Магический идеализм Новалиса

 Мы грезим о путешествиях во Вселенной – не в нас ли Вселенная?

Глубины нашего духа нам неведомы – внутрь ведет таинственный путь. В нас или нигде сокрыта вечность с ее мирами – прошлое и будущее. Внешний мир – это мир теней, он бросает свою тень на царство света

Новалис

Илл. 2. Ф. Э. Эйхенс. Портрет Новалиса

 

Творческая судьба и личность Новалиса принадлежат по слову Г. Гессе «овеянной легендами Германии». Он в наиболее утонченной форме выразил принцип романтического мироощущения, сделавшись пророком нового восходящего движения в философии и литературе. «Этот поразительно богатый, гибкий, дерзновенный ум, этот подлинный провидец и сердцевед <…> этот человек, почти до конца преобразовавший себя в дух, в своем творчестве, в своей чудной власти над словом, являет единственную в своем роде чувственную красоту и полноту, некое созвучие духовного и телесного» (Г. Гессе Новалис, С. 50). Из вечного соперничества поэзии и философии под пером Новалиса рождается новый синтез – магический идеализм.

 

1.1.1. Жизнь и сочинения

Фридрих барон фон Харденберг (Hardenberg), вошедший в историю романтического движения под именем Новалис (Novalis от лат. – целина, новь, поле под паром), родился в 1772 г. в небольшом городке Обервидерштедте близ Мансфельда в Нижней Саксонии. Харденберги – старинный дворянский род, чей доход и социальный статус определялся положением служилой аристократии (нем. Beamtenaristokratie). Отец будущего поэта Генрих фон Харденберг возглавлял соляное производство в Саксонии. Он отличался суровым нравом и глубокой религиозностью благодаря близости к общине гернгутеров (Идеалом гернгутеров была личная набожность, нравственная чистота и взаимное братское служение, исходящие из внутреннего общения со Христом. Мать Новалиса Августа Бернардина, урожденая фон Бельциг, посвятила себя семье, в которой было одиннадцать детей.

Новалис закончил гимназию в Вайсенфельсе, куда переехала семья Харденбергов. С 1790 г. изучал юриспруденцию в знаменитом университете Йены, где кафедру философии возглавлял ученик Канта К.Л. Рейнгольд (1758–1823), а кафедру истории поэт и философ Ф. Шиллер (1759–1805). Именно они разбудили в Новалисе неугасающий интерес к литературе, истории и философии. Нравственный идеал Канта, Фихте и Шиллера, уважение к свободной личности, приоритет действия над познанием в сочетании с творческой углубленностью в себя определили траекторию развития Новалиса. Влияние Шиллера на будущего поэта трудно переоценить. Новалис проводит ночи у постели тяжело заболевшего наставника, ведет с ним беседы о собственном будущем и с восторгом отзывается о Шиллере в личных письмах как о «воспитателе будущего столетия».

В 1791 г. Новалис переезжает в Лейпциг, чтобы продолжить обучение в университете. В Лейпциге он знакомится с литератором и критиком Ф. Шлегелем (1772–1829) – человеком сильного, но желчного и иронического ума. Знакомство перерастает в долгую дружбу и творческий союз. В Лейпцигский период Новалис пишет свои первые фрагменты, в которых предвосхищает темы своего дальнейшего творчества: поиск безусловного, «тоска по небесной Родине», мифологизация «золотого века» человеческой истории, магия подлинного творчества, противопоставление посвященных и профанов. Завершив с высшим баллом юридическое образование в Виттенберге, Новалис приступает к службе в окружном управлении Теннштедта. В 1795 г. во время поездки в Грюнинген он знакомится со своей будущей невестой дочерью помещика Софией фон Кюн (1782–1797), которой на тот момент едва исполнилось тринадцать лет. Очарованный Новалис признается в письме брату Эразму, что его судьба решилась «в четверть часа», а Шлегелю сообщает о том, что его невесту зовут также, как и его любимое занятие – Софией.

