2020-06-10
83
Тополевый трубковерт, аподер и аттелаб показали нам, что схожую работу можно выполнять различными орудиями.
А можно и одинаковыми орудиями производить различные работы: схожее строение не обусловливает сходства инстинктов. Ринхиты — доказательство этого.
Ринхит вишневый (x 3).
Вишневый ринхит соперничает своей великолепной металлической окраской с тополевым трубковертом. Подобно ему, он обладает согнутым хоботком, вполне пригодным, казалось бы, для прокалывания черешка и укрепления краев свертываемой трубочки. Его коренастая фигурка удобна для работы в тесной бороздке свертка. Войлочные подошвы лапок и цепкие коготки надежно удерживают жучка на скользких поверхностях. Достаточно взглянуть на этого жучка, и всякий, знакомый с трубковертами, скажет: он близкая их родня.
Похожий по строению тела на трубковертов, вишневый слоник не имеет с ними ничего общего по своим повадкам. Он работает на терновой ягоде. Его личинке нужно ядрышко этой ягоды для еды, а ее тесная косточка — для жилья. Обладая теми же орудиями, что и его родичи, но незнакомый с их ремеслом, вишневый слоник просверливает косточки терновой ягоды. Таким же хоботком, которым его родня разглаживает складки на листьях, он проделывает ямку на поверхности твердой косточки. А после этой трудной работы резцом он поражает нас маленьким чудом строительства, изысканным изяществом которого мы еще будем любоваться. Ну разве не странно все это?
|
|
|
Я хорошо знаю еще одного ринхита — казарку. Схожий по внешности с трубковертами и вишневым слоником, он откладывает свои яички в зеленую мякоть абрикосов. Его личинка питается мякотью плода. Тот вскоре падает на землю, превращается в мармелад, и личинка продолжает жить в нем, пока не наступит время зарываться в почву.
Познакомимся поближе с вишневым слоником.
В конце июля разжиревшая личинка покидает терновую косточку. Раздвигая лбом и спиной сыпучую землю, она зарывается в почву, устраивая себе круглую пещерку. Стенки этого жилья она укрепляет, обмазывая их липким веществом.
Тополевый трубковерт заканчивает свое развитие быстрее, и в сентябре мы видим его обычно уже жуком. Эти слоники не спешат выйти наружу из своих подземных убежищ. Лишь некоторых соблазняют яркие лучи солнца, последние в этом году. Они выползают на поверхность, но при первых же порывах северного ветра снова прячутся, теперь под мертвую кору. Некоторые из них возможно и погибнут.
Ринхит вишневый. (Нат. вел.)
Вишневый ринхит не тороплив. Осень кончается, а мои подопечные все еще в состоянии личинки. Такое запоздание не имеет значения. К тому времени, когда терн зацветет, все будет готово. И действительно, в мае множество ринхитов ползает по терновнику. Это дни праздности, дни, свободные от забот и работы. Ягоды терна еще не созрели и не годятся для личинки. Но для жука они вкусная еда, и слоники вонзают свои хоботки в еще мягкую косточку, высасывают сок из еще несозревшего ядрышка. Вишневый слоник не такой уж приверженец терпких ягод терна. В моих садках он охотно ест и зеленые вишни, и незрелые сливы, едва достигшие величины маслины. Вот когда дело касается пристройства потомства, то мне не удается заставить его отложить яйца в сливу. При недостатке в терне обыкновенная вишня, как кажется, ему меньше претит.
|
|
|
В первой половине июня откладывание яиц идет вовсю. В это время терновые ягоды уже лиловеют. Они твердые, величиной с крупную горошину, их косточка не поддается ножу, ядрышко затвердело.
Ямочки на пораженных слоником плодах бывают двух сортов. На одних ягодах — таких больше — мы находим неглубокие воронки, почти всегда заполненные затвердевшей каплей камеди. Здесь жук кормился, а позже выделившийся из ранки сок наполнил ямку камедистой пробкой.
Другие углубления крупнее, неправильно многоугольные, проникают в глубь до косточки. Их отверстия до четырех миллиметров ширину, стенки отвесны, а не наклонны. На дне видна обнаженная косточка. В этих ямках редко найдешь камедь: они предназначены для личинок. На одной ягоде их бывает две, три, четыре, иногда — одна.
Большие ямки выглядят кратерами, в центре которых всегда возвышается сосочек из бурой мякоти. Нередко в лупу можно разглядеть маленькую дырочку на верхушке этого центрального конуса. В других случаях отверстия не видно, но и тогда есть ход в глубину, прикрытый сверху.
Разрежем вдоль этот конус. В его основании — маленькое углубление в виде стаканчика: полушарие, вырытое в ядрышке. В нем на тонком слое пыли, получившейся при сверлении косточки, лежит овальное желтое яичко. Над ним возвышается крыша — конус из бурой мякоти, просверленный по всей длине маленьким канальчиком, то свободным, то наполовину заваленным.
По самому сооружению можно сообразить, как велась работа. Поедая мякоть или отбрасывая ее, мать проделала в мясистой части ягоды ямку с отвесными стенками. Обнажила нужный ей участок косточки и здесь прорезала хоботком углубление до половины толщины твердой стенки. Там, на тонкой подстилке из опилок, и отложено яйцо. Для защиты его мать строит над чашечкой с яичком столбик из теста, собранного ею со стенок ямочки.
Вишневый слоник хорошо работает в садке. Было бы солнце, ветка терновника и простор. Наблюдать за всеми приемами его работы легко, но узнаешь очень немногое. Почти весь день, мать сидит на ягоде, погрузив хоботок в мякоть. Ни одно движение не выдает ее усилий.
Увидеть большее трудно. Хоботок работает в мякоти, и, по мере того как ямка растет, мать заслоняет ее головой и грудью. Когда ямка готова, мать отодвигается и поворачивается к ней задом. Я на секунду вижу обнаженную косточку и ямку на ней, а затем самка снова поворачивается головой к ямке. Теперь ничего не увидишь до конца работы.
Как жук изготовляет конус из мякоти над яйцом? Как ему удается в таком мягком веществе устроить канал, подобный каминной трубе? Насекомое работает так скрытно, что подметить все это невозможно. Приходится ограничиваться лишь тем, что мы узнали: жук выкапывает ямку и строит конус при помощи лишь хоботка; лапки участия в этой работе не принимают.
В июльскую жару нужно меньше недели, чтобы вылупились личинки. Мне удалось видеть это интересное зрелище лишь благодаря моим терпению и настойчивости. И вот у меня перед глазами личинка, только что выбравшаяся из оболочки яйца. Она явно озабоченно двигается в своей пыльной чашечке. Что ее беспокоит?
|
|
|
Для того чтобы добраться до своей пищи, до ядрышка, личинка должна закончить ямку: превратить ее во входное отверстие. Это огромная работа для такой крошки, но у нее есть орудие — челюсти. Личинка без задержки принимается за работу, и на другой день проход к ядрышку готов. Он так узок, что в него едва просунешь средней толщины иголку.
Мне удалось отчасти понять пользу срединного конуса с каналом внутри. Счастливый случай помог этому наблюдению.
Выгрызая ямку в мякоти ягоды, мать пьет соки, съедает самую мякоть. Так проще всего. не отрываясь от работы, убирать остатки. Когда она выгрызает углубление на поверхности косточки, то оставляет на месте нежную червоточину, служащую подстилкой для яйца. Что делать личинке с этим деревянистым порошком, когда она начинает готовить проход к ядрышку? Разгрести эти огрызки в стороны нельзя: нет места. Для еды они непригодны. Толчками спины личинка выталкивает эти опилки наружу, через канал в конусе. Мне доводилось видеть на его верхушке немножко белой пыли.
