Отражение атаки на Густавсвеверн

17 июня князь Михаил Дмитриевич представил фельдмаршалу⁵⁵ тот окончательный план, которого он решил держаться после перехода его армии на левый берег Дуная. До тех пор, пока война с Австрией не будет решена, он полагал удерживать в своих руках Большую Валахию от Журжи до Галаца; преждевременно оставлять Дунай ниже Журжи он считал неудобным, так как это давало бы союзникам возможность безнаказанно переправиться через реку и утвердиться в княжествах. Отряд Ушакова не должен был оставлять правого берега Дуная, если не будет вынужден к этому превосходящими силами противника. В случае форсирования турками Дуная в каком-либо пункте оспаривать дальнейшее их движение в Валахию, пока это будет возможно, не подвергаясь быть отрезанными австрийцами.

В случае же объявления австрийцами войны Горчаков решил постепенно очистить Журжу, Ольтеницу, Калараш и Гуро-Яломницу, отводя оттуда войска за реки Бузео и Калматуй. Для принятия же на себя отступающих частей выдвинуться с главными силами из Урзичени и Плоешти.

Если бы вторжение австрийцев последовало одновременно с наступлением союзников, то, оттеснив австрийцев, вступивших в Молдавию, оставаться на Серете, имея в виду отойти в случае надобности за Прут. «Перейдя за эту реку,— кончал князь Горчаков,— мы будем в состоянии отбиваться против всех наших врагов, сколько бы их ни пришло».

Император Николай, получив сведения о переходе нашей армии обратно за Дунай, вполне одобрил расположение князя Горчкова на первый случай ⁵⁶. Государь полагал, что австрийцы могут предпринять наступление из Кронштадта через Темеш на Плоеш-

346

ти, из Германштадта через Ротентурм или вдоль Дуная и, наконец, в тыл князю Горчкову через Окны или Черновиц вдоль Серета. В первом случае наша Дунайская армия находилась бы у них на левом фланге и, по мнению государя, легко могла бы разбить австрийцев, наступавших на Плоешти, до соединения их с правой колонной. Во втором случае он полагал необходимым сначала разбить ближайшую неприятельскую колонну, а потом уже наступавших через Темеш. Наконец, в случае движения в тыл Шабельскому надо было задерживать наступавших от Черновиц, а Горчакову, оставив сильный арьергард, кинуться на колонну, вышедшую из Окны, и, разбив ее, воротиться против вышедшей через Темеш. «По-видимому,— писал государь⁵⁷,— план австрийцев состоит в том, чтобы сначала занять Малую Валахию; ежели они предварят тебя ⁵⁸, ты им отвечать будешь, что ты имеешь мое разрешение впустить их, но не далее Аржиса, но что всякое движение далее или в ином направлении повелено мной тебе считать за открытие военных действий против нас, а потому противиться ему силой оружия».

Если бы дошло до такой крайности, то государь указывал Горчакову стараться всеми силами обеспечить себе при первой же встрече решительный успех; но ежели бы Шабельский не мог удержать колонну, угрожавшую правому флангу Горчакова, и этому последнему пришлось бы отступать, то государь считал излишним останавливаться на Серете, а прямо идти за Прут, откуда уже начать наступление против Австрии по всему фронту.

Для этой цели генерал Лидерс должен был оставаться в оборонительном положении в Бессарабии с 1¹/₂ пехотной и 1 кавалерийской дивизиями, имея в резерве драгунский корпус; князь Горчаков с семью пехотными и двумя кавалерийскими дивизиями, имея в резерве 1 резервный кавалерийский корпус, должен был решительно наступать на Буковину, а граф Ридигер действовать к стороне Лемберга.

Одновременно с этим государем было отдано распоряжение, чтобы в случае входа австрийцев в наши пределы гражданские власти с архивами и казначействами, а также дворяне отправлялись внутрь страны; местные же и сельские магазины вывезти или уничтожить. Народу покидать свои жилища и по возможности увозить с собой все лучшее имущество, причем жителям русских деревень, имевшим оружие, разрешалось уходить в леса и вести партизанскую войну⁵⁹.

Вопрос об образе действий австрийцев сильно занимал и союзных главнокомандующих в связи с выработкой ими планов дальнейших операций. Он служил также предметом дипломатических переговоров между Парижем и Лондоном.

Омер-паша вслед за получением известия о снятии нами осады Силистрии приказал всем войскам, находившимся перед Шумлой,

347

придвинуться к Дунаю и направил дивизию Гассана-паши силой в 16 000—18 000 к Рущуку, имея целью завладеть Журжей. Этот пункт привлекал с самого начала кампании особое внимание турецкого генералиссимуса, и первоначально он предполагал даже устроить в нем, на левом берегу Дуная, опорный пункт, который должен был сыграть такую же роль, как Калафат на левом фланге турецкого расположения. Отличные действия в течение зимней кампании генерала Соймонова не дали осуществиться предположениям Омера-паши, и теперь, при начавшемся отступлении русской армии, он вновь обратил свое внимание на Журжу. Усиленные работы по постройке там нами новых батарей не смутили турок, которые видели в этом лишь демонстрацию для облегчения спокойного отхода главных сил князя Горчакова на Серет⁶⁰.

Армия Омера-паши до выяснения обстановки сосредоточилась следующим образом: один корпус, силой в 41 бат., 24 эск. и 60 ор., под начальством Измаила-паши, у Силистрии; второй корпус, силой в 39 батальонов, 12 эскадронов и 61 орудие, под начальством Гассана-паши у Рущука; третий, силой в 27 батальонов, 24 эскадрона и 55 орудий у Гургенли (Gurgenli), в шестичасовом переходе от Шумлы, по дороге на Силистрию, и, наконец, резерв, силой в 9 батальонов, 6 эскадронов и 18 орудий, оставался в Шумле⁶¹. В таком положении, писал Омер-паша, турецкая армия может в самое короткое время собраться в любом пункте на Дунае, предназначенном для развития дальнейших операций.

Что касается армий западных держав, то когда князь Горчаков начал отступательное движение к Урзичени, они еще продолжали сосредоточение к Варне, рассчитывая довершить его к 1 июля нашего стиля. К этому времени маршал С.-Арно предполагал иметь до 70 000 человек⁶², с которыми готов был идти туда, куда «укажет ему обстановка или инструкции, основанные на политических соображениях, ему неизвестных, но которые он рассчитывал получить от своего правительства»⁶³. Впрочем, французского главнокомандующего очень беспокоили в этом его наступательном порыве недостаток продовольствия и полное отсутствие перевозочных средств. Французам удалось собрать в окрестностях Варны лишь 800 маленьких болгарских повозок, за которые они платили за каждую по три франка в сутки наличными деньгами, но и из них в одну ночь дезертировали 150 хозяев со своими повозками; те же, которым это не удавалось, сжигали их на глазах французов. «C’est du fanatisme, activé par la propagande russe»,— писал по этому поводу маршал С.-Арно⁶⁴. О враждебном к союзникам турок отношении жителей с удивлением свидетельствовали также и французские офицеры в своих письмах к родным. Они ожидали, что их встретят как избавителей, а между тем жители разбегались, и союзные войска даже за большие деньги ничего не могли у них купить⁶⁵. Приходи-

348

лось очень сожалеть об отсутствии малых пароходов и легких канонерских лодок, которые, подходя к берегу и входя в устья Дуная, могли бы облегчить проблему с продовольствием наступающей армии; но их не было, а необходимость удовлетворения этого важного требования продолжала, по словам маршала С.-Арно, неторопливо исследоваться в кабинете морского министра в Париже⁶⁶.    Карикатура на Непира

Таким образом, к 1 июля нашего стиля турецкая армия была уже сосредоточена в полном составе на линии Дуная, а армия западных держав довершала свою группировку у Варны. Союзникам необходимо было окончательно остановиться на дальнейшем плане операций. До снятия осады Силистрии инициатива действий принадлежала нам, и союзные главнокомандующие невольно должны были направлять все свои усилия для задержания наступательного движения армии князя Варшавского на Балканском полуострове, чтобы выполнить официальную цель своего вмешательства в дела Востока — оградить Турцию от нашего порабощения. Но отход русской армии к Серету передавал инициативу в руки наших врагов, которым предстояло поставить себе новую цель похода; вернуться назад, нашумев на всю Европу, понеся большие затраты и не сделав ни одного выстрела, нельзя было. Это чувствовалось всеми, и наша уступчивость в тот период кампании не могла повлечь за собой заключения мира.