В этот же период происходит личное знакомство Новалиса с философским кумиром немецкой молодежи И.Г. Фихте (1762–1814) и углубленное изучение его философии, которое сам Новалис называл «вводными штудиями ко всей будущей жизни». Попытки «фихтизировать» стали для Новалиса напряженным поиском пути сквозь «страшный клубок абстракций» и завершились в 1797 г. не без влияния учения нидерландского философа-мистика Ф. Геймстергейса (1721–1790). Абстрактно теоретический и конкретно поэтический полюсы дарования Новалиса приходят в равновесие, создав условия для возникновения его собственной философии – магического идеализма. Отвергнув тяжеловесность системы в пользу искрометной афористики, строгость мысли – в пользу проникновенной интуиции, Новалис выразил свое философское кредо следующим образом: «Изложение философии должно быть простым перечнем тем, тезисов, антиномий, афоризмов – оно адресовано энергичным, влюбленным в истину людям, аналитический разбор – удел вялых и неопытных, – они еще нуждаются в матери, которая бы научила их летать и не сбиваться с курса» (Новалис Фрагменты. Фр. 74. C. 79-80).

Последние годы своей недолгой жизни Новалис проживает особенно интенсивно. Это связано с глубокими переживаниями утраты Софии Кюн, которая умерла от туберкулеза в возрасте пятнадцати лет. Именно тогда поэт выступил под именем Новалис, опубликовав цикл фрагментов «Цветочная пыльца» (нем. Blütenstaub). Этот цикл пронизан поиском безусловного (das нем. Unbedingte) в мире обусловленности, пыльца фрагментов призвана оплодотворить и пробудить к жизни новые поэтические интуиции и философские прозрения. Ф. Шлегель опубликовал его в журнале «Атенеум» (нем. Athenaeum) в 1797 г. Через год Новалис пишет незавершенный философский этюд «Ученики в Саисе» (Die Lehrlinge zu Sais), представляющий собой опыт поэтизирования природы, которая противится искусственно-механическим способам познания и открывается лишь незаинтересованному созерцанию. Книга была опубликована посмертно в 1802 г. Тогда же им создается новый цикл «Вера и любовь или король и королева» (нем. Glauben und Liebe oder Der König und die Königin), объединяющий стихотворные опыты, философские фрагменты и политические афоризмы. Цикл, приуроченный к коронации нового прусского монарха Вильгельма Фридриха III (1770–1840), был встречен благосклонно и даже опубликован в монархическом ежегоднике за исключением политических афоризмов, которые не прошли цензуру. Романтическая утопия Новалиса, рассказанная на языке «загадок и тропов», его размышления о нравственном источнике власти и идеальном образе правителя, вера в мистическое предназначение монархии казались слишком несвоевременными и неосуществимыми в век войн и революций. Усматривая причины революций в неисполнении монархами своей высокой миссии, Новалис грезил о времени, когда «настоящий король станет республикой, настоящая республика – королем» (Там же. Фр. 22. C. 127). Идеал общественного и государственного устройства он усматривал в средневековой архаике с ее строгой сословной иерархией и глубокой набожностью, будущее Германии связывал с приходом «нового средневековья», где идиллический союз монархии, церкви и народа обеспечит рост промышленности и торговли. Эти идеи нашли отражение в опубликованном посмертно рассуждении «Христианство или Европа» (нем. Das Christentum oder Europa).

Параллельно в 1798–1799 гг. Новалис погружается в изучение естествознания, он со страстью осваивает математику, химию, физиологию, медицину, геологию и горное дело в академии Фрейберга. Здесь Новалис слушает знаменитого геолога А.Г. Вернера (1749–1817), которого в повести «Ученики в Саисе» выведет под именем учителя, а в романе «Генрих фон Офтердинген» представит рудокопом. Закончив учебу в академии, Новалис возвращается к семейному делу, с 1799 г. он асессор в Вайсенфельсе при солеварнях курфюрста Саксонского, возглавляемых Харденбергом-старшим. Под влиянием естественнонаучных работ Гете (1749–1832) и натурфилософских сочинений Шеллинга (1775–1854) Новалис задумывает проект синтетической науки будущего – энциклопедистики (нем. Enzyclopadistik), призванной объединить не только различные области знания, но и миф, магию, религиозную веру, пророческую дар и поэтическое вдохновение. В этой грядущей «научной Библии» (нем. szientifische Bibel) будет дана окончательная разгадка волнующего мысль союза реального и идеального, душевного и телесного. «Полноцветная человечность» гения, мага, поэта как «душа души» мира станет подлинным ключом к его постижению. Поэтому магический идеализм Новалиса, по его собственному признанию, совпадает с «истинным эмпиризмом».