Польза конуса не ограничивается этим. Пусть яичко нуждается в покрышке, пусть нужна крыша и личинке. Но для чего высокий конус? Для крыши хватило бы и низенького.
Ямки, в которых питалась мать, заполнены камедью, в ямках с яйцом камеди нет или там ничтожные ее капельки. Конус для того и устраивается, чтобы защитить яйцо от притока камеди. Даже при сильном выступлении камедь не зальет того места, где лежит яичко: она соберется кольцом вокруг конуса.
Через канал, пронизывающий конус, личинка выбрасывает оскребки, но это второстепенное значение канала. Гораздо важнее то, что через него к яйцу проникает воздух. Нужна вентиляция и личинке, пробравшейся к ядрышку. Сколько бы камеди ни оказалось в ямке, она не прекратит вентиляции: защитительный конус с его каналом будут работать.
Косточка терновой ягоды не так уж непроницаема. Конечно, внутри нее происходит обмен газов: ведь ядрышко сохраняет свою свежесть. Но того, чего достаточно для семени, мало для личинки. Наверное, она погибла бы, если бы прогрызенный ею ход был закупорен камедью.
|
|
|
Такое предположение нужно проверить. Я заливаю гуммиарабиком конус над яичком так, что он исчезает под слоем затвердевшего клея. Прочая поверхность ягоды остается нетронутой. Обработав так горсть заселенных ягод, я даю им висеть по-прежнему на кусте. Здесь, на открытом воздухе, клей не размякнет, как это наверняка случится в закрытой банке: в ней воздух станет влажным из-за испарений самих плодов.
В конце июля из нетронутых ягод выползли первые личинки. Выход продолжается и в августе. Выходное отверстие — круглая дырочка, похожая на дырочку орехового баланина. Как и тот, личинка ринхита освобождается, проделывая ряд гимнастических упражнений: вытягиваясь и раздуваясь попеременно, то в передней, то в задней части туловища. Выходное отверстие может совпадать и не совпадать с узеньким входным, но оно всегда находится на голой площадке: на обнаженной части косточки.
А что происходит в заклеенных ягодах терна? Ничего. Я жду месяц, жду Два, три, четыре. Ничего и ничего! Ни одна личинка не выползла из ягод, залитых гуммиарабиком. В декабре я решился посмотреть, что там внутри этих ягод. Я разбил косточки, отдушины которых были закупорены клеем. В большей части оказались мертвые совсем молодые личинки. В некоторых — живые личинки, хорошо развившиеся, но не сильные. Видно, что они пострадали от недостатка чего-то. Не еды: ее было достаточно, и ядрышки почти съедены. Не была удовлетворена какая-то иная потребность. Наконец, немногие ягоды дали мне живых личинок и правильно прогрызенные выходные отверстия. Возможно, что они были замурованы мною уже достигшими полного роста и у них хватило сил просверлить отверстия. Но те, которые встретили на своем пути слой клея, отказались рыть дальше. В общем, моя клейкая замазка была роковой для всех заключенных.
Результат этих опытов показал, что конус необходим для личинки: его канал — отдушина, доставляющая воздух. Наверное, у каждого вида насекомых есть свои способы для вентиляции помещения личинок, живущих в таких помещениях, куда обычными путями воздух не проникает. Хода, сделанного личинкой, обычно хватает для вентиляции. Но иногда о ней заботится мать, и тогда поражаешься ее изобретательности. Припомните навозников, затыкающих свои коконы пористыми пробками. Стоит обмазать такую отдушину непроницаемым для воздуха веществом — и личинка погибнет. Я делал такие опыты — и личинки всегда умирали.
Пористую пробку в коконе найдешь и у наших, и у тропических навозников.
Конус с вентиляционной трубой, который строит самка вишневого слоника, превосходит по своей конструкции изобретательность других насекомых, устраивающих вентиляцию в помещении личинки.
ЗЕРНОВКИ
Гороховая зерновка
В моем саду я отвел грядку для гороха: мне хотелось привлечь сюда гороховых зерновок. В мае зерновки появились. Кто скажет, откуда они взялись? Перезимовали в какой-нибудь трещине стены, а когда весеннее солнце разбудило их, выползли наружу. Горох зацвел, и они прилетели к своему любимому растению.
Гороховая зерновка: личинка, жук, куколка (x 4).
Маленькая головка с узенькой мордочкой, пестренькое платье — смесь серых, бурых и белых волосков — с неясным белым пояском, большой зубец на задних бедрах — вот приметы гостей моей грядки гороха.
Первые зерновки появились в середине мая. Они взобрались на цветки гороха: кто пробрался внутрь, кто остался снаружи. Время откладывания яиц еще не наступило, и жучки ничем не заняты, они наслаждаются жизнью. К полудню становится слишком жарко, и зерновки прячутся в тени. Утром и вечером они ползают по цветкам, греются на солнце.
Проходит несколько дней. Самые нетерпеливые самки начинают откладывать яйца. Они пристраивают их на совсем молоденькие бобы: только что завязавшиеся, плоские и очень маленькие. Такие ранние яйца — погибшее потомство. Для личинок, вылупившихся из этих ранних яиц, пиши еще нет: семена в бобах крошечные, водянистые. Личинки погибают от голода. Но зерновка плодовита, а гибель потомства для нее не в диковинку. Она так откладывает свои яйца, что большая часть ее потомства всегда обречена на гибель.
Горох почти совсем созрел. Начинается откладывание яиц просто на поверхность боба. Яйцо лежит ничем не прикрытое, его жжет солнце, мочит дождь. Горошина, которой будет питаться личинка, спрятана внутри боба, и личинка должна сама добираться до пищи. На один боб самка откладывает яиц больше, чем в нем горошин. Она откладывает их столько, что на каждую горошину приходится по пяти, по восьми яиц. Иногда даже — по десяти, а возможно и больше: кто помешает ей отложить на один боб два десятка яиц. А ведь каждой личинке нужно по горошине. Очевидно, только немногие выживут, большая же часть погибнет: для них не окажется еды.
Начало развития гороховой зерновки:
1 — яйцо на бобе; 2 — поперечный разрез через ход личинки; 3 — молодая личинка, вышедшая из хода на внутреннюю сторону боба; 4 — яички на бобе; 5 — первичная личинка; 6 — одна из ее ножек; 7 — зубчатые придатки переднеспинки личинки. (Увел.)
Яркого янтарно-желтого цвета яички зерновки не длиннее миллиметра. Они прочно прикреплены к поверхности боба: приклеены слизью. Ни ветер, ни дождь не отделят их от боба. Часто самка откладывает яйца по два, одно над другим. И часто из верхнего яйца личинка вылупляется, а нижнее яйцо вянет и погибает. Чего не достало ему для развития? Солнца? Ведь лежащее на нем яйцо загородило его от солнечных лучей. Но по той или иной причине, а старшее в паре яйцо редко развивается.
Извилистая беловатая полоска-ниточка на кожице боба рядом со скорлупкой яйца — сигнал: личинка вылупилась. Она проделала узенький ход в кожице боба: начались поиски места, откуда легче пробраться к горошине. Найдя такое место, бледный, в черной шапочке червячок прогрызает стенку боба. Пробравшись внутрь боба, личинка добирается до ближайшей горошины. Я слежу в лупу, как она прогрызает себе ход. В ней всего миллиметр длины, и ей нужна совсем маленькая ямка. Личинка выгрызает ее, спускается туда, грызет все глубже. Вскоре она скрывается в глубине хода. Теперь она дома.