Вслед за получением известия об отступлении русских войск за Дунай началась усиленная переписка между Парижем и Лондоном, а также переписка обоих правительств с их главнокомандующими о том, что делать дальше.

Первое распоряжение было получено лордом Рагланом из Лондона от 29 (17) июня, в котором указывалось «se bien garder d’entrer dans la Dobroudja et de poursuivre les russes au delà du Danube». Это краткое телеграфное сообщение разъяснялось более подробными указаниями на необходимость сохранить все силы и средства для попытки сделать высадку в Крыму и осадить Севастополь. Великобританское правительство считало возможным отказаться от этой операции лишь в том случае, если лорду Раглану удастся получить неопровержимое доказательство большой несоразмерности сил обороняющегося с атакующим; главнокомандующему ставилось на вид при этом, что такая несоразмерность может чрезмерно увеличиться, если экспедиция не будет произведена безотлагательно. Маршал Вальян, узнав об этих инст-

349

рукциях, отправил по повелению императора Наполеона 1 июля (19 июня) маршалу С.-Арно следующую телеграмму: «Restez dans le voisinage de Varna et ne descendez pas au Danube: on veut que l’armée soit toujours prête à être emportée par la flotte».

Однако маршал Вальян не склонен был принять такое определенное решение о немедленной экспедиции в Крым, как это было сделано по ту сторону канала. Он решил до отправления категорических инструкций маршалу С.-Арно выяснить, как далеко отступит наша армия, а также выждать, пока не определится окончательное отношение между Россией и Австрией и возможность совместных действий союзников с этой последней. Французский военный министр считал необходимым не допустить одних австрийцев действовать в княжествах, а, как только будет получено известие о том, что они собираются переходить границу, быстро двинуться на Силистрию или Рущук, перейти там Дунай и войти в линию с австрийцами, составив их правый фланг. В каких силах предпринять эту операцию, должно показать будущее, в зависимости от численности австрийских войск и той помощи, которую они могут потребовать, но во всяком случае не следовало посылать туда незначительных частей и следовало поставить себе конечной целью откинуть русских за Прут и вторгнуться в Бессарабию. Маршал Вальян полагал, что, действуя таким образом, союзники заставят Россию беспокоиться за Крым, на который он всегда смотрел как на цель экспедиции и на который в конце концов должны были обратиться все усилия союзников. Вальян не отказывался при исполнении изложенного плана от мысли направить Шамиля вдоль Черного моря, чтобы он угрожал Крыму с востока. Союзный флот при такой комбинации должен был выполнять двоякую задачу: поддерживать движение Шамиля и снабжать через устья Дуная необходимыми запасами французскую армию в Молдавии и Бессарабии.

При обсуждении общего плана наступления в наши пределы англичане предполагали кроме Крыма направить удар на Тифлис, возложив его на турецкие войска при содействии союзных отрядов, и на Перекоп с целью отрезать Крымский полуостров от остальной империи; эту последнюю операцию хотели возложить исключительно на турецкий отряд. Французский военный министр сочувствовал движению на Тифлис, но без помощи союзников, так как это чрезмерно удаляло бы их от австрийцев, и, наоборот, полагал рискованным поручать операцию против Перекопа одним туркам, считая необходимым присутствие там союзных отрядов ввиду важного значения этого пункта.

Вообще маршал Вальян свои предположения строил на совместных действиях с австрийцами, считая неудобным отсутствие французских знамен там, где должен решиться жребий войны между Австрией и Россией; английское же правительство, напротив, ста-

350

вило себе задачи, исключительно направленные на умаление нашего значения на Черном море и на Кавказе⁶⁷.

Поведение Австрии должно было решить направление дальнейшего хода операций; но эта держава играла роль сфинкса не только для нас, но и для западных кабинетов. В конце июня она окончательно решила стать в число наших открытых врагов и вела переговоры в Париже⁶⁸, а также на месте, в Варне, с союзными главнокомандующими⁶⁹ о совместных действиях австрийских войск с морскими державами. Однако в последнюю минуту удовлетворивший Пруссию ответ русского правительства на июньскую ноту заставил Австрию отложить разрыв еще на два месяца. За это время обстановка изменилась, союзники все свои усилия направили на Крым, и, таким образом, Австрии пришлось бы одной на нашем Западном фронте вести борьбу со своей соседкой, на что она так и не решилась до Парижского мира.

Маршалу С.-Арно не особенно улыбалось движение за Дунай и преследование русской армии. Наступление к Дунаю, писал он⁷⁰, по местности опустошенной, без перевозочных средств и в отдалении от своего флота, может быть предпринято лишь в видах крайней политической или военной необходимости. Переход же чрез Дунай и преследование отходящей на свои резервы русской армии неизвестно когда и чем могли окончиться. Поэтому союзные армии решили до выяснения того положения, которое примет Австрия, не начинать наступательного движения, оставив турецкую армию сосредоточенной в трех группах на Дунае.

Но через три дня после приведенного решения союзных главнокомандующих разыгралось, неожиданно для них, у Журжи кровопролитное дело, возгоревшееся по личной инициативе командира корпуса Гассана-паши.

Князь Горчаков уже с первых чисел июня начал, при существовавшем в то время в главной квартире тяготении к отступлению на левый берег Дуная, стеснять активную деятельность генерала Ушакова, начальствовавшего войсками на нижнем Дунае и занимавшего Бабадагскую область. Удержание в своих руках устьев Дуная для нас имело весьма важное значение, так как этим мы препятствовали вторжению неприятельской флотилии в эту реку, да, кроме того, после отступления из Силистрии только отдел генерала Ушакова продолжал владеть обоими берегами Дуная. Казалось бы, что эти соображения должны были заставить нас удерживаться до последней крайности в Бабадагской области, а крутой поворот Дуная на север и обеспеченные у генерала Ушакова переправы позволяли ему сделать это без особого риска.

351

Однако неосновательный страх немедленного наступления сильных отрядов англофранцузов в направлении на нижний Дунай производил, как мы видели уже, совершенно беспричинно какой-то магический гнет на главную квартиру и заставлял ее думать только об одном — уходить от призрака морских держав. _{Карикатура на Непира}       Князь Горчаков еще 3 июня ре-

шил отказаться от правого берега Дуная и предписал генералу Ушакову принять меры отстаивать только левый берег этой реки, так как ежели неприятель двинется с европейскими войсками в Бабадагскую область, то сделает это с такими силами, против которых генералу Ушакову невозможно будет устоять⁷¹. Но этот последний, хорошо знакомый с положением своих войск и осмотревший всю Бабадагскую область, был иного мнения и высказал князю Горчакову свое глубокое убеждение, что он со своим отрядом может оказать упорное сопротивление даже превосходящими силам противника и на правом берегу Дуная⁷². Действительно, генерал Ушаков своими разъездами освещал местность на 30 верст к югу от Троянова вала, а бригада его кавалерии была эшелонирована между Трояновым валом и городом Бабадагом, к северу от которого находилось очень удобное для обороны дефиле, образуемое болотистой речкой Лозова. За речкой начиналось ровное и открытое плато, очень удобное для действия кавалерии. Генерал Ушаков считал возможным здесь со своими четырьмя кавалерийскими полками, конной и ракетной батареями сильно замедлить наступление неприятеля на протяжении 15 верст вплоть до опушки исакчинского леса. Этот лес, приведенный в оборонительное состояние, представлял собой, по словам генерала Ушакова, такую сильную позицию, что он ручался за успешное отражение с имевшимися у него 12 батальонами даже 20-тысячного отряда европейских войск, поддержанных иррегулярными турецкими полчищами.

