об их существовании. Десятого сентября Борис с горечью пишет матери: «Мне думается, что я долго не проживу с ним, если это будет повторяться. Я, например, вчера весь день ходил какой-то ошалелый от дядиных попреков и ругани. Я вполне теперь понимаю Катю, когда она жила в Петербурге. Как-нибудь все это обойдется. Дай-то Бог… Сегодня ходил работать первый раз к Дмитриеву. Отдал Дмитриеву 6 руб. за месяц. Осталось твоих денег у меня 20 р. 60 к., а покупок-то предвидится порядочно… Хорошо, если поступлю в Академию. Там ученики все избавлены от платы, да еще пользуются казенными альбомами и др.»

В начале октября наступает тревожная десятидневная пора приемных экзаменов. Вместе с толпой соискателей Борис Кустодиев входит в огромный так называемый Тициановский зал и усаживается у одного из расставленных в нем мольбертов. В центре зала приготовились к позированию три натурщика. Объявлено, что можно начинать. В течение четырех часов тут писали обнаженную натуру. Закусив пухлую губу, поминутно вытирая руки, молодой Кустодиев терпеливо "лепил красками" человеческое тело. Потом "влез в работу и забыл, что сейчас решается судьба". Стал быстро схватывать то одну, то другую краску, смешивать их и класть на холст. Вот кто-то попал в поле зрения его глаз, устремленных в этом огромном зале среди десятков мольбертов лишь на натурщика. Этот "кто-то" поправил ногу натурщика. "Репин, Репин", - пронеслось по рядам. Борис замер с поднятой над мольбертом кистью. Так вот он какой! В письме сестре написал: "Репин оказался человеком небольшого роста, худеньким и подвижным, с остроконечной бородкой и лукавым взглядом".

Кустодиев вышел из этого "страшного" зала, готовый к тому, что не будет принят. Размышлял о том, что будет делать дальше. Принял решение все равно остаться в Петербурге и еще год готовиться в мастерской Дмитриева.

Но когда открыли двери зала, и будущий студент подошел к своей картине, то увидел на ней надпись «Принят», написанную мелом. На родину, в Астрахань, летит ликующее письмо: «Ура, ура, ура! Добродетель наказана, порок торжествует! Я принят!..» Взрыв радости сменяется спокойно-рассудительным тоном: «Теперь мне предстоит работать, и много работать, чтобы удержаться и не ударить лицом в грязь. Ведь экзамен был только первый. Затем будет испытательный период, который протянется до 1-го января. И если в это время получишь удовлетворительные номера за работы, то останешься, а если нет, то к первому января попросят удалиться…».

А какое ликованье царило в Астрахани, можно себе представить! Торжествовал Власов, который писем писать не любил, но постоянно справлялся о делах своего ученика у Екатерины Михайловны и просил ему передать, чтобы он не боялся экзаменов и что все сойдет хорошо.

Работать он начал сразу истово, по многу часов, с самого раннего утра. Вставал, как только светало. Уж если его, астраханского провинциала, приняли, то он не позволит себе ни минуты отдыха. Сообщая в письме сестре Кате о своих успехах, Борис пишет, что его можно поздравить, — получил высший, 1-й разряд за эскиз с изображением группы беседующих художников, и тут же чистосердечно признается, что на лекции по истории искусств ходить не хочется: «…могут нагнать на человека самую огромную меланхолию».

Кустодиев продолжал соблюдать наставления Власова и тренировал свою наблюдательность в сером Петербурге, к сожалению, слишком сером для Бориса, он тосковал по обширным, золотистым от солнца просторам Астрахани. Но много нового он нашёл в «зверином» городе: многочисленные орнаменты с грифонами и львами, скульптуры на фасадах зданий, барельефы на соборах – всё это продолжило заполнять багаж студента Кустодиева.

В свободное время на Казанской улице, в квартире дядюшки Степана Лукича, Борис иной раз развлекает себя музыкой, играет на рояле из «Евгения Онегина», «Русалки», «Демона». Любовь к музыке и весьма неплохое знание ее — от матушки, Екатерины Прохоровны. Благодаря успехам племянника Степан Лукич изменил своё отношение к нему, позже напротив гордился достижениями Бориса и разрешил ему выписывать «Историю искусств» Гнедича.

