Курукина Юлия Сергеевна

Конкурс творческих работ «Я помню» Номинация «Я расскажу»

 «История одного солдата»

Вы что-нибудь слышали о войне? Наверняка, Вы читали хоть одну книгу, в конце концов, учебник по истории. О да, это ужасное время, люди умирают тысячами, миллионами. Нации и народы страдают, убивая друг друга. Но присмотритесь внимательнее, что на самом деле Вы знаете о войне? Что значит война для одного человека, если кровь льётся чуть ли не по всему миру? А Вам не приходила в голову мысль о том, что история одного солдата расскажет о войне больше, чем учебник с цифрами и датами?

Будем знакомы, я Михаил. Сейчас мне всего двадцать пять, а я чувствую себя столетним стариком. То, что я видел, вряд ли уже сотрётся из моей памяти и памяти всех, кто был со мной рядом. Сейчас, сидя в уютной комнате, в тёплом кресле и с чашкой ароматного кофе на столе, я не могу поверить в то, что это всё происходило в действительности. Да, это не страшный сон и не книга ужасов. Это моя жизнь, и я собираюсь показать вам её такой, какой она была, разве что только немного опустив детали.

-1-

Мы углубляемся во вражескую территорию. От нашего батальона почти ничего не осталось. Но мы всё идём и идём. Командир верит в победу, я тоже верю, все вокруг верят. Вокруг ни одной живой немецкой души, только мертвые. Их разнесло нашими гранатами. Для фронтовых вояк уже привычен вид трупов, висящих на деревьях, им не впервой замечать оторванные конечности в кустах, недалеко от дороги. Новички же пытаются отводить глаза, смотреть прямо перед собой. Но никто ещё не избежал страшной участи увидеть смерть своими глазами. Они враги, и мы это знаем. Но хотят ли они быть нашими врагами? Кто-нибудь из них действительно ненавидит нас? Я не хочу завершать эту мысль, то, что находится за этой чертой – может оказаться страшным и губительным. Мы едем дальше на больших грузовых машинах и, наконец, приближаемся к небольшой полуразрушенной деревеньке. Тут мы и будем жить, конечно же, пока не продвинемся с боем вперёд или, пока нас не отодвинет вражеская артиллерия, что не желательно. Вечером мы ведём разговоры о чести и достоинстве, о войне. Я вижу в глазах товарищей яркий огонёк, каждый из нас готов отдать жизнь за будущее Родины. Прямо передо мной сидит Василий, ему чуть больше семнадцати, он совсем ещё ребёнок, но уже такой взрослый. Фронтовая пыль на лице прибавляет ему ещё пару лет, а голос, такой огрубевший уже спустя пару месяцев на передовой – и вовсе делает его сорокалетним мужчиной. Да что уж говорить, мы все тут молодые старики. Война застала нас на школьной скамье, на рассвете после выпускного вечера, за подготовкой к вступительным экзаменам в училища. Все мы были ещё детьми, но никто не хотел оставаться в стороне. Вот, Василий, например, прибавил себе год и отправился в военный комиссариат. Да там особо и не проверяли, если есть желание – примут и обучат, лишь бы только спасти Отечество. «Всё для фронта, всё для победы!» - зычным голосом отдаётся в наших головах призыв вождя по радио.

-2-

Июль сорок первого. Я не знаю, куда нас ведут. Думаю, никто из идущих рядом не знает. Рядом то и дело мелькают до тошноты противные солдаты в тёмно-зелёной форме. Все мы тут – рабы и узники. Идущих точно больше 10 тысяч, это только то, что в пределах моего зрения. Длинная колона из обритых наголо русских растянулась далеко впереди и позади. Каждый из нас понимает, что нас ждёт, и покорно шагает по дороге. Но если заглянуть в глаза любому, – молодому парню, старику, еле передвигающему ноги в истоптанных сапогах, бравому офицеру, у которого отобрали форму, но по его выправке видно, что он грамотный тактик и стратег, привык задавать такт и вести в бой, – посмотри в эти глаза, и ты поймёшь, что никто из нас не сдался. Это только начало, это всего лишь проигранный бой, ладно, несколько сотен боёв на разных частях линии фронта, но не целая война. Многие из этих людей ещё выберутся отсюда, некоторые даже сыграют важную роль в победе над немецким фашизмом. Но сейчас не время сопротивляться и что-то доказывать хладнокровным противникам, идущим рядом. Ещё не время… Сопротивление бесполезно, а если кто-то выходит из строя – то тут же получает пулю в лоб. Мы идём уже несколько дней, может и больше, я теряюсь во времени. Те, что с ранениями – падают ниц, умоляют пристрелить их, но немцы не слушают, может быть, не понимают. Они кричать что-то на своём грубом говоре и дулами винтовок приказывают нам идти. Люди переступают упавшего и идут дальше, как будто никто не умолял их о быстрой смерти, как будто это не на их глазах остались позади уже десятки таких же людей. Сейчас я точно уверен только в том, что мы на территории Германии, скорее всего, уже в Нижней Саксонии, долгое время без еды и воды дают о себе знать, я проваливаюсь в небытие, при этом упорно продолжая идти. Я ни за что не умру вот так. В лапах у проклятых нацистов. Я не сдамся этой чёртовой арийской расе! Они ещё поймут, что затевать войну против такого народа – гиблое дело. Совсем скоро….

