2020-06-10
68
Тарелкин ( сидит за своим столом и напевает арию из «Elisir»{95}). Ci-e-lo-si-pu-o-mo-sir…
Ибисов (с другого стола). Тарелкин, вы вчера в Итальянской-то были?
Тарелкин (качает головой и заливается). Si-si-si-sinon-ci-e-do.
Ибисов. Какой шанс у человека!.. И Максим Кузьмич был?..
Тарелкин (та же игра). Si-si-si-non-ci-e-eeee — тьфу, опять не вышло!
Ибисов. Как, бывало, Сальви валял эту арию в Москве — так мое почтение. Вы что там ни толкуйте, а Марио до него далеко{96}.
Тарелкин (поет и машет ему рукою). Si-si-non-cie…
Ибисов. Нет, далеко.
Тарелкин (остановясь). Да замолчите.
Ибисов. Я свое мнение имею.
Тарелкин. Что ваше мнение? У вас сколько чувств?
Ибисов. Пять.
Тарелкин. А тут шесть надо.
Чиновники смеются.
Шило (с своего места). Прибавьте на бедность седьмое, чтобы так дел не вести.
Тарелкин (посмотрев на него через плечо). Каких там дел?
Шило. Да вот хоть бы дело Муромских: пять лет тянут! Пять месяцев здесь лежит. Ведь со слезами просят — пощадите, батенька!
Чибисов (перебивая). А какое это дело?
Ибисов. А об девочке — помните? О противузаконной связи одной помещичьей дочери с каким-то губернским секретарем. Оно идет к докладу.
|
|
|
Шерц (таинственно, на ухо Шиле). До крайности щекотливое дело. Максим Кузьмич сами рассматривают.
Шмерц (с другой стороны та же игра). А Тарелкин записку составляет.
Шило (громко). Кандид Касторыч, вы составили записку по делу Муромских?
Тарелкин (поет и бьет такт). Не состааааа-вил… не состаааа… не состаааа-вил…
Ибисов также подхватывает. Хор.
(Остановясь.) Откуда?
Ибисов. Постойте, постойте… из «Гугенотов»{97}!
Тарелкин. Так.
Шило. Ведь это сущий вздор.
Тарелкин. «Гугеноты»-то?!!
Шило. Нет, свои гугеноты — доморощенные{98}. Ведь это избиение Муромских ровно ни на чем не основано. Вся интрига девочки с Кречинским — чистое предположение.
Ибисов. Ну, этого не говорите.
Шило. Я дело видел.
Ибисов. А я вам скажу, что интрига была, она с ним и бежать собиралась; я это вернейшим образом знаю; они и бриллианты захватили. Видите, у князя есть гувернантка, которой ихняя-то гувернантка все это и рассказывала.
Шило. Да у них гувернантки не было.
Ибисов. Была, Кастьян Кастьянович, была.
Шило (с нетерпением). Да из дела, сударь, видно.
Тарелкин. Толкуйте там — вас не переговоришь. У вас это болезнь; вам бы на воды ехать — полечиться… (Зевает.) Нет, представьте себе, господа, сижу я вчера у Максима Кузьмича в ложе, лорнирую этак — и что же: во втором ярусе над бельэтажем — кто бы вы думали? — Оранженьский! — а, каков идол?
Ибисов. Зато у него дом повыше второго яруса?
Шило. А все вор и грабитель.
Тарелкин. Что это, дружище, все у вас воры да грабители, — не сломили бы они вам шею?
|
|
|
Шило. У меня, сударь, шеи нет, а голова есть — так не страшно. Вот у кого головы нет, а шея есть — ну тому рисково.
Тарелкин. Вот кунсткамера какая!
Шило. А вы заметили, в кунсткамере есть животные, у которых все тело — шея; вот их-то пресмыкающимися и зовут.
Тарелкин (отходит и в сторону). Собака.
Явление 2
Максим Кузьмич Варравин, с бумагами, показывается из боковых дверей направо. По канцелярии водворяется тишина; все садятся и принимаются за дело. Максим Кузьмич подходит к столу, отдает бумаги, делает замечания и наконец достигает стола Тарелкина.
Тарелкин (встает). Ваше превосходительство — дело есть.
Максим Кузьмич садится на его место, раскрывает дело и листует; Тарелкин ему указывает, разговор идет вполголоса.
Варравин. Ну что?
Тарелкин (тихо). От Муромских гонец… Готово!.. Варравин. Как медленно… (Листует дело.) Тарелкин (докладывает тихо). Что делать! Истинное мучение: и дочь-то любит, и деньги-то любит; и хочется и колется…
Варравин. Надо через третьи руки.
Тарелкин. Ни, ни. Сам, говорит, или ничего.
Варравин. Вот как!
Тарелкин. Третьего лица, говорит, не хочу. Украдет.
Варравин. Так он эту азбуку знает?
Тарелкин. Знает. Он все мытарства прошел. Как порассказал мне его управляющий. Боже мой, чего с ним не делали: давал он через третье лицо; третье лицо хватило его на полкуша. Стал сам давать — хуже. Кому даст — тот болен; на его место новый — мнение пишет. А тут еще какой случай вышел…
Варравин. Укажите!
Тарелкин (спохватясь). Ах — да!.. (листует дело, указывает и продолжает тихо) изволите видеть: по вопросу о незаконной связи дочери с Кречинским выискался один артист, да и отмочалил (говорит громко) мнение; принимая, говорит, во внимание то и то, а с другой стороны обращая внимание на то и то, мнением полагаю (тихо) пригласить врачебную управу для медицинского, говорит, освидетельствования… хи, хи, хи…
Варравин. Кого?!
Тарелкин (в духе). Да ее!
Варравин. Дочь! — ха, ха, ха, — ну? (Оба тихо смеются.)
Тарелкин. Ну и взяли, что хотели!..
Варравин. Вздор!.. как можно!..
Тарелкин. Да почему же? Ведь это мнение. За мнение никто не отвечает. Помилуйте! И за решение — и за то взыску нет!
Варравин. Этого в деле нет.
Тарелкин. Я знаю, что нет. С него, чтоб не согласиться, взяли раз, а чтоб и в деле не было — взяли два.
Варравин. Ну?
Тарелкин. Ну и раздели! на полсостояния хватили.
Варравин (качая головой). Тссссс…
Тарелкин. Помилуйте! — и то умеренно!.. он бы все отдал.
Варравин. Так сколько же теперь?..
Тарелкин. Особенной массы нельзя! Взяли… (думает) десять…
Варравин. По такому делу? Одна дочь! Вся жизнь. Тридцать!
Тарелкин. Нету!
Варравин. Достанет.
Тарелкин. Где достать?
Варравин. Дочери лишится.
Тарелкин. Хоть кожу сдерите.
Варравин. Имение заложит.
Тарелкин. Заложено.
Варравин. Ну продаст.
Тарелкин. Продано.
Варравин (с беспокойством). Неужели?
Тарелкин. Верно.
Варравин. Так что ж они это делают?!
Тарелкин. Вам известно, каковы люди: лишь бы силы хватило — не спустят!
Варравин (сетует). Как же он теперь?