За рисунок все время получал третий разряд. Сестра, встревоженная его результатами, пишет: «Павел Алексеевич говорит, что третья категория это очень плохо...» И это «Павел Алексеевич говорит...» будет еще не раз наставительно упомянуто в письмах. Наконец получил второй и сразу же поставил цель - получить первый. "Этим рисунком, - писал он матери, - я доказал самому себе, что при желании и терпении можно достигнуть желанных результатов. Следующий месяц постараюсь получить первый".

Учеба в фигурном классе, куда осенью Кустодиев переведен из головного класса, требует более напряженной работы и над рисунком, и над этюдами. Впрочем, во владении рисунком он — среди лучших, и неизменно получает за работы высший, первый разряд. С этим результатом, даже имея за этюд второй разряд, есть реальная надежда на благополучный переход в мастерскую. Борис хотел бы попасть к самому знаменитому из преподавателей Академии художеств — к И. Е. Репину.

В конце февраля 1898 года приказом по Высшему художественному училищу Бориса Кустодиева переводят в мастерскую профессора И. Е. Репина. Репин заставлял своих учеников работать с утра до вечера. С девяти утра до двенадцати они писали этюды с натуры, с двух до четырех дня занимались зарисовками, от пяти до восьми вечера делали наброски с натурщиков. Раз в месяц по субботам Репин просил всех приносить свои работы, не ставя на них фамилий. Учитель вслух разбирал каждую работу, и студент замирал, слушая его. Говорил Репин немного. Но иногда брал кисть, отходил от полотна, на минуту застывал, прицеливаясь, и потом сразу бросал, где нужно, мазок - широкий, смелый. Или растопыренной ладонью указывал на какое-то место и говорил: "Посмотрите сюда. Смотрите-смотрите, а теперь смотрите на натуру. Что-то общее есть, но приблизительно, приблизительно. Не любите вы натуру!" Кустодиев учился мастерству у Репина, восторгался цветопередачей у Куинджи, гравюрами одного из любимых профессоров Академии художеств - Матэ.

Летом 1900 года вместе со своим товарищем Дмитрием Стеллецким из Академии Борис возвращается в Астрахань, где встречаются с художником Константином Мазином. Константин черпает своё вдохновение из образов допетровской Руси, в Академии изучал скульптуру. Итак, проводя время в Астрахани вместе с Борисом, он испытывает скуку, ведь в Астрахани нет тех образов Древней Руси.

И тут у Мазина возник заманчивый план. Он предлагает Кустодиеву и Стеллецкому отправиться вместе с ним вверх по Волге до Костромской губернии, откуда родом его отец и где он сам провел детские годы. Места там, горячо убеждает Мазин, исконно русские, и эти корни сохраняются в одежде, утвари, во всем укладе жизни. «О природе умолчу — сами ее оцените. Да и климат намного мягче, такой жары, как здесь, нет», — искушает Мазин. После недолгого раздумья Кустодиев и Стеллецкий соглашаются, и в конце июня трое друзей отплывают пароходом вверх по Волге. Уже первые впечатления убедили: Мазин не зря звал их в эти края. Почти каждый поворот дороги открывает новую, еще более пленительную картину — то старую мельницу, то деревянный мостик, соединяющий берега реки, то вдруг величаво покажется на холме, над полями, перелесками и маленькими домиками, стройная и светлая деревенская церковь. А до

чего красочны еженедельные базары, собирающие в Семеновском-Лапотном по четвергам и местный люд, и многочисленных приезжих из других поселений волости. Здесь продают и покупают все, что нужно для жизни: и огородный инструмент, и кадки, ведра, хомуты, уздечки, оглобли, и материю разных видов, и обувь на любой вкус, и игрушки для детей. Вот уж где разнообразие лиц, костюмов, характеров! И как раскрывается человек при выборе товара и азартном торге!

В 1901 году “портрет И. Я. Билибина” заметили на академической выставке и вскоре отправили на международную выставку в Мюнхен, где работа удостоилась золотой медали.