-3-

Последние месяцы нас кормили довольно-таки сносно, учитывая то, где мы находимся. Ежедневная каша из брюквы и кусок хлеба с холодным подобием чая. Они поддерживают нас на таком уровне, чтобы ряды рабочей силы существенно не поредели, но при этом мы постоянно страдаем от недостатка еды. Это ничего, главное, мы всё ещё живы. Нас водят на ежедневные работы, работаем до изнеможения, до потери сознания. Но никто не сдаётся, сколько бы нас не мучали. Русских так просто не сломить. Этим беловолосым и невдомёк, что мы живее всех живых. Вечерние разговоры в бараках придают нам сил. Мы обсуждаем то, как бы убили каждого из наших надзирателей, с каждым днём способы всё изощреннее. Ветер завывает за тонкими деревянными стенами хилого здания, которое мы ни за что не станем называть домом. Наш дом – за много километров отсюда. Наш дом – это берёзы и яблоневые сады, деревеньки и песни у вечернего костра. А здесь нам делать нечего, и все это понимают. Впереди зима, я вижу в глазах людей страх. Что нас ждёт с первыми сильными холодами? Кто останется в живых, когда на нас и без того потрёпанная летняя одежда?

В начале ноября нас посещают первые смерти. Старшие не выдерживают начинающегося холода вкупе с тяжёлой изнуряющей работой. Но внутри этого людского измотанного комка ещё теплится жизнь, теплится надежда.

Нас больше не водят на каторгу. Эти монстры ждут, когда мы перемрём от холода как мухи. Считают, что со своим истреблением мы справимся сами. Как бы не так! Нас заставляют копать братские могилы для своих же товарищей. Весь задний двор покосившегося барака уже изрыт, теперь умирают сотнями в день. Но мы всё ещё держимся. Чтобы окончательно не замерзнуть мы просто ходим кругами по двору, кругом забор, кругом колючая проволока, грязь и кровь, смешанные со снегом. Я тоже хожу, я поклялся себе не умереть здесь. Пытаюсь заглянуть в глаза ходящим рядом понурым мужчинам и встречаю там пустоту, пугающую чёрную бездну, там нет ничего, ни желания жить, ни хотя бы тлеющей ненависти к тем, кто беспощадно истребляет наш народ. Там нет совсем ничего, и это пугает куда сильнее, чем возможность умереть от холода на вражеской территории.

А к началу весны нас и вовсе остаётся около двух тысяч. Кажется, мы начинаем забывать, как разговаривать друг с другом, как петь песни и радоваться солнцу. Мы превращаемся в животных, желающих согреться или же поскорее умереть. Никто уже не считает дни, да и что толку, всё это – один сплошной мучительный день, где мы уже перестали считать, сколько товарищей покинуло нас, сколько сегодня, сколько завтра. Нам не всё равно, нет, но мы уже ничего не чувствуем.

Иногда к нам приходят немецкие солдаты, остановившиеся в близлежащей деревне. Они приносят нам жалкие остатки еды, которые не стали бы есть сами. Мы обмениваем их на самые дорогие вещи, что у нас есть. Кожаный пояс, ботинки, которые были схоронены именно для такого случая. Вскоре, когда совсем ничего не остаётся, мы начинаем вырезать фигурки из дерева. Такие вещички ничего не стоят, но за них можно получить хотя бы кусочек чёрствого ржаного хлеба. А большего и не нужно. Нас совсем не кормят. Вы знаете, что я вижу в глазах арийцев по ту сторону концентрационного лагеря? Там совсем нет ненависти и презрения, как можно было ожидать. Иногда там мелькает даже сострадание. И теперь уже продолжение мыслей, которые роились в моей голове год назад, само приходит на ум. Хотят ли они быть нашими врагами? Кто-нибудь из них действительно ненавидит нас? Возможно, только те, кто сильно поддаётся влиянию власти. Такие обычно умирают первыми, потому что безотчётно рвутся вперёд, пытаясь убить всех без разбору, тем самым подписывая себе смертный приговор. Через забор они пытаются поговорить с нами. Но всё, что мы можем – только смотреть на них пустыми белёсыми глазами, кажется, мы уже разучились поддерживать разговоры, хотя некоторые из нас знают немецкий достаточно хорошо. Мы только существуем, не заботясь о социальных потребностях. Главная цель – выжить. Я не успеваю за их быстрым и грубым лепетом, кажется, один из солдат, который чаще всего наведывается к этому забору, пытается что-то спросить у нас. Никто ему не отвечает. Нет, мы не стали бы друзьями в обычной жизни, без войны. Но и врагами мы бы не были. Скорее всего, мы бы даже не встретились. Эта мнимая ненависть немцев – всего лишь чёткие приказы правительства. Они так же, как и мы за этим забором, совершенно бессильны. Мне страшно от таких мыслей. Мне страшно от того, что одна лишь подпись, один лишь приказ может разрушить миллионы жизней и десятки стран.

Эта мысль преследовала меня и тогда, когда оставшиеся в живых вынашивали план побега, - с наступлением тёплых деньков наши силы окрепли, теперь мы питались ягодами и грибами из ближних лесов, - и тогда, когда я своими руками вонзал нож для бумаги коменданту лагеря прямо в сердце, он как раз сидел за своим рабочим столом. Эта мысль была со мной на поле боя, уже после мучительных дней в лагере и возвращения на Родину. Эта мысль не покидает меня и сейчас, когда я пытаюсь показать Вам то, что происходило в жизни солдат.

Мы гордимся тем, что спасли Вас. Теперь Вы видите, что с нами было. Теперь вы знаете немного больше. И теперь для вас это не отдалённая история о чужом горе, а нечто личное и близкое от одного человека, рассказавшего о жизненном пути миллионов таких же, как и я.