Впрочем, это разногласие во взглядах между трезво смотревшим на дело и ответственным на своем участке генералом Ушаковым и князем Горчаковым не имело существенного значения, так как союзники, как изложено выше, не могли и не предполагали двинуться в больших силах против нашего отряда на нижнем Дунае. Июнь прошел лишь в нескольких ничтожных демонстрациях против Кюстенджи и кордонов в устьях Дуная⁷³.

В то время как князь Горчаков волновался за участь отряда генерала Ушакова, опасность грозила с другой стороны, а именно со

352

стороны Рущука. Против этого пункта около Журжи был, как известно, расположен отряд генерала Соймонова, состоявший из бригады его дивизии и 8 эскадронов; в ближайшем резерве, в Бухаресте, находилась другая бригада его дивизии. Главные силы князя Горчакова оканчивали свое сосредоточение к Урзичени.

С 10 июня к Рущуку начали сосредоточиваться войска корпуса Гассана-паши, и, по сведениям, полученным от болгар, к 21 июня там собралось свыше 30 000 человек. В действительности турецкий корпус имел 20 000 пехоты, 4 кавалерийских полка, около 60 орудий и несколько сотен башибузуков⁷⁴. Участившийся огонь с крепости, попытки турок против очищенного нами острова Макана и, наконец, сведения, получаемые из Рущука через перебежчиков, давали повод предполагать, что турки действительно решили форсировать Дунай у Журжи.

Генерал Даненберг, которому было поручено начальствование войсками, оборонявшими Дунай выше Туртукая, счел долгом запросить в таких обстоятельствах князя Горчакова — следует ли генералу Соймонову по возможности держаться в Журже до прибытия к нему подкреплений или же отступать перед превосходящими силами неприятеля. Главнокомандующим было указано стараться по возможности защищать переправу через Дунай, но если Соймонов сделать это будет не в силах и турки утвердятся на левом берегу, то не атаковать их в укреплениях, а, отойдя назад, занять наблюдательную позицию, «как нами было сделано в Ольтенице»⁷⁵. Нельзя не отметить в этой последней фразе некоторой оригинальности. Общее направление Журжинской операции находилось в руках того же генерала Даненберга, который руководил операцией Ольтеницкой, и ему указывался способ действий, сходный с этой печальной страницей его деятельности.

Следствием такого указания было разрешение, данное генералом Даненбергом генералу Соймонову, оставить острова на Дунае, лежащие против Журжи, «если оборона их должна принести невознаграждаемую занятием их потерю, а впрочем, стараться удержать Журжу и по возможности препятствовать туркам укрепиться на островах»⁷⁶. Это «впрочем» является очень характерным, так как одного взгляда на карту достаточно, чтобы убедиться в невозможности удержать Журжу против сильного противника, отдав в его руки прилегающие острова.

Одновременно с этим распоряжением Даненберг направил на поддержку Соймонова из Бухареста Тобольский пехотный полк с батареей и бугских улан, приказав в том случае, если Соймонов будет принужден уступить Журжу до подхода подкреплений, отходить на Калагурени, а не на Гостинары.

Все указания, данные для действия Соймоновского отряда, навряд ли соответствовали тому «убеждению», которое вместе с этим

353

генерал Даненберг высказывал князю Горчакову о «необходимости удерживать в настоящих обстоятельствах Журжу до последней крайности»⁷⁷. Впрочем, на деле это убеждение выразилось лишь в том, что 23-го числа Даненберг лично отправился в отряд Соймонова. Со своей стороны и главнокомандующий, получив в Плоешти известие об ожидаемой переправе турок, направил в Бухарест из Урзичени 11-ю пехотную и бригаду 4-й легкой кавалерийской дивизии, а также лично отправился туда. Подкрепления прибыли к Бухаресту лишь 25-го утром, сделав форсированный марш в 60 верст⁷⁸.

Однако пребывание корпусного командира в Журже продолжалось недолго. Там он нашел все в том отличном порядке, в котором нельзя было сомневаться после назначения Соймонова⁷⁹, и Даненберг, уверенный, по его словам, в блестящем отражении турок, которые, узнав о подходе подкреплений, не рискнут даже атаковать нас, 24-го вернулся обратно в Бухарест⁸⁰.

Тем временем генерал Соймонов распределил свой отряд следующим образом⁸¹: Томский егерский полк занимал Слободзею, Колыванский — Журжу, а прибывший в подкрепление Тобольский полк с батареей стал лагерем между этими двумя пунктами. Гусары цесаревича расположились на левом фланге всего расположения, а бугские уланы на правом фланге. Артиллерия была расположена по разным батареям, устроенным по берегу Дуная. Правая половина острова Радоман была занята двумя ротами, всеми штуцерными Томского егерского полка и четырьмя батарейными орудиями, поставленными на передовых батареях оконечности острова. На левой половине Радомана также находилось четыре батарейных орудия под прикрытием двух рот и 64 штуцерных Колыванского егерского полка. Против пролива Вериги, отделяющего Чарой от Радомана, было поставлено четыре орудия, которые могли обстреливать как пролив Верига, так и остров Чарой и левую оконечность Радомана. Остров Макан ввиду ширины и быстроты рукава, отделяющего его от левого берега Дуная, и ввиду невозможности устроить здесь мост не был занят нашими войсками в целях обороны; туда для наблюдения высылался лишь ежедневно до наступления темноты унтер-офицерский пост из 14 рядовых.

24-го в Журжу прибыл генерал Хрулев, командированный Горчаковым для установки на берегу Дуная новых батарей, но на следующий день утром разыгрался бой, последствием которого было очищение нами этого пункта и утверждение там турок.

Инициатива журжинского дела принадлежала Гассану-паше против желания союзных главнокомандующих, которые, как известно, не хотели переходить Дунай до выяснения образа действий Австрии.

Энергичный паша, возбужденный неожиданным успехом под Силистрией и сосредоточением у Рущука целого корпуса, начал

354

делать попытки овладеть островами, прилегающими к Журже. Особое внимание его первоначально привлекал остров Макан, на котором не было нашей артиллерии и не было заметно значительных сил пехоты.

23-го утром, после предварительной подготовки артиллерийским огнем, две турецкие роты переправились на остров Макан и оттеснили бывший на нем русский пост. Здесь было выяснено, что наши батареи не могут помешать высадке на остров, и Гассан-паша решил перекинуть туда на судах 3 батальона пехоты и 4 орудия, что и было исполнено к полудню. На следующий день турки получили фальшивые сведения о том, что русские войска очистили Журжу и Слободзею и что только несколько сотен штуцерных с двумя орудиями охраняют остров Радоман. Это дало повод Гассану-паше, вопреки мнению остальных начальников, завладеть островом Радоман. В течение целого дня 24-го турки из крепостных орудий обстреливали наш берег, возводя в то же время укрепления на острове Макан. Соймонов начал опасаться переправы неприятеля с этой стороны, а потому выделил с главной своей позиции отряд генерала Баумгартена силой в 4 батальона и 8 орудий при двух эскадронах, которому поручил оборону участка вниз от острова Макан до устья р. Руптуры (кордон № 136).

