Глава 57. Дневник Одинцова

Поручение товарищей закончить дневник Коля Одинцов принял с радостью. Каждый вечер, сделав уроки, он допоздна сидел над своей клеенчатой тетрадью, то погружаясь в воспоминания, то торопливо записывая события. Коля перечитал все старые записи, дополнил их, некоторые переписал заново. Вызывая в памяти тяжелые картины недавнего прошлого, Коля Одинцов волновался, вскакивал, ходил по комнате или, забывшись, глядел перед собой, ничего не видя вокруг. Маленькая керосиновая лампа начинала мигать, огонек ее суживался. Бабушка беспокоилась:

— Да что ж это ты все пишешь, Коленька? Уж и лампа тухнет у тебя... Что это за уроки такие? — спрашивала она внука, наклоняясь над столом.

Коля поспешно убирал тетрадку:

— Да это так, бабушка, — одну работу мне поручил отряд, кое-что записать надо.

— Да зачем же это по ночам сидеть! Ложись, голубчик! Уж очень ты нагрузился нынче работой. Эдак никакое здоровье не выдержит.

— Выдержит! — весело уверял Коля.

Однажды, по старой детской привычке, припав головой к бабушкиной груди и обхватив обеими руками ее сухонькие плечи, Коля вспомнил, как, рыдая, шел он по хате вместе с бабой Ивгой, уткнувшись головой в ее кофту. Воспоминание было так ярко, что ему даже послышался где-то рядом певучий голос бабы Ивги: «Не плачь, не плачь, мое дитятко...»

Одинцов бросился к столу и схватил дневник. Перо его быстро забегало по бумаге. За плечом, низко склонившись над головой внука, бабушка с трудом разобрала несколько слов:

«Баба Ивга была нам как мать...»

Бабушка пошла за очками, но Коля спрятал тетрадку в стол и лег спать.

На другой день старушка ходила по комнате расстроенная, а вечером Коля застал ее за своим письменным столом. Часто сморкаясь в мокрый платочек и сдвинув на нос закапанные слезами очки, она читала его дневник.

— Бабушка! — бросился к ней Коля. — Ну что ты делаешь?

— Плачу... — жалобно сказала старушка, устремляя на внука голубые выцветшие глаза с красными ободками век. — Плачу, Коленька... Ничего ты мне такого не рассказывал, что на Украине было, а сейчас вот и узнала я... Садись, голубчик, что дальше-то хоть было — пиши! Пиши, пиши! — поспешно придвигая к Коле тетрадку, усаживала его за стол бабушка. — Может, еще спасется он, дед Михайло-то, а?

Коля расстроенно махал рукой:

— Ну кто тебя просил читать! Вечно ты, бабушка, что-то придумаешь...

Но бабушка уже возилась в кухне, разогревая Коле ужин. Маленькая, согнувшаяся под бременем лет, она стояла над плитой и плакала горькими, безутешными слезами.

— Батюшки мои, и чего же это весь мир такое злодеяние допускает! Поднялись бы все люди из конца в конец, изничтожили бы фашистов этих начисто! И уродятся же на земле этакие палачи злодейские!.. — доносился до Коли ее гневный старческий шепот.

С тех пор каждый вечер, приходя домой, Коля заставал бабушку в слезах. Отнять у нее дневник не было никакой возможности, и Одинцов торопился скорее закончить его, чтобы отнести в школу.

— Читает — и все, — жаловался он товарищам. — А спрячешь подальше — обижается!

Сегодня, вернувшись пораньше, Коля просидел до глубокой ночи, записывая последние события. Спрятав дневник под подушку, он лег, решив завтра же передать его в школу.

Проснулся он на рассвете. Бабушкина постель была пуста. Старушка спала в кресле, подперев рукой голову. На морщинистых щеках ее виднелись следы слез.

Колин дневник вместе с очками лежал на коленях.

«Прочитала!» — подумал Коля и, отвернувшись к стене, закрыл глаза.

Утром, еще до занятий, он сбегал в школу и положил дневник в пионерской комнате на круглый столик, под фотографией учителя.

На занятиях у Екатерины Алексеевны он сказал Трубачеву:

— Я дневник отнес. Вечером, может, возьмешь домой, проверишь?

— Все вместе как-нибудь соберемся и почитаем! — ответил Васек. — Пусть пока полежит там. Ты ведь всю правду писал?

— Конечно! — даже обиделся Коля.

— Не обижайся, я для формы спрашиваю, — улыбнулся Васек.