Входное отверстие очень маленькое, но его нетрудно заметить: своим бурым цветом оно хорошо выделяется на зеленом фоне горошины. У него нет определенного места, но его не бывает на нижней стороне, там, где горошина прикреплена к стенке боба. Здесь находится зародыш горошины, и личинка словно щадит его — он остается нетронутым, и выеденная личинкой горошина все же прорастает.
Почему личинка щадит зародышевую часть горошины? В бобе тесно, горошины соприкасаются своими боками, и здесь прохода для личинки нет. Нижняя сторона с пупковидным выростом, неудобна для прогрызания. Возможно даже, что этот вырост содержит соки, неприятные для личинки.
В горошине всегда только одна личинка, хотя зерновка отложила на боб много яиц: больше, чем горошин в бобе. Что случилось с лишними личинками? Погибли еще на поверхности боба? Или внутри него в борьбе с проникшими туда раньше? Ни то ни другое.
Вот мои наблюдения.
На каждой горошине, из которой вышел жук, можно найти при помощи лупы несколько маленьких рыжих точек с отверстием посередине. Их бывает пять, шесть и даже больше на одной горошине. Ошибиться невозможно: это входные отверстия. В горошину проникло несколько личинок, но только одна из них выжила и выросла: в горошине всегда лишь один жук. Где же остальные личинки? Сейчас мы узнаем это.
В конце мая и в июне, во время откладывания яиц, осмотрим еще зеленые и нежные горошины. Почти все пораженные зерновкой покрыты несколькими точками, такими же, какие мы видели на старой горошине. Снимем кожицу с таких горошин, разделим каждую на обычные две половинки, а если понадобится, то и на более мелкие части. Мы найдем несколько очень молодых личинок, согнувшихся в дугу, толстеньких и ворочающихся — каждая в своей маленькой круглой ячейке. Питание еще только начинается, провизии достаточно, и в горошине, по-видимому, все хорошо и спокойно. Когда же начнется драма? Ведь я знаю, что выживет лишь одна из личинок, прочие — погибнут.
Я разламываю заселенные личинками горошины, кладу их в стеклянные трубки и каждый день вскрываю новые, другие горошины. Так я могу следить изо дня в день за жизнью личинок. Сначала не происходит ничего особенного. Каждая личинка занимает свое место и грызет вокруг себя. Она еще очень мала и ест немного. Все же горошины не хватит на всех до конца, впереди голод, и от него погибнут все, кроме одной. И правда, вскоре все меняется. Одна из личинок, занимающая середину горошины, растет быстрее других. Как только она переросла своих соперниц, те перестают есть. Они становятся неподвижными и одна за другой умирают. Они такие маленькие, что исчезают, словно растаяв, бесследно. Вся горошина достается теперь одной, оставшейся в живых.
Почему погибли все остальные?
Я предложу такое объяснение. Не оказывается ли срединная часть горошины, в которой химические процессы обмена протекают медленнее, самой нежной пищей? Именно той, которая нужна молодой личинке. Я думаю, что все личинки стремятся к середине горошины и в своих ячейках находятся лишь временно. Одна из личинок достигает ее раньше всех, устраивается здесь, и тогда делу конец: прочим остается только погибнуть. Как узнают они, что место занято? Слышат ли, как грызет их счастливая соперница, или ощущают сотрясение? Нечто подобное должно происходить, потому что с этих пор прекращаются попытки личинок проникнуть ближе к середине горошины. Они остаются на своих местах и погибают, не пытаясь бороться.
Другой причиной того, что в горошине может развиться лишь одна личинка гороховой зерновки, служит теснота помещения. Из наших зерновок гороховая самая крупная. Места в горошине не так уж мало, но на двух его не хватит. В бобе, который зерновка любит почти так же, как и горох, могут поместиться несколько личинок: здесь хватит места для пяти, шести и больше. И здесь каждая маленькая личинка найдет нужную ей пищу: тот срединный слой, который медленно твердеет и лучше сохраняет нежность и сочность.
В горошине нежная часть занимает лишь небольшой участок в центре. В бобе она устилает все пространство, где соединяются две семядоли. Откуда ни начни личинка вгрызаться внутрь боба, она вскоре встретит нужную ей пищу. Как идут дела в бобе? Я пересчитываю отложенные яйца, потом подсчитываю число зерен и узнаю, что для пяти-шести личинок места вполне хватает. В бобе нет погибающих от голода: еды достаточно.
Если бы зерновка откладывала свои яйца на бобы, то было бы вполне понятно, почему их много. Но почему же она делает то же самое и на горохе? Ведь этим она обрекает на гибель большую часть своего потомства.
Я думаю, что объяснение этой странности нужно искать в прошлом зерновки. Не всегда в Европе росли горох и бобы, а зерновки жили здесь и прежде. Зерновка заселяет журавлиный горошек — дикое растение. Зерна этого горошка гораздо мельче горошин, но личинке хватает еды: она съедает такое зернышко целиком. В одном «стручке» журавлиного горошка бывает больше двадцати зерен. Их хватит на те полтора-два десятка личинок, которые выведутся из отложенных зерновкой яиц. Нет журавлиного горошка — зерновка отложит яйца и на вику. Но здесь горошинок в одном «стручке» меньше, и часть личинок погибнет.
Очевидно, если гороховая зерновка — наш европейский жук, то ее природное растение — журавлиный горошек. А может быть, она завезена к нам из Азии вместе с бобами? И в этом случае все обстоит хорошо: зерна бобов велики, одного хватает для нескольких личинок. Иное дело горох и вика. Зерновка и на них откладывает обычное число яиц, но зерен-то здесь меньше, и часть личинок погибает. Вывод ясен: ни горох, ни вика не являются природными растениями гороховой зерновки. Жить за их счет она может, но большая часть ее потомства погибает.
Вернемся к нашей горошине, в середине которой находится единственная личинка. У нее одно занятие — еда. Она грызет, и ее ячейка растет, как растет и жилец этого помещения. Личинка хорошо выглядит, она толстенькая и пышет здоровьем. Если я начинаю ее дразнить, то она поворачивается и качает головой. Так она жалуется на причиненное беспокойство.
Растет личинка очень быстро. С наступлением летней жары она уже взрослая и начинает готовить выход наружу. Жук-зерновка не имеет орудий, чтобы проложить себе дорогу через затвердевшую горошину. Личинка словно знает это.
В твердой горошине личинка выгрызает выходной коридор. Она съедает все мучнистые части в этом проходе, но тотчас же останавливается, как только достигнет кожицы горошины. Коридор нельзя оставить открытым: на куколку могут напасть враги. Тонкая, полупрозрачная перепонка — единственное препятствие, которое встретит жук, выбираясь из горошины. И она же — защита куколки от внешних врагов.
Понимает ли личинка, что она делает, оставляя кожицу нетронутой? Проверим на опыте. Я сдираю с горошины кожицу, а чтобы такие горошины не подсохли, кладу их в стеклянные трубочки. Личинки живут в ободранных горошинах так же хорошо, как и в целых. В свое время они начинают выгрызать выходные коридоры. И что же? Личинка грызет ход до самого конца. Кожицы нет, вход в коридор оказывается открытым.
Нет, она ничего не знает и не понимает, эта толстая личинка. Она не трогала кожицы просто потому, что эта кожица ей не по вкусу. Из-за невкусной кожицы и могло показаться, что личинка что-то «знает», что она «нарочно» оставляет кожицу. Содрали с горошины кожицу и вместе с ней исчезло и «знание». А что случилось бы, если бы личинка «понимала»? Она оставила бы нетронутым тоненький наружный слой зерна, и коридор оказался бы закрытым, пусть и дверью иного строения.