25-го после сильной канонады неприятель на судах, вышедших из устья р. Лома, под началом англичанина Бейрама-паши и имея во главе трех английских офицеров, начал переправляться на середину острова Радоман, между кордонами № 129 и 130. Турки, встреченные ротами Томского полка и огнем артиллерии, расположенной на острове, были быстро оттеснены к берегу, но вновь подходящие подкрепления давали им временный перевес. К нашим передовым ротам подошли томские, а потом и тобольский батальоны из Слободзеи, имея во главе генерала Хрулева, и турки вновь были откинуты к берегу. Тогда они начали высаживаться на нижней части острова, против Журжи, но здесь были встречены колыванцами. Турки решили попытать счастья со стороны острова Макан, но были скинуты в Дунай отрядом генерала Баумгартена, причем наши гусары лихо атаковали противника и изрубили почти целый турецкий батальон, захватив около ста человек пленных⁸².

Турки вновь обратились против Радомана, введя здесь в дело 10 батальонов пехоты. Бой имел самый кровопролитный характер; батальоны по несколько раз ходили в штыки. Офицеры и нижние чины дрались даже, по свидетельству иностранцев, с какимто особым ожесточением, как бы стараясь залить неприятельской кровью то чувство обиды за армию и за Россию, которое накопилось у каждого из-за нерешительного, можно сказать, трусливого

355

Схема № 31

хода всей кампании. Но они, бросаемые по частям без общего руководства⁸³, могли только грудью своей отстоять остров, не имея сил окончательно столкнуть врага в Дунай.

С наступлением темноты, когда бой затих, турки остались владеть ближайшим к Рущуку берегом Радомана. Об ожесточении боя можно судить по донесению Градовица маршалу С.-Арно, который также указывает на уничтожение чуть ли не целого турецкого батальона в несколько минут и на рьяные, неоднократные атаки турок и русских в штыки, причем ни тем ни другим не удалось остаться полными хозяевами острова.

Наши потери в отряде генерала Соймонова за этот день составили в 342 убитых и 22 офицера и 653 нижних чина раненых и контуженых. Турки, даже по свидетельству их самих, потеряли 500 человек убитыми и свыше 1000 человек ранеными, в том числе были убиты все английские офицеры.

Генерал Хрулев в своем разговоре с Меньковым⁸⁴ упоминал об отсутствии какого-либо порядка на острове Радоман, когда он прибыл туда в начале боя. Да и сам характер действий отряда генерала Соймонова в течение всего дня показывает отсутствие какого-либо руководства боем. Было желание задержать неприятеля на всех пунктах, где он появлялся; ближайшие части с безумной храбростью бросались на врага, но все это было делом рук ротных и отчасти батальонных командиров. В реляции о журжинском деле ни слова не упоминается о работе старших начальников, что еще бо-

356

лее подтверждает полное отсутствие такой работы. Мы не склонны бросать за это упрек генералу Соймонову — указания, данные ему, имели очень двойственный характер: драться, но не очень, защищать острова, но с большой оглядкой назад. Созревшая в голове генерала Даненберга решимость удержать Журжу во что бы то ни стало была сообщена им наверх, князю Горчакову, но не вниз, генералу Соймонову. Надо полагать, что этот талантливый генерал сумел бы, если бы он получил определенные указания, достигнуть при борьбе с равными силами турок более решительных результатов, проявив в бою свое личное руководство. Но такого руководства не было, и журжинский бой всей своей тяжестью лег на плечи доблестных младших начальников и нижних чинов, о чем особенно красноречиво свидетельствуют многие страницы описания их подвигов, представленные государю Николаю Павловичу⁸⁵.

Что касается действия турок, то союзные главнокомандующие остались очень недовольны проявленной Гассаном-пашой самостоятельностью, которая совершенно не соответствовала их видам.

Ведение собственно боя турецким генералом также весьма критиковалось. Начав дело в предположении, что острова заняты нами лишь незначительными силами, он, увидав серьезное сопротивление, не сумел взять руководство боем в свои руки, не ввел в дело имевшиеся у него наготове большие силы и дал возможность слабому отряду Соймонова не только удержать острова, но и нанести туркам существенные потери. «Les dispositions pour attaquer les russes,— писал по этому поводу французский свидетель боя⁸⁶,— ont été si funestes, qu’on ne doit attribuer l’honneur de la journée qu’à la bravoure des soldats turcs».

По свидетельству другого французского офицера⁸⁷, на острове Радоман оставались ко времени начала нашего отступления лишь прижатые к Дунаю отдельные группы турок в 25—50 человек.

Тем временем на помощь генералу Соймонову из Бухареста спешил генерал Даненберг с Екатеринбургским полком, прибывшим к Фратешти в ночь на 26-е число, а вслед за ним туда же были направлены три полка 11-й пехотной дивизии и бригада кавалерии с князем Горчаковым во главе. Одновременно с этими мерами главнокомандующий послал новую и на этот раз очень определенную инструкцию генералу Соймонову. «Отступление ваших войск,— писал князь Михаил Дмитриевич⁸⁸,— предполагается только в таком случае, если бы разрыв с Австрией потребовал сосредоточения моих сил, но случай этот, может быть, вовсе не представится или представится нескоро. Теперь вам надобно отстаивать переход турок на левый берег Дуная, на что вы имеете достаточно сил». Но это определенное указание дошло по назначению слишком поздно.

357

Соймонов ничего не знал ни о подходе к Фратешти Екатеринбургского полка⁸⁹, ни о направлении туда же сильного отряда из Бухареста и потому, предполагая, что он предоставлен собственным силам⁹⁰, не счел возможным продолжать отстаивать остров Радоман ввиду как сильного утомления войск, так и превосходства противника, который ночью продолжал перевозку на Карикатура на Непира     острова новых частей.

Поэтому с наступлением темноты он очистил острова, а к утру и Журжу, отведя свои войска на позицию к Фратешти⁹¹.

Соймонов по выступлении со своим отрядом из Журжи встретился на рассвете 26-го с генералом Даненбергом, который спешил на место боя. Корпусной командир, выслушав доклад о происшедшем деле, нашел, что обстоятельства совершенно не благоприятствуют тому, чтобы отбирать у неприятеля Журжу обратно⁹². А между тем турки весьма опасливо заняли этот пункт только 27 июня, причем Омер-паша приказал не двигаться далее, а лишь образовать на левом берегу опорный пункт, который обеспечивал бы переправу через Дунай⁹³.

В то время, когда турецкие войска робко входили в Журжу, князь Горчаков выступил с тремя пехотными и двумя кавалерийскими полками во Фратешти. «Одну минуту,— всеподданнейше доносил он государю⁹⁴,— я хотел было атаковать там, в Журже, турок, но рассудил, что штурмовать город, окруженный окопами и развалинами прежнего вала, войсками, только что сделавшими 60 верст перехода, невыгодно и опасно. Урон был бы велик и успех без пользы, ибо, выбив турок, мы все-таки оставили бы Журжу от огня Рущука и батарей, турками сделанными вчера на Радомане. Лучше выждать, чтобы они вышли к нам у Фратешти».

Однако это ожидание было бы напрасным, так как турки и не предполагали продолжать своего наступления. Князю Горчакову в донесении государю о журжинском деле пришлось повторить фразу, которая сделалась чуть ли не обыденным припевом в рапорте после каждого боевого столкновения на Дунае. «Войска ваши, всемилостивейший государь,— писал Горчаков⁹⁵,— дрались, действительно, с величайшим мужеством, но опять без пользы! В этом не моя вина, а вероломство Австрии».

Император Николай на донесение князя Горчакова ответил следующими словами⁹⁶: «Напрасную трату людей ненавижу. Что наши

358

героями дрались, это славно, но мне неудивительно, и грустно, что даром было ⁹⁷. Зачем было оставлять Соймонова в Журже, когда предвидеть должно было, что ему там не удержаться, и зачем не отступать к Фратешти, выманив неприятеля в поле и идя навстречу к своим резервам. Вот что невольно на мысль приходит. Быть может, на месте судил бы я иначе. Поблагодари молодцов за славную оборону, но, ради Бога, щади и береги их для решительных ударов».