Продолжая исправно ходить на службу, несмотря на подступающую болезнь, Новалис много и продуктивно работает. Квинтэссенцией его позднего творчества становится философское осмысление поэзии как «искусства рождать», как истинной «логологии» (нем. Logologie) – «поэзии поэзии», способной расколдовывать, оживлять косный мир природы, вести его к высшему предназначению. Новалис создает роман «о чудесных судьбах поэта» – оставшийся незавершенным «Генрих фон Офтердинген» (нем. Heinrich von Ofterdingen). Его герой – сновидец и мечтатель, прекрасная душа (нем. schöne Seele), устремляющаяся на поиски «голубого цветка» – недостижимого в грубой повседневности идеала. Симптоматично, что Новалис успел завершить лишь первую часть романа – «Ожидание», описывающую странствия героя и годы его ученичества, которые можно рассматривать как развернутые метафоры преобразования внутренней жизни Генриха фон Офтердингена. Вторая оставшаяся не дописанной часть романа – «Исполнение» описывает соприкосновение героя с «голубым цветком» (нем. Die blaue Blume), символизирующим тайну мироздания.

Все чаще Новалис обращается к темам болезни и смерти, немощи плоти и могущества духа. В «Гимнах к ночи» (Hymnen an die Nacht) – стихотворениях в прозе, поразивших воображение современников Новалиса, вечный антагонизм жизни и смерти разрешается в «небе ночи, где светит возлюбленная». Смерть воспевается как романтический принцип жизни, аналогия окончательного преодоления духом косности материи. «Смерть есть победа над собой, которая как всякое самопреодоление сулит новое, более легкое существование» (Новалис Фрагменты. Фр. 11. С. 87). Новалис скончался от скоротечной чахотки в 1801 г., не дожив чуть больше месяца до своих двадцати девяти лет, и был похоронен в родном Вайсенфельсе.

 

1.1.2. В поисках первопринципа: от философских абстракций к жизненной мудрости

 

Философский поиск Новалиса можно охарактеризовать как «метафизическое образотворчество в пределах естественного мышления» (Дильтей В. Герменевтика и теория литературы. С. 347). В первую очередь это выражается в отказе от систематической формы философствования и строгости категориального аппарата. Новалису близки идеи автора «Наукоучения», однако научиться «фихтезировать лучше, чем Фихте», означает для него не просто усвоить принципы трансцендентального идеализма, но и превзойти их, породив дух собственной философии. Бесконечно свободное Я (нем. Ichheit), мышление как дело – действие (нем. Täthandlung), взаимообмен полаганий и противополаганий – эти исходные положения философии Фихте ставятся Новалисом под вопрос. «Но что мы понимаем под Я? Не поступает ли Фихте слишком произвольно, вкладывая все в «Я»? По какому праву? Может ли Я положить себя как Я без другого Я или не-Я?» (Новалис Фрагменты. Фр. 5. С. 56). Идти дальше Фихте – означает для Новалиса покончить с одноголосием Я, растворить транцендентальную субъективность в живой конкретике опыта жизни. «Опыт есть проба рациональности – и наоборот (Там же. Фр.10. С. 87). Только так можно устранить иллюзии, порожденные «воспалением» логики.