Тарелкин. Добавочные взял, имение продал — ну, тысчонок двадцать пять у него, надо быть.
Варравин. Ну делать нечего — двадцать пять.
Тарелкин. Ему тоже жить надо, долги есть.
Варравин. Долги подождут.
Тарелкин. Ждут, ваше превосходительство, да не долги. Вот я, видите, в мундире здесь сижу (показывает на стол), а вон там (указывает на прихожую) уж наведываются. А частный человек что? Частный человек — нуль! ха!
Варравин. Меньше двадцати тысяч дело не кончится. Только скорее. (Встает.)
Тарелкин. Все готово. Дожидаются.
Варравин. Так вот что: князь сейчас едет в комитет, чиновников я распущу по случаю праздничного дня; следовательно, через час и его приму. (Встает.)
|
|
|
Тарелкин (громко). Слушаю, ваше превосходительство.
Варравин (громко). Вы сейчас и известите. (Идет в кабинет.)
В эту минуту двери кабинета размахиваются настежь; показывается князь; Парамонов ему предшествует; по канцелярии пробегает дуновение бури; вся масса чиновников снимается с своих мест и, по мере движения князя через залу, волнообразно преклоняется. Максим Кузьмич мелкими шагами спешит сзади и несколько бочит так, что косиною своего хода изображает повиновение, а быстротою ног — преданность. У выхода он кланяется князю прямо в спину, затворяет за ним двери и снова принимает осанку и шаг начальника. Чиновники садятся.
Варравин ( остановясь посреди залы и посмотрев на часы). Господа! Нынче праздник — можете кончить. До завтра. (Кланяется и уходит в кабинет.)
Явление 3
Шум. Чиновники подымаются и быстро убирают бумаги. Во все продолжение этого явления залы канцелярии постепенно пустеют. Тарелкин, Чибисов, Ибисов, Герц, Шерц, Шмерц, чиновник Омега и Шило, со шляпами в руках, составляют группу у авансцены.
Ибисов. Кандид Касторыч, едем вместе (подмаргивая) туда…
Тарелкин. Нельзя, душа, — дело есть.
Голос Варравина (за кулисою). Тарелкин!!
Тарелкин ( повертясь на каблуках). Я!! (Бежит в кабинет.)
Ибисов. А?! Каков мой Кандид!
Омега. Да! Расцвел, как маков цвет! Вот: ни состояния, ни родства, а каково: Станислава хватил.
Шерц. В коллежские советники шаркнул.
Шмерц. Двойной оклад взял.
Омега. Чем вышел, это удивление.
Чибисов. В рубашке родился, господа.
Омега. Стало, по пословице: не родись умен, а родись счастлив.
Шило. Это глупая пословица — по-моему, это по стороне бывает. Вы заметьте: вот в Англии говорится: не родись умен, а родись купец; в Италии: не родись умен, а родись певец; во Франции: не родись умен, а родись боец…
Шмерц. А у нас?
Шило. А у нас? Сами видите (указывает на дверь, где Тарелкин): не родись умен, а родись подлец.
Чибисов (с усмешкою). Изболели вы, батенька?
Шило. Изболел-с.
Ибисов. И много ведомств перешли.
|
|
|
Шило. В двух отказали — теперь в третьем.
Чибисов. Что же?
Шило. Откажут.
Ибисов. Ну, тогда-то как?
Шило. Хочу к купцу идти.
Чибисов. В приказчики — сальными свечами торговать.
Шило. Сальными свечами, да не сальными делами.
Чибисов (берет Ибисова под руку). Пойдем, брат, прочь. (Тихо.) С удовольствием бы повесил.
Ибисов. А я бы веревку купил.
Уходят.
Омега (подходит к Шиле и, взявши его за руку). Кастьян Кастьянович, не зудите их; они вам зло сделают, — плюньте.
Шило. Пробовал! (Заикнувшись.) Слюны не хватает…
Омега. Вы теперь куда?
Шило. Куда? (Заикнувшись.) А на мою аттическую квартиру.
Омега. Почему же аттическую?
Шило. А она (та же игра) не топленная.
Омега. Так не хотите ли ко мне — пообедаем вместе.
Шило. Хочу!.. Ведь я через день обедаю, а мне каждый день хочется.
Омега. Чудесно!.. А вы что любите?
Шило. Эва… все! Только бы костей не было… я пробовал… (Заикнувшись.) Не съешь…
Смеются, берутся под руки и уходят.
Явление 4
Тарелкин (выходит из кабинета, держа двумя пальцами ассигнацию, и показывает ее). Благодетель!.. Чем обрадовал; мне ее на извозчика мало. (Сует ее со злобою в портмоне.) Вот толкуют о приказном племени: зачем, говорят, это крапивное племя развели; а этому племени что? Он чай вприкуску пьет; погулять — идет в полпивную; обедать — так съест на двадцать пять копеек серебром — уж и сыт. Ну, а я-то? Аристократ-то? Ведь в полпивную не пойдешь; обедать — все-таки у Палкина; да мне другой раз на перчатки три целковых надо; выходит — петля! Я только долгами и живу, от долгов и околею… Боже мой — ну когда же такая каторга кончится? Ведь вот, и тут ничего не будет, — ничего! Оберет он меня, каналья, оберет как липку; как обирал — так и оберет. Хоть бы в щель какую, в провинцию забиться; только бы мне вот Силу да Случай, да я таким бы взяточником стал, что с мертвого снял бы шкуру; право, бы снял — потому нужда! Так вот что удивительно: нет вот мне ни Силы, ни Случая. (Задумывается.)
Явление 5
Варравин выходит из кабинета. Тарелкин.
Варравин. Что ж, вы еще не повестили?
Тарелкин. Сейчас, сейчас; ведь это вот здесь, недалеко. (Садится и пишет.) А у нас, ваше превосходительство, опять язва завелась.
Варравин. Кто такой?
Тарелкин. Вот этот Шило, что недавно поместить изволили; его выгнать надо; он мне проходу не дает.
Варравин. А вы зачем с ним вяжетесь?
Тарелкин. Помилуйте; он карбонарий, он ничего не признает. Кричит по всей канцелярии об этом деле, — ну, что же мне делать? (Выходит в прихожую.)
Варравин (один, расставляет стулья, укладывает бумаги и садится за стол Тарелкина). Удивления достойно, что это за времена настали: или умен — ну, так такая ракалия, что двух дней держать нельзя; или уж такая дрянь, что, как старая ветошь, ни на что не годен.
Тарелкин входит.
Признаться сказать, хороши и вы-то стали! Ну, на что вы годитесь? Истрепались да измотались — ни одного из вас человеком сделать нельзя. Нет, в мое время был у нас Антон Трофимыч Крек — так человек!.. Из себя был плотный, плечистый, неуклюжий, что называется худо скроен, да крепко сшит. Говорил мало; а если скажет что, точно гвоздем пришьет. Жил он довольно, а и заметить было нельзя; только раз на выходе из бани как хлыстнет его апоплексия — так только вот что сделал (кривит рот и делает гримасу), и весь тут!..
Тарелкин. Я об нем, ваше превосходительство, очень много слышал.