В конце лета на горошинах появляются темные пятна. Это просвечивают сквозь тонкую кожицу выходные коридоры. В сентябре я вижу взрослых зерновок. Жуку нетрудно выбраться из горошины. Стоит только посильнее толкнуть прозрачную дверку — и крышечка падает, открывая выход.
Осень прекрасна, много цветов, освеженных дождями. Зерновки летят на цветки, наслаждаются солнцем и теплом. Когда начинаются холода, они прячутся кто куда. Впрочем, многие зерновки остаются зимовать в горошинах: они откроют дверки своих убежищ лишь весной.
Наблюдателя привлекает к насекомым возможность изучать неисчерпаемое разнообразие их инстинктов. Я знаю, что многим не по вкусу такой способ изучения насекомых. Для практических людей урожай с грядки гороха дороже множества наблюдений, не дающих материальной выгоды. А кто сказал вам, деловые люди, что бесполезное сегодня не сделается полезным завтра? Ведь мы живем не только бобами и горохом, часть которых иной раз у нас отнимает зерновка. Мы живем еще и знанием, без которого невозможен прогресс.
Знание говорит нам: «Владельцу горохового склада незачем тратиться на борьбу с зерновками. Когда зараженный горох привезен в склад, то зло уже сделано и оно непоправимо. Но целым горошинам нечего бояться зараженных соседок. В свое время из заселенных горошин выйдут жуки. Если они смогут, то улетят, не смогут — погибнут, не заселив здоровых сухих зерен. Никогда гороховая зерновка не отложит яиц на сухой горох и никогда она не станет есть его».
Гороховая зерновка не живет в складах и амбарах: ей нужны солнце, воздух и простор полей. Умеренная в еде, она и не посмотрит на сухие горошины: ее пища — сладкий сок цветков. Личинкам же требуется мягкая зеленая горошина.
Горох может быть поражен зерновкой только на поле. Там и нужно бы бороться с ней, если бы это было легко. К счастью, у нас есть помощники в этой борьбе.
В начале августа, когда зерновки начинают вылезать из горошин, я встречаюсь с одним из защитников гороха. Это маленький наездник: крошечное насекомое из семейства хальцид. У его самки рыжие голова и грудь, черное брюшко и длинный яйцеклад, самец поменьше и совсем черный. Наездничек этот во множестве появляется в моих стеклянных трубочках, в которых я содержал зерновок. Его история несложна.
Перед окукливанием личинка зерновки выгрызла в горошине выходной коридор, закрытый снаружи тонкой дверкой — кожицей горошины. И вот на горошине появляется наездник. Он бегает по горошинам, осматривает их, находит отверстие, прикрытое кожицей. Вход в коридор закрыт, но наезднику он и не нужен. У самки наездника есть яйцеклад — тонкое сверло. Она вонзает это сверло в кожицу, прокалывает ее. Как бы глубоко ни находилась личинка зерновки в выходном коридоре, наездник доберется до нее. Кончик яйцеклада прикоснется к личинке, и к ее коже прилипнет маленькое яичко. Из него вылупится личинка наездника. Она нападает наличнику зерновки. Толстая личинка ничем не может защититься от врага и погибает: паразит ее высасывает. Неподвижная куколка и подавно не сможет защититься.
Как жаль, что мы не можем сильно размножить этого истребителя зерновок. Увы! Выхода здесь нет. Ведь для того, чтобы иметь побольше наездников, нужно развести и побольше зерновок.
Фасолевая зерновка
Где родина фасоли? Было ли известно это растение у нас в давние времена? Насекомое — свидетель весьма надежный — отвечает: нет, в наших странах фасоль в древности не была известна, и проникла она сюда иными путями, чем бобы. Она — чужестранка, завезенная в Европу позже бобов.
Доказательства? Вот они. Я следил очень внимательно и все же никогда не видел, чтобы на фасоль нападали зерновки, такие любительницы семян бобовых растений. Я расспрашиваю моих соседей — крестьян. Они очень зорки и наблюдательны, когда дело касается урожая, да и хозяйки заметили бы вредителя, готовя фасоль для еды. Все они отвечают на мои расспросы одинаково: «Знайте, сударь, что в фасоли никогда не бывает червяков. В горохе, в бобах, в чине, в чечевице червяки бывают, в фасоли — никогда». При этом они улыбаются, явно недоверяя моему знанию насекомых.
Действительно, гороховая зерновка не заселяет фасоли. И это очень странно: она нападает на многие бобовые. Ее привлекает даже скудная чечевица, а крупная вкусная фасоль остается нетронутой. Почему? Очевидно, это чужеземное растение ввезено к нам не так давно, и местные зерновки еще не знакомы с ним.
Зерновка подтверждает, что фасоль появилась у нас недавно и завезена издалека, вероятно, из Нового Света. Будь она уроженкой Старого Света, у нее нашлись бы здесь вредители. Пока их нет, но, конечно, они появятся: рано или поздно, а их занесут к нам из той же Америки.
Фасолевая зерновка: личинка, жук, куколка (x 6).
Так и случилось. Три или четыре года назад я получил из Мельяны, в устье Роны, тех жучков, которых я напрасно искал в своей местности. Друзья, узнавшие о моих поисках, прислали мне оттуда изрядное количество фасоли. Сильно источенная, она обратилась в нечто вроде губки, и в ней копошилось бесчисленное множество зерновок, напоминавших своим малым ростом чечевичную зерновку. Мне сообщили при этом, что в Мельяне эти жучки истребили почти всю фасоль.
Для моих опытов и наблюдений время самое подходящее: середина июня. У меня есть грядка ранней черной фасоли, которую я очень люблю. Пусть я лишусь ее, а все же выпущу на грядку этих вредных жуков. Фасоль цветет, на ней и множество бобов разной величины; на горохе зерновка работает именно в такое время. Я кладу на тарелку две-три горсти полученной фасоли и ставлю эту копошащуюся кучу зерновок на грядку.
Я заранее предвижу, что случится. Солнце светит вовсю, и зерновки, разогретые жаркими лучами, полетят, найдут мою фасоль, отложат яйца. Так по крайней мере поступила бы гороховая зерновка.
И что же? Я ошибся. Несколько минут погревшись на солнце, зерновки взлетали одна за другой и вскоре исчезали из глаз. Ни один жук не сел на мою фасоль. Может быть, полетав и прогулявшись, они вернутся завтра, послезавтра? Нет, они не возвращаются. Целую неделю я внимательно осматриваю мою грядку, но не нахожу зерновок. А время самое благоприятное: в банках присланные мне зерновки откладывают яйца на сухую фасоль.
Придется повторить опыт в другое время. У меня есть еще две грядки поздней, красной фасоли, посеянной именно для зерновок. Они засеяны в разное время, и на одной фасоль созреет в августе, на другой — в сентябре и позже. Много раз я выпускаю на эти грядки зерновок, но безуспешно. Я повторял опыт ежедневно все это время года, и ни одна зерновка не осталась на грядке. Я слежу не только за своими грядками, но и за фасолью соседей. Напрасный труд: нигде нет и следа яичек.
В высокие банки я помещаю стебли фасоли с висящими на них бобами: и зелеными, незрелыми, и с красными пятнышками, зерна в которых почти созрели. Сажаю туда зерновок. На этот раз они откладывают яйца, но странно: самки отложили их не на фасоль, а на стенки банок. Все же личинки вылупляются. Я вижу, как они ползают по банке, по стеблям и бобам фасоли, что-то ищут. Наконец все они погибают, не дотронувшись до фасоли.
Первая личинка фасолевой зерновки:
1 — первая личинка; 2 — придатки переднеспинки; 3, 4 — голова; 5 — усик; 6, 7, 8 — лапка.
