Алеша Шахматов разыскивает Нестора

 

Нестору Леля Шахматов откровенно завидует: жил монах в таинственные времена, расспрашивал, как и он, Леля, стариков. Только тогда старики легко вспоминали князя Ярослава, и даже самого Владимира Красное Солнышко.

Дядя находит, что племянник развивается как-то неравномерно. Вчера еще не знал толком, где Персия, а ныне уверенно утверждает, что Нестор-летописец родился в середине XI века, а прекратил писать в начале XII.

«Нестор. 1056—1114-й», — читает мальчик название недавно вышедший книги и ухмыляется: «Почему 1056-й? Почему 1114-й? Разве это точно известно?»

Алеша Шахматов сомневается.

До боли в глазах он перечитывает легко запоминающиеся летописные строки; сначала древнерусский слог был непривычен, потом стал старым, добрым знакомым…

Страницы про Ярослава Мудрого он находит быстро. Вот тут, около 1050 года, родился и его герой, «Лелькин монах», как говорит сестра.

Летопись за 1051 год. «Поставил Ярослав Илариона в митрополиты русского родом, в церкви Святой Софии, собрав для того епископов. А теперь расскажем, почему прозвался Печерский монастырь…» Рассказ такой: Иларион прежде был священником, «приходил на Днепр, на холм, где теперь стоит старый монастырь Печерский, и там молился, ибо был там лес великий. Выкопал он пещеру малую, в две сажени, и, приходя, молился богу втайне». Мальчику не понятно, отчего же он в своей церкви не молился? Почему «втайне»? Этот же Иларион, Алеша уже знает, написал знаменитое «Слово о законе и благодати» — молитву, поэму, проповедь…

Затем пещера опустела — Иларион возвысился, сел в храме Святой Софии митрополитом. Однако вскоре на горе появляется странствующий монах, родом из города Любеча, именем Антоний. «Антоний пришел в Киев и начал думать, где бы поселиться; и ходил по монастырям, и нигде ему не нравилось…» Наконец нашел Иларионову пещерку, раскопал ее шире и начал жить, «молясь богу, питаясь хлебом сухим, и то через день, и воды в меру кушая».

И Антоний отчего-то хочет жить не в монастырях, где вдоволь еды и тепла, а в темной пещере…

Потом пришли и другие. Антоний их принимал и постригал в монахи. «И собралось к нему братии 12 человек, и выкопали пещеру большую и церковь и кельи, которые и теперь еще существуют в пещере под старым монастырем…»

С этой братией Леля Шахматов уже хорошо знаком: вторым явился Никон. Патерик его именует «великим Никоном» и представляет прямодушным, гордым, суровым… Затем из Курска пришел Феодосий, сын богатых родителей, будущий герой Несторовых трудов.

Чего же они хотели?

Трудно понять спустя восемь веков, увидеть истину сквозь текст патерика, где первые пещерные отшельники, конечно, приукрашены… «Много ведь монастырей царями, боярами и богачами устроено, но не такие они, как те, которые поставлены слезами, постом, молитвами, бессонными ночами», — гордо записывает печерский монах. Видно, было соперничество с другими монастырями и монахами. Видно, Антоний, Никон, Феодосий по-своему понимали новую веру: сытая, безбедная монашеская жизнь, полное подчинение «царям, боярам и богачам» им не по душе. Поселившись в пещерах близ столицы, они как бы бросают вызов властям светским и духовным.

Алеша вспоминает, как однажды пролез в узкую, темную, холодную пещеру над речным обрывом. Было весело и жутко. Но жить там противно и, главное, скучно.

Однако у древних были книги. Патерик напоминает не раз: с первых же лет читали, переписывали, сами писали, переплетали.

Алеша снова погружается в летопись:

1054 год. «Скончался великий князь русский Ярослав. Еще при жизни своей дал завещание сыновьям своим, сказав им: «Вот я покидаю мир этот, сыны мои; живите в любви, потому что все вы братья, от одного отца и одной матери. Если же будете в ненависти жить, в распрях и междоусобиях, то погибнете сами и погубите землю отцов своих и дедов своих, которую они добыли трудом своим великим, но живите в мире, слушаясь брат брата. Вот я поручаю заместить меня на столе моем в Киеве старшему сыну моему Изяславу… А Святославу даю Чернигов, а Всеволоду — Переяславль».

Еще через несколько строк.

1059 год. «Изяслав, Святослав и Всеволод освободили дядю своего Судислава из темницы, где он просидел 24 года, взяв с него крестное целование, и принял он монашество».

— Вот так братская любовь! Сам проповедует детям — «живите в любви», а собственный брат — 24 года в темнице!

Алеша смеется… А через минуту читает, как князь Святослав пошел на своего племянника Ростислава к Тьмутаракани: «Ростислав же отступил из города не потому, что убоялся его, а не желал против дяди своего оружия поднимать. Святослав же, придя в Тьмутаракань, посадил там сына своего Глеба и вернулся домой. Ростислав же, придя, выгнал Глеба, и пришел Глеб к отцу своему».