Варравин. То-то, слышал. А ныне что вы за чиновники? Глисты какие-то; худые да больные; скрипит да кашляет, да весь протух; руку ему пожмешь, так точно мокрую плеть какую. Нет, в наше время как, бывало, Антон Трофимыч всю пятерню тебе представит, так задумаешься. Только тебе ее сунет, а сам-то и жмет, — так как около тарантаса и ходишь. Вот так делал дело — не вам чета. Встанет в четыре часа, фукнет в кулак и сядет; да, как бык какой, так и прет. Никого не боялся, несказанное вершил, — ну и состояние оставил: домино какой на острове, да что наличности, да что безличности. А вы что? Белоручки, перчаточники, по театрам шататься, шалберить да балагурить, а деньги чтоб силой в карман лезли… Нет, дружище, без работы не придут. Так что же выдумал: вы мне, говорит, чины-то дали, а состояния, говорит, не дали.
Тарелкин. Ваше превосходительство, я не в том смысле.
Варравин. Знаю я прежде вас, в каком вы смысле. Состояние?! А что, вы как думаете, — оно мне даром пришло — а? Потом да кровью пришло оно мне! Голого взял меня Антон Трофимыч Крек, да и мял… и долго мял, пусто ему будь. Испил я из рук его чашу горечи; все терпел, ничем не брезгал; в чулане жил, трубки набивал, бегал и в лавочку — да! А как повесил он мне на шею Анну, так с каждого получения четыре пая положит, бывало, в черновое, да только глазами в тебя вопрет — и слов-то не было.
Парамонов (входит). Ваше превосходительство, проситель — желает видеть.
Варравин. Допусти.
Парамонов уходит.
Ступайте себе; да не подслушивайте — не надо!
Тарелкин также уходит; Варравин окладывает себя кипами бумаг.
Явление 6
Варравин, уткнувшись в бумаги, пишет.
Муромский входит.
Муромский. Позвольте себя представить — ярославский помещик, капитан Муромский.
Варравин (продолжая писать). Мое почтение.
Молчание.
Муромский (несколько постоявши). Наслышан будучи о вашей справедливости, прошу принять участие.
Варравин ( пишет и указывает на стул). Садитесь.
Муромский садится; молчание.
Едва ли в чем могу быть полезен.
Муромский. Благосклонный ваш взгляд всегда полезен.
Варравин (пишет). Ошибаетесь. В ведомстве нашем ход делопроизводства так устроен, что личный взгляд ничего не значит. (Поворачиваясь к Муромскому и закрывая бумаги.) Впрочем… в чем состоит просьба ваша?
Муромский (очень мягко). Вам, конечно, известно дело о похищении у меня солитера губернским секретарем Кречинским.
Варравин (помягче). Оно находится у нас на рассмотрении и несколько залежалось. Не взыщите. Дел у нас такое множество, что едва хватает сил. Со всех концов отечества нашего стекаются к нам просьбы, жалобы и как бы вопли угнетенных собратов; дела труднейшие и запутаннейшие. Внимание наше, разбиваясь на тысячи сторон, совершенно исчезает, и мы имеем сходство с Титанами, которые, сражаясь с горами, сами под их тяжестью погибают. (Оправляется с удовольствием.)
Муромский. Потому-то я и стремлюсь обратить внимание ваше.
Варравин. По мере сил, сударь, по мере сил.
Муромский. Дело по существу простое, но от судопроизводства получило такую запутанность, что я даже не могу порядком вам передать…
Варравин. Прошу.
Муромский. Извольте видеть: дочь моя получила в свете склонность к этому Кречинскому; и хотя мне то было прискорбно, но — я на брак их согласился. Это и была моя ошибка! (Вздыхает.)
Варравин (также вздыхает.) Верю…
Муромский. Кречинский, нуждаясь в деньгах, взял у дочери моей солитер под предлогом показать его знакомым; и дочь моя оный ему вручила по детскости и большой к нему привязанности… (Вздыхает.)
Варравин (также вздыхает.) Верю…
Муромский. Немедленно за сим Кречинский произвел у ростовщика Бека фальшивый залог, так что получил возможность возвратить камень этот моей дочери тем же днем. Стало, мы тут, как младенцы какие, ровно ничего и не подозревали… (Вздыхает.)
Варравин. Верю…
Муромский. Только в эту минуту один близкий мне человек предупредил меня, а вскоре явился и сам ростовщик, у которого в залоге оказался камень подложный, — следовательно, все и открылось. Видя это, я всякие сношения с Кречинским прервал. Вот и все дело; и, поверите ли, такая простота и с нашей стороны натуральность по учиненному следствию является обнесенной всякими зазорными подозрениями.
Варравин. Верю, почтеннейший, верю… однако замечу, что некоторые обстоятельства дела вы опустили.
Муромский. Клянусь вам богом…
Варравин. Положение дела вашего по фактам следствия остается запутанным и, могу сказать, обоюдоострым. С одной стороны, оно является совершенно естественным и натуральным, а с другой — совершенно неестественным и ненатуральным.
Муромский (расставя руки). В чем же неестественным и ненатуральным, ваше превосходительство?
Варравин. А во-первых, спрашиваю: можно ли, чтобы дочка ваша такую драгоценную вещь отдала чуждому ей лицу без расписки и удостоверения? Ибо есть дамы, и я таковых знаю, которые и мужьям своим того не доверяют.
Муромский. Не могла ничего предполагать, ваше превосходительство.
Варравин (продолжая). Во-вторых: по какой таинственной причине дочь ваша повторительно и собственноручно отдала камень этот ростовщику Беку и тем самым во второй раз вас его лишила, а себя явила участницею похищения.
Муромский. Хотела его спасти.
Варравин. Кого? — Преступника. Воспрещено законом!
Муромский. Да ведь он ей жених.
Варравин. Ну нет; по-моему бы, ей от него, этак (делает жест) с ужасом! а не выручать. Согласитесь: ростовщику Беку вы заплатили деньги единственно ради этого соучастия дочки вашей с Кречинским. Ведь это факт. Вы как думаете?
Муромский. Положим, что факт; но ведь я этих денег не ищу.
Варравин. Вы не ищете, но закон-то? он неумолим!.. и ищет.
Муромский. Что же, ведь и закон неопытность принимает в соображение — она ребенок.
Варравин. По метрикам оказалась на девятнадцатом году.
Муромский. Так точно.
Варравин. Уголовное совершеннолетие.
Муромский. Уголовное?.. Побойтесь бога! За то, что девушка из беды жениха выручает; да она кровь отдаст; примите в соображение ее привязанность, увлечение!
Варравин (с усмешкой). Ну вот вы сами и поймались.
Муромский (тревожно). Где?.. Как?.. Я ничего не сказал.
Варравин. Сказали… Вы не беспокойтесь; вы всегда скажете то, что нам нужно. (Лукаво.) Увлечение, говорите вы, — ну оно нами во внимание и принято. Степень этого увлечения мы теперь и хотим определить по закону.
Муромский (смешавшись). Так позвольте… я… я… не в том смысле.