Понимая необходимость исходного принципа для построения философии, Новалис стремится освободить его из-под мертвящего ига абстракции. На этом пути мыслитель решает две взаимосвязанные задачи. Во-первых, он стремится создать новую обеспечивающую единство поэзии и философии форму. Во-вторых, он вырабатывает соответствующие этой форме язык и стиль. Этим объясняются как уничижение логики – этого «трупа мысли», так и решительный отказ от громоздкого системотворчества, которое должно уступить место внутренней беседе с самим собой (нем. innere Selbstsprache). В таком разговоре по душам бесконечное просвечивает в конечном не целиком, а частично, фрагментарно. Фрагмент как «аббревиатура бесконечности», как форма, адекватная романтическому замыслу философии, противостоит косности завершенной философской системы и отражает живой становящийся процесс мышления. В нем «остается колебание между сочинением и раздумьем. Это колебание не приводит к полному слиянию обеих дискурсивных моделей, хотя бы потому, что ни та, ни другая не в состоянии вновь зафиксировать точки, в которых они пересекаются друг с другом» (Киттлер Ф. А. Трагедия ученого Театральное вступление. С. 170 -171). Понятия освобождаются от законодательства рассудка, становятся личностными, контактными, диффузными для того, чтобы создать бессистемную динамическую систему, охватывающую весь универсум, в котором просвечивает незримое присутствие Божественного начала. Ведь мир, по слову Новалиса, «универсальный троп духа, символический образ такового» (Там же. Фр. 76. С. 170), тогда как «вся человеческая жизнь – богослужение» (Там же. Фр.85. С. 172).

Новалис стремится к «оживлению философии», указывая на неуловимость первоначала, его «безмолвное парение» (нем. Schweben) между бытием и небытием, движением и покоем, истиной и иллюзией, серьезностью и игрой. Это «некая абсолютная сфера экзистенции», где царит сама жизнь. «Здесь философия завершается и не может не завершиться – ведь суть жизни в том, что понять ее невозможно» (Там же, Фр. 4. С. 55). Линейность фихтевских диалектических триад, стремительный переход от тезиса через антитезис к синтезу не может больше мыслиться как непрерывный, исходящий из продуктивности Я луч. Мысли Новалиса ближе фигура круга, который символизирует примирение противоположностей и сквозную связь всего со всем. «Центростремительная сила – синтетическое, центробежная сила – аналитическое стремление духа и тяга к единству – тяга к многообразию, посредством взаимного определения достигается высший синтез единства и многообразия – одно во всем и все в одном» (Там же. Фр. 65, с. 168). Эта старинная пантеистическая формула напоминает сразу и о средневекой немецкой мистике, и о ренессансной натурфилософии, и о спинозовском тезисе «Бог или природа» (лат. Deus sive natura). Сам Новалис резюмирует свою интеллектуальную эволюцию в следующем фрагменте: «Спиноза возвысился до природы, Фихте – до Я или личности, я – до тезиса о Боге» (Там же. Фр.14. С. 60). Параллельно с натурфилософом Ф. Шеллингом, но автономно от него Новалис совершает движение от трансцендентального идеализма к «безусловному природы» и стремится примирить противоположные начала Природы и Духа в единстве Божества. Философия откровения осваивает категориальный язык немецкого идеализма, и одновременно расширяет его до поэтической мудрости жизни. Тайна целого, будь то универсум или человек, – это одновременно не выразимая категориально тайна изначального тождества и высшего синтеза противоположных начал. Новалис делает «героиней философии» поэзию, раскрывая проявления божественного первопринципа в природе, познании и творчестве. 

 