Алеша смеется. Не верит: просто у Ростислава войска меньше было, а то бы он дядю «уважил»…

Потом задумывается: зачем же летописец обманывает? Князей представляет лучше, чем они на самом деле. Князья-то небось лихие рубаки были, любили подраться, поесть, вина попить, бывали и свирепы, и великодушны, и двуличны. Древние рыцари… Алеша совсем недавно прочитал Вальтера Скотта и в рыцарях разбирался.

Да, но если князья были такими, как принц Джон или даже Ричард Львиное Сердце, летописцу несдобровать, если бы всю правду рассказывал…

Благодаря Печерскому патерику Алеша знакомится с князьями поближе и видит, что представлял их довольно верно.

Однажды два молодых человека, княжеский слуга и сын первого боярина, пришли в пещеру и попросили постричь их в монахи. Никон, тогдашний глава обители, просьбу пришельцев исполнил. При пострижении они получили новые имена — Ефрема и Варлаама. Дружинные подвиги и шумные пиры сменили на пещерный мрак и уединение. Тогда первый боярин, отец Варлаама, в ярости великой примчался в лес, «разогнал богоизбранное стадо», а сына привел домой силой. Варлаам, однако, не смирился, снова ушел в пещеру, и тогда рассвирепел сам князь Изяслав. Горстка жалких, нищих отшельников посмела постричь в монахи его людей, не испросив княжеского соизволения!

Никона призывают ко двору и требуют, чтобы он образумил беглецов. Тот держится гордо и отказывается подчиниться. Изяслав готов расправиться с печерцами. Узнав об этом, они уходят из-под Киева, и лишь через трое суток их догоняют в лесу княжеские слуги и просят возвратиться. Оказывается, жена Изяслава, дочь польского князя, напомнила супругу, что у нее на родине подобные княжеские бесчинства около тридцати лет назад вызвали грозное восстание. Изяслав испугался: смекнул, что расправа с печерцами может переполнить чашу…

Почти вся братия вернулась. Не подчинился лишь Никон, возможно не простивший оскорблений или опасавшийся за свою жизнь. Он отправился далеко — за степи, через море, в Тьмутаракань — и вернулся лишь через несколько лет.

Изяслав встретил вернувшихся внешне очень ласково. Сразу отдал в их полное распоряжение гору, возвышавшуюся над пещерой, и приказал строить там деревянную церковь. Для монахов это было весьма кстати, ибо в пещере собралось уже почти сто человек и стало слишком тесно.

Выросший над пещерами новый монастырь был прозван Печерским.

Вся эта история — из Печерского патерика.

А в летописи? В летописи все очень просто: «Антоний послал одного из братьев к князю Изяславу, сказав так: «Князь мой! Это бог умножил братию, а местечко мало: дал бы ты нам гору ту, что над пещерою». Изяслав же, выслушав это, с радостью послал своего мужа отдать им ту гору».

Про ссору, бегство и возвращение — ни слова.

И снова в доме Шахматовых удивляются: Леля в который уж раз хохочет над такой серьезной книгой.

— Как же, дядя, ты не понимаешь — летописец боится про все рассказывать. Вот и Карамзин пишет: «Летописцы наши не Тациты[8] не судили государей, рассказывали не все дела их. Лев не разевал челюстей за такими историками».

— Алеша, посуди сам, возможно ль хоть в наше время без цензора? Всякий начнет строчить такое…

— Так ведь, дядя, печерские монахи смелые были, не боялись самому князю перечить… Изяслав перед ними спасовал. Неужели же они сами так правду подкрасили?

— А ты, брат, не горячись да не суди слишком строго…

Алеша переворачивает несколько страниц и попадает в новые времена.

 

Десять лет спустя

 

1067 год. Нестор уж вырос. Может быть, тоже принимается за чтение старых книг. Время неспокойное. Всеслав Полоцкий, двоюродный брат трех Ярославичей, начинает междоусобную войну. XI век — пора былинных удальцов, полулегендарных битв и набегов. Но Всеслав Полоцкий, видно, поразил даже ко многому привычных современников.

Алеша представляет князя в черной одежде, бешено несущимся на черном коне. За ним дробит землю копытами коней молчаливая черная дружина. И вот они пронеслись как вихрь и скрылись за снежной пеленой, чтобы вдруг объявиться то ли в Новгороде, то ли у Черного моря…

В «Слове о полку Игореве» говорится:

 

Всеслав князь

Ночью волком рыскал,

Из Киева дорыскивал до петухов Тьмутараканя.

Для него в Полоцке позвонили к заутрене рано,

А он в Киеве звон тот слышал.

 

Вот летопись: «Всеслава мать родила с помощью волхования. Когда мать родила его, у него на голове оказалось язвено[9]. Волхвы же сказали матери его: «Это язвено навяжи на него, пусть носит его до конца дней своих».

«Потому Всеслав и немилостив на кровопролитие», — заканчивает летописец.

Зимой 1066–1067 года набежал Всеслав на Новгород.