Варравин. Ав каком?.. А вам известно показание двух свидетелей об увлечении-то?.. Да напрямик, что-де между дочкой вашей и Кречинским была незаконная связь!..
Муромский (со страданием). Пощадите!.. Пощадите… это клевета, это подвод… их купили… эти два свидетеля выеденного яйца не стоят.
Варравин. Присяжные, сударь, показания. Сила!.. А тут как бы игралищем судьбы является и факт собственного сознания.
Муромский (с жаром). Никогда!..
Варравин. Дочь ваша, отдавая ростовщику солитер, сказала: это моя ошибка!.. Слышите ли? (Поднимая палец.) Моя!!
Муромский. Нет — она не говорила: моя ошибка!.. (Бьет себя в грудь.) Богом уверяю вас, не говорила!.. Она сказала: это была ошибка… то есть все это сделалось и случилось по ошибке.
Варравин. Верю, но вот тут-то оно и казустно: все свидетели, бывшие при этой сцене, отозвались незнанием, окроме четырех. Четыре эти разделились на две равные стороны: два… и два… утверждая противное. Свидетель Расплюев и полицейский чиновник Лапа показали, что она употребила местоимение моя…
Муромский (перебивая). Не употребила! Не употребила! хоть в куски меня изрежьте — не употребила!..
Варравин. Так точно: вы, сударь, и госпожа Атуева утвердились в показании, что она сказала: это была ошибка, опустив будто существенное местоимение моя… где же истина, спрашиваю я вас? (Оборачивается и ищет истину.) Где она? где? Какая темнота!.. Какая ночь!.. и среди этой ночи какая обоюдоострость!..
Муромский (с иронией). Темнота… Среди темноты ночь, среди ночи обоюдоострость… (Пожав плечами.) Стар я стал, — не понимаю!..
Варравин (с досадою). А вот поймете. (Твердо.) В глазах, сударь, закона показания первых двух свидетелей имеют полную силу. Показание госпожи Атуевой, как тетки-воспитательницы, не имеет полной силы, а ваше собственное никакой.
Муромский. Почему так жестоко?..
Варравин. Потому, сударь, что вы преданы суду за ложное показание о бычке тирольской породы, которого получили от подсудимого в дар! Помните?
Муромский. Помню. (Покачивая головой.) Стало, по вашему закону, шулеру Расплюеву больше веры, чем мне. Жесток ваш закон, ваше превосходительство.
Варравин (улыбаясь). Извините, для вас не переменим. Впрочем… пора кончить; я затем коснулся этих фактов, чтобы показать вам эту обоюдоострость и качательность вашего дела, по которой оно, если поведете туда, то и все оно пойдет туда… а если поведется сюда, то и все… пойдет сюда…
Муромский (с иронией). Как же это так (качаясь) и туда и сюда?
Варравин. Да! И туда и сюда. Так, что закон-то при всей своей карающей власти, как бы подняв кверху меч (поднимает руку и наступает на Муромского, — этот пятится), и по сие еще время спрашивает: куда же мне, говорит, Варравин, ударить?!
Муромский (с испугом). Боже милостивый!..
Варравин. Вот это самое весами правосудия и зовется. Богиня-то правосудия, Фемида-то, ведь она так и пишется: весы и меч!
Муромский. Гм… Весы и меч… ну мечом-то она, конечно, сечет, а на весах-то?..
Варравин (внушительно). И на весах, варварка, торгует.
Муромский. А, а, а… Понял…
Варравин. То-то (с иронией), а говорите, стар стал — не пойму…
Муромский. Уж я и не знаю, излагать ли мне вам мои опровержения.
Варравин. Достопочтеннейший, к чему? был и я молод, любил и я диспутоваться; теперь минуло; познал я жизнь; познал я и существенность. Вы старину-то вспомните… простую, задушевную… Вот время-то было! об нем и в стихах так складно сказано:
Там, где сердце нараспашку,
Наголо, как в старину!..
Муромский (живо). Нараспашку?! Наголо?! (В сторону.) Вот оно!.. Кидать стал. (Вслух.) То есть как же это наголо?
Варравин. А в старину не диспутовались; поговорят легонько, объяснятся нараспашку, да и устроят дело наголо! (Делает жест.)
Муромский (с ужасом). Наголо!..
Варравин. Да. Наголо!..
Муромский (в сторону). Вот он антихрист, действительный статский советник. (Вслух.) Ах, ваше превосходительство. Отцы вы наши! Благодетели!.. В старину легко было дело-то устраивать. В старину мы жили в палатах, приказные — в комнатах; ныне мы живем в комнатах, а приказные — в палатах.
Варравин. Ну, а сколько б, вы думали, в старину взял бы приказный с вас за это дело?
Муромский (шелохнувшись). Я, право, не знаю. Я по этим торгам — неопытен.
Варравин. Ну, вы для шутки.
Муромский. Право, неопытен.
Варравин. Ах, боже мой (настойчиво) — ну, шутите.
Муромский (нерешительно). Тысчонки бы три взял.
Варравин ( ему на ухо). Тридцать тысяч! (Повертывается и отходит.)
Муромский (вздрогнув). Как!.. как вы это сказали?
Варравин. Да, тридцать тысяч и ни копейки бы меньше приказный этот не взял. Да, слышите: не на ассигнации, а на серебро.
Муромский. На серебро!!! Силы небесные — да ведь это сто тысяч — это гора!!! Состояние! Жизнь человеческая! Сто тысяч… Да помилуйте, за что ж бы он их взял? Ведь и дело-то в сущности пустое.
Варравин. Однако.
Муромский. Если б тут степь какая, громадина была в спорности или заводина какой — железноделательный — а то ведь что? — только одно мнение, так — фу — воздух.
Варравин. Положим, что и воздух… только воздухом-то этим вас поистомило. А старинные, сударь, люди так не рассуждали… Старинные люди говорили: первое благо в мире — это мое спокойствие.
Муромский (с особенною мягкостью). Да, это так, ваше превосходительство… Но не сто же тысяч, ваше превосходительство!..
Варравин (так же с мягкостью). Согласен!.. Согласен!.. Время все изменяет: ныне люди и помягче стали.
Муромский (с любопытством). То есть как же это?
Варравин (смотря ему в глаза). Утверждают… Философы… будто они на… на двадцать процентов мягче стали…
Муромский (в сторону скоро считает). Десять копеек — три тысячи…
Варравин (продолжает). Теплоты душевной стало, говорят, более…
Муромский (та же игра). Да, десять копеек — еще три тысячи… шесть тысяч долой…
Варравин. Сочувствия к нуждам ближнего — все это развилось, усилилось.
Муромский (та же игра). Стало, двадцать четыре тысячи серебром.
Варравин. Вот это самое они прогрессом и называют.
Муромский (вслух). По чести, ваше превосходительство, приказный бы этого не взял.
Варравин (нежно). Взял бы, достопочтеннейший. Взял бы…
Муромский (твердо). Нет, он бы этого не взял.
Варравин ( сухо). Как вам угодно. (Берет со стола бумаги.)
Муромский (мягче). Право… того… а я бы полагал… десять.