Весной Репин привлекает Куликова и Кустодиева для помощи в исполнении весьма ответственного заказа — огромного полотна «Торжественное заседание Государственного совета 7 мая 1901 года в день столетнего юбилея со дня его учреждения». Кустодиева ответственное задание воодушевило. Он пишет Куликову: «Работы много и работы интересной, да еще с Ильей, есть чему поучиться»

Ученики помогали мастеру найти композиционное решение картины, порой досадуя на то, что он браковал вариант за вариантом. «Репин, по обыкновению, заставил опять переделывать почти все снова, что было уже нарисовано, и будет ли доволен теперь, не знаю», — говорится в кустодиевском письме через несколько месяцев после начала работы. На каждого члена Совета Илья Ефимыч завел графу для записей и стал заносить туда характерные описания. О тех, кто ни разу не выступал, - "немые". О Победоносцеве, который ходил в редких для того времени круглых очках: "Так совсем сова, удлинить очки". О графе Игнатьеве: "Гастроном, глаза хитрые, умные". Про сидевшего рядом с Игнатьевым: "Сперва баки - потом лицо". Такой подход к делу позволил Кустодиеву набрать навыки в изображении характерных деталей персонажей, казалось, что Репин планирует карикатуры, но на деле это было не так далеко от действительности. Необходимо было выделить, если не каждого, то большинство министров. Показать их характер или отличительные черты, а карикатура выявляет самые острые детали. Сам Репин целиком выполнил центральную часть полотна и, конечно, так и остался «коренником» всей тройки. Левая и правая части были написаны «пристяжными»: левая — Куликовым, правая — Кустодиевым. Работа над картиной "Заседание Государственного Совета" стала для Кустодиева второй академией. Глядя на подмалевок какого-нибудь

кустодиевского портрета, Репин мог проходя заметить:

– Недурно-с, недурно-с. Теперь не мельчите, форму обобщайте. Поверхность нечего дробить. Не испортите - хорош будет...

 К началу ноября первоначальные планы Кустодиева ехать для подготовки конкурсной картины на родину Куликова, в Муром, меняются, и он отправляется в те места, которые за последнее время стали ему ближе, — в село Семеновское Кинешемского уезда Костромской губернии. К концу ноября в Семеновском похолодало — до 20 градусов мороза «с хвостиком». Однако Кустодиев терпеливо продолжает работать на открытом воздухе. Он поглощен всем, что его окружает, и особенно, как признается он Юлии (невеста Кустодиева), «знакомствами с мужиками, где все ново для меня и что может для картины пригодиться. И чем больше я их изучаю, тем более начинаю любить и понимать их». Некоторые в Семеновском и окрестностях села удивляются — как это он не скучает здесь? Да где же им понять! «Напротив, я переживаю теперь самую лучшую пору моей жизни — пишу картину и чувствую, что я люблю и что меня любят…».

В Петербург Кустодиев возвращается в декабре. Он собой доволен, что бывало нечасто. Поработал в Семеновском неплохо, и композиция конкурсной картины уже обретает свои очертания. Да и весь уходящий год в творческом плане сложился, можно считать, удачно. И не только из-за отмеченного наградой портрета И. Я. Билибина. Еще весной написал в мастерской Репина полотно на историческую тему «У кружала стрельцы гуляют», в которой уже видятся будущие яркие образы толпы и пестрые цвета. А потом — портрет видного писателя и публициста, автора популярных исторических романов Даниила Лукича Мордовцева. Такой портрет не стыдно и на предстоящей весенней выставке показать.

Можно считать удачным и написанный в этом году портрет дядюшки Степана Лукича Никольского. Даже обычно равнодушный к живописи Михаил (брат художника) отметил: «Как живой!» Сидит в кресле в своей комнате, в пальто, придерживая на коленях шляпу.  Видно, что всегда замкнут в себе, угрюм. Но уж

каков есть!Старик посмотрел на свое изображение, хмыкнул, но, казалось, остался доволен. Главное, появилась уверенность в себе, что можешь сделать больше, намного больше. И Юлия, их любовь… Вероятно, она тоже каким-то образом влияет на его творчество.