Опыт показал, что нежная, молодая фасоль не годится в пищу. Что же нужно фасолевой зерновке? Ей нужно старое, сухое, твердое, как камешки, зерно. Я кладу в банки очень зрелые, долго сохнувшие на солнце твердые бобы. На этот раз опыт удается: зерновки откладывают яйца. Вылупляются личинки, вгрызаются в зерна, скрываются в них.
В природе, по-видимому, происходит следующее. Фасоль оставляют в поле, на корню, до тех пор пока бобы и зерна в них не высохнут. Такую фасоль легче молотить. Тут-то зерновка и откладывает свои яйца на сухие бобы. Собрав на поле фасоль, крестьянин привозит домой вместе с ней и зерновок. Подобно амбарному долгоносику, грызущему пшеничные зерна в амбарах, фасолевая зерновка не любит свежих зерен и предпочитает сумрачную тишину амбара солнцу и свету полей.
Развитие фасолевой зерновки:
1 — жук; 2 — часть стручка со щелью для отложения яиц; 3 — яички высыпаются внутрь; 4 — голова молодой личинки; 5 — грудные членики с зачаточными ножками. (Увел.)
В одной фасолине часто поселяется до двух десятков личинок. Пока в этой фасолине есть съедобные части, ее заселяют поколение за поколением. В конце концов от нее остается лишь кучка испражнении личинок. Кожицу личинки не едят, но жук, выбираясь наружу, прогрызает дырочку. По числу дырочек можно узнать, сколько зерновок прокормилось в этой фасолине.
В горошине живет и развивается лишь одна личинка гороховой зерновки. Она выедает лишь небольшую часть зерна и такая горошина пригодна для еды. Фасолевая зерновка уничтожает фасолину совершенно, и свиньи отказываются есть фасоль, поточенную зерновками.
Америка наградила нас филлоксерой — жутким врагом виноградников. Теперь мы заполучили от нее фасолевую зерновку, серьезную опасность в будущем. Некоторые опыты покажут, как велика эта опасность.
Вот уже три года, как на столе в моем кабинете стоит несколько дюжин банок, обвязанных кисеей, чтобы не дать расползтись живущим в них насекомым. Здесь я развожу фасолевую зерновку, снабжая ее разнообразной пищей. Оказывается, что она не так уж разборчива и ест фасоль белую, черную и пеструю, крупную и мелкую, собранную в этом году и пролежавшую несколько лет и так затвердевшую, что ее трудно разварить. Охотнее она заселяет лущеную фасоль, но если такой нет, то нападает и на бобы: личинки добираются до зерен и через твердые, как кожа, стенки боба. Очень охотно заселяет она длинные турецкие бобы.
Пока зерновка не выходила за пределы рода «фасоль». Но опасно вот что: она безотказно нападает и на сухой горох, бобы, журавлиный горошек, вику. И во всех этих зернах личинки прекрасно развиваются. Только от чечевицы отказывается этот жук: очевидно, эти зерна слишком малы для него. Вот какой опасный вредитель, эта американская гостья.
К счастью, зерновка не заселяет зерен, злаков, как я предполагал это вначале. Помещенная в банки с пшеницей, ячменем, рисом, кукурузой, она гибнет, не дав потомства. Тоже с кофе, клещевиной, подсолнухами. Фасолевая зерновка не ест ничего, кроме бобовых, и здесь она может нанести. огромный ущерб.
Самка откладывает яйца безо всякого порядка. То они лежат по одному, то кучками. Они могут быть отложены на фасоль, а могут оказаться и на дне или на стенках банки. Личинка сама найдет, что ей нужно. Вылупляется она не позже, чем через пять дней: белая крошка с рыжей головкой.
Только что вылупившиеся личинки передвигаются очень деятельно: они торопятся найти поскорее жилье и пищу. Прогрызая твердую кожицу фасолины, они проникают внутрь зерна. Развитие занимает всего пять недель, и в течение года успевает смениться несколько поколений. Я насчитал четыре. Одна пара зерновок оставила мне восемьдесят личинок. Количество самок и самцов у зерновки почти одинаково, а потому посчитаем, что я получил сорок самок. Тогда к концу года потомство одной пары составит чудовищную цифру — пять миллионов. Сколько фасоли сожрет такой отряд зерновок!
Повадки фасолевой зерновки очень похожи на то, что мы знаем о зерновке гороховой. Каждая личинка выгрызает внутри фасолины ячейку, но кожицу не трогает. У этой зерновки такое же выходное окошечко, как и у гороховой: она легко открывается при выходе наружу жука. Ко времени выхода жуков кожица пестрит темными пятнышками, а при новых заселениях — и дырочками.
Не стоит бороться с фасолевой зерновкой на поле. Это сложно, да и к чему такая борьба? Главный вред эта зерновка наносит в складах и в амбарах. А там уничтожить ее не так уж трудно.
ГУСЕНИЦЫ И БАБОЧКИ
ОБОНЯНИЕ САМЦОВ
Сатурнии
То был памятный вечер. Я назову его вечером сатурний. Поутру 6 мая у меня из кокона вышла самка плодовой сатурнии, иначе — большого ночного павлиньего глаза. Произошло это при мне, на столе моей рабочей комнаты. Я еще не знал, что буду делать с этой бабочкой, но прикрыл ее колпаком из металлической сетки. И хорошо сделал.
Мы ложимся спать и встаем рано. Около девяти часов вечера, когда все начали укладываться спать, вдруг поднимается шум и возня. В соседней комнате маленький Поль, полураздетый, суетится и зовет меня.
— Скорее! Сюда! — кричит он. — Огромные бабочки! Комната полна ими.
Я прибегаю. Восторг и крики ребенка понятны. Комната наполнена исполинскими бабочками.
— Оденься, малыш, — говорю я сыну. — Идем. Мы увидим интересную вещь.
Мы спускаемся в мой кабинет, занимающий правое крыло дома. В кухне няня размахивает передником, выгоняя огромных бабочек: она поначалу приняла их за летучих мышей. Похоже, сатурнии наводнили весь дом. Что же делается там, возле моей пленницы?
Со свечой в руке вхожу в кабинет. Одно из окон открыто. Нельзя забыть то, что мы увидели. Вокруг колпака с самкой, мягко хлопая крыльями, летают огромные бабочки. Они подлетают и улетают, поднимаются к потолку, опускаются вниз. Кинувшись на свет, они гасят свечу, садятся на наши плечи, цепляются за одежду. Пещера колдуна, в которой вихрем носятся нетопыри. И это — мой кабинет.
Большой ночной павлиний глаз.
Их здесь около двадцати, а ведь еще сколько-то заблудились в кухне, залетели в детскую и в другие комнаты. Наберется до сорока, и все они прилетели к той бабочке, что сидит под колпаком в моем кабинете.
Оставим на сегодня наших гостей. Огонь свечи — плохое соседство. Они бросаются на него и немного припаливаются. Завтра мы займемся наблюдениями, придумав заранее ряд опытов. А теперь поговорим немного о том, что будет происходить ежедневно в течение следующей недели.
Каждый день, между восемью и десятью часами вечера, одна за другой, прилетают бабочки. Сильный ветер, небо в тучах, темно так, что в саду едва разглядишь руку, поднесенную к глазам. Дом скрыт большими деревьями, загорожен от северных ветров соснами и кипарисами, недалеко от входа — группы густых кустов. Чтобы попасть в мой кабинет — к самке — сатурнии должны пробраться в ночной тьме через всю эту путаницу ветвей.
Сова не рискнула бы лететь в такой темноте сквозь эту чащу. А сатурнии летят. И они прилетают без единой царапинки на больших крыльях. Правда, они не всегда сразу находят мой кабинет. Кто влетает в раскрытое окно, а кто и блуждает в сенях, попадает в кухню, в другие комнаты. Очевидно, не зрение показывает им дорогу. Но тогда что? Конечно, и не слух. Обоняние? Проверим.