Варравин (кланяясь и резко). Имея по должности моей многосложные занятия, прошу извинить. (Уходит в кабинет.)
Явление 7
Муромский ( один).
Муромский (подумавши). Двадцать четыре тысячи — это — это — восемьдесят четыре тысячи начетом! Где я их возьму? Их у меня нет, видит бог, нет… Что же, стало, Стрешнево продавать? Прах-то отцов — дедов достояние… а дочь по миру… Так нет! Не отдам!.. Еду! К кому ни есть еду! Лбом отворю двери, всю правду скажу! (Стихает.) Кротко, складно скажу, Лидочку с собой возьму; не камни же люди; за правого бог! (Уходит скоро.)
Явление 8
Варравин выходит из одних дверей, Тарелкин из других.
Тарелкин. Каков, ваше превосходительство, уперся! Ну, я от него такой невежливости не ожидал.
Варравин (с досадою). И что же! Вздумал предложение делать на третью долю.
Тарелкин. Однако таки предложение сделал. Эх, ваше превосходительство! махнуть бы вам рукой.
Варравин. Я сказал, нельзя.
Тарелкин. Он вот ехать хочет.
Варравин. Куда?
Тарелкин. Не знаю. Не камни, говорит, люди; за правого бог.
Варравин (соображая). Я полагаю, он бросится к князю.
Тарелкин. Другой дороги нет, как к князю.
Варравин (думает). А как обставлено у вас это дело; все ли исправно?
Тарелкин. В величайшем порядке.
Варравин. Распутие-то мне приготовлено ли?
Тарелкин. В лучшем виде. Я за этим, по приказу вашему, особое наблюдение имел и даже своевременно с тятенькой списывался.
Варравин. Ну, что же тятенька?
Тарелкин. Он развалил их на три партии.
Варравин. Так.
Тарелкин. Одни пошли на выпуск: оправдать и от суда освободить.
Варравин. Так.
Тарелкин. Вторые — оставить Муромскую относительно любовной связи в подозрении. Третьи — обратить дело к переследованию и постановлению новых решений, не стесняясь прежними.
Варравин. Ну вот и хорошо, вот и распутие! Вот когда мне три путя вы уготовали — да когда к ним подведешь начальство, так куда хочешь, туда его и поворачивай!
Тарелкин. Кроме этих мнений, и солисты оказались.
Варравин. Пускай.
Тарелкин. И одно мнение по новой формуле.
Варравин. По какой это?
Тарелкин. А не не-веро-ятно!..
Варравин. А — да! В каком же смысле?..
Тарелкин. Изволите видеть: относительно незаконной связи Муромской с Кречинским вопрос подвинут далее, а именно, что при такой-де близости лиц и таинственности-де их отношений (поднимая палец) не не-веро… ятно… что мог оказаться и ребенок…
Варравин. Н-да, это можно.
Тарелкин. Очень можно, а старику куда щекотливо кажется; так вот его как шилом в бок — так и подымает.
Варравин (подумав). Гм… подымает… это хорошо!.. Ну, стало, пусть его к князю и едет. Хорошо бы, если бы его так направить, чтобы он явился к нему утром, ранехонько, пока тот по залам разминается да содовую пьет…
Тарелкин. Это можно, ваше превосходительство.
Варравин. Да чтоб он в самую содовую попал!.
Тарелкин. В самую содовую и попадет!..
Варравин. А если попадет, то он неизбежно там напорется… и как только тот по своей натуре на него крикнет, так он опять у нас и будет.
Тарелкин. Будет, ваше превосходительство, непременно опять здесь будет.
Варравин. Так и делайте. (Хочет идти.)
Тарелкин (принимая просительную позу). Ваше превосходительство.
Варравин (вспыхнув). Как?.. Опять?!
Тарелкин (та же игра). Сил нет!
Варравин. Да вы на смех!
Тарелкин. Помилуйте (показывая на горло), я воооот как сижу.
Варравин. Да вы что показываете мне? Разве это новое; вы целый век вооот как (тот же жест) сидите.
Тарелкин. Будьте милостивы, выкупите меня разочек; не морите измором, ради бога! Я совершенно потерялся, жизнь в горечь обратилась; ведь меня на улицах, как зайца, травят…
Варравин. Кто вас травит?
Тарелкин. Кто? — Кредиторы. Вы как думаете — я кругом должен, я и дворнику и ему должен. Как только сунусь на улицу — пырь мне в глаза — кто? — Кредитор. Я уж куда попало; в переулок, так в переулок, в магазин, в лавку, раз в полпивную вскочил; ну что, помилуйте, ведь себя компрометируешь. А портной, да к тому же немец… так совершенно остервенился! У меня, изволите видеть, кухарке приказ строжайший: дома нет и кончено — хоть тресни… Так верите ли богу, намедни силою ворвался. Слышу — ломятся, а у меня этак трюмо, — ну я, делать нечего, залез туда, скорчился и сижу… Так что же: поискал он меня да подметил, видно, как харкнет за трюмо-то — прямо мне в рожу!..
Варравин. Ну!..
Тарелкин. Ну и плюнул. Ха! что возьмешь-то? Вышел, подлец, в сени, да, не говоря дурного слова, и кухарке в рожу… ну помилуйте, ну, ей-то за что?
Варравин (берет со стола бумаги). Однако как же можно?
Тарелкин. Ну судите сами, ваше превосходительство, как же это можно? Так я к тому говорю: что же это за существование? Всякий и говорит-то тебе с омерзением. Ну помилуйте, это, почитай, первая вещь, до которой каждый добивается; ты что хочешь себе думай, а почтение мне окажи.
Варравин (уходя в кабинет). Ну это конечно, я с этим согласен, а почтение он таки окажи.
Тарелкин (следуя за ним). Да! А почтение ты мне, подлец, все-таки окажи…
Занавес опускается.
Действие третье
Квартира Муромских. Утро. Декорация первого акта, посреди комнаты стоит стол с бумагами.
Явление 1
Лидочка сидит за пяльцами. Иван Сидоров выходит из кабинета и поспешно перебирает на столе бумаги.
Лидочка. Чего ты ищешь, Сидорыч?
Иван Сидоров. Да вот, сударыня, записку, что писарь переписывал. Мы вот там (указывает на кабинет) с Кандид Касторычем весь кабинет изрыли.
Лидочка. Да вот она. (Встает и отдает ему бумагу.) Что вы делаете?
Иван Сидоров. С Кандидом Касторычем совет держим, сударыня; едет папенька ваш к князю подать эту записку; так толкуют теперь, как с этим лицом говорить надо.
Лидочка. Ах, Иван Сидоров, а мне сдается, что это добром не кончится; у меня какая-то тоска… Сердце ноет… Ну что же, папенька ездил к этому чиновнику?
Иван Сидоров. Ездил, сударыня.
Лидочка. Ну что же?
Иван Сидоров. Не сошлись. Да по правде сказать, как и сойтиться? Ведь не то что взять хотят — а ограбить. Народ все голь, живет хищением; любого возьмите: получает он от царя тысячу, проживает пять, да еще нажить хочет — так как тут сойтиться? Вот около нашей вотчины один, сударыня, судеец самым сверхъестественным грабительством — миллион нажил; купил пятьсот душ вотчину, два завода поставил. Так что ж? теперь, видите, пятьдесят тысяч рублей доходу получает, и стал уж он большой барин. Вот вы и судите, матушка, что один такой нечестивец на всю землю нашу соблазну делает!