В середине августа 1902 года братья выезжают обратно в Петербург, и Кустодиев, готовясь к возвращению невесты, снимает для нее комнату на Казанской улице, а в декабре вновь отправляется в Семеновское, чтобы завершить работу над этюдами к конкурсной картине. Однако сразу попасть в Семеновское не удается. В Кинешме Кустодиеву встречается знакомый помещик Александр Петрович Варфоломеев и уговаривает ехать с ним вместе (у него собственная упряжка) — погостить пару дней «на Николу» в его усадьбе Панькино. Окрестности там, мол, красивые, Для художника работа найдется. Вдвоем же, как известно, веселее. Словом, проведя день в полюбившейся ему Кинешме, Борис Михайлович выезжает с Варфоломеевым в Панькино. Общение с костромским помещиком, занимавшимся заготовкой и продажей леса, довольно быстро вызвало у Бориса Михайловича желание написать его портрет. В Варфоломееве ярко выражал себя своеобразный деревенский тип, «смесь кулачества и феноменальной скупости с либеральными взглядами и глупости с мужицкой хитростью» — так характеризовал его Кустодиев в письме к невесте. Да и внешне помещик был примечателен: добродушный, толстый, и все у него колышется, когда смеется.

Весной в Вене, рассуждает Кустодиев, должна состояться международная художественная выставка, а послать туда из новых работ нечего. А вдруг удастся ему этот портрет? Что ж, за дело. Хозяин, проявив и понимание задачи, и терпение, позировал, стоя в валенках на снегу, во дворе своей усадьбы. Картина получалась любопытная — и по типажу, и по колориту — и, завершая ее, Борис Михайлович чувствовал, что без угрызений совести представит ее в Вене.

Восьмого января 1903 года Борис Кустодиев вступил в брак с Юлией Прошинской. Кустодиев всецело поглощен и своим «Базаром в деревне», и нахлынувшим семейным счастьем. Товарищи вспоминают, что женитьбой он как                              

будто оттаял, стал менее замкнутым, чем
был в академические годы.

Борис Михайлович недаром возлагал надежды на «Портрет Варфоломеева». Показанный на Весенней академической выставке, он удостоился в журнале «Мир искусства» внимания такого тонкого художественного критика, как С. Дягилев. Вскоре портрет был отправлен на выставку в Мюнхен.

7 апреля 1903 года на сеанс во дворец пришел сам министр внутренних дел С. Ю. Витте, объявил, что свободных у него всего часа полтора. Кустодиев должен был за это время сделать портрет в манере Репина, быстро, без детализации, широкими мазками. За годы работы он хорошо усвоил метод темпераментной репинской кисти, свободной, широкой и точной. Кустодиеву мгновенно и ярко представилась его сущность, стало ясно, как писать. Кисть быстро касалась холста. Остались непрописанными мундир, грудь, руки, но главное было схвачено: старчески-брезгливое выражение лица сановника.

– Да это прекрасно! - заметил Репин, увидев портрет. - Смело, верно, без мелочей... Поздравляю.

Дома Борис Михайлович сказал жене:

– Ты знаешь, я, кажется, тоже кое-что могу. Школа Репина - вот как глубоко во мне! - Он прижал руку к груди.

Для картины "Государственный Совет" он написал около двадцати портретов. Осенью 1903 года картина наконец была почти закончена. Репину оставалось пройтись кистью по всему холсту, устранить мелкие недочеты, кое-где успокоить колорит и написать с фотографии Сипягина: год назад министр Сипягин был убит членами партии эсеров.

В начале сентября, когда в предоставленной ему академической мастерской Кустодиев наносил последние мазки на конкурсную картину «Базар в деревне», его посетил корреспондент газеты «Биржевые ведомости», и вскоре в газете появилась пространная статья, целиком посвященная творчеству молодого живописца. Отметив уже очевидное для многих портретное мастерство Кустодиева, автор подробно описывает подготовленную для конкурса картину «Базар в деревне». «Воздушный пейзаж, — суммирует он свое впечатление, — полон какого-то тихого щемящего настроения. Вообще вся картина — один стройный гармоничный унылый аккорд. Искренности много! А где искренность дружно переплелась с талантом, там есть о чем подумать…» Не прошли мимо внимания критика и иные достоинства

картины: «Красочные контрасты и пятна говорят о Кустодиеве-колористе. Широкая смелая живопись частью унаследована от учителя, частью — результат новейших исканий».

В сентябре вместе с Дмитрием Стеллецким Кустодиев посетил Новгород. Друзья изрядно исходили древний город, и в альбоме Бориса Михайловича остались зарисовки церкви Петра и Павла, и колокольни Спаса-Нередицы, и вид реки Волхова с парусниками на фоне монастыря. Панорамы полей с церковными маковками на дальнем плане как заготовки многих позднейших картин художника, посвященных русской провинции. Словом, поработал на совесть. Удовлетворил свою страсть к изучению отечественной старины и Дмитрий Стеллецкий.