Подозреваю, что органы обоняния расположены у бабочек на усиках. У самцов сатурнии это великолепные султаны. Украшение это или орган обоняния? Выяснить это на опыте нетрудно.
На следующий день утром я нахожу у себя в кабинете восемь из вчерашних гостей. Маленькими ножницами я отрезав им усики у самого основания. Это совсем не беспокоит бабочек, и они остаются сидеть на своих прежних местах. Теперь нужно переменить место нахождения самки: пусть самцы поищут ее. Я уношу колпак с самкой и ставлю его на полу, под помостом на другом конце дома, метрах в пятидесяти от моего кабинета.
Наступает вечер. Я иду в кабинет навестить моих калек. Шесть уже улетели через открытое окно, два умирают. Я не повинен в их смерти: самцы сатурний живут очень недолго и быстро умирают от истощения.
Улетели более сильные самцы. Вернутся ли они ко вчерашней приманке? Сумеют ли они, лишенные усиков, найти колпак с самкой? Я подхожу время от времени с фонарем к этому колпаку, ловлю сачком прилетевших сатурний, осматриваю, записываю и тут же выпускаю — не наружу, а в соседнюю комнату, дверь которой запираю. Так я точно сосчитаю, сколько самцов прилетело. В половине одиннадцатого лёт самцов окончился. Собрано двадцать пять самцов, один из них без усиков. Только один из шести с отрезанными усиками вернулся.
Опыт не удался: из одного случая выводов не сделаешь. Что ж начнем снова, на большем числе самцов.
Утром навещаю моих пленников. Грустное зрелище! Многие лежат на полу. Я поднимаю некоторых из них, они едва шевелятся. Чего ждать от этих бедняг? Все же попробуем: может быть, к вечеру они и окрепнут. Теперь двадцать четыре самца лишаются усиков. Дверь открыта. Лети, кто может! Колпак с самкой я уношу в комнату на противоположной стороне дома, на втором этаже. Пусть самцы поищут самку.
Из безусых самцов только шестнадцать вылетели наружу. Остальные, обессиленные, вскоре погибают. Вечером ни один не прилетел обратно. В этот вечер я поймал около самки только семь самцов — новых, с целыми усиками.
На четвертый вечер я ловлю четырнадцать новых самцов. Запираю их в комнате, а днем слегка подстригаю пушок на их спинке. Бабочек это совсем не беспокоит, а для меня хорошая примета. Усиков на этот раз не трогаю. Ослабевших не было, и ночью все стриженые самцы улетели. Конечно, я опять перенес колпак с самкой на новое место.
За два часа я наловил около самки двадцать самцов, из них — два стриженых. Только два! Не прилетел ни один из третьегодняшних безусых. Их брачная пора окончилась. Почему не вернулись остальные двенадцать стриженых? Ведь у них остались усики, они не были лишены органов обоняния. Почему почти всегда так много самцов оказываются обессиленными после ночи лёта?
Возможен лишь один ответ: самцы сатурнии очень быстро истощаются и ослабевают. Темнота, дальнее расстояние, препятствия не помеха: самец находит самку. В течение двух-трех суток он тратит несколько часов на поиски. Не нашел самку — все кончено. За эти часы полета самец истратил все свои силы, и он умирает от истощения.
Бабочка сатурния не питается: она не знает, что такое еда. Два-три вечера, и ее жизнь прожита. Что же тогда означают самцы с отрезанными усиками, не вернувшиеся к самке? Не смогли, лишенные усиков, найти ее? Или просто умерли? Не знаю. Самец сатурнии живет так недолго, что опыт с отрезыванием усиков ничего не дает.
Самка живет у меня под колпаком восемь дней. Каждый вечер к ней прилетает рой самцов. Я ловлю их, запираю на ночь, а утром мечу стрижкой. За эти восемь вечеров прилетело около полутораста самцов. Поразительно много. Сколько трудов затратил я в два следующих года, чтобы собрать гусениц и куколок этой сатурнии. Они редки в ближайших окрестностях: здесь очень мало миндаля, а плодовая сатурния живет у нас по большей части на этих деревьях. Две зимы я старательно осматривал все старые миндали, и сколько раз возвращался с пустыми руками. Значит, мои сто пятьдесят самцов прилетели издалека, за два километра, а то и дальше.
Как же они узнали, что в моем доме есть самка?
Можно ли говорить здесь о зрении? Конечно, нет. Нельзя видеть за несколько километров, в ночной темноте. Звук? Но самка нема. Остается запах. Не пахнет ли самка, не летят ли самцы на ее запах? Это можно проверить: нужно лишь заглушить запах самки каким-либо иным, притом сильным.
В комнате, где поставлен колпак с самкой, я. рассыпаю нафталин. Кладу его и под колпак, рядом с самкой. Все кругом пропахло нафталином.
Наступил вечер, и самцы слетелись к самке как всегда. Мое доверие к обонянию самцов поколеблено. Но... опыты кончились: на девятый день самка умерла. До будущего лета ничего не узнаешь: другой самки у меня нет.
Теперь же я начинаю делать запасы для опытов будущего года. Плачу за гусениц по медяку за штуку. Несколько мальчишек, моих обычных поставщиков, бегают по соседним садам и иногда приносят мне больших зеленых гусениц. Я кормлю их листьями миндаля, они растут, и вскоре у меня лежат большие коконы. Зимой я с помощью друзей ищу коконы у подножия миндальных деревьев. И вот у меня целая коллекция коконов. Среди них дюжина особенна крупных и тяжелых. Это коконы самок.
Увы! Мне очень не повезло.
Май — капризный месяц. Воет северный ветер и срывает листья платанов, словно вернулась зима. Холодно, приходится надевать теплое платье и топить все печи. Мои бабочки сильно страдают от холода. Они выходят из куколок малоподвижные, и лишь изредка самец подлетит к колпаку, под которым его ждет сегодня одна, завтра другая самка.
Год потерян. Ах, как трудно делать опыты, которые зависят от капризов погоды.
Я начинаю в третий раз. Выращиваю гусениц, зимой ищу коконы. К маю я набрал их много.
Погода прекрасная. Самцы летят и летят. Каждый вечер двенадцать, двадцать и больше самцов прилетает в комнату. Самка сидит, прицепившись к стенке колпака. Неподвижная, она даже не затрепещет крыльями, когда самцы садятся на колпак и бегают по нему, ударяют его концами крыльев. Изо всех сил они стараются пробраться под колпак. Утомленные, они отлетают и смешиваются в общей воздушной пляске, а на их место прилетают новые.
Каждый вечер я ставлю колпак с самкой на новом месте Это нисколько не смущает самцов: они находят самку. Ясно, что память здесь не при чем. Они словно знают, что на вчерашнем месте самки нет, и не летят туда. Нет, в полете ими руководит не память.
Все это время самка была прикрыта только металлической сеткой колпака. Что будет, если я закрою ее непрозрачной крышкой? Я сажаю самку в самые различные коробки: картонную, деревянную, жестяную, очень плотно закрытые, даже смазанные жирной мазью. Накрываю самку стеклянным колпаком, ставлю его на стеклянную пластинку. И что же? Не прилетает ни один самец.
В самые теплые и тихие вечера возле такой самки — пустота. Все равно, из чего сделано помещение самки: картон, стекло, дерево, металл — все действует одинаково. Стоит плотно закрыть такое помещение, и самцы не прилетают. Слой ваты в два пальца толщиной дает те же результаты: я сажаю самку в стеклянную банку, а вместо крышки беру слой ваты. Ни одного самца!