Лидочка. Да, страшный свет.
Иван Сидоров. Теперь, матушка, из них всякий не то что на прожиток взять или бы благодарность какую; бог бы с ним, мы за это не стоим; а смотрит, чтобы сразу так цапнуть, чтобы, говорит, и себе было, и детки бы унаследовали. Ну и стало оно грабительство крупное, маховое; сидят они каждый на своем месте, как звероловы какие, да в свои силки скотинку божию и подкарауливают. Попадет кто — они вот этою сетью (указывает на записку) опутают — да уж и тешатся.
Лидочка. Точно сетью!.. Ах, Сидорыч, как у меня сердце-то ноет.
Иван Сидоров. Как ему и не ныть, матушка. Было на землю нашу три нашествия: набегали татары, находил француз, а теперь чиновники облегли; а земля наша что? и смотреть жалостно: проболела до костей, прогнила насквозь! продана в судах, пропита в кабаках, и лежит она на большой степи неумытая, рогожей укрытая, с перепою слабая.
Лидочка. Правда твоя. Я так иногда думаю: всего бы лучше мне умереть; все бы и кончилось — и силки бы эти развязались.
Иван Сидоров. Что вы это, матушка, бога гневите. Посылает бог напасть, посылает силу, посылает и терпение.
Лидочка. Нет, Сидорыч, я уж слышу: ослабли мои силы, истощилось терпение, истомилась я! — только об том и молю я бога, чтоб прибрал бы он к себе мою грешную душу… Смотри — если я умру, похороните вы меня тихонько, без шума, никого не зовите, ну — поплачьте промеж себя… чего мне больше… (Плачет.)
Муромский (из кабинета). Иван Сидоров, а — Иван Сидоров!
Иван Сидоров (торопливо). Извините, сударыня. Сейчас, сейчас! (Бежит в кабинет.)
Явление 2
Лидочка (одна). Я бы только хотела одного: чтобы и он приехал, — чтобы и он заплакал. Ведь он любил меня… по-своему… нет! не любил он меня. Почему бы ему не прийти да не сказать, что вот ему деньги нужны! Боже мой — деньги! Когда я ему всю себя отдавала… и так рада была, что отдавала… (Плачет и кашляет.) Вот надеюсь, что у меня чахотка — а все пустое, никакой чахотки нет; а как бы хорошо мне умереть… благословить бы всех… Ведь вот что в смерти хорошо, что кто-нибудь — и ребенок и нищий, а всякого благословить может, потому отходит… я бы и его благословила… я бы сказала ему: вот моими страданиями, чахоткой… этой кровью, которая четыре года идет из раненой груди, я искупила все, что сделано, — и потому что искупила — благословляю вас… Я протянула бы ему руку. Он бросился бы на нее, и целый поток слез прошиб бы его и оросил бы его душу, как сухую степь, какую заливает теплый ливень!.. А моя рука уж холодная… Какие-то сумерки тихо обступили меня, и уже смутно слышу я: «ныне отпущаеши, владыко, рабу твою с миром» — я бы сказала ему еще раз… Ты… Мишель… прости… вот видишь там… (горько плачет) в такой дали, какую я себе и представить не могу, об тебе… об твоем сердце… буду я… мо… молиться. (Плачет.)
Явление 3
Муромский во фраке и орденах выходит из кабинета, за ним Иван Сидоров, держа в руках записку, свернутую в трубку и перевязанную ленточкой, шляпу и перчатки; наконец Атуева и Тарелкин, занятые разговором.
Муромский. Лида, — а — Лида, — где же ты?
Лидочка (оправляясь). Я здесь, папенька.
Муромский. Прощай, дружок. Да ты это что? а? Ты плакала?..
Лидочка. Кто, я? Нет, папенька. А вы это что в параде?
Муромский. О-о-о-х, мой друг, — вот ехать надо.
Лидочка. Ехать — куда?
Муромский. Да вот, решили к князю ехать; просить, подать вот записку.
Лидочка. Так постойте. (Уходит в свою комнату.)
Тарелкин (обертываясь к Муромскому). Петр Константинович, не медлите, прошу вас — не медлите. Я вам говорю, теперь самый раз; он теперь свободен, никого нет, и вам будет ловко на досуге объяснить все эти обстоятельства.
Атуева. Ну разумеется: не ахти какая радость об таком деле, да еще при людях толковать.
Тарелкин. Именно — ведь я для вас же советую.
Лидочка входит.
Муромский. А ты что это?
Лидочка. Я с вами.
Тарелкин (в сторону). Ах, коза проклятая!.. — да она все испортит.
Муромский (Тарелкину). Она вот со мной.
Тарелкин. Невозможно, невозможно. (Муромскому, значительно.) Им неприлично.
Атуева. Полно, матушка, видишь, говорят, нельзя.
Муромский. Ты, мой дружок, простудишься…
Лидочка. Нет, папенька, не простужусь (решительно) — а впрочем, вы знаете, я вас без себя никуда не пущу.
Муромский. Да, ангел ты мой…
Лидочка. Ведь я с вами только в карете; кто же мне запретит, папенька, с вами в карете быть.
Тарелкин. Да, — так вы наверх к князю не взойдете.
Лидочка (посмотрев на Тарелкина). Не беспокойтесь — не взойду!
Тарелкин. Ну, этак можно — ступайте, ступайте.
Муромский берет шляпу и бумагу и уходит с Лидочкой; Атуева и Иван Сидоров провожают его за двери.
Явление 4
Тарелкин и Атуева, возвращаясь.
Атуева. Ну, вот так-то; насилу-то протолкали; и вам спасибо, добрейший Кандид Касторыч!.. Ну что, право; живет, живет, а ни на что не решается. Вот теперь и мне как будто легче стало.
Входит Иван Сидоров.
Ну что? Вы что думаете?
Тарелкин. Я, сударыня, ничего не думаю.
Атуева. Да нет; я спрашиваю, что — успех-то будет? а?
Тарелкин. Никакого.
Атуева. Как же никакого?
Тарелкин. Так полагаю-с.
Атуева. Так неужели такому лицу нельзя объяснить свое дело? Ну, я сама поеду и объясню.
Тарелкин. Объяснить вы можете.
Атуева. Уж я вас уверяю. Да и в просьбе-то всю подноготную пропишу.
Тарелкин. И подноготную прописать можете.
Атуева. Так подать не могу?
Тарелкин. Еще бы; даже приемные дни назначены.
Атуева. Ну вот видите — сами говорите, приемные дни. Вот я сама и поеду.
Тарелкин. Вот вы и поехали. Введут вас в зал, где уж торчит человек тридцать просителей; вы садитесь на кончик стула и дожидаетесь…
Атуева. Отчего же, сударь, на кончик? я и во весь стул сяду.
Тарелкин. Ну нет — во весь стул вы не сядете.