Только друзья успели возвратиться в Петербург, как 11 октября случилось долгожданное событие: на свет появился сынишка Кустодиевых, названный Кириллом.

Борис Михайлович заканчивает Академию художеств, и ему присуждают

золотую медаль за конкурсную картину «Базар в деревне» с правом годичной пенсионерской поездки за границу. А затем пришла другая приятная весть, на международной выставке в Мюнхене удостоился награды отправленный туда «Портрет Варфоломеева».

Осенью заканчивается работа над картиной «Торжественное заседание Государственного совета 7 мая 1901 года в день столетнего юбилея со дня его учреждения». Гигантский труд, изнуривший и учителя, и его помощников, был завершен. 8 ноября 1903 года Кустодиев получил свидетельство Академии художеств за № 3104 на звание художника и право ношения серебряного академического знака.

После окончания своего обучения Кустодиев активно задумался о своём уникальном стиле, не вечно же находится в тени репинской школы, конечно, ему бы хотелось, чтобы люди глядя на его работы видели уникальную кисть Б. Кустодиева,

а не сравнение со знаменитым учителем. Борис, находясь в Семеновском, вновь стал свидетелем русской ярмарки. Летом 1904 года он писал в письме: "Ярмарка была такая, что я стоял как обалделый. Ах, если бы я обладал сверхчеловеческой способностью все это запечатлеть. Затащил мужика с базара - и писал при народе. Чертовски трудно! Будто впервые. За 2 - 3 часа надо сделать приличный этюд... Пишу бабу покладистую - хоть неделю будет стоять! Только щеки да нос краснеют".

Ярмарки в Семеновском славились на всю губернию. На прилавках хозяева раскладывают свой товар: дуги, лопаты, холсты беленые, бураки берестяные, вальки расписные, свистульки детские, половики, решета. Но больше всего, пожалуй, лаптей, и потому название села Семеновское-Лапотное.

Борис остановился под резным козырьком крыльца крайнего дома. Отсюда все как на ладони видно. Зеленые дали, мягкое полуденное солнце, неподвижные облака, как взбитые подушки, приколоты к синему небу. Галки над церковью. А лиц не разглядеть. Зато хорошо видно людское движение на базаре, без главных и второстепенных фигур, в массе. Великолепно! Чисто русская ярмарка красок. И захотелось написать эту игрушечную с виду ярмарку. Тут надо уйти от желания писать лица похожими, от репинского реализма. Надо изобразить это как в народном лубке, с его наивностью, с его плоскостным изображением фигур, с простодушной радостью. Смутное предчувствие какой-то новой картины, ощущение ее необходимости отозвались в душе...

Возвращаясь из Семеновского, он опять думал: какую форму придать тому, что он задумал написать? Какова вообще его роль в современном искусстве? Его назвали как-то неопередвижником, то есть новым передвижником. По какому пути он пойдет? Позиции старых передвижников слабели, на арене появились новые художественные объединения, и прежде всего "Мир искусства". В нем привлекало Кустодиева свежее видение мира, с передвижниками же его связывали народность, демократизм. Хочется создать что-то радостное, "говорящее".

Кровавое воскресенье девятого января, первая русская революция...1905 год...

Равнодушных к событиям в России не осталось, художники разделились на два лагеря, но большинство стали горячими сторонниками революции. Товарищи Кустодиева по академии Билибин, Добужинский, Остроумова-Лебедева сотрудничали в новом сатирическом журнале "Жупел". Борис Михайлович, узнав о журнале, решил попробовать свои силы в сатире. Возмущение днем 9 января, политикой самодержавия требовало выхода. Да и почему бы не попробовать свои силы в новом для себя жанре карикатуры? Кустодиев был человеком увлекающимся и немедленно засел за листы. Карикатура на Витте была напечатана во втором номере журнала "Жупел". А третий номер журнала уже не вышел: запретила цензура. Как сказал министр внутренних дел Дурново, "самые рисунки его призывают к восстанию". Конец 1905 года принес самые печальные новости: в Москве было подавлено декабрьское вооруженное восстание. Появилась целая серия рисунков, посвященных этому событию, среди которых и кустодиевское "Вступление. 1905 год": гигантский скелет бежал по городу, покрытому баррикадами, смерть косила людей.