Проверим теперь плохо закрытые помещений: полуоткрытые коробки. Поставим их в шкаф, в ящик. Самцы летят так же, как и к самке под сетчатым колпаком. Я помню один вечер. Самка была посажена в картонку для шляпы, а та спрятана в шкафу. И самцы прилетели, стучали крыльями о дверки шкафа. Прилетевшие неизвестно откуда, они хорошо Знали, где скрывается самка.
Все наводит нас на мысли о запахе. Стоит посадить самку в плотно закрытое помещение, и самцов нет. И все же точного ответа я не имею. Мои запасы коконов истощаются, а секрет сатурнии все еще не раскрыт. Начну ли я снова на четвертый год?
Нет, я отказываюсь. Мне трудно уследить за бабочками в ночной темноте. Нужна хотя бы свеча, а рой бабочек часто тушит ее. Кроме того, свет свечи, фонаря, лампы отвлекает самцов от цели. Влетев в комнату, они бросаются к свету, опаливают свой пушок. А если не обгорят, то усаживаются возле огня и сидят здесь, словно приклеенные. В комнате горела лампа с большим белым колпаком. Девять самцов влетели в комнату, и только два уселись на колпаке с самкой. Остальные лишь мимоходом пробежали по колпаку и отправились к лампе. Весь вечер они просидели здесь, сидели там и на следующий день. Огонь лампы оказался сильнее самки.
Мне нужна другая бабочка. Такая, самцы которой летят к самке, как и сатурнии, но днем.
Бабочки:
1 — шелкопряд клеверный, самец; 2 — то же, самка; 3 — малый ночной павлиний глаз, самец; 4 — большой ночной павлиний глаз, самец; 5 — походный шелкопряд сосновый; 6 — мешочница одноцветная, самец; 7 — коконопряд дубовый, самец; 8 — то же, самка (все слегка увеличены).
Прежде чем расстаться с сатурниями, скажу несколько слов о сатурнии малой, иначе — о малом ночном павлиньем глазе.
Мне принесли кокон этой бабочки, и в последнее мартовское воскресенье из него вышла самка. Я прикрыл ее колпаком и открыл окно в моем кабинете: пусть весть о событии разнесется по окрестностям. Доступ к моей пленнице открыт.
Всего три-четыре раза я встречал до этого самку малой сатурнии. Кокон мне известен лишь со вчерашнего дня, а самца я никогда не видал. Только по книгам я знаю, что он гораздо меньше самки и окрашен ярче, чем она. В моей местности, по-видимому, эта бабочка редка. Прилетит ли незнакомый красавец к моей самке? Она прицепилась к сетке и не двигается в течение целой недели. Ждет...
В двенадцать часов дня, когда мы садились за стол, вбегает маленький Поль. В пальцах у него хорошенькая бабочка, только что пойманная. «Эге, — говорю я, — это как раз тот, кого я жду. Пойдем, посмотрим. Пообедаем после».
Самцы слетаются. Все они летят с севера. Эта подробность важна. Всю эту неделю стояли холода и дули сильные северо-восточные ветры, словно вернулась зима. Такие бури здесь обычно предшествуют весне. Сегодня сразу потеплело, но северный ветер все еще дует. И вот, все самцы прилетают к моей самке с северной стороны, все они летят по ветру и ни один — против него. Если бы ими руководило обоняние, подобное нашему, то они должны были бы прилетать с южной стороны. Тогда можно было бы думать, что их привлек запах, занесенный ветром. Но они прилетели с севера при северном ветре, который уносил с собой все шедшие с юга запахи, не пропускал их к северу. Как же самцы различили то, что мы называем запахом?
Примерно часа два при ярком солнце самцы летают снаружи возле моего кабинета. Они ищут тут и там, исследуют стены дома, кружат над самой землей. Видя их поиски и колебания, можно подумать, что им не удается разыскать место, где находится привлекающая их сюда самка. Прилетев издали куда нужно, они словно заблудились здесь... Все же рано или поздно они влетают в комнату. Всего в этот день прилетело десять самцов.
Всю неделю каждый день в полдень, в самое светлое и теплое время, прилетают самцы. Но с каждым днем их прилетает все меньше и меньше. Всего побывало здесь штук сорок. Я не повторял с ними опыты, проделанные с большой сатурнией: они не дали бы мне ничего нового. С меня достаточно того, что я узнал. Во-первых, малая сатурния летает днем, и самцы справляют свой праздник при полуденном солнце, а большой сатурнии для этого нужны темные часы начала ночи. Во-вторых, сильный ветер не мешает самцам находить самку: они летят по ветру, в направлении, наименее выгодном для тех, кто в своих поисках руководствуется обонянием.
Дубовый шелкопряд
Однажды мальчуган, доставлявший нам репу и помидоры, принес мне большой рыжий кокон. Похоже, что это кокон дубового шелкопряда. Если так — прекрасная находка. Дубовый шелкопряд — классическая бабочка: о лёте его самцов рассказывают во всех книгах о насекомых. Говорят, что если самка выйдет из кокона в комнате, даже в коробке, далеко от лесов, то и тогда самцы найдут ее. Я знаю о этих чудесах из книг, но сам их не видел. Эта бабочка у нас редка, и ее не поймаешь, когда захочешь. На протяжении двадцати лет я ни разу не видел ее вблизи моего дома. Принесший кокон мальчуган сказал, что никогда такого не видел. Коротко: вблизи моего дома дубовый шелкопряд очень редок. Эту важную подробность нужно запомнить.
Мой кокон действительно оказался коконом дубового шелкопряда. 20 августа из него вышла толстая самка. Я посадил ее под колпак из металлической сетки: на столе, посредине моего кабинета. В нем два окна в сад, одно из них теперь раскрыто днем и ночью.
Первый и второй день прошли спокойно. Самка прицепилась к сетке колпака и неподвижна. Ей нужно созреть и окрепнуть. Кто знает, что происходит внутри ее толстого тельца. Но что-то там происходит, притом такое, что взволнует всех самцов в окрестностях. Только на третий день самка оказалась готовой к приему гостей. Я уже отчаялся в успехе: так медленно все шло. Около трех часов дня я был в саду. И вдруг около раскрытого окна закружился рой бабочек.
Самцы прилетели. Я вижу таких, которые летят вдали, над стенами, над рядами кипарисов. Они слетаются со всех сторон. Но их прилетает все меньше и меньше: я прозевал начало, и уже почти все самцы прибыли. Скорее домой! В кабинете я снова вижу то же чудное зрелище, как в вечер сатурний, но теперь — среди дня. Туча самцов — штук шестьдесят — летает в кабинете. Они кружат по комнате, садятся на колпак, бьются о него. А там, под колпаком, сидит толстая самка. Она по-прежнему неподвижна: ее не волнует эта шумная ватага.
Больше трех часов продолжался праздник самцов. Но солнце спускалось все ниже и ниже, воздух становился все прохладнее. Охлаждается и пыл самцов. Многие вылетают из комнаты и не возвращаются. Иные усаживаются на раме закрытого окна. На сегодня все кончилось. Завтра праздник, конечно, возобновится.
Увы! Слет самцов не повторился, и виноват в том был я сам. Поздно вечером мне принесли богомола. Он был очень маленький, и это заинтересовало меня. По рассеянности я сунул хищника под колпак с самкой шелкопряда. Мне и в голову не пришло, что такое соседство опасно: богомол был такой щуплый, а самка такая большая и толстая. Как плохо я знал хищнические повадки богомола! Утром я застал его пожирающим огромную бабочку. Он уже успел съесть голову и грудь. Ужасное насекомое! Что ты наделало? Прощайте, мои исследования, о которых я мечтал весь вечер. Новой самки не было. Три года я не смог возобновить мои наблюдения.