Атуева. Сяду. Я не экономка какая. Мой отец с Суворовым Альпийские горы переходил.
Тарелкин. Положим даже, что он их с Аннибалом переходил, а все-таки во весь стул не сядете, ибо — дело, сударыня, имеете!.. Выйдет он сам!.. за ним чиновники, — заложит он этак руку за фрак. (Закидывает руки и протяжно.) Что вам угодно?
Атуева. А я ему тут все и выскажу.
Тарелкин (сохраняя позу). Положим.
Атуева. Да так выскажу, что у него кровь в голову хватит.
Тарелкин. Не полагаю. Его сиятельство страдает геморроем; а от рассказов этих у них оскобина, — зубки болят-с. Ведь это вам так кажется; а в сущности все одно да то же. Пятьсот просителей — и все тот же звон.
Атуева (с жаром). Тот, да не тот.
Тарелкин. А он в самом-то пылу и спросит (тот же голос): записку имеете?
Атуева. А я ему и записку.
Тарелкин. Он примет, да чиновнику и передаст: вам поклон (кляняется), значит, кончено; к другому — а их до полусотни, у всякого записка — воз; да по почте получен — другой; да всяких дел — третий; да у него в час заседение; да комитетов два; да званый обед на набережной; да вечером опера, да после бал, да в голове уж вот что… (делает жест), так он вашу-то просьбу с прочими отдаст секретарю: рассмотрите, мол, и доложите… Понимаете… А секретарь передаст сделать справки — мне.
Иван Сидоров (тихо, Атуевой). И предаст тя соперник судии.
Тарелкин. А я отдам столоначальнику.
Иван Сидоров. И предаст тя судия слуз е …
Тарелкин. Вот вы туда же и попали…
Иван Сидоров (покачав головою, тихо, Атуевой). Не изыдеши оттуда, д о ндеже не отдаси последний кодрант{99}.
Атуева (раскинув руки). Не понимаю!!
Тарелкин. А секретарь-то, ведь он тоже власть. — А я-то, я ведь тоже власть; а у меня столоначальник — ведь и он власть!..
Атуева. Так, стало, от столоначальника до князя по всем и бегать.
Тарелкин. Зачем же так себя беспокоить, — в существе достаточно только к столоначальнику.
Атуева. Ну! не верю!
Тарелкин. Извольте, мы вам на счетах выложим. (Ивану Сидорову.) Дай-ко, брат, нам счеты. (Иван Сидоров подает счеты.)
Тарелкин (становится в позу и кладет на счетах). В отечестве нашем считается, милостивая государыня, две столицы и сорок девять губерний…
Явление 5
Муромский и Лидочка входят.
Тарелкин ( увидавши их, срывается с своего места). Что? что такое?
Муромский ( размахнув руками с сокрушением). Нет, — не принимает.
Тарелкин. Как не принимает, когда я вам говорю, что принимает.
Муромский. Мне курьер сказал.
Тарелкин. Да вы курьеру-то сунули?
Муромский. Как же, как же.
Тарелкин. И говорит — не принимает?
Муромский. Говорит — не принимает.
Тарелкин (трет себе лоб). Это удивительно. А вы сколько ему сунули?
Муромский. Полтинничек.
Тарелкин (хлопнув по счетам). Ну, так вот отчего и не принимает. Ну помилуйте: ну можно ли такому курьеру полтинник давать?
Муромский (с досадою). А сколько же такому курьеру давать?
Тарелкин. Пяти- или десятирублевую.
Муромский (с ужасом). Тридцать пять рублей!
Тарелкин. Да вы на ассигнации считаете.
Муромский. Да ведь я ассигнациями оброк-то беру.
Тарелкин (с досадою). Позвольте: у вас никто не спрашивает, получаете ли вы оброк и как вы его получаете: ассигнациями, медью или даже куньими деньгами{100}. Вы поймите это. Вам надо дело сделать — так ли-с? Вы зачем сюда приехали?
Муромский. Ну вы знаете.
Тарелкин. И скоро ехать хотите?
Муромский. Да если этак еще дней десять помаячу, — так и в гроб лягу.
Тарелкин. Опять не туда: до вашей смерти опять никому дела нет.
Лидочка (с испугом). Ах, боже мой! Что вы…
Тарелкин (Лидочке). Позвольте, сударыня, — не об этом. (Берет Муромского за руку и подводит к окну.) Посмотрите, много на Невском народу?
Муромский. Много.
Тарелкин. Кому из них дело, что вы из хлопот ваших умереть можете.
Муромский (смотря в окно и покачав головою). Да, — никому обо мне дела нет…
Тарелкин. Ну, вы сделайте опыт: крикните в окно, что, мол, я денег даю, — но смотрите, что будет? (Хохочет.)
Муромский (в сторону). Тьфу, провались ты, проклятый человек.
Иван Сидоров. Справедливо говорят.
Тарелкин (в духе). Да помилуйте — это ясно, как дважды два. (Атуевой.) Вам чего день стоит?
Атуева. Целковых двадцать стоит.
Тарелкин (с форсом). И вы думаете, что курьер-то и не знает, что вам двадцать целковых день стоит? а? Он, бестия, знает. Ну вы дайте ему десять, а десять-то у вас в кармане останется. Ведь здесь все так.
Иван Сидоров. Справедливо говорят-с.
Тарелкин (продолжая). Здесь у людей даром ничего не берут, нахрапом или озорством каким, — никогда. Здесь все по доброй воле, и даже, скажу вам по справедливости, — пополам. Вам чего дело стоит — двести рублей, ну — сто дайте, сто себе возьмите.
Муромский (Атуевой). Это, кажется, Кречинский писал, промышленная.
Атуева. Да, да.
Муромский (Тарелкину). Это, стало, по правилу: «возлюби ближнего, как самого себя».
Тарелкин. Именно — все наполовину. Согласитесь сами: всегда выгодно свой собственный расход купить за полцены.
Иван Сидоров. Выгодно, сударь, выгодно.
Тарелкин (продолжая). Ну — и для расчета просто; всякий из своего дела видит, сколько дать.
Иван Сидоров. Хитро сделано.
Муромский. Ну — делать нечего… поедем, Лида. (Взявши шляпу, поднимает руки к небу.) Боже мой!.. вот пытка-то.
Идут к двери.
Тарелкин. Ступайте, Петр Константинович; ступайте, пока есть время… или нет, постойте.
Муромский и Лидочка останавливаются.
Я вас лучше сам свезу, а то вы опять не дойдете.
Иван Сидоров. Именно, ваше высокоблагородие, — опять не дойдут.
Муромский (уходя). Ну и прекрасно; вот и мне как будто покойнее.
Уходит с Лидочкой и Тарелкиным, Атуева и Иван Сидоров их провожают.
Перемена декораций. Пространная комната. По стенам стулья, столы, на одном из них серебряный поднос с кувшином содовой воды и кружка. Налево от зрителей вхожая дверь, направо дверь в покои начальствующего лица, прямо против зрителей дверь в канцелярию.
Явление 6
У средних дверей на стуле сидит курьер Парамонов, нюхает табак, тихо сморкается и чистит нос. Глубокая тишина. Чибисов входит с бумагами, на цыпочках.