Несколько работ посвятил художник в ту пору и рабочему движению. Это «Митинг на Путиловском заводе», «Манифестация», «Первомайская демонстрация у Путиловского завода». Большинство их, как это видно уже по названиям, — массовые сцены, в которых отдельные лица еле различимы. Это еще смутное восприятие новой, вышедшей на улицы силы. Заметным исключением является рисунок «Агитатор». Здесь художник как бы пытается разгадать, понять одно из «словес незнакомых наречий». Агитатор, им нарисованный, отнюдь не пламенный трибун. В ладной аккуратности его одежды, в спокойно-рассудительном выражении лица угадывается бывалый мастеровой, знающий себе цену. Патетика движения одной руки, устремляющейся вверх, словно бы уравновешивается сдержанной жестикуляцией второй, которая лишь слегка аккомпанирует аргументам оратора. Это явно не какая-то забубенная голова, готовая
вспыхнуть от любой искорки. Кажется, что, рисуя этого агитатора, художник размышляет: если уж ТАКИЕ поднялись, значит, дело серьезно! На сей раз Кустодиев вглядывается в лицо рабочего с прилежным вниманием, нежели раньше обыкновенным пролетариям в

массовых картинах.

31 мая 1905 года у Кустодиевых родилась девочка, назвали ее Ириной. В 1906

году он пишет портрет годовалой дочери. Возможно, он делался не без влюбленной и вместе с тем улыбчивой оглядки на знаменитый портрет маленькой инфанты кисти Веласкеса, где за великолепием костюма и заученной важностью позы проглядывала трогательная детскость. Но кустодиевская «наследница» изображена без всякой попытки придать ей хоть внешнюю значительность. Лукавое и простодушное существо с глазами, полными жизнерадостного интереса к миру, стоит перед нами на толстеньких, но, видать, еще нетвердых ножках, держа в руках яркого игрушечного петуха. Петух-петухом, но и сама круглощекая, здоровая девочка напоминает милую и веселую игрушку: в ней ощущается значительно больше статичности, чем это свойственно ребенку ее возраста.

На выставке осенью 1906 года посетители толпились возле картины "Ярмарка" Кустодиева. Это был совсем небольшой картон. Пространство замкнуто, как на сцене, выражения на лицах не видно, непрозрачная кроющая гуашь лежит плоско, как аппликация. Зато яркость, красочность, декоративность. Некоторые люди были возмущены простотой картины, ведь в ней совершенно не оставалось следо от ученика Репина, пропал психологизм, а лица совершенно не бросаются в глаза, а те, что видны, утратили детальность. В противовес им выступил критик Анатолий Луначарский, восхищавшийся «Ярмаркой»: "Как просто! Восхитительно просто, - думал он. - Пестрая, веселая, простонародная ярмарка! Схвачена глазом ясным, умом живым, сердцем отзывчивым, сильной рукою. И сколько доброго, мужественного юмора".

Навесы над рядами прилавков почти сливаются друг с другом и делят все изображаемое пополам; в результате фигуры переднего плана смотрятся наподобие красочного фриза. Но краям картины почти симметрично помещены фигурки детей, поглощенных рассматриванием товаров и игрушек; и это тоже воспринимается как тяготение к определенной декоративной «выстроенности» изображаемой сцены. Серые полотнища холщовых навесов плавно переходят в схожие с ними по очертаниям темноватые крыши отдаленных изб, а устремленные к нему вертикали церквей сообщают и заднему плану определенный изобразительный ритм. По предложению такого суровейшего ценителя, как В. А. Серов, «Ярмарку» 1906 года приобрела Третьяковская галерея.

Вообще картины художника 1906 — 1910 годов начинают явно перекликаться с веселым «многословием» лубка, а в кустодиевской цветовой гамме ощутимо увлечение вятской глиняной игрушкой, жостовскими подносами. Замечателен «Праздник в деревне» 1907 года. Прозрачная, воздушная желтизна березок вдоль улицы — и пестрая, желто-черная кайма лесов на горизонте. И люди, и сама природа, кажется, принарядились ради праздника. Посреди улицы куролесит подвыпивший старик, и ноги как бы сами несут его к хороводу. Хоровод же как раскрывшийся ради светлого дня на улице цветок с причудливо-разноцветными лепестками: красноватым, голубым, нежно-розовым... да нет, вроде каким-то другим, ускользающим от определения. А в центре — как броский, сильный аккорд — парень в красной рубахе и черной жилетке. В этой и некоторых других картинах художника на ту же тему «ритмические повторы отдельных мотивов
композиции и звонкие, яркие, тоже равномерно повторяющиеся вспышки цвета напоминают народные вышивки, орнаменты...» (В. Е. Лебедева).