1.1.3. Тайнопись природы и универсализм познания

 Благодаря влиянию «язычника поэзии» И.В. Гете (1749–1832), со свойственным ему «обожествлением творящей жизни» (Зиммель Г. Гете. С.15). романтики преодолели ограничения субъективизма Фихте, для которого природа – это продукт творчества Я, не имеющий, однако, самостоятельной ценности вне мышления. Самоценность природы подчеркивается Шеллингом: «… не мы знаем природу априорно, а природа есть априорно, т.е. все единичное в ней заранее определено целым или идеей природы» (Шеллинг Ф.В.Й. Введение к наброску системы натурфилософии. С. 188-189). Шеллинг рассматривает природу как субъект и как объект, как процесс и как продукт, постулируя принцип потенцирования, т.е. выделения в природе ступеней по критерию возрастания субъективного и убывания объективного. Эта натурфилософская стратегия своеобразно преломляется в творчестве Новалиса. «Это, пожалуй, слишком уж дерзновенно <…> складывать природу из внешних сил и явлений и выдавать ее то за исполинское пламя, то за удивительной формы шар, то за двоицу или троицу, или за какую-нибудь другую диковинную силу. Было бы более мыслимо, чтобы она оказалась порождением некоего непостижимого сговора бесконечно различных существ, дивной связью мира духов, точкой схода и касания бесчисленных миров», – размышляет один из героев незавершенного этюда «Ученики в Саисе». (Новалис Ученики в Саисе. С. 132).

Природа-сама-по-себе растворена в абсолютном тождестве и есть воплощение Божества. Здесь важно иметь в виду, что божество, о котором говорит Новалис, отнюдь не является личным Богом. В философии романтиков речь не идет о творце мироздания, стоящем в начале времен. Их Бог – имманентный закон мира, бесконечно глубокое его средоточие. Природа же как-она-явлена – это живая целостность, пронизанная игрой таинственных сил, целесообразный, но бессознательно действующий, лишенный свободы организм, который лишь в потенции может стать божественным откровением. Темное, еще не очищенное разумом природное начало порождает чудовищные землетрясения и бури, уродливых и страшных зверей, раздор и хаос. Однако, утверждает Новалис антагонизм идеального и материального должен быть преодолен: «природа хочет сама ощутить свое великое мастерство, и поэтому она претворилась в людей и, таким образом, созерцает в них свое величие» (Новалис Генрих фон Офтердинген. С. 23). Посредством разумности природа «возвращается в саму себя», обретая утраченную гармонию и возрождая Золотой Век. В этом пункте Новалис единодушен с Шеллингом, полагавшим, что «лишь поскольку природа возвратилась бы к просветленной целокупности и абсолютному единству <…>, лишь постольку она стала бы зеркалом божественного» (Шеллинг Ф.В.Й Система трансцендентального идеализма С. 80).

Главенствующую роль в возвращении природы к идеальному состоянию играет человек. «Мы исполняем миссию. – подчеркивает Новалис. – Мы призваны обустроить землю» (Новалис Фрагменты. Фр. 32. С. 93). Его трактовка смысла этой миссии уходит своими корнями в мифологическое представление об аналогии микро и макрокосма. При этом мыслитель не упускает из виду ренессансную трактовку человека как скрепы мира (лат. copula mundi) – посредника между уровнями бытия. «Человечество есть высший смысл нашей планеты, нерв, связующее звено между высшим и низшим миром, взор устремленный в небо» (Там же. Фр. 53. С. 158). Однако, отпадение человека от универсальной первоосновы – души мира (лат. anima mundi) превратило их отношения в борьбу двух «противообразов» – природы и духа, Я. Разумное, философское, математическое или естественнонаучное постижение сути естества обернулось непреодолимой пропастью между человеком и миром. «Ласковая природа» умирает под «острым ножом» исследователя, пытающегося проникнуть в глубины ее внутренней жизни. «Научится ли он [человек] когда-нибудь чувствовать? – вопрошают в повести «Ученики в Саисе» природные существа. – Мышление – только сон чувства, отмершее чувство, бледная жизнь» (Новалис Ученики в Саисе. С. 129). К материнскому лону природы, к тому первичному единству, из которого человек вышел, возвращает лишь понимающее проживание ее тайн. Все душевные силы человека, концентрируются в таинственном чувстве единства универсума (нем. Naturgefϋhl), которое может стать ключом к тайнописи природы.