Запомним все же то немногое, что мы узнали. В один день к самке прилетело около шестидесяти самцов. Дубовый шелкопряд очень редок в моей местности, в течение нескольких лет попытки и мои, и моих друзей разыскать его успеха не имели. И вдруг — столько самцов. Откуда слетелись они? Несомненно, со всех сторон, притом издалека. С тех пор, как я живу здесь, мне хорошо знакомы каждый куст и каждая куча камней в окрестностях моего дома. Я могу утверждать: дубового шелкопряда здесь нет. И если ко мне в кабинет поналетело столько самцов, то значит они слетелись из очень большой округи.
Гусеница дубового шелкопряда. (Нат. вел.)
Три года прошли, и у меня — наконец-то! — есть два кокона дубового шелкопряда. Около середины августа из них выходят две самки. Теперь я могу не только повторить, но и поразнообразить мои опыты.
Я быстро повторяю те опыты, что делал раньше с сатурниями, и получаю те же самые результаты. Плотно закрытая коробка с самкой не привлекает самцов, даже поставленная на окно. Снова начинаешь думать о запахе.
Мне не удалось обмануть сатурний нафталином. Я повторяю этот опыт, но теперь пускаю в дело все имеющиеся у меня пахучие вещества. Вокруг колпака с самкой я расставил с десяток блюдечек. Здесь и нафталин, и керосин, и лаванда, и пахнущий тухлыми яйцами сероуглерод. Большего не сделаешь: можно удушить самку. К середине дня мой кабинет настолько пропах всякими резкими запахами, что в него было жутко войти. Собьют ли с пути самцов все эти запахи?
Нет! К трем часам дня самцы прилетели. Они летят прямо к колпаку, который я прикрыл толстым полотном, чтобы еще затруднить самцам розыски самки. Не видя ничего, в гуще резких запахов они летят к самке и стараются пробраться к ней, заползая в складки полотна.
Казалось, что после этого опыта я должен был отказаться от своего предположения, что самцы находят самку по запаху. Случайность помешала мне сделать это.
Однажды после обеда я посадил самку под стеклянный колпак: хотел узнать, имеет ли значение зрение при отыскивании самки. Колпак я поставил на стол перед открытым окном: влетевшие самцы должны увидеть самку, они полетят мимо нее. Чашку с песком, в которой под сетчатым колпаком самка провела ночь и утро, я отставил в сторону. Сделал я это безо всякого умысла: чашка мне мешала, и я отнес ее в угол, на пол, в десятке шагов от окна.
Я был сбит с толку тем, что случилось. Ни один из прилетевших самцов не задержался около стеклянного колпака, под которым на самом виду сидела самка. Все они летели в угол, к чашке с песком и сетчатым колпаком. Садились на сетку, ощупывали ее усиками, били по ней крыльями. Все послеобеденное время самцы кружили около этой чашки с сеткой.
Странно! Самцы летят туда, где ничего нет. Они пролетают мимо самки, сидящей под стеклянным колпаком, и летят к пустой чашке.
Что сбивает их с толку?
Всю предыдущую ночь самка провела под колпаком из металлической сетки. Она сидела на песке, всползала на сетку и повисала на ней. Очевидно все, чего она касалась, особенно брюшком, пропиталось какими-то испарениями самки. Песок сохранил этот запах. Он-то и привлек самцов к чашке с песком. Значит, самцами руководит обоняние: оно приводит их к самке. Зрение никакой роли не играет.
Теперь я могу проделать новые опыты. Утром я помещаю самку под сетчатый колпак. Она сидит там на дубовой веточке с сухими листьями. Когда подошло время лёта самцов, я вынул ветку, пропитанную запахом самки, и положил ее на стул, недалеко от окна. Самка оставлена под колпаком, посреди комнаты, на столе.
Прилетают самцы. Они летают вблизи окна, недалеко от стула с дубовой веткой. Ни один не летит к столу, на котором их ждет самка. Сразу заметно, что они чего-то ищут, ищут... Находят. Что? Дубовую ветку, на которой утром сидела. самка. Трепеща крыльями, они садятся на сухие листья, ищут сверху и снизу, ворочают ветку, толкают ее. Ветка падает на пол, самцы продолжают свои поиски и там. От толчков и ударов крыльями веточка катается по полу, словно бумажка, которой играет котенок.
В это время прилетают два самца. На пути у них стул, на котором лежала веточка. Самцы садятся на стул, бегают по нему именно там, где лежала ветка, ищут. А в нескольких шагах от них та, которую они так старательно разыскивают. Но на самку под колпаком никто не обращает внимания.
Веточку можно заменить чем-либо другим. За несколько часов до прилета самцов я кладу самку то на кусок сукна, то на вату, на бумагу, на стекло, на мрамор, на металл. И все эти предметы становятся притягательными для самцов: на них посидела самка. Одни вещи сохраняют это свойство лучше, другие хуже. Пористые предметы — вата, фланель, пыль, песок — дольше сохраняют свою притягательность, гладкие — металлы, мрамор, стекло — быстрее утрачивают ее.
Фланель прекрасно удерживает испарения самки. На дно высокой склянки с узким горлышком я кладу кусочек фланели, на котором утром сидела самка. Самцы заползают в склянку, бьются в ней, не могут выбраться наружу. Я освобождаю их, вынимаю фланель. И все же самцы летят к склянке, снова оказываются в этой ловушке. Их привлекает запах, оставленный фланелью на стекле.
Итак, самцов привлекает запах. Он очень тонок, и наше обоняние бессильно уловить его. Запах этот пропитывает всякий предмет, на котором некоторое время пробудет самка. И пока этот предмет пахнет самкой, он привлекает к себе самцов. Вещество это вырабатывается в теле самки медленно и должно накопиться, чтобы его действие проявилось со всей силой. Снятая со своего места самка на время теряет свою притягательную силу. Пока запас вещества не возобновится, самцы ее не замечают. Самка, только что вышедшая из куколки, должна накопить запас этого вещества. Самка сатурнии начинает привлекать самцов чаще лишь на другой день по выходе из куколки, самка дубового шелкопряда — только через два-три дня.
Вернемся на минуту к усикам. Перистые усики самца дубового шелкопряда похожи на усики самца сатурнии. Может ли в перышках его усиков помещаться своего рода компас? Я снова принимаюсь обрезать усики. Ни один из искалеченных самцов не возвращается. Сатурния показала нам, почему обычно не возвращаются самцы, и причины эти серьезнее, чем утрата усиков. Поэтому воздержимся от выводов.
Клеверный шелкопряд: гусеница, самец и самка (направо). (Нат. вел.)
Клеверный шелкопряд очень близок к дубовому, и у его самцов такие же великолепные усики. Он часто встречается возле моего дома, и я нахожу его коконы даже у себя на дворе. Коконы эти очень похожи на коконы дубового шелкопряда, и я сначала смешивал их. Из шести коконов, из которых я ожидал выхода дубовых шелкопрядов, в конце августа вылупились самки клеверного шелкопряда. И вот, вокруг этих шести самок не запорхал ни один самец. Никто не прилетел к моим самкам, а ведь вокруг, конечно, было немало самцов.
Самцы клеверного шелкопряда задали мне трудную задачу. Если большие перистые усики действительно способствуют узнаванию на расстоянии, то почему мои «клеверники», обладающие столь роскошными усиками, не узнают о том, что происходит в моем кабинете? Почему они остались равнодушными к такому событию, которое заставило бы других шелкопрядов толпами слететься в мой кабинет?
Еще раз мы видим, что орган не всегда определяет свойства. Один может им обладать, другой нет, хотя органы и одинаковы.