«В лето 6574 пришел Всеслав и взял Новгород с женами и детьми; и колокола снял у святой Софии. О, великая беда пришла в час тот! И паникадила снял».

Три Ярославича — Изяслав, Святослав и Всеволод — «пошли на полоцкого князя и взяли Минск и иссекли всех мужчин, а женщин и детей взяли на щиты. И сошлись со Всеславом 3 марта на Немиге, и был бой жестокий, и много людей пало».

Так говорит летопись.

В конце концов Ярославичи одолевают. Всеслав бежит, но братья приглашают его для переговоров, поцеловав крест, что не причинят зла. И, как только полоцкий князь с двумя сыновьями входит в шатер Изяслава, его хватают, отвозят в Киев и бросают в темницу.

Феодосий и вся печерская братия осудили такое клятвопреступление. Изяслав, конечно, гневался, но ссориться с монахами не хотел и потому смолчал…

Год 1068. На степных границах показываются половцы; отныне и на полтора столетия они — главный враг. Братья — Изяслав, Святослав и Всеволод — с дружинами идут навстречу. Но вскоре быстрые, как ветер, кочевники побеждают, и князья бегут в свои города.

Встревоженно бьют колокола, рокочущая толпа собирается на торгу. Вече!

Киевляне обращаются к Изяславу:

«Вот половцы рассыпались по всей земле, выдай, князь, оружие и коней, мы еще побьемся с ними».

Изяслав не соглашается. Видно, боится, что люди, получив в руки оружие, отомстят за старые обиды и притеснения. Город негодует: мало того что князь не сумел оборонить свою землю, он же не дает киевлянам самим защитить себя! Толпы рванулись к дворам Изяслава и богатых воевод. Бросаются к темнице, где больше года томится Всеслав. «И сказала дружина Изяславу: «Пошли ко Всеславу, пусть, призвав его к оконцу обманом, пронзят его мечом». И не послушал этого князь. Люди же освободили Всеслава из темницы и прославили его среди двора княжеского».

Полоцкий богатырь, мечтавший о киевском престоле, неожиданно попадает туда прямо из темницы. «Коснулся древком копья золотого престола киевского». Изяслав же в страхе бежит в Польшу, двор его разгромлен народом, захватившим «бесчисленное множество злата и серебра в монете и слитках».

Проходит несколько месяцев, и разносится слух, что Изяслав возвращается с польским войском. Всеслав решает, что Киев — «орешек не по нем», и однажды ночью тайно, «вороном, оборотнем», бежит в родной Полоцк. Восставший люд остается без предводителя.

Появляется Изяслав, налитый злобой. Кое-что рассказывает летопись, кое о чем умалчивает; но многое открывает патерик. Изяслав сильно гневается на Печерский монастырь. Вероятно, обитель сочувствовала восставшим. К тому же Феодосий смело отправляется к князю и просит не чинить расправы над киевлянами. Однако 70 человек казнили, «а других ослепили, а иных безвинно умертвили, не расследовав дела…» Должен бежать из Киева и Антоний, первый обитатель Печеры, уже глубокий старец. Ведь Изяслав в ярости желает крови за позор изгнания. Однако он быстро остывает, князь-неудачник. Боится прошлого и неуверен в будущем. Вскоре снова появляются половцы и начинаются распри с братьями.

К слову старцев из деревянной церкви над пещерами многие прислушиваются, и князь ищет там союзников, поддержки. И вот он опять ласков, задабривает монастырь, не мешает возвращению из Чернигова Антония, из Тьмутаракани — Никона. Начинает и сам частенько наведываться в обитель.

Однажды после обеда, когда монахи отдыхали, Изяслав подъехал со слугами и постучал в ворота. Монах-привратник сказал, что игумен Феодосий никого не велел пускать. «Да ведь я князь!» — вспылил Изяслав. Но привратник не открыл ворот, пока Феодосий не дозволил. При других обстоятельствах князь не смолчал бы и расправа была б крута. Но на этот раз все кончилось мирно…

«А Нестор-то уж вырос, — думает Леля. — Он видал и Все-слава и Изяслава».

И Алексей Шахматов, забывшись, прибегает к приему ненаучному и, следовательно, недозволенному: сочиняет биографию своего героя. Пять биографий. Десять…

Нестор — сын одного из казненных киевских повстанцев; Печерская обитель смело приютила его…

Нестор — младший сын одного из княжеских дружинников; старшему сыну — земля, имущество; юному — в чисто поле или в монастырь…

Нестор, разумеется, из купцов. В юности немало странствовал, много читал и видел. В пятнадцать лет, а то и раньше, хотели его оженить, а он — в монастырь.

Нестор — юный слуга Всеслава, всюду следовал за князем, но разочаровался в своем герое после его позорного ночного бегства из Киева…

Нестор — бродяга, странник, рыбак, пастух, бедняк…

Но тут Алексей Шахматов вспоминает, как должен вести себя настоящий ученый, и весьма строго останавливает поток фантазий.

— Что ж твой Нестор? — спрашивает Женя.

— Нестор? Он одно время правил царством Персидским — разве не знаешь?