Генерал Коцебу отмечает в своем дневнике⁹⁸, что князь Горчаков очень волновался после журжинского боя и не знал, на что решиться: отступать ли на Серет, ожидать ли турок на позиции у Фратешти или же атаковать их у Журжи и сбросить в Дунай. Короче, князь Михаил Дмитриевич оказался совершенно в том же положении, в каком находился в ноябре—январе по отношению к Калафату.

Особое волнение нашего главнокомандующего обусловливалось кроме свойств его характера двумя обстоятельствами: слухами о задуманной союзниками экспедиции против Крыма и поведением Австрии.

Еще до журжинского дела князь Горчаков получил указание государя на необходимость занять в княжествах такое положение, которое давало бы союзникам повод ожидать нашего перехода на Дунае к активным действиям и тем оттянуло бы их силы на Балканский полуостров и помешало задуманной экспедиции в Крым⁹⁹. Военный министр со своей стороны указывал, что этой цели можно было бы достигнуть, заняв в княжествах какую-либо центральную позицию с обеспеченными переправами на Дунае. Но результаты дела 25 июня мало способствовали осуществлению предложенной из Петербурга идеи.

Как будто бы нарочно, чтобы ухудшить моральное состояние нашего главнокомандующего после его нерешительного поведения под Журжей, он 26 июня, т. е. на другой день после оставления нами этого города, получил из Вены от своего двоюродного брата, нового русского посла при австрийском императоре, князя А. М. Горчакова успокоительные относительно Австрии сообщения. Император Франц-Иосиф обещал не вводить свои войска в Валахию, пока мы будем в ней находиться, и наш посол стоял за то, чтобы бóльшая часть княжеств была нами занята. Главнокомандующий успокоил посла, что он находится перед Журжей и не предполагает совершать отступательного движения¹⁰⁰.

Следует, впрочем, заметить, что государь не так радужно смотрел на обещания австрийского императора. В обширной переписке с князем Варшавским он лишь выражал надежду, что австрийцы

359

не решатся нас атаковать до получения ответа на их последнюю ноту ввиду угрозы Пруссии, что в таком случае она почтет свой трактат уничтоженным¹⁰¹.

«Австрия,— писал государь,— сбросила всякую личину и заключила союз с Турцией для занятия княжеств; еще шаг, и война с нами». Весь гнев императора Николая обрушивался на Австрию, и он решил, что если обстоятельства заставят нас перейти за Прут, то действия наши против австрийцев должны быть быстры и решительны, «как гроза, как громовой удар». В предвидении этого государь старался усилить графа Ридигера частью расположенного в Литве 1-го корпуса и писал, что «Ридигеру предстоит блистательный случай дать решительный оборот войне, в особенности ежели Пруссия останется зрительницей происходящего»¹⁰². Одновременно с этим государь усиливал заботу о развертывании резервных частей, что давало возможность сосредоточить к августу в окрестностях Киева резервный корпус из 32 бат., 24 эск. при 48 пеш. и 24 кон. орудиях. Кроме того, приступили к формированию на левом берегу Днепра запасных дивизий 3, 4 и 5-го корпусов, что к декабрю давало еще новых 72 батальона.

Но у императора Николая сверх заботы об австрийцах появилась после снятия осады Силистрии еще новая забота. «Теперь в ожидании, будет ли попытка на Крым,— писал государь.— У Меншикова всего 36 батальонов, 48 пеших орудий, 16 эскадронов, 2 полка казаков и 16 конных орудий. Кажется, сего довольно, чтобы отбиться с успехом, но спокоен буду, когда гроза минует».

Получив первое известие о журжинском бое, государь, не ожидая подробного донесения, набросал Горчакову свои мысли о дальнейшем направлении операций, желая знать, сойдутся ли его взгляды со взглядами командующего войсками на Дунае.

«Дерзкий переход турок в наступление,— писал государь¹⁰³,— мог быть основан на уверенности, что австрийцы в то же время начнут военные против нас действия из Трансильвании и Буковины ¹⁰⁴. В этом отношении они ошиблись; австрийцы не тронулись, и должно полагать, и не тронутся ранее трех или четырех недель.

Цель турок, быть может, прежде только укрепиться в Журже, как было укрепились в Калифате; это б было всего умнее и для нас хуже. Или турки затеят атаковать, перейдя и в Ольтенице и, таким образом, стараясь угрожать тебе с левого фланга, на Бухарест.

Думаю, что ты хорошо сделал, что не решился атаковать их сейчас в Журже, ибо, взяв ее, и то с большой потерей, они бы только воротились за Дунай, и конец успехам. Выманить же их в поле марша на два или на три и потом, собравши значитель-

360

Сожжение Котки (английская иллюстрация)

ные силы, дать бой, с помощью Божьей разбить и потом преследовать (государь три раза подчеркнул это слово), вот что, кажется, прилично б было и что, я уверен, ты сделал уже, буде сей случай представился.

Ежели же они пошли двумя колоннами, то ожидаю, что то же последовало прежде с ближайшей частью, а потом с другой. Кажется, что расположение твое дает мне право сего ожидать.

Положим, что то и другое сбылось; ты разбил турок и прогнал за Дунай. Тут рождается вопрос: что затем делать, тогда как мы в австрийцах ничуть не уверены вдаль? Думаю за лучшее: остаться при раз принятом плане действий, наблюдать происходящее за Дунаем, войска стягивать в избранные позиции и ждать, что тогда предпримут австрийцы. Им я не верю нисколько, хотя есть там личина как будто к лучшему; но, повторяю, личина, которой отнюдь не верю. Но и личина эта нам в пользу, ибо даст время. А ежели Бог, в Своем милосердии, сподобит тебя разбить турок, то и многое принять может другой оборот.

Вот тебе моя исповедь. Угадал ли, не знаю, и спокойно, с полной покорностью воле Божьей, с полной доверенностью к тебе и к храбрым войскам буду ожидать, что нам Всевышний промысл определит»¹⁰⁵.

Тем временем наша главная квартира на Дунае находилась в большом раздумье. «Думал, думал,— всеподданнейше доносил князь Горчаков 29 июня¹⁰⁶,— и, наконец, убедился, что оставлять далее вверенные мне войска в двух отделах, столь отдаленных один от другого, как Бухарест и Роман, значило бы без пользы подвергнуть не только их, но и самую судьбу государства крайне опасным, а может быть, и гибельным последствиям». Поэтому князь Горчаков решил начать немедленное отступление на Серет, тем более что известия из Вены вновь приняли тревожный характер. Но вечером в тот же день им была получена телеграмма, что наш ответ на последнюю ноту почти удовлетворил австрийское правительство, что он послужил предметом переговоров с Лондоном и Парижем,

361

а австрийские войска не атакуют нас и не войдут в княжества¹⁰⁷. Князь Горчаков немедленно отменил приказ об отступлении и приступил к соображениям, «как лучше действовать против турок, стоявших у Журжи».

Наш военный агент при венском дворе объяснял столь неожиданное миролюбие австрийского правительства неготовностью армии для решительных наступательных действий против нас. Им более улыбалось занятие княжеств без вооруженного столкновения с русской армией, так как войска еще не докончили своего сосредоточения, а материальная часть могла быть готова через два месяца. Видя, что с нашей стороны принимаются решительные меры, чтобы дать австрийцам отпор, Венский кабинет решил выиграть необходимое время для довершения своей мобилизации и временно принял миролюбивый тон. Сообщая об этом, граф Штакельберг, однако, настоятельно рекомендовал вывести наши войска из княжеств.