Чибисов (шепетом). Ну что?
Парамонов (вертит головою). Нет еще.
Чибисов. А уж поздно.
Парамонов. Кто ж его знает. Все еще ходит да воду пьет (показывает на кружку); стало, не готов.
Ибисов (входит с бумагами). Ну, Парамоныч, как? Можно, что ли?
Парамонов (нюхая табак). Тсссс…
Ибисов (тихо). Эка штука… А у меня дело спешное.
Парамонов. Попробуйте.
Ибисов. Чего пробовать, — я у тебя, братец, спрашиваю.
Парамонов. Видите — ни души нет; один, как буря, ходит.
Ибисов. Стало, еще не готов.
Парамонов (шепотом, но открывая сильно рот). Не го-то-в, — говоря-т вам, не го-то-в!!
Явление 7
Тарелкин и за ним несколько чиновников входят с бумагами.
Чибисов и Ибисов (машут руками и удерживают). Не готов… Господа, — не го-то-в!!
Тарелкин (отводя Парамонова в сторону). Ну что?.. Как он нынче?
Парамонов. И-и-и-и… туча тучей!..
Тарелкин. Хорошо!!! Смотри, я просителя впущу, — ты его не тронь… пускай попросит… (дает ему в руку) понимаешь…
Парамонов (подщурив глаз). Попарить, что ль, надо, — ай не гнется? Давайте, — мы попарим…
Явление 8
Из дверей направо показывается князь в утреннем богатом костюме. Он движется медленно, погруженный в задумчивость, и слегка потирает желудок. Чиновники с глухим шумом теснятся в двери канцелярии; слышны голоса: «ах господа, ох… господа!», наконец вся их масса проталкивается к двери.
Парамонов их припирает.
Князь (становясь посреди залы). А-а-а-а — что это такое? Парамонов. Чиновники, ваше сиятельство.
Князь. А-а-а-а — что они?
Парамонов. Не желают беспокоить ваше сиятельство. Князь. А-а-а-а — хорошо. (Наливает кружку содовой воды, пьет и медленно уходит. Парамонов садится.)
Явление 9
Муромский показывается из вхожих дверей во фраке, перчатках, при орденах и с запиской, перевязанной ленточкой. Явно смешан.
Парамонов (показывает ему на стул). Обождите здесь.
Муромский садится, тяжело дышит и вертит в руках записку; Парамонов искоса его осматривает и продолжает нюхать табак и чистить нос. Князь показывается снова в дверях; Муромский быстро встает, несколько раз кланяется.
Князь. Варравин!.. Варравин!!
Варравин вбегает и кланяется; Парамонов выходит. А-а-а-а — что это такое?
Варравин (сохраняя наклоненное положение тела). Проситель, ваше сиятельство, — вероятно, проситель; нынче приемный день, ваше сиятельство.
Муромский (подходя ближе и перебивая Варравина). Я… я… Муромский, ваше превосход… ваше сиятельство — отставной капитан, помещик Муромский.
Князь. А-а-а-а — что вам угодно?
Муромский. Мое дело… то есть — не мое дело, а дело о похищении у меня солитера находится на рассмотрении вашего сиятельства.
Князь. А-а-а-а… Мы его рассмотрим.
Муромский. Я желаю, я прошу у лица вашего защиты вашего сиятельства.
Князь. А-а — я защиты, сударь, делать не могу; я могу только рассматривать дело.
Муромский. Рассмотрите, ваше сиятельство, богом умоляю вас, рассмотрите. Вопиющее дело!
Князь (Варравину). Удивляюсь: вот не встретил ни одного просителя, чтобы не кричал о вопиющем деле.
Муромский. Кто страдает, тот и стонет, ваше сиятельство.
Князь ( взглянув на Муромского). Может быть, записку имеете? (Протягивает руку.)
Муромский. Имею; только я из дальней деревни затем собственно и приехал, чтобы лично объяснить вам мои невинные страдания.
Князь. Объясняйте: только дело — и не страдания. Мы их не рассматриваем; на то есть врачебная управа.
Муромский. Имею я, ваше сиятельство, единственную дочь, — и пять лет тому назад проживал я с моим семейством в Москве; имел круг знакомства; словом, держал дом, какой фамилии моей надлежало.
Князь поднимает глаза к небу и потирает желудок.
И дочь моя всегда вела себя так, что, могу сказать, ежечасно молил я господа бога…
Князь. Молитва относится, сударь, к богу — а не к делу; объясняйте дело!
Молчание. Муромский сконфузился и трет себе лоб.
Ну-с извольте же… (Варравину.) Что же это такое?
Муромский (в замешательстве). О… Когда… а… Теперь… а…
Варравин. Извольте объяснять их сиятельству ваше дело.
Муромский (судорожно). Теперь… когда… ваше сиятельство, мною было… предложение Кречинского принято, то дочь моя, будучи уже невестой… уже невестой… действительно отдала ему этот камень, для того будто, чтобы показать его знакомым; ну только возьми он этот камень да и заложи ростовщику Беку, — то есть не этот камень, а подложный, ваше превосходительство, — изволите понимать — подложный… Ну я, видя это, ростовщику Беку деньги отдал. То есть я деньги-то отдал после, а тут дочка моя настоящий-то камень ему отдала; ну — и он не ищет, и я не ищу; только тут и взялась полиция, да и ввернула нам следствие об этом подлоге.
Князь. Подлог, сударь, воспрещен законом. Где подлог, там и следствие. На что вы жалуетесь? Вам с дочкой оправдаться нужно, а вы жалуетесь.
Муромский. В чем же невинному человеку оправдываться?
Князь. Невинному, сударь, и оправдываться; а виновный у меня не оправдается — за это я вам отвечаю. Продолжайте.
Муромский. При допросе Кречинский показал, что это было и совершалось ошибкою — да мне что Кречинский; только так и дочь моя сказала: «это была ошибка»; а бывший при этом случае полицейский донес, что будто она сказала: «это моя ошибка» — из этого и произошло все дело; моя, говорят, так, стало, ты!.. Несчастную эту девушку и заподозрили: кто говорит в соучастии, а кто говорит в знании о намерении совершения преступления.
Князь (отдувается). Фу-у-у!..
Варравин (тихо князю). Не дурно ли себя чувствовать изволите?
Князь. Тяжело…
Муромский (ободрившись). Так тяжело, ваше сиятельство, что и сказать нельзя!.. стало, все и следствие ведено теперь о любовной будто связи моей дочери с Кречинским. Подвели и свидетелей: моего повара Петрушку да Расплюева, бродягу, — они дочь мою и оговорили. Поступило в суд. Ну, там вертели и наконец решили оставить, говорит, Муромскую в подозрении будто в незаконной связи. Помилуйте, ваше сиятельство, — лучше ее повесить.
Князь ( вздыхает и трет желудок). Фу-у-у!..
Варравин (тихо князю). Не прикажете ли чего?
Князь. И сам не знаю, давно этак не случалось.
Муромский (расставив руки). С тех пор как свет стоит, не случалось!.. Много в н