Проникновенному чувству, вбирающему в себя безошибочность инстинкта, всеохватность интеллекта, неукротимость воли, полет воображения и святость веры открываются «удивительные фигуры; фигуры, видимо, входящие в состав той великой тайнописи, которую мы замечаем всюду – на крыльях, яичных скорлупах, в облаках, в кристаллах и горных породах, на замершей воде, внутри и снаружи гор, растений, животных и людей, в небесных светилах, на круглых пластинках смолы и стекла при касании и трении, в железных опилках вокруг магнита и в странных совпадениях случайностей» (Там же. С. 141). Из этого чувства рождается пробуждающее природные силы действие. «Что такое природа? – спрашивает Новалис, – Энциклопедический систематический реестр или план нашего духа. Зачем ограничиваться простым перечнем богатств – давайте изучать, обрабатывать использовать. (Новалис Фрагменты. Фр. 60. С. 166).  На основе такого чувства может и должно строиться научное исследование природы. Новалис предлагал соединить различные разрозненные науки в одну «тотальную науку» будущего – энциклопедистику (нем. Enzyclopadistik), где аналогии между математикой и поэзией, музыкой и химией, философией и астрономией станут подтверждением великого тезиса «Я есть Ты». Наука, освобожденная от сухости и механистичности рационализма эпохи Просвещения, может стать «системой мыслей – точным отображением и формулой вселенной» (Новалис Ученики в Саисе С. 129). Для этого каждая частная наука должна развиться в науку высшую всеобщую. Взгляд внутрь себя позволяет философу и ученому проникать в законы внешнего мира. Тот, кто осмелился поднять покрывало богини Саиса – «матери всех вещей» узрит самого себя. Это «чудо чудес» возможно потому, что «человек создан для бессмертия».

 

1.1.4. Гений как «мессия природы»

Многообразие одухотворяющей природу деятельности высшую точку своего напряжения обретает в поэзии. Универсум природы отражается в зеркале поэзии, как Я в Ты. Поэтическое «возвышение» (нем. Erhebung) мира, превращение «внешних вещей в мысли» Новалис называет романтизированием. Воображение, исходящее из глубин творческого духа поэта, создает независимый от внешних влияний мир грезы, идеальный, духовный универсум. Однако, было бы ошибкой по отношению к мировосприятию романтиков «говорить о какой-то противоположности идеала и действительности или о столкновении между ними» (Жирмунский В.М. Немецкий романтизм и современная мистика. С. 146). Согласно Новалису, путь вверх тождественен пути вниз, а движение внутрь – движению наружу. В таком движении туда-обратно (нем. Hin-und-her-Direction) происходит сопряжение вымысла с реальностью. Созерцая себя в сказке, грезовидец дает ей действительное воплощение. Новалис формулирует своеобразный й императив романтической философии: «Мир должен быть романтизирован. Только так исконный смысл будет обретен вновь. Романтизация есть не что иное, как качественное потенцирование. Низшая самость отождествляется в данной операции с высшей. Ибо мы сами являемся качественным рядом потенций. Эта операция еще никому не известна. Придавая низкому высокий смысл, обыденному – таинственный облик, известному – достоинство неизвестного, конечному – сияние бесконечного, я все это романтизирую; обратная операция для высокого, неизвестного, мистического, бесконечного – посредством соединения с противоположным они логарифмизируются, получают обыденное выражение» (Новалис Фрагменты. Фр. 37. с. 152 – 153).

Романтизирование для поэзии оказывается тем же, что и потенцирование для философии. Вслед за Шеллингом, который рассматривал гениальность как «потенцированный интеллектуальный взгляд» на сущее, как «магию созерцания», Новалис наделяет «Я высшего рода» одаренностью видения. Этот дар не является чисто интеллектуальным. Соединяющее преднамеренность и импульсивность, Я гения экстатично, в нем рождаются «внутренние световые феномены», позволяющие созерцать божественные смыслы внешних вещей. Гений, поэт, визионер становится «мессией природы», превращая ее проявления в фигуры речи, в иероглифы, которыми написана волшебная сказка бытия. Поэзия будит природу, открывая в ней глаз сознания. Заглядывая в собственные глубины, поэт постигает целостность космической жизни, образуемую живым взаимодействием природных стихий.