Эта мера, которая должна была показать, что мы далеки от мысли нарушать немецкие интересы на Дунае, отняла бы у австрийского правительства в борьбе с нами поддержку общественного мнения, а внутреннее состояние страны и все еще существовавшая симпатия военных слоев Вены к русской армии и ее верховному вождю должны были подрезать крылья воинственным советникам императора Франца-Иосифа¹⁰⁸. Император Николай вполне согласился с мыслями, высказанными графом Штакельбергом.

Успокоившись немного относительно австрийцев, князь Горчаков начал усиленно волноваться, опасаясь наступления на Бухарест союзников. Он решил, что эти последние, зная необходимость для нас оттянуть часть сил для заслона против Австрии, захотят воспользоваться разделением наших войск и постараются разбить части, прикрывавшие Дунай. Главного удара князь Горчаков ожидал от Рущука на Бухарест, но опасался также второстепенной атаки от Туртукая на его путь отступления к Серету¹⁰⁹. Поэтому главнокомандующий решил сосредоточить все свои силы, кроме частей, стоявших против Австрии, в Молдавии и Плоешти, в центральном положении у Фратешти, Желавы (впереди Бухареста) и у Обилешти, имея передовые отряды против Туртукая и Силистрии. Находясь в таком положении, он считал возможным встретить союзников с достаточными силами, если бы они решились вступить в Валахию. Бóльшая часть войск, 43 батальона и 32 эскадрона, с самим князем Горчаковым во главе, была расположена у Фратешти, против Журжи, имея в резерве у Жедавы 16 батальонов и 32 орудия. У Обилешти для прикрытия со стороны Силистрии и Туртукая был сосредоточен отряд генерала Лидерса, расположенный первоначально у Калараша¹¹⁰.

Тем временем турки, не занимая Журжи и Слободзеи, усиленно строили между этими пунктами предмостное укрепление, и когда

362

4 июля князь Горчаков в своей постоянной нерешительности относительно того — атаковать или не атаковать турок произвел усиленную рекогносцировку их расположения, неприятель так успел укрепиться на левом берегу Дуная, что всякая мысль об атаке была отброшена. Приходилось ожидать наступления союзников, но мы уже знаем, что это не входило в их планы, а потому, простояв на избранных позициях до 14 июля, мы начали свой окончательный отход за Серет и Прут.

Это решение князя Горчакова вполне соответствовало и взглядам императора Николая. «Я никаким ¹¹¹ уверениям не верю,— писал государь относительно Австрии¹¹².— Вижу одно коварство, желание выиграть время и сложить на других как бы ответственность того, что замышляют против нас, и оттого отнюдь не открываются, ожидая только поры и времени удобного. Притом наглость, ложь и все прикрыто личиной необходимости будто государственной. Ежели другие и хотят сим довольствоваться и вдаться в обман, то, по крайней мере, ни сын, ни я, мы отнюдь не намерены быть в дураках». Ввиду этого государь решил использовать оставшиеся до ожидаемого разрыва с Австрией четыре недели для сосредоточения армии на Пруте и Серете, не оставляя наблюдения за Дунаем, и для обеспечения своих войск всем необходимым к предстоявшей продолжительной кампании.

А между тем с каждым днем становилось все более ясным, что военные операции примут совершенно другой, более грозный для нас, оборот. Высадка союзников в Крыму была у всех на уме. Князь Меншиков начал сознавать свое тяжелое положение и начал взывать о помощи и к Петербургу, и к частям на берегах Дуная. Ввиду появившихся в газетах сведений о намерении союзников занять Перекоп и отрезать, таким образом, сообщение Крымского полуострова с империей он просил направить к Перекопу особый отряд. Мысль о Крыме одинаково беспокоила и государя, и князя Горчакова. Равнодушным к ней оставался лишь отдыхавший в Гомеле князь Варшавский, который по-прежнему все свое внимание обращал на Австрию¹¹³.

Император Николай вполне разделял убеждение князя Меншикова о необходимости образовать особый отряд в Перекопе, но «назначить мне пехоту в сей отряд,— писал государь¹¹⁴,— неоткуда, ибо уже ничем не располагаю ¹¹⁵ с той поры, как князь Иван Федорович¹¹⁶ взял, меня не спрося, 16-ю дивизию в Молдавию». Поэтому государь возлагал оказание помощи князю Меншикову на Дунайскую армию и выражал уверенность, что князь Горчаков также будет проникнут убеждением в необходимости этой помощи¹¹⁷.

Император Николай не ошибся в князе Михаиле Дмитриевиче. Он еще до получения повеления из Петербурга отправил на собственный риск в Перекоп 16-ю дивизию, ослабляя войска,

363

Гельсингфорс

действовавшие под его личным начальством¹¹⁸. Этим началась бескорыстная помощь князя Горчакова Крымской армии всем, чем только можно было, во все время пребывания во главе этой армии князя Меншикова. Такая мера, влекущая за собой ослабление армии на нашей западной границе, вызвала бурный протест князя Варшавского. Во всеподданнейшей записке¹¹⁹ он высказывал мысль, что князю Меншикову нельзя да и нет цели вести борьбу на всем Крымском полуострове; для этого 27 000 регулярных войск, бывших у него, было мало против 60-тысячной армии, которую там могли выставить союзники. Совершенно иным представлялось Паскевичу положение князя Меншикова в том случае, если он все свои силы употребит на защиту Севастополя. Имея там 27 000 регулярных войск и 20 000 матросов, легко можно было, по мнению фельдмаршала, опираясь на укрепленный пункт, удерживать 70—80-тысячную союзную армию. Поэтому князь Варшавский считал отправку 16 дивизий в Крым бесцельной, в особенности принимая во внимание наше опасное положение на западной границе.

Престарелый фельдмаршал просил разрешения поехать из Гомеля в Варшаву и вновь стать во главе действующих армий, но государь отклонил его просьбу. Князь Варшавский, несколько удрученный таким отказом, жаловался, что из Гомеля он не смеет давать ни предписаний, ни советов и потому находится в неопределенном положении. «Опыт показал мне,— так заканчивал фельд-

364

маршал свое всеподданнейшее письмо¹²⁰,— что начальствование над армиями может принадлежать одному только государю императору».

Тем временем 13 июля князь Горчаков решил начать отступление на Серет и отвод войск из княжеств. Приступая к этому важному шагу, он писал государю¹²¹: «Я взял смелость изложить военному министру поводы необходимости согласиться на очищение Придунайских княжеств. Может быть, мне менее, чем кому-либо, следовало бы касаться сего предмета. Но, всемилостивейший государь, там, где дело идет о пользах ваших в столь важных обстоятельствах, истинного сына России, верноподданного вашего, ничто не должно останавливать. Отвратив добровольным согласием на очищение княжеств, к которому иначе принуждены будем силой, ополчение Германии против России, нам будет уже нетрудно справиться с турками и англо-французами, а кончив дело с ними, наказать вероломство Австрии...»

Это письмо удостоилось следующей пометки государя: «Благородная душа и искренний друг и верный слуга; слава Богу, что решился отступить»¹²².

Генерал Коцебу занес в свой дневник 14 июля¹²³: «Завтра назначено отступление. Грустный день; как тяжелый камень ложился он на грудь. Чрезвычайно важный шаг наше отступление. О, Австрия! Она нам безмерно повредила, не объявляя нам войны. Она и фельдмаршал, который с лишком за три месяца начал с того, что приходится делать теперь».

Но до окончательного отступления из княжеств князю Горчакову пришлось еще пережить немало беспокойств, вызванных известием о наступлении союзных войск в Бабадагскую область.

К 9 июля войска генерала Ушакова были расположены следующим образом: авангард в составе бригады кавалерии с конной батареей — в г. Бабадаге, один казачий полк — в д. Сари-Юрт и две сотни — в д. Дояны; главные силы — бригада пехоты с двумя батареями — в Исакче и один полк с батареей — в Тульче¹²⁴. По имевшимся сведениям, неприятеля в значительных силах на Трояновом валу не было, и только в Черноводах находилось около тысячи башибузуков.

В это время генерал Ушаков получил приказание князя Горчакова произвести демонстрацию в южном направлении и распространять слухи о нашем намерении наступать на юг с целью осадить Варну. Таким образом предполагалось удержать союзников на Балканском полуострове и оттянуть высадку их в Крыму.

В ночь с 11 на 12 июля подполковник князь Любомирский произвел с тремя сотнями казаков и дивизионом гусар поиск на Черноводы. Он ворвался в город, где на площади ночевало 800 башибузуков, изрубил 150 турок и, захватив 65 лошадей и 10 пленных,

365

утром отошел к Гирсову. С нашей стороны был убит один казак и два ранены¹²⁵. Сведений о союзных войсках при этом получено не было, но 16-го числа наши разъезды донесли о наступлении пятитысячного отряда трех родов оружия между озерами Тамаул и СюдГиол, который к вечеру занял д. Карлык с авангардом в д. Переклии. На следующий день неприятель продолжал свое наступление, занял д. Дивенджи и весь берег моря до большой дороги из Кюстенджи в Бабадаг. После схваток наших казаков с передовыми частями противника выяснилось, что у Кюстенджи производится высадка войск и разных запасов, а жители сообщали, что союзные войска начали свое наступление из Варны берегом моря к Бабадагу. Дальнейшие сведения указывали на увеличение англо-французских войск в Кюстенджи, под прикрытием авангарда, расположенного за д. Палазы¹²⁶.

25 июля из авангарда генерала Ушакова была произведена к стороне Кюстенджи сильная рекогносцировка отрядом из 6 эскадронов и сот. и ракетной полубатареи, которая противника не встретила и, к своему удивлению, нашла сам город не занятым, хотя и носившим следы недавнего пребывания значительного числа войск. Так как все жители разбежались, не было даже возможности узнать, куда ушел неприятель¹²⁷. Этот факт вызвал удивление государя, и он дал князю Горчакову указание о точном «соблюдении установленных правил форпостной службы и исполнении своих обязанностей с надлежащей бдительностью»¹²⁸. Впоследствии выяснилось, что союзники отступили из Кюстенджи в Мангалию. Известие о появлении союзников в Кюстенджи и слухи о намерении их наступать на низовья Дуная совместно с переправой 2 тысяч турок из Силистрии на левый берег реки произвело удручающее впечатление на князя Горчакова. «Dans une dizaine de jours,— писал он своему другу князю Меншикову¹²⁹,— j’aurai 100 000 autrichiens devant moi, 30 à 40 000 anglo-français sur ma droite et je ne sais combien de turcs sur mes derriéres. Jamais général ne s’est trouvé dans une passe aussi détestable». Но рыцарский характер князя Михаила Дмитриевича не оставлял его и в эти тяжелые минуты. «Ce qui me fait plaisir néanmoins,— добавлял он,— c’est de voir qu’une partie de l’orage qui vous menaçait tourne contre moi».

Следствием полученных известий было объединение начальствования над нижним Дунаем в руках генерала Лидерса, направление в Браилов 2-й бригады 14-й и всей 15-й пехотной дивизии¹³⁰, приказание приготовить к упорнейшей обороне крепости Измаил и Килию и принятие мер к тому, чтобы Исакчинский мост никоим образом не попал в руки неприятеля. Генералу Ушакову было приказано на правом берегу Дуная серьезного боя не предпринимать, ограничиваясь только наблюдением, и отстаивать левый берег от Браилова до устья. Сам князь Горчаков решил продолжать со сво-

366

Галембо

ей армией отход на Серет, чтобы быть готовым встретить австрийцев или союзников, против кого, «по обстоятельствам, будет выгоднее обратиться». Для наблюдения за турками оставался небольшой отряд в Бузео¹³¹.

Между тем император Николай торопил отход армии за Прут и 1 августа в собственноручной записке указал новое расположение Дунайской армии.

Государь полагал, что с возвращением армии князя Горчакова за Прут опасность нашему тылу и правому флангу со стороны Австрии временно устранялась и особое внимание следовало обратить на левый фланг нашего расположения, которому могли угрожать турки и их союзники не только со стороны княжеств и низовьев Дуная, но также и высадками на берегах Черного моря. Поэтому войска, предназначенные для обороны линии Прута и Дуная, должны были составлять внушительную самостоятельную армию, силу которой государь определял в 58 бат. и 48 эск. с драгунским корпусом (60 эск.) в резерве¹³². Остальные войска, выходившие из княжеств, всего 82 бат., 62 эск. с кирасирским корпусом (48 эск.) в резерве¹³³, стянуть вправо и расположить в Каменец-Подольском и Проскурове. При таком расположении государь считал наш левый фланг достаточно обеспеченным, чтобы остановить атаку неприятеля на переправу через Дунай ниже Мачина и наступление его левым берегом Дуная в Бессарабию между Прутом и Днестром, так как главные силы, дислоцированные у Каменец-Подольского, в состоянии будут выделить не менее двух дивизий для действия наступающему противнику во фланг.

Император Николай полагал, что «Крымский полуостров с прибытием 16-й дивизии к Перекопу получит по всем вероятиям такую оборонительную силу, которая вполне обеспечит сохранение этой важной во всех отношениях части государства». Что же касается Царства Польского, то, обеспечивая этот край по левый берег Вислы, мы занимали там сильную позицию между крепостями, откуда

367

угрожали левому флангу австрийцев в Галиции, если бы они вторглись в Подолию или Волынь. Впрочем, войска, здесь расположенные, предполагалось еще усилить сближением части гвардии и четвертых батальонов гренадер, стоявших в Литве. Наконец, под Киевом формировался, как уже было сказано, резервный корпус¹³⁴.

«Я ни в грош не верю Австрии,— писал государь князю Горчакову¹³⁵.— Дело идет к осени, и нет вероятия, чтобы союзники могли еще, кроме атаки на Крым, решиться вести войну наступательную в княжествах, а турки еще менее. В Крыму мы теперь будем сильны и с помощью Божьей отобьемся. Что же им останется делать? Между тем мы, по новым обстоятельствам, станем весьма выгодно и сильно и в свою очередь будем угрожать Австрии. Тогда потребуем у нее отчета в ее коварстве».

4 сентября последний русский арьергард перешел границу империи, реку Прут, в Скулянах. Придунайские княжества были заняты первоначально турецкими, а потом австрийскими войсками для поддержания в них порядка. Даже весьма пристрастно и несправедливо к нам относящиеся английские источники свидетельствуют, что австрийская оккупация скоро стала ненавистна местным жителям, которые с сожалением вспоминали недавнее господство в крае русских. Турецкое правительство и войска также весьма недружелюбно относились к своим непрошеным помощникам.

Известие о нашем отходе из княжеств, объясняемое непонятными для широких слоев общества «стратегическими соображениями», произвело удручающее впечатление в России. Отсутствие более подробных официальных сообщений, которое особенно развивало в стране разные неопределенные слухи, еще более усугубляло общий гнет. «Вы не поверите,— писал Ю. Ф. Самарин Погодину от 10 июля 1854 года¹³⁶,— как невыносимо тяжело в настоящую минуту жить в глуши и не знать, что делается там, в той стране, куда обращены все наши желания». В наших военных операциях на Дунае чувствовались какая-то фальшь и недосказанность.

Очищению княжеств, связанному с отказом от наступательной войны и от традиционной политики на Ближнем Востоке, не хотели верить. Добровольное, до выполнения наших требований, оставление провинций, занятых нами в виде гарантии, оскорбляло чувство народной гордости. Русское общество догадывалось, кто являлся главным виновником создавшегося положения, и война с Австрией приветствовалась бы как новый крестовый поход. Недовольство нашей нерешительной, как казалось широким кругам общества, политикой разливалось по России широкой волной, и уступчивость нашего Министерства иностранных дел требованиям Австрии разжигала страсти. Нравственное страдание за родину русских людей выражалось в патриотических манифестациях, в желании жертвовать своим достоянием, чтобы отстоять честь Рос-

368

сии, и в помощи пострадавшим жертвам войны. Государь и Россия были одинаково возмущены ролью неблагодарного союзника, который столько лет строил свое благосостояние на их доброжелательном содействии. Час возмездия наставал. Цвет русского воинства сосредоточился на западной границе. Оставалось ждать зимы, чтобы оградить от морских поползновений фланги нашей длинной оборонительной линии и потребовать грозного отчета в поведении Австрии. Но этому не суждено было совершиться. Со 2 сентября все внимание России было обращено на Крымский полуостров, ставший ключом борьбы России с Западной Европой.

Между тем опасения князя Горчакова относительно наступления главных сил союзных армий на Дунай оказались совершенно напрасными. Наши нерешительные действия под Силистрией совместно с угрожающим положением, занятым Австрией, дали повод английской прессе еще до снятия осады крепости поднять вопрос о необходимости перейти союзникам к активным действиям с целью нанесения решительного удара нашему могуществу на Ближнем Востоке. Газета Times¹³⁷, выразительница общественного мнения Лондона, поставила союзным правительствам и их главнокомандующим вопрос о том, решили ли они, какую — сухопутную или морскую — экспедицию, хорошо рассчитанную, нужно предпринять, чтобы довести войну до благополучного конца. С каждым днем становилось более ясным, что война теряет со стороны России характер наступательный и со стороны Турции характер оборонительный. И если первоначально задача морских держав заключалась в защите Порты от нашествия на нее русских войск, то теперь надо думать о том, чтобы оградить это государство в будущем от подобных попыток его северного соседа. Кроме того, писала Times, две великие западные нации вправе ожидать, чтобы результаты войны соответствовали понесенным ими громадным жертвам. Далее указывалось, что ключ могущества России на юге — Крым, а потому для достойного довершения начатой войны необходимо занять Крым и разрушить Севастополь.

Британское правительство окончательно стало на эту точку зрения, как только получило известие о снятии нами осады Силистрии; что же касается императора Наполеона и его главнокомандующего, то, заинтересованные больше вопросами общей европейской политики, а не делами Ближнего Востока, они ставили выбор дальнейших операций от поведения Австрийского кабинета, открытое присоединение которого к политике западных держав и должно было дать известное направление дальнейшему ходу операций. Интересы французского императора заставляли его более

369

Соловецкий монастырь (народная картина)

желать видеть французские знамена развевающимися вместе с австрийскими на западной границе России, а не в далеком Крыму, представлявшем особый интерес лишь для Англии. С.-Арно выжидал, какое решение примет Австрия, и, считая нежелательным идти на низовья Дуная, где его армия могла страдать от лихорадок, он ничего не имел против наступления на Бухарест, в окрестностях которого его армия могла лучше провести зиму, чем близ Варны¹³⁸.

Но мы уже знаем, что Венский кабинет отложил на два месяца разрыв с Россией, что делало бесцельным для союзников рискованное движение на север, которое удаляло их от флота и ставило в весьма затруднительное положение при полной необеспеченности союзной армии перевозочными средствами. Приходилось искать другой объект действий, и он уже был намечен общественным мнением Лондона и Парижа, а именно Севастополь. И действительно, июль и август в союзной армии прошли в приготовлениях к Крымской экспедиции, в борьбе с холерой и в незначительных демонстрациях к стороне Дуная. Наступательным порывом в княжества был одержим лишь Омер-паша.

В первых числах июля турецкая армия была сгруппирована в трех массах: главная под начальством Омера-паши — у Рущука, корпус Измаила-паши — у Силистрии и корпус Гассана-паши — в Разграде. Это расположение давало возможность в двое суток сосредоточить к Рущуку до 70 000 турецких войск¹³⁹. Оттоманская армия получила новую организацию, в которой за основную единицу

370

была взята бригада в составе двух пехотных полков, 4—6 эскадронов и двух батарей. Омер-паша принял особые меры, чтобы иметь близ Журжи обеспеченную переправу, поэтому позиция между этим пунктом и Слободзеей укреплялась с лихорадочной поспешностью, а количество войск на левом берегу увеличивалось. В то же время было приступлено к наводке, под прикрытием этих укреплений, моста через Дунай¹⁴⁰. Оттоманское правительство, уверенное в присоединении Австрии к политике союзников, со своей стороны признавало необходимым изменить прежний план кампании и считало желательным немедленный обмен по этому поводу мнений между союзными главнокомандующими и Омером-пашой, чтобы действовать без потери времени. Турки стояли за энергичное наступление со стороны Дуная¹⁴¹. По мере увеличения числа их войск у Рущука и усиления укреплений левого берега желание Омера-паши наступать в княжества и даже помериться всеми своими соединенными силами и под своим личным начальством с арьергардом князя Горчакова росло с каждым днем. Но колебание Австрии, известие о сосредоточении главных сил русской армии на позиции у Фратешти и, наконец, бездействие союзников умаляли наступательный пыл турецкого главнокомандующего. Омер-паша просил маршала С.-Арно поддержать его хотя бы наступлением обещанной дивизии в Доброджу¹⁴².

Желание турецкого военачальника дошло до Варны в то время, когда союзные войска, сосредоточенные в окрестностях этого пункта, находились в подавленном моральном состоянии как от бездействия, так и от страшного бича, постигшего союзный лагерь, — холеры.

Английские войска раньше французов окончили свое сосредоточение в Варне, и 18 (30) июня легкая кавалерия под начальством Кардигана была двинута к Дунаю для производства рекогносцировки в районе Девно — Карасу — Рассова — берегом Дуная до Силистрии — Шумлы — Ени-Базар — Праведи — Девно. Это предприятие было очень неудачно для англичан¹⁴³. Не встречая наших войск, страдая от жары и отсутствия провианта, так как жители ввиду дурного с ними обращения боялись англичан не меньше турок, следуя по пустынной местности и не видя по несколько дней ни одного жилища и ни одного человека, отряд Кардигана 30 июня (12 июля) вернулся в Девно совершенно измученным и имея 90 лошадей с сильной натертыми спинами¹⁴⁴.

Тем временем к союзной армии подкрался страшный бич — холера. Она началась в конце июня в Марселе, далее перешла в Пирей, Галлиполи, Константинополь, Адрианополь и с особой силой разразилась в июле в Варне. Тропическая жара, скученное расположение войск и недостаток в снабжении их всем необходимым послужили толчком к развитию эпидемии, в особенности во фран-

371

цузской армии. К тому же вынужденное бездействие усугубляло удручающее состояние войск.

7 (19) июля маршал С.-Арно решил, не прекращая подготовки к Крымской экспедиции, произвести с французскими войсками демонстративную военную прогулку к границам Добруджи. Англичане категорически отказались участвовать в этом походе. Решение французского главнокомандующего объяснялось желанием хоть для вида выполнить данное Омеру-паше обещание поддержать его наступлением французской дивизии к Дунаю и надеждой, что эта демонстрация в Добруджи отвлечет наше внимание от Крыма. Но, кроме того, маршал С.-Арно предполагал развлечь легким походом войска, а переменой места уменьшить развитие эпидемии.

Из всех поставленных себе целей французская прогулка достигла только одной, на которую меньше всего можно было рассчитывать. Она, как известно, напугала князя Горчакова, заставила провести его несколько тревожных дней и усилить наши войска в низовьях Дуная. Но зато она вызвала и следующее язвительн