Не смотря на строгое отношение к политической ситуации в стране, Кустодиев принимается за работу над бюстом Николая Второго, а затем и над его портретом.

Весной 1911 года, шла работа над скульптурным бюстом Николая П. Поездки каждый день в Царское Село, часовые сеансы давались с неимоверными мучениями. Одной из тем для бесед на этих встречах был разговор об импрессионизме, который Борис Михайлович не без интереса изучал. В одном из писем он писал: "Ездил в Царское 12 раз; был чрезвычайно милостиво принят, даже до удивления - может быть, у них теперь это в моде - "обласкивать", как раньше "облаивали". Много беседовали - конечно, не о политике (чего очень боялись мои заказчики), а так, по искусству больше, но просветить его мне не удалось - безнадежен, увы... Враг новшества, и импрессионизм смешивает с революцией: "импрессионизм и я - это две вещи несовместимые", - его фраза".

 Боли в руке и в плече, которые то утихали, то вновь возникали вот уже втечение трех лет, стали особенно сильными. К тому же ежедневно приходилось ездить на водолечение в клинику. Врачи не могли поставить диагноз, и лечение шло вслепую. Говорили то о ревматизме, то о внутренней опухоли. Ночами ходил Кустодиев из комнаты в комнату с головными болями до рвоты и с адской болью в руке. Наконец все доктора сошлись на одном: надо ехать в Швейцарию.

Курортный городок Лейзен встретил его горной тишиной и покоем. Сестры милосердия. За окном четкий рисунок гор. Особая воздушная чистота. Буйные краски восходов и закатов. Прекрасная библиотека в клинике. Но снова неясность диагноза, приблизительность лечения. И тишина стала устрашающей. Надежда на исцеление сменялась плохо скрываемым отчаянием. Даже чтение книг - от любимого Пушкина до молодого Куприна - не отвлекало от тяжелых мыслей.

Слов нет, тоска по здоровью, любование им остро ощутимы во многих работах художника этих лет, например в одном из вариантов картины «Купание» (1911—1912). Жаркий солнечный день, вода искрится от солнца, смешивает отражения напряженно синеющего, может быть, обещающего грозу неба и деревьев с крутого берега, как будто оплавленных поверху солнцем. На берегу что-то грузят в лодку. Грубо сколоченная купальня тоже раскалена солнцем; тень внутри легка, почти не скрадывает женских тел.

Картина полна жадно, чувственно воспринимаемой
жизни, ее будничной плоти. Свободная игра света и теней, отблесков солнца в воде заставляет вспомнить об интересе зрелого Кустодиева к импрессионизму. «Изучать импрессионистов и быть печальной нельзя, — скажет через несколько лет художник в письме к дочери (29 июля 1921 года), — ибо импрессионизм — весь солнце, радость, движение...». Несомненно, что болезнь и тоска по родине умножили чуткость художника к русской жизни, русскому быту, пробудили дремавшие до поры воспоминания.

Это было только серединой творчества великого художника, в дальнейшем его здоровье совершенно подкосится, он перенесёт серьезную операцию, но в конце жизни все равно будет прикован к креслу, а позднее и кровати. Но русское баловство начинало выплескиваться из него только сейчас, ярмарочные работы, а за ними и знаменитый «Большевик»(1920), ознаменовавший триумф большевизма, и портрет Шаляпина (1922), который являлся примером новой портретной техники Кустодиева.

А пока Борис Михайлович тоскует по Родине в Швейцарском городе, и ждёт новых горизонтов в своём творческом пути.

 

Список использованной литературы:

1. «Борис Михайлович Кустодиев» [А.М. Турков];

2. «Солнце в день морозный... (Кустодиев)» [А.И. Алексеева];

3. «ЖЗЛ: Кустодиев» [А.И. Кудря].