Новалис распределяет «дивное разнообразие» существующего по степеням проявления идеального, божественного начала в материи: неорганические формы, организмы, человеческий гений, поэзия, мысль. Этот порядок имеет свой смысл и назначение. «Чтобы постичь природу, нужно заставить ее возникать в самой себе во всей ее последовательности» (Новалис Ученики в Саисе. С.135) – утверждает Новалис. Созерцание гения вбирает в себя не только тепло чувств и свет сознания, но и неукротимый импульс творящей воли. Это не пассивное состояние, а активный творческий процесс. «Мыслящий человек возвращается к первоначальной функции своего бытия, к творческому созерцанию, к той точке, в которой зачинание и знание пребывали в чудеснейшей взаимной связи, к творческому мигу подлинного наслаждения, внутреннего самозачатия» (Там же). То, что у Фихте было абстрактной активностью самосознания, у Новалиса становится Я, обладающим «иероглифической силой», творящей личностью, способной расколдовывать, оживлять бессознательное природное начало. Обладая «наиболее полноцветной человечностью», поэт, гений являет собой Я высшего рода, в котором, по словам Новалиса, заключено человечество «в самом совершенном растворе». Гений – это магический идеалист, овладевший чудом синтеза или операцией превращения: для него вещи – это внешние мысли, а мысли – внутренние вещи. Благодаря волшебной палочке аналогии (нем. Zauberstab der Analogie) внешний универсум становится для магического идеалиста прозрачным и исполненным смысла, а внутренний – полнокровным и разнообразным.

Поэт делает мир живым, романтизирует природу, его орудием является слово, Логос. Язык для поэта – активное динамическое начало, медиум между застывшим миром форм и летучим миром мыслей. Единство слова и мысли принадлежало забытому сегодня, еще не утратившему своей духовной сути языку. «Изначальный язык был музыкальнее, а потом прозаизировался – обеззвучел» (Новалис Фрагменты. Фр. 34. С. 212). В устах поэта он снова должен стать песней. Маг не просто владеет пробуждающим словом, он «амальгамирует духом» реальность. С природой он обращается произвольно и свободно, как с собственным телом, направляя ее с помощью нравственной воли. В «чудесном синтезе» он примиряет все противоречия, таким образом, магический идеализм в отношении природы становится в высшей степени реализмом, а возвышенная религия – подлинным, настоящим натурализмом. Мистическое мировое чувство (нем. Weltgefϋhl) заключает в себе высший парадокс, объединяющий дискурсивное и интуитивное познание. Слова пронизывает демиургическая энергия. «Язык уже более не ритуал мысли, а орудие магии, снимающей противоположность Духа и Материи. Единственное слово, найденное поэтом, оказывается архаически-первозданным, индивидуальное становится высшим выразителем универсального. Слово-заклятье, заклинание, восходящее к праязыку – инструмент управления вещами, тайное знание, открывающее возможность заново формировать все вокруг» (Вайнштейн О.Б. Язык романтической мысли. С. 17). Трансцендентальная поэзия или логология (нем. Logologie) олицетворяет мистическую, в высшей степени действенную, все проникающую идею. Новалис использует излюбленный романтиками прием потенцирования корневого понятия: в логологии сконцентрирован смысл смысла, Логос Логоса. Она оказывается высшей философией, философией философии, необходимость которой была остро прочувствована романтической эпохой. «Это факт высшего порядка, встретиться с которым может только высший человек. Однако все должны стремиться к такой встрече в себе» (Новалис Фрагменты. Фр. 5. С. 215). Как и энциклопедистика, логология обращена в будущее, ее творец относится к современному человеку как мудрец к ребенку, как поэт к природе, как Я к не-Я. В прозрениях раннего романтизма просвечивает грядущий образ сверхчеловека. Но светлый гений Новалиса пророчит его приход с детской улыбкой: «Из камня к свету скрытый свет струится. Не сердце ль сердца и во мне таится?» (Новалис Генрих фон Офтердинген